Текст книги "200% свободы"

Автор книги: Анатолий Мицкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

VII

Эрнест Холл, немного пошатываясь, делал неудачные попытки поддерживать фрау Гейнтц под руку. Но в конце концов дело обернулось так, что под руку взяла его она, и тогда они зашагали более уверенно. Намерение Холла было предельно простым: проводить мать к сыну и вернуться в клуб. Но после нескольких минут ходьбы ему захотелось узнать у немки, а что представляет собой ее сын, этот странный парень Леонор, с которым он так неудачно пытался завязать дружбу. Он долго не знал, с чего начать разговор, но тут вспомнил Эльзу и спросил:

– Это верно, что Леонор женится на Эльзе?

Фрау Гейнтц остановилась и приподняла вуалетку над шляпой.

– С чего это вы взяли, мистер Холл?

Тот многозначительно пожал плечами.

– Мне неизвестно, чтобы Леонор выражал желание жениться. Я хорошо помню, что об этом он не говорил даже мне… Эльза? Да, я знаю эту девушку. Она не может найти себе место в жизни, хотя ее отец крупный промышленник. Но Леонор? Нет, я не верю, чтобы он собирался жениться. Вряд ли. Тем более что он не здоров…

Холл по-американски грубовато хихикнул.

Фрау Гейнтц отстранила его руку.

– Да, да, мистер Холл. Именно это я и имею в виду. Дело в том, что Леонор болен, и семейная жизнь не для него. Вспомните Ньютона. Он тоже пожертвовал личной жизнью ради науки.

Эрнест остановился и потер лоб.

– Миссис Гейнтц, Ньютон работал во имя всего человечества. Леонор – против. Так пусть уж он лучше женится…

– Вы думаете, все так просто? Можете ли вы с уверенностью сказать, кто в наше время работает во имя человечества, а кто – против? Я бы не решилась среди ученых проводить такое деление. В конечном счете они могут работать над самыми гуманными проблемами, а их достижения могут быть использованы против людей. Я не верю, что супруги Кюри и сэр Резерфорд исследовали радиоактивность специально для истребления человечества.

Холл остановился и, как бы пытаясь избавиться от хмеля, сильно потер лоб.

– Откровенно говоря, мы щенки по сравнению с вами. Мы не пережили и сотой доли тех страданий, которые пережили вы в Европе. Вы мудрее нас. Вы более опытные. Скажите, почему мы так откровенно работаем на войну?

– Потому что вы таким путем зарабатываете себе на довольно приличное существование. Вы люди дела, и под словом «дело» вам не важно, что понимается. Вас воспитали так, что деньги, добытые любым путем, – хорошие деньги. Вы морально убоги, потому что суровые условия жизни в незнакомой стране лишили ваших предков моральной щепетильности. Здесь выживал тот, кто меньше всего думал о боге и о человеке. За этот порок вашей истории вы сейчас расплачиваетесь. Не научившись ценить жизнь и достоинство людей, вы этим самым лишились способности ценить жизнь и достоинство самих себя. Ваше высокомерие – причина вашего поражения. Вас никто никогда как следует не бил, и из этого вы делаете совершенно необоснованный вывод, что вы можете безнаказанно бить кого угодно. Но это не так. Все наоборот.

Холл снова взял женщину под руку. Возле автомата они остановились, и Эрнест опустил монету, налил по стакану газированной воды женщине и себе… Когда они выпили, он вдруг сказал:

– А ведь вы не правы, миссис Гейнтц. Может быть, то, что вы говорите, когда-то так и было. Собственно, зная своего деда и своего отца, я могу с уверенностью сказать, что так было. Но сейчас иначе. Абсолютно… Особенно после второй мировой войны. Мы-то теперь знаем, что такое человеческое достоинство и что такое жестокость. Наши парни тоже умирали на войне.

Мать Леонора повернулась лицом к американцу и не торопясь произнесла:

– Но ваши молодые будущие матери не попадали под атомную бомбежку!

Холл несколько секунд смотрел на нее непонимающе. На ее тонком худощавом лице играла злая улыбка, и она повторила фразу, стараясь как можно более отчетливо произносить английские слова:

– Ваши молодые будущие матери не попадали под атомную бомбежку…

Смысл фразы не доходил до сознания Эрнеста.

– Что вы имеете в виду, фрау…

– Любой матери приятно, когда ее ребенок родится нормальным человеком.

Американец кашлянул. Что-то серое, холодное и страшное поползло по его груди. Он съежился и прислонился к стене.

– У вас был такой случай… Простите мой вопрос… Я моложе вас…

– Не стесняйтесь, мистер Холл. Вы человек храбрый, самоуверенный и сильный. Спрашивайте и говорите что хотите. Итак, что вас интересует?

– У вас был ребенок после атомизации?

– Да.

– Ну и…

– Это Леонор.

Эрнест Холл странно зашатался, попятился к самому краю тротуара и судорожно вцепился в бетонный столб электрического фонаря.

– Чего вы испугались? – подходя к нему, с неподдельным удивлением спросила фрау Гейнтц. – Вы умный человек, вы читаете книги, вы знаете все, и вдруг вы испугались… Ха-ха-ха! Просто странно. Наверное, мистер Холл, вы тоже скоро женитесь, у вас будет милая хорошая жена. Рано или поздно вы будете ждать милого славного ребенка, и вот он родится…

– Замолчите… – прошептал Эрнест. – Замолчите, умоляю вас… Значит, Леонор…

Фрау Гейнтц горько рассмеялась.

– О, мне еще повезло! Мне ужасно повезло, потому что он не родился физическим уродом, как рождаются многие дети японских матерей еще до сегодняшнего дня. Но он родился без сердца. Вы понимаете, что это такое.

– Вы имеете в виду…

– О нет. Я не имею в виду отсутствие сердца как органа. Но Леонор лишен человеческих чувств. Его уродство в абсолютной интеллектуальности. Ему не доступны ни радости, ни горе, ни сожаление, ни любовь. Он способен только мыслить. Как машина. Только мыслить. И когда вы, американцы, это обнаружили, вы купили его у меня, для того чтобы он придумал для вас новую, еще более страшную бомбу. Когда она взорвется, таких, как Леонор, родится много, очень много, в том числе и у вас, в Америке, может быть, даже у вашей жены, мистер Холл, и они, эти новые существа, будут вас презирать, как вы презираете обезьян.

– Боже мой… Боже мой…

Несколько минут фрау Гейнтц и Эрнест Холл брели по мокрым от мороси тротуарам к бульвару, где находился дом Леонора. Эрнест шел лениво, вяло, как человек, совершенно лишенный воли. В его голове на фоне гнетущей тоски как змееныш извивалась мысль, которую он и не пытался остановить. Но когда они подошли к дому с ярко освещенными окнами наверху, эта ускользающая от сознания мысль Эрнеста Холла вдруг зацепилась за какой-то крючок, завертелась на одном месте и раздулась, заполнив ярким светом весь мозг. Он схватил женщину за обе руки и, заикаясь, долго не мог произнести то, что хотел.

– В чем дело, мистер Холл? – мягко спросила фрау Гейнтц.

– Я вас умоляю…

– Что, Эрнест? – спросила она и приложила свою мягкую теплую руку к его холодной щеке.

– Я вас умоляю… Леонор ничего не боится… Через неделю испытания. Его бомбы… Он создал новый взрыватель… Уговорите его… Во имя миллионов людей на Земле.

Молчание. Долгое, мучительное молчание. Возле дома, где жил Леонор, медленно прохаживался часовой. Он уже несколько раз окидывал подозрительным взглядом молодого американского парня и пожилую женщину в старомодной одежде.

Фрау Гейнтц посмотрела наверх, где были освещены окна.

– Иди спать, мой мальчик. Все будет в порядке. Я знаю своего Леонора.

– Я вас подожду, – прошептал Эрнест Холл.

– Вы мне не верите? Лучше идите и позвоните своей любимой девушке. Скажите, что вы не боитесь взять ее в жены.

VIII

Когда с высоты семи с половиной тысяч метров, не взорвавшись, в океан упала боеголовка ракеты с ядерным зарядом чудовищной силы, Леонор сидел в шезлонге на корме авианосца и читал математическую статью Вальтерра. О неудаче мгновенно сообщили по радио, и к Леонору сразу прибежали руководитель испытаний бригадный генерал Совнер, научный консультант Эдвард Геллер и представитель органов безопасности Смайлс. Как вкопанные они остановились у шезлонга, не зная, с чего начинать разговор Леонор нехотя оторвался от математического трактата и устремил взгляд в голубое небо, где парили огромные белоснежные чайки.

– Мистер Леонор…

– О, вы здесь, мистер Эдвард! Как дела?

– Плохо. Машина не сработала.

Леонор слегка нахмурил брови и закрыл журнал.

– Не сработала?

– Взрыва не было.

Леонор привстал, посмотрел на собравшихся вокруг него и скривил брезгливую мину.

– Значит, у вас там круглые дураки.

– Взрыватель устанавливали вы, мистер Леонор.

– Да. Но вся электроника последней ступени создавалась не мной!

– Ее проверяли несколько десятков раз.

Леонор раздраженно бросил журнал в сторону.

– Проверяли, проверяли. Нужно не проверять, а думать. Впрочем, – он весело подмигнул, – дело поправимое. У нас, кажется, есть запасные ракеты.

– Есть.

– Значит, нужно переставить боеголовку.

– Но она упала на дно океана…

– Значит, ее нужно вытащить.

Генерал, Геллер и Смайлс переглянулись.

– Но ведь… Никто не знает, почему заряд не взорвался. А вдруг при подъеме на палубу…

На лице Леонора появилась улыбка. Ни капли не смущаясь, он сказал:

– Вы жалкие трусы. Взрывать бомбы и отравлять атмосферу вы годитесь, а поднять боеголовку с глубины пятьдесят метров вы не способны, Все же какой вы трусливый и мерзкий народец. Плеваться хочется.

У представителя органов безопасности задергалось правое веко, генерал сжал кулаки, а Геллер стал яростно кусать губы. Леонор откинулся на спинку и стал смеяться своим искусственным, артистическим смехом.

– Посмотрю я на вас! Ну и компания! И это от вас зависит судьба человечества. Просто удивительно! Мистер Геллер, когда-то, когда я не знал вас лично, мне казалось, что истинно ученый человек – герой, не боящийся смотреть смерти в лицо. А оказывается, за вашими знаниями прячется трусливая душонка!

Лицо Геллера стало совершенно желтым, но он не двинулся с места.

– Впрочем, разговаривать с вами, все равно что плевать в лужу. Грязнее не будет.

Леонор встал и начал натягивать на себя брюки. До этого он сидел в трусах. После нескольких минут молчания он обратился к генералу.

– Как это у вас называется? За неудачу намылю шею? Направляйте ваше судно туда, где упал снаряд. Я спущусь на дно и сделаю так, чтобы его подъем был абсолютно безопасным. Командуйте, генерал.

Трое неуверенно побрели по палубе авианосца, недоверчиво оглядываясь на Леонора. А он, подобрав журнал, на ходу продолжал читать математическую статью.

Авианосец остановился в миле от места падения снаряда. По приказу руководителя испытаний с места падения быстро ушли почти все маленькие и большие суда. Возле авианосца остался только один небольшой буксир.

Леонор расстался с математической работой Вальтерра только тогда, когда бригадный генерал подошел к нему и злым, сиплым голосом доложил:

– Все готово для спуска.

– Хорошо. Где маска и акваланг?

Ему подали маску и приладили на спине воздушный баллон.

– Какой инструмент вам нужен? – спросил бригадный генерал.

Леонор подумал и сказал:

– Отвертку. Обыкновенную отвертку.

Перед тем как ему сойти на катер, к нему подошел представитель органов безопасности.

– Ну а если…

Леонор окинул его взглядом с ног до головы.

– Не выношу, когда в научно-технические дела суются дураки и полицейские.

Подошел Геллер.

– Леонор, можно вас на секунду.

Они отошли в сторону.

– Вы уверены, что все будет в порядке?

– Все будет как нужно. Вы разве не убедились, профессор, что я умею находить правильные решения?

– Убедился…

– Ну так чего же вы спрашиваете?

Катер отшвартовался от авианосца и пошел к центру лагуны. Молодой военный инженер, которому было поручено извлекать боеголовку, был бледен и все порывался что-то спросить у Леонора. Но этому мешал Смайлс. Леонор заметил попытки инженера и подошел к нему сам.

– У вас есть жена? – спросил он.

Тот кивнул головой.

– Где она живет?

– Недалеко отсюда. На острове Эйкс.

– Когда у вас родится сын, назовите его Леонор.

Военный инженер слабо улыбнулся. О борт катера ударила большая волна. Продолжая улыбаться, инженер рукавом вытер капли воды на лице.

– Почему?

Леонор перевел взгляд на море. Оно было голубым и спокойным. Кругом было пусто. Только на востоке застыла ярко-оранжевая громада авианосца. На палубе буксира матросы громыхали цепями небольшого подъемного крана, другие раскручивали стальной трос.

– Здесь глубина небольшая, всего около восьмидесяти футов, – сказал военный инженер. Его лицо стало совершенно бледным. Видимо, на ядерных испытаниях он был впервые.

Леонор на мгновение задумался, затем тихо произнес:

– Моя мать сейчас в Германии. Она удивительная женщина.

– Почему?

– Она умнее всех нас. Вы знаете, лейтенант, когда человек свободен?

Военный инженер улыбнулся. О, да, конечно, он знал.

– Нет, вы не знаете. Человек свободен на все сто процентов, когда свободны все люди на земле. Свободны от всего, и прежде всего от страха.

– Да, но…

К ним подошел Смайлс. Слова о свободе были в его компетенции.

– Убирайтесь, – с досадой проговорил Леонор. – Дайте поговорить с человеком.

Смайлс оскалил огромные белые зубы.

– Я могу прекратить все это.

Леонор пожал плечами.

– Пожалуйста. Пусть полтора миллиарда долларов валяются на дне океана. Эй, капитан!

– Вы меня не так поняли, мистер Леонор…

Смайлс снова оскалился и отошел к борту. Матросы, раскатывавшие трос, оттеснили его на палубе. Леонор наклонился к молодому инженеру и быстро заговорил:

– Я зацеплю крючком эту штуку, и вы волочите ее прямо к авианосцу. Все время подтягивайте трос, чтобы он был в напряжении. Когда вы почувствуете, что на его конце ничего нет, тогда обходите авианосец с запада и после на полной скорости уходите на юг. В вашем распоряжении будет не более тридцати минут…

Инженер смотрел на Леонора перепуганными глазами.

– Я это вам говорю потому, что не уверен в благополучном исходе… Мне кажется, что вы хороший парень.

– Я обязательно назову своего сына вашем именем, – прошептал военный инженер.

IX

Темно-зеленый мрак на дне океана сгустился, когда боеголовку, зацепленную за крючок троса, буксир поволок по песчаному дну. Вздыбились облака ила, и Леонор поехал на снаряде, как на фантастическом подводном животном. Он ехал по песку несколько минут, а затем движение замедлилось, и он понял, что катер остановился где-то вблизи авианосца. Тогда он отцепил крючок от носового кольца снаряда и заметил, как, взвившись ввысь, трос стал убегать от него куда-то в сторону. Через несколько минут облака ила рассеялись и на дне водворилась прозрачная сине-зеленая мгла.

Как здесь было тихо и спокойно! Он только слышал, как стучит его сердце и как с легким бульканьем из клапана сзади вырывался выдыхаемый воздух.

Леонор не торопился. Он сел прямо на песок рядом со своим детищем и медленно водил по его корпусу отверткой. Научные проблемы, думал он, сложные математические расчеты… А ведь в них ничего не говорится о том, о чем ему так часто говорили мать, Эльза, Эрнест Холл. Удивительные существа люди. Они такие одинаковые и такие разные. Есть Эдвард Геллер, которого называют человеком. И есть Эрнест Холл, которого тоже называют человеком. И есть еще этот Смайлс, полицейский, и бригадный генерал, который волнуется там наверху. Но разве можно сказать, что все это одинаковые люди? Или взять его мать? Это она, странный, удивительный учитель, доказала ему, что жизнь на Земле не техническая проблема. Что люди могут быть счастливы только тогда, когда не будет никаких водородных бомб.

Леонор вспомнил свое детство, такое непохожее на детство его сверстников, которые смеялись и плакали, бегали и прыгали, играли и ссорились. Ему это казалось глупым. Он не понимал, почему так должно быть, пока ему не объяснила мать.

– Ты не от мира сего, Леонор. Ты не человек. У тебя нет сердца. Люди во все времена боролись за свободу. Свобода – это такая жизнь, когда ты хочешь и можешь быть счастливым.

– А как она измеряется, эта свобода, мама?

– Ну, как тебе сказать… Наверное, полная свобода наступает тогда, когда ты ничего не боишься и когда тебя никто не стесняет в твоих лучших устремлениях. Впрочем, свободу трудно измерить…

– Я привык рассчитывать и измерять. В каких единицах измеряется ваша свобода?

Мать тихонько засмеялась.

– Во все времена за свободу боролись и за нее умирали. Как прекрасную сказку, свободу предлагали коварные правители, чтобы поработить людей. Именем свободы клялись перед народами короли и министры, диктаторы и фараоны. Слово «свобода» писали на государственных знаменах и в государственных документах. А ее все нет и нет. Она как призрак ускользает от нас. Мне порой кажется, что человек становится свободным только тогда, когда он умирает. Но смерть чересчур большая свобода, в смерти ее слишком много…

Леонор вдруг спохватился.

– Я начинаю что-то понимать. Механика изучает свободное падение тела, свободные колебания маятника. Свободное парение летательного аппарата. Свободные атомы… Никакие внешние силы не вторгаются в естественно протекающий процесс. Не это ли должно быть в человеческом обществе?

– Мне трудно сравнивать, Леонор, потому, что я не знаю науку. Наверное, что-то похожее в твоей аналогии есть. Но у людей все значительно сложнее. Вот, например, ты, ты разве свободный, разве ты можешь делать то, что ты хочешь?

– Я делаю то, что хочу. Но я не совсем понимаю, почему то, что я делаю, вызывает отвращение у людей.

Он вспомнил толпу угрюмых людей с фанерным плакатом и десятки устремленных в него ненавидящих глаз…

– Просто потому, что ты своей работой, своим трудом готовишь для людей страдания и смерть…

– Но люди все равно рано или поздно умирают. И наверное, им очень нравится воевать и время от времени сбрасывать друг на друга бомбы.

– Нет, им не нравится воевать. Воевать нравится тем, кто думает, что, сбросив бомбу на других, можно избежать возмездия.

– Глупо и странно! И очень нелогично. Если вы так упорно стремитесь прожить как можно дольше, для чего вы создаете научно-исследовательские центры вроде того, в котором работаю я?

В тот вечер они проговорили несколько часов, и до сознания Леонора постепенно начала доходить чудовищно запутанная, дикая, лишенная всякой логики и смысла идея, которой руководствуются его покровители. Он разумом понял, что такое человеческое счастье, и радость, и страх, и очень смутно представил себе свободу…

– Подумай обо всем, что я тебе сказала, Леонор.

– Хорошо, я подумаю.

И вот он сидит на дне мелководной лагуны, рядом со своим творением и думает, думает, пытаясь вникнуть в смысл того сложного и запутанного, что называется человеческой душой, человеческим разумом, человеческими чувствами. Он подвергает их тщательному анализу, раскладывает на составные части, складывает снова, пытаясь найти причины сложных и невнятных, лишенных четких контуров и форм поведения людей.

Перед ним медленно проплыла стайка рыб, которая вдруг взметнулась и умчалась куда-то вверх, к свету. По дну прошла темная тень крупной хищной рыбы.

«Наверное, для людей я кажусь хищной рыбой», – подумал он и пересел на корпус снаряда.

Снаряд был небольшим, всего метра четыре в длину, с герметической втулкой на боку, обведенной ярко-красной краской. Здесь, в зеленоватом полумраке, красный квадрат казался совершенно черным.

Леонор улыбнулся и начал неторопливо отворачивать винты. Он вспомнил, как перед установкой снаряда на последнюю ступень ракеты ему было поручено поставить взрыватель на боевой взвод, как на полигоне его оставили одного и как он сделал так, чтобы взрыв не произошел. И Геллер, и генерал Совнер, и другие люди были совершенно уверены, что он, Леонор, никогда не поймет главного содержания человеческой морали, что ему вполне можно доверить совершить любое самое страшное преступление.

«Они считают, что я робот, вроде тех, о создании которых сейчас помышляют кибернетики. Мыслящая машина. Урод с отсутствующими чувствами и гипертрофированным интеллектом. Но именно в этом интеллекте вся сила. Беспристрастный анализ показывает, что я не должен жить среди людей. Но и те, кто хочет, чтобы создавались вот такие штуки, тоже не должны жить. Если я плох потому, что у меня нет никаких человеческих чувств, то они плохи из-за обилия низменных, скотских инстинктов. Все человечество заключено между этими двумя крайними пределами. Право на подлинную свободу имеют только те, у которых чувства и разум находятся в равновесии. Остальных нужно либо лишать свободы, либо уничтожать».

Леонор отвинтил последний винт и приподнял втулку. В отверстие хлынула вода, и из него взвился фонтан пузырьков воздуха. Он нагнулся совсем низко над втулкой и посмотрел на тускло блестевшую гайку. Она была из нержавеющей стали.

Как здесь было тихо! На Леонора нашло глубокое всеобъемлющее умиротворение. Так бывало всегда, когда ему удавалось решить сложную запутанную задачу.

«Конечно, я не имею права на существование. Но и они тоже».

Снова подплыла стайка рыб. На этот раз они застыли над головой Леонора как вкопанные, и тогда он поднялся и, махнув рукой, спугнул их.

Затем он снова присел на корпус снаряда и прикинул в уме, каковы будут последствия взрыва. Все произойдет за миллионные доли секунды. Конечно, от авианосца ничего не останется. Интересно, успеет ли убраться подальше буксир с этим молодым симпатичным военным инженером? Он так боялся!

Они боятся смерти. Что-то заложено в структуре их организма такое, что заставляет их избегать смерти. Мать сказала, что смерть – это слишком много свободы, значительно больше, чем нужно человеку. Действительно, если свобода есть что-то реально существующее, то что может быть более свободным, чем рассеянные в бесконечном пространстве атомы?

Леонор посмотрел на хронометр. С тех пор как он спустился на дно океана, прошло тридцать минут. Если военный инженер на буксире правильно выполнил его инструкции, то он уже вне опасности. Его, конечно, крепко тряхнет. Будет очень хорошо, если он назовет своего сына Леонором. Интересно, поймет ли мать, догадается ли Эльза, сообразит ли Эрнест, что он, Леонор, все сделал умышленно, основываясь на самом точном и беспристрастном анализе? Или они решат, что произошел несчастный случай? Поймут ли они, что до великих решений, касающихся судеб человечества, можно дойти не столько сердцем, сколько холодным, трезвым рассудком? Впрочем, это теперь не имеет никакого значения. Пора действовать, пора.

Он еще раз спугнул стайку застывших над головой рыб и взялся за нарезку гайки из нержавеющей стали. Она была хорошо смазана и вращалась легко. Ее нужно повернуть всего семь-восемь раз до отказа, пока конец не упрется в пружинящий контакт реле электровзрывателя. Поворачивая гайку, Леонор мысленно считал про себя секунды. Он вдруг ощутил что-то похожее на радостное волнение и прошептал в маску:

«Сейчас и я буду свободен. Всего через несколько секунд».