Текст книги "Еловые дрова и мороженые маслята (Рассказы и повести)"

Автор книги: Анатолий Онегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Я тоже отыскал такую выскочившую на берег уклейку. Она уже была без сил и вряд ли бы ожила. Я бросил рыбешку подальше от берега. Она ударилась о воду, недолго задержалась возле поверхности и стала медленно тонуть. Я хорошо видел, как поблескивает на солнце ее серебристый бочок. И тут к рыбешке кинулась чайка. У самой воды чайка вскинула крылья и, чуть присев на воду, схватила мою рыбешку...

Чайка с добычей в клюве летела к берегу, чтобы там закусить, а следом за ней с криком неслись другие чайки, норовя отнять рыбку у счастливого охотника. Я смотрел птицам вслед и еще раз убеждался, что рыбная ловля для моих чаек не такой уж простой промысел, что поймать здоровую, сильную рыбку не так-то легко, а потому добычей чаек и становятся, как правило, лишь больные, слабые рыбки, обреченные на гибель.

Нет, мой сердитый собеседник был неправ. Скорей всего, чаек надо было хвалить: поедая больных рыбешек, они избавляли озеро, реку от болезней. Но рыбак, которого про себя я уже называл браконьером, никак не унимался:

– Вот видишь, какие они до рыбы жадные – ужас какие жадные...

Я ничего не ответил и медленно пошел домой. У дома я остановился и посмотрел туда, где недавно стоял. Там, у самой воды, по-прежнему вились белокрылые чайки. Одни птицы летали кругами над берегом и камнями, где нерестилась уклейка, другие сидели у воды и на камнях. Моего сердитого собеседника нигде не было.

На следующий день рано утром я вышел на крыльцо и прежде всего посмотрел туда, где вчера любовался сизыми чайками. Солнце еще не успело подняться из-за леса, и уклейки к берегу, наверное, еще не подошли, ночью рыбешки отдыхали на глубине и являлись к камням на нерест лишь тогда, когда день как следует расходился. Вот почему я очень удивился, увидев на берегу вчерашних птиц. Причем на этот раз чаек было куда больше, чем вчера днем.

"Зачем они собрались в такую рань? – подумал я. – Что делают там, на берегу? Если они явились на рыбную ловлю, то им следовало бы плавать среди камней, а не сидеть в стороне, на сухом берегу! А может быть, они просто прилетели в ожидании уклеек и привели с собой сородичей?"

Я еще раз пригляделся к белым птицам и насторожился: чайки вовсе не сидели без дела. Они все время что-то подбирали с земли. И рядом с чайками крутились и тоже что-то подбирали с земли и жадно заглатывали вороны...

Не торопясь, чтобы не сразу напугать птиц, я направился к камням на берегу и, когда подошел совсем близко, все понял... На берегу, измятая, раздавленная резиновыми сапогами, лежала мелкая рыбешка-уклейка. Свежие следы резиновых сапог были всюду. Я осмотрел берег и нашел след от лодки, которую причаливали тут. Все ясно: здесь ночью побывали жадные люди. Они пришли сюда с запретной снастью – неводом и за один раз выловили много-много уклейки, явившейся на нерест. Эта уклейка пришла отметать икру, чтобы из икры появились на свет новые маленькие рыбки, а ее выловили, выкрали у озера, нарушив все законы природы...

Рыбу браконьеры ловили тайно, ночью, боялись, что их увидят, и в темноте, конечно, просыпали часть улова на землю. И вот теперь загубленную рыбешку отыскали сизые чайки.

Я отошел в сторону, и чайки скоро вернулись обратно. Пир продолжался до полудня, а потом насытившиеся птицы разлетелись в разные стороны. В этот раз у берега показалось совсем немного рыбешек. Я вспомнил вчерашний праздник-нерест, вспомнил с грустью и горечью и очень ругал жадных людей, готовых ради денег вычерпать все озеро, и очень хотел, чтобы сейчас сюда снова пришел вчерашний сердитый человек. Уж я бы ответил ему, кто изводит рыбу, кто обворовывает озеро!

Я долго сидел на берегу, но вчерашний сердитый человек так и не пришел – он, наверное, все еще отсыпался после ночного разбоя на озере. Спустя несколько дней я увидел этого браконьера в деревне, хотел с ним сурово поговорить, но он, заметив меня, тут же поспешил уйти. Выходит, я не ошибался, сразу посчитав его браконьером. Подумайте сами – может ли добрый, честный человек плохо относиться к нашим чайкам?

Ну а чайки на нашем озере живут по-прежнему и по-прежнему очень точно рассказывают мне о каждом набеге жадных людей на наше озеро. И теперь, утром заметив на берегу сизых чаек, я точно знаю, что и на этот раз здесь побывали браконьеры. Но теперь я не жду, когда непорядочные люди встретят меня и станут обвинять чаек, – я тут же иду к таким людям и требую ответа.

РЫБОЛОВЫ-РЫБОГОНЫ

Каких только рыболовов не приходилось мне встречать! Кто только не охотился за уклейками, плотвичками, окуньками, подлещиками, а то и за лещами и щуками!.. За рыбой охотились мальчишки с удочками, лезли в реку и взрослые дяди с бреднем в руках, позабыв, что такая ловля называется браконьерством. Но самыми интересными рыболовами были все-таки рыболовы-животные: рыболовы-звери и рыболовы-птицы.

Еще давно увидел я на Кавказе, как ловит рыбешку медведь. Да, большой, серьезный зверь охотился за небольшими рыбками, попавшими в бочажки-озерки, оставленные горной речкой.

У горных речек очень неспокойный нрав. То они тихи и даже кажутся сговорчивыми, когда нет дождей или когда наступает ночь и в горах прекращается таяние снега. Такими же не слишком строптивыми выглядят горные ручьи и речки и по утрам, пока солнце еще не поднялось очень высоко и не принялось вовсю топить в горах снега и льды. Но вот солнце поднялось, пригрело, и река на глазах начинает вспухать, выходить из берегов, заливая все вокруг. И не проходит получаса, как какой-нибудь хиленький по раннему утру ручеек уже бушует, словно настоящая неуемная река.

К ночи, когда солнце заходит за горы, вода в горных речках и ручьях начинает спадать. Разлившаяся было, как в половодье, река уходит снова в свои берега, оставляя после себя небольшие бочажки-озерки, наполненные прозрачной водой. Вот в таких озерках-бочажках и остается после каждодневного половодья какая-то рыбешка. Сюда-то на рыбную ловлю и выходит рано-рано утром медведь.

Он спускается с гор, быстро отыскивает такой естественный аквариум и, обойдя бочажок вокруг, сразу определяет, какая пожива ждет его здесь. Бывает, что большая вода подводит и крупную форель, и тогда у мишки праздник: форель вкусна, а большая рыбина еще и насытит сразу. Медведь заходит в воду, замирает на месте и чуть приподнимает полусогнутую переднюю лапу. Эта лапа готова мгновенно ухватить добычу, оказавшуюся рядом. И мишка ждет, когда рыбешки успокоятся и осмелеют настолько, что подплывут к нему. И тут в один миг косматый рыболов подхватит зазевавшуюся рыбешку лапой и выкинет ее на берег... Добыча еще не успела долететь до берега, не успела упасть на песок, а медведь уже тут как тут – он бросается к рыбешке с такой же быстротой и радостью, как деревенские мальчишки-рыболовы к окуньку с ладошку, попавшемуся на крючок.

Нравилось мне, как ловили рыбу и птицы-рыболовы. Нравился мне рыболов-зимородок, с которым познакомился я на реке Неруссе, что течет по Брянской области.

Очень любил я эту реку, задумчивую, таинственную, с глубокими омутами и песчаными перекатами, где прозрачная холодная вода весело журчала над ослепительно желтым песком, украшенным белыми пятнами раковин беззубок. Была в Неруссе и рыба, за которой и охотился я, вооружившись удочкой.

Правда, не всегда рыба, водившаяся в Неруссе, баловала меня своим вниманием, и я не был таким же удачливым рыболовом, как мой зимородок, живший возле большого речного омута.

Этого зимородка я видел каждый раз, когда приходил на рыбалку. Он сидел на самой вершинке не очень толстой коряжины и внимательно смотрел на воду.

Зимородок сторожил добычу, но мне казалось, что он просто спит, опустив книзу свой длинный клюв. Конечно, я ошибался. Мой спящий рыболов-зимородок вдруг срывался с места и кидался вниз к воде. Мгновение – и он уже несся к своему гнезду, устроенному глубоко в норе на обрыве, держа в клюве только что пойманную уклеечку.

Я много раз наблюдал за этой занятной и очень красивой птичкой-рыболовом и редко когда видел, чтобы она ошибалась и после своей атаки-броска возвращалась пустой на наблюдательный пункт.

Но если маленький зимородок бросался к добыче, готовый всегда нырнуть отважно в воду за рыбешкой, если та заметит его и кинется в глубину, то другая птица – рыболов-скопа – никогда не ныряла в воду за добычей. Скопа пикировала на добычу с большой высоты, но перед самой водой вскидывала вверх крылья и мгновенно останавливалась в воздухе, ослепив тебя белым цветом подкрыльев и фонтаном брызг. Брызги летели в разные стороны от хвоста рыбины, которая, в последний момент все-таки заметив птицу-рыболова, пыталась скрыться от нее. Но было поздно: крепкие лапы скопы уже успели схватить добычу, и теперь птица-рыболов, тяжело помахивая крыльями, торопилась к своему гнезду.

"Почему так легко удавалось этой птице-рыболову схватить крупную плотву или большого леща? – недоумевал я. – Разве рыбы настолько беспечны и неповоротливы?" Все открылось мне позже, когда я узнал, что почти все птицы-рыболовы ловят в первую очередь рыб больных, а потому слабых и не таких быстрых, проворных, то есть все птицы-рыболовы оказывали и реке, и озеру большую службу – они вылавливали больных рыб и таким образом останавливали болезнь, появившуюся в водоеме.

Ну а уж если разбираться дальше, то такие птицы, как коршун или орлан-белохвост, тоже большие любители рыбы, вряд ли вообще поймали бы здоровую, быструю рыбину – они не умели нырять, как зимородок, или отважно пикировать на добычу, как скопа. И коршуну, и орлану-белохвосту доставалась лишь та рыба, часы которой уже были сочтены.

Ловили рыбу, конечно, и чайки, которые жили на нашем озере с весны до глубокой осени. Нравилась мне и охота за рыбешкой, которую устраивали крикливые крачки, но такой мудрой охоты за рыбой и не придумал, пожалуй, никто, кроме крохалей-рыбогонов.

Крохали – это утки, такие же утки, как обычные у нас кряквы, но только крохали побольше, потяжелей, да и носы у них узкие, загнутые на конце, и на головке хохолок. Но главное то, что крохали отличные рыболовы. А вот почему этих рыболовов-крохалей зовут еще рыбогонами, узнаете чуть попозже. У нас крохали не водились – свои гнезда они устраивали где-то подальше, на севере, на глухих лесных озерах или по берегам быстрых таежных рек. Я не видел этих уток ни по весне, ни по лету, но зато осенью, когда к берегам нашего озера начинала подходить на нерест рыбка-ряпушка, крохали появлялись в наших местах и у всех на виду принимались ловить эту удивительную рыбешку.

Ряпушка была очень странной рыбкой. Сама небольшая, она все лето жила в глубине, а вот к осени, когда приходили настоящие холода, почему-то поднималась из глубин и принималась искать места, где вода была похолодней. Казалось бы, странно: как так – ведь почти все рыбы, кроме чудака налима, который мечет икру только по зиме, начинают свои нерестовые игры лишь тогда, когда вода станет достаточно теплой. Ну, ладно налим – он толстый, большой, может, мороз ему и не страшен. А ряпушка-то маленькая, такая нежная на вид... Но и она, ряпушка-невеличка, оказывается, ждала холода, чтобы отметать икру.

Дождавшись своего часа, эта быстрая серебристая рыбешка появлялась около берега, среди камней. Вот тут-то обычно и подстерегали ее крохали-рыбогоны.

Хмурый осенний день расходился медленно. Сегодня ночью шел первый редкий снежок, и теперь большие камни, что торчали из воды у самого берега, оделись в чуть сползшие набок белоснежные шапки. Я видел вдали от берега нескольких птиц с хохолками, конечно, догадывался, что это крохали, но никак не мог предположить, что эти осторожные и, как мне казалось, очень пугливые птицы могут смело заявиться к самой деревне.

Но вот что-то произошло, птицы как будто о чем-то договорились и неторопливо расплылись в разные стороны. И я удивился, отметив, что эти самые утки-крохали вдруг разобрались по парам и так, пара за парой, образовали неширокий полукруг. И полукруг этот двинулся в мою сторону, в сторону деревни.

Я присел на корму лодки, уже затащенной на берег, и стал терпеливо ждать, что будет дальше. А крохали приближались... Я уже видел, как они что-то внимательно высматривают в воде, коротко поводя из стороны в сторону головками. Вот птицы еще ближе, вот их отделяет от моего берега полоса воды всего метров в тридцать... И тут строй полукруга вдруг ожил. Птицы, как по команде, сразу разошлись в стороны и, вскинув крылья и отчаянно ударяя по воде, все так же попарно понеслись к самому берегу. И из воды впереди строя-полукольца одна за другой стали выпрыгивать небольшие рыбешки – и рыбешки, спасаясь от крохалей бегством, неслись в самый берег...

Конечно, это была ряпушка, явившаяся сюда, к камням, на нерест. Многие рыбешки, выскочившие из воды, прыгали в стороны, пытались скрыться в глубине, а те, что без оглядки неслись к самому берегу, к камням, оказывались на мели и тут же доставались крохалям-рыбогонам.

"Так вот почему этих птиц называли рыбогонами!" – догадывался я, впервые увидев охоту крохалей за ряпушкой... Они, выстроившись полукольцом загона, действительно гнали рыбешку к берегу, на мелкое место, где ее легче было поймать, и удачно ловили тех рыбок, которые оказывались поглупей, менее расторопными. Уж такой закон всякой рыбной ловли: рыбаку обычно и достается та рыба, которая почему-либо не научилась быть осторожной или заболела и потеряла силы. И здесь уж ничего не поделаешь таков закон природы.

Крохали охотились за ряпушкой на нашем озере до самого льда. Они все так же, по утрам, появлялись в стороне от берега и будто не думали вначале ни о какой рыбной ловле. Но потом, заметив, прознав, что ряпушка, наконец, появилась, поднялась из глубин и направилась к берегу, разбивались на пары и полукольцом загона гнали испуганную рыбешку на отмель.

Много ли рыбы переловили эти рыболовы-рыбогоны за последние две недели осени, точно не знаю. Наверное, все-таки не очень много... Не знаю я до сих пор и другое: зачем эти птицы-рыболовы во время охоты разбивались на пары? Может быть, проще и легче было охотиться не парами, а выстраиваться в цепочку по одному? Но это мое личное мнение. А крохали, видимо, рассуждали как-то иначе.

ВОРОНЫ-ПУТЕШЕСТВЕННИЦЫ

Я долго считал, что вороны, которых всегда встретишь и в лесу, и возле дома, никуда и никогда от нас не улетают, а просто живут все время рядом с человеком, как домовые воробьи. Но как-то я прочитал, что наша обычная ворона с осени может отправиться кочевать от деревни к деревне, от поселка к поселку. Дальше больше – и скоро узнал я, что на севере нашей страны по зиме ворон вообще не найдешь: стоит ударить морозам, как вороны поднимаются на крыло и отправляются в теплые края, где и проводят всю зиму, и только по весне возвращаются к своим старым гнездам. Вот тебе и на! Выходит, где-то наша ворона ведет себя точно так же, как грачи и скворцы, то есть по праву может считаться самой настоящей перелетной птицей...

Хоть и называл я озеро, на берегу которого стоял мой дом, северным озером, но до самого севера от нас было еще очень далеко, а потому возле своего дома видел я ворон и летом, и зимой и, разумеется, не мог считать наших ворон птицами перелетными.

По весне эти рассудительные птицы разлетались в стороны от деревни, разбивались на пары и устраивали в лесу свои гнезда. И тут увидеть ворон удавалось не часто. Лишь по ранней весне, когда с полей только-только сходил снег и вешняя вода затапливала мышиные норки, видел я на полях своих недавних соседей – ворон, занятых охотой.

Здесь, на полях, вороны стерегли мышей. Вода затапливала норки, и зверьки выбирались из-под земли и прятались среди прошлогодней травы. Укрытие это было не очень надежным, и стоило мышонку пошевелиться, как его тут же замечала ворона. Когда охота вороне удавалась, она поднималась на крыло и, медленно помахивая крыльями, не спеша, но очень сосредоточенно летела в ту сторону, где было ее гнездо.

Встречал я ворон по весне и на берегу озера, когда вода в озере спадала и обнажались затопленные весенней водой берега. И тут вороны находили себе корм – рыб, лягушек и другую живность, погибшую по зиме или во время весеннего половодья.

Когда подсыхали поля и залитые было весенней водой болотинки и прибрежные луговины, ворон я почти не встречал: в это время они промышляли в лесу и почти совсем не попадались на глаза.

Но вот лето заканчивалось, появлялись первые стайки чижей, чечеток, и почти тут же замечал я ворон, которые небольшим отрядом наведывались к моему дому.

Правда, первые осенние визиты вороны совершали тайно – птицы являлись к моему дому рано утром, когда я еще спал, и в сумерках обследовали мой двор, огород в надежде чем-нибудь здесь поживиться и, не дожидаясь, когда я встану и обнаружу своих пронырливых гостей, спешили в лес, чтобы завтра утром снова заглянуть ко мне и снова скрыться в лесу еще до восхода солнца.

Постепенно утренние визиты ворон затягивались, а когда приходили холодные ночные туманы, которые укутывали, закрывали собой чуть ли не всю деревню, вороны обычно запаздывали с утренним визитом, и тогда я видел их, подтянутых, ладных, в новом пере, в новых одеждах, уже приготовившихся к суровой зиме.

Ну, а снег делал ворон совсем сговорчивыми, и теперь они не сразу отступали в сторону от мусорной кучи, когда я выходил на улицу с ведром в руках.

Следом за мусорной кучей вороны обычно окупировали и небольшой пятачок возле забора, где стояла собачья будка, где спал мой Дружок и где всегда стояла миска с едой. Эта миска, видимо, больше всего привлекала ворон, и они шли на любые хитрости, чтобы утащить у собаки либо кусок хлеба, либо полуобглоданную кость.

Постепенно Дружок привык к этим вороватым птицам, и, казалось, ему даже нравилось, когда те, боязливо озираясь и вытягивая вперед свои хитрющие носы, боком-боком подбирались к миске, готовые в любую секунду отскочить в сторону. И Дружок разрешал им подойти совсем близко и утащить у себя из миски небольшой кусочек. После этого вороны становились совсем смелыми и тут же окружали собачью будку со всех сторон. "Ура, мы победили! – казалось, всем своим видом говорили наглые птицы. – Сейчас мы растащим все, что приготовили этой собаке. Ура!"

Я часто наблюдал эту сцену из окна дома и всякий раз, когда вороны победителями окружали собаку и миску с едой, очень переживал: неужели эти хитрющие птицы все-таки усыпили бдительность моего пса и теперь удачно завершат грабеж?

Нет, мой Дружок не зря назывался охотничьей собакой-лайкой. И вряд ли даже такие хитрые птицы, как вороны, смогли бы провести настоящую лайку. Казалось, Дружок спал, ничего не видя и не слыша. Вот вороны совсем близко, вот их наглые черные носы уже заглядывают в самую миску, а собака все еще спит. Вот одна, другая ворона совсем склоняется над миской с едой. Еще секунда-две – и птицы уже отскочат в стороны, ухватив предварительно по хорошему куску. Но как раз этих нескольких секунд и не хватало всегда воронам до полной победы. Дружок вдруг просыпался, вскакивал на ноги. И вот уже перепуганное воронье несется прочь, не оглядываясь назад, не проверяя, понес ли разбойный отряд на этот раз потери.

Но потерь вороны никогда не несли – моя собака довольствовалась только тем, что вороны насмерть пугались и разлетались в разные стороны. После этого Дружок всегда проверял, много ли растащили птицы из миски лакомых кусков, которые он оставил себе на следующий раз, убеждался, что в миске почти все цело, и снова укладывался в конуре, уткнув свой чуткий нос в пушистый хвост.

Так и проводили вороны возле меня всю зиму, изводя собаку и подбирая вынесенный из дома мусор, а по весне, как и положено, разлетались по лесным углам строить гнезда и выводить своих птенцов, чтобы осенью снова вернуться ко мне под окна.

В эту осень вороны, как и обычно, вовремя прибыли ко мне в гости, дождались холодов, дождались первого снега – и только собрались мы вместе встретить настоящую зиму, как произошло событие, о котором я и хочу рассказать...

Как-то утром я поднялся раньше обычного и выглянул в окно. За окном шел снег, не очень густой, но крупный и, по-видимому, мокрый. Он ложился на грядки моего огорода и почти тут же таял. А чуть дальше, за моим огородом, где вчера еще рыжели высокие болотные кочки, снег оставался лежать белыми мутными плешинками. Я пригляделся к этим плешинкам и кочкам, и мне показалось, что там, на болотине, возле кочек, что-то шевелится.

Это "что-то" шевельнулось возле одной кочки, потом точно такое же движение подметил я возле другого рыжего клочка сухой травы. И тут заметил и птицу, которую хорошо было видно на фоне белой плешинки.

"Ворона, – подумал я. – Так и есть – ворона! И не одна. А почему эти вороны торчат под снегом на болотине, почему не крутятся, как обычно, возле мусорной кучи или собачьей будки?" Я посмотрел в другое окно и еще больше удивился: мои вороны, которые прибыли ко мне на зимнюю квартиру еще в конце августа, были на месте и, как всегда, не торопясь, рылись в куче мусора.

Откуда тогда те птицы, на болотине? Я снова присмотрелся к рыжим кочкам и снежным плешинкам и увидел еще и еще ворон. Эти птицы по-прежнему расхаживали между кочками и навещать мой двор, видимо, не собирались. Откуда они здесь? Что привело их на болото, под снег и ветер? А может быть, они слетелись сюда со всей деревни на какую-нибудь свою новую охоту, о которой я пока не имел никакого представления?

Ворон на болотинке было много, и, как мне показалось, они вовсе не вели никакой охоты – больше всего они походили на отдыхающих птиц, только что завершивших трудный перелет.

Утренний сумрак расходился, сырой снег стихал, и на востоке немного прояснилось, и тут в утреннем скупом свете, полоской поднимавшемся над землей, увидел я летящих птиц... Они летели с северо-востока, летели низко над землей, и не стайками, не группами, а в одиночку, одна за другой добирались до нашей болотинки и тут же присаживались рядом с другими такими же воронами, прибывшими на болотинку раньше.

Откуда все-таки эти птицы? Зачем они здесь? Что за странное путешествие ворон чуть ли не по зиме? И почему мои доморощенные вороны совсем не обращают внимания на прибывающих птиц?

А мои вороны, действительно, вели себя несколько странно. Если обычно они держались около мусорной кучи независимо и даже, как мне казалось, несколько развязно – мол, что нам хозяин, плевали мы на него, то теперь эти серые наглецы как будто притихли. А может быть, они просто боятся, что эти новые вороны заметят их, заметят кучу и кинутся сюда и, конечно, растащат все то, чего моим воронам хватило бы надолго? Кто знает – ведь не у всех птиц принято помогать друг другу!

Ворон же на болоте все прибывало и прибывало. День уже расходился вовсю, когда перелет закончился. Я еще долго вглядывался туда, в северо-восток, откуда рано поутру прибыли вороны-путешественницы, но больше никого не видел.

Прибывшие птицы вели себя по-прежнему тихо, не лезли к домам и, казалось, не собирались устраивать здесь никакой охоты. Прошел час, другой, и вот одна из ворон, собравшихся на болоте, поднялась на крыло и почти над самой землей потянула на юго-запад, обходя стороной нашу деревню. За ней почти тут же поднялась еще одна птица, потом еще и еще – и так снова, одна за другой, так же низко над землей как будто для того, чтобы остаться незамеченными, вороны продолжили свое путешествие в прежнем направлении.

Наверное, часа полтора длился этот поочередный отлет ворон с нашей болотинки. Куда они дальше? Где будут ночевать? Где отыщут сегодня для себя пищу? Этого я не мог знать – разве расспросишь о чем-нибудь птиц в их торопливой дороге?

К вечеру, когда последние вороны покинули нашу болотинку, я опять обратился к книгам и разыскал там еще один рассказ о перелете ворон. В этой книге говорилось, что вороны, живущие в летнее время на севере европейской части нашей страны, в конце осени – в начале зимы отправляются на зимовку в Западную Европу и на юг Англии.

Я отыскал карту и провел по ней условную линию от устья Печоры до юга Англии. Эта условная линия и вытянулась примерно с северо-востока на юго-запад. Выходило, что сегодня я был свидетелем перелета ворон – эти вороны летели с северо-востока на юго-запад, летели с севера европейской части нашей страны как раз туда, в Западную Европу или на юг Англии.

Где они сейчас, эти птицы-путешественницы? До Англии и Франции им еще далеко. Они, вероятно, еще не добрались и до Ладожского озера и заночуют сегодня где-нибудь на берегу реки Свири.

Я посмотрел в окно и еще раз удивился: мои доморощенные вороны снова вели себя смело и даже нагло; они прыгали по всему двору, восседали на верхних жердях забора и даже забирались на крышу сарая. Их возможные конкуренты были теперь далеко, и моим хитрым птицам нечего было опасаться за обеденный стол, который они, видимо, считали безраздельно своим.

На следующий год я очень ждал ворон-путешественниц, но так и не встретился с птицами, которые отправились в дальнюю дорогу. Нет, вороны, живущие на севере нашей страны, не изменили своему правилу и по-прежнему с началом холодов летят на зимовку во Францию или в Англию, но, видимо, на этот раз их путь-дорога почему-то обошла мой дом и нашу болотинку, начинавшуюся сразу за моим огородом.

ДРОЗДЫ-РАЗБОЙНИКИ

Рябины в этом году уродилось много. К осени красные ягоды гроздьями загорелись повсюду: и в лесу, по опушкам и полянам, и в деревне, под окнами домов.

Росла рябина и под моим окном. Я посадил ее всего с год назад привез из леса осенью, когда у деревца облетели осенние листья. Деревце прижилось и зацвело уже на следующую весну. Ну а к этой осени нарядно украсилось крупными рубиновыми гроздьями.

Каждый день теперь любовался я своей рябиной, любовался зрелыми ягодами, мягко горящими в лучах утреннего и вечернего солнца, и очень ждал, что на мою рябину, вот к этим ягодам, прилетят снегири... Они явятся сюда с первым снегом, спокойные, рассудительные птицы-снегири, и будут подолгу сидеть на ветвях, неторопливо и старательно перебирая клювами ягоду за ягодой, выбирая из мякоти семечки-семена и роняя оставшуюся мякоть вниз, на только что выпавший снег.

И я буду любоваться этими птицами. Буду подолгу смотреть, как медлительные, тяжелые на вид снегири ловко свешиваются с тонких веточек вниз головками и тянутся к ягодам, что собраны кисточками на самом конце веточек.

Здесь, на рябине, будут и самочки-снегурки в серых кофточках, и снегири-самцы с красными и малиновыми грудками. Малиновые грудки, знал я, бывают всегда у снегирей постарше, посолидней, а грудки потемней – у молодых птиц.

Здесь, около своей рябины, я обязательно услышу первую в эту зиму позывку-флейту снегиря... Он будет негромко и даже немного грустно выводить раз за разом, с расстановками, с паузами, свое снегириное "фью-фью... фью-фью". Я буду слышать эту птичью позывку, и мне всегда будет казаться, что так отрешенно может подавать голос только потерявшаяся птица, отбившаяся от стайки, хотя рядом с этой птицей будут еще и еще точно такие же снегири.

Словом, я очень ждал первого снега и первых снегирей. Но раньше снегирей возле рябин, украшенных гроздьями спелых ягод, появились дрозды-рябинники.

К этим неугомонным, суетливым и шумным птицам у меня было особое отношение. Сколько ни помню я свои лесные дороги, свои путешествия и скитания, ни одна моя лесная дорога, ни одна лесная тропка не обходилась без дроздов-рябинников. Я встречал их повсюду, и прежде всего в весеннем березовом редколесье, куда являлись они почти сразу после прилета строить гнезда – являлись многочисленной, крикливой, верещащей и трещащей гурьбой. Так шумно вели себя дрозды здесь до тех пор, пока их птенцы не покидали гнезда.

Тогда дрозды-родители вместе с птенцами, которые еще только-только учились летать, обычно перебирались из березняков и осинников в сырые ольшаники и отважно атаковывали всякого, кто появлялся поблизости от кустов, в которых, еле удерживаясь на ветках и неуклюже покачиваясь, прятались птенцы-слетки.

"Прочь! Прочь! Прочь отсюда!" – казалось, без умолку кричали эти птицы, обеспокоенные появлением незнакомца.

"Прочь! Прочь! Не подходи к кустам!" – неслось со всех сторон, и всюду, куда бы ты ни посмотрел, по кустам, по дороге, словно окружая тебя, беря в кольцо, мелькали разгорячившиеся защитники ольховых кустов. А ты, втянув голову в плечи и закрыв уши от треска и верещания десятка птиц, старался как можно скорее покинуть чужие владения.

К лету, когда птенцы подрастали и уже почти ничем не отличались от своих родителей, все дрозды отправлялись путешествовать по окружающим лесам, и тогда я встречал их вдруг в самых неожиданных местах. То они являлись к моей лесной избушке и принимались изо дня в день с завидным упорством изводить мою собаку, совершая организованные набеги на ее миску с обедом. То являлись к моей лодке и, опередив даже ворон, утаскивали у меня из банки червей.

Такие неожиданные встречи с дроздами-рябинниками продолжались все лето, но к осени, к первым красным ягодам на рябинах, все кочующие по лесам дрозды разом являлись к осеннему столу и все время, до самого отлета, крутились возле вызревших ягод.

С ягодами рябины дрозды, как мне казалось, обходились совсем не по-хозяйски. Шумной и всегда торопливой стаей они разом набрасывались на дерево, гнули своей тяжестью его ветки и, будто за ними кто гнался, старались как можно скорее и как можно больше оборвать и проглотить сочных ягод. В спешке и суматохе много ягод падало вниз, на землю. А дрозды уже неслись дальше, к новым рябинам, оставляя после себя осеннему ветру и холодным дождям общипанное, ободранное деревцо.

Такие рябины, пострадавшие от набега дроздов, уже не привлекали к себе других птиц, и я часто с сожалением и тревогой посматривал на снегирей, только что вылетевших к рябинам из леса после первого снега и не нашедших здесь, у разоренных рябин, ни одной ягоды.

Как же быть теперь этим красногрудым птицам? Чем насытятся они теперь? И только вспомнив, что снегири не против закусить и семенами клена, и семенами разных сорных трав, немного успокаивался. Нет, снегири не погибнут, но на рябине теперь я все равно их не увижу, да и улетят они нынче куда раньше от нас: снегири долго задерживаются по зиме только тогда, когда ягод рябины в достатке.

Вот и теперь, осенью, в урожайный на рябину год, я очень заволновался, увидев возле красных рябин суетливые стаи дроздов-разбойников. Нет, я не мог злиться на этих птиц. Они нравились мне, мне нравилась их отвага и смелость. Я даже любил их, быстрых и ловких, но все равно мне очень хотелось, чтобы дрозды не прознали дорогу к моей рябинке, которую я очень берег для снегирей.