Текст книги "Маркитанты демократии"
Автор книги: Анатолий Клеменко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Клеменко Анатолий
Маркитанты демократии
Анатолий Клеменко
М А Р К И Т А Н Т Ы Д Е М О К Р А Т И И
Анатолий Васильевич Клименко родился в г. Омске в 1940 году. Окончил Омский машиностроительный институт, а также Высшие литературные курсы при Литературном институте им. Горького.
В 1973 году вышла первая книга – сборник рассказов "Окно в степь", в 1976 году – "Белый конь". В течение следующих десяти лет издательство "Литература Артистикэ" (г. Кишинев) выпустило один за другим романы А. В. Клименко: "Жили среди нас" (1978), "Вернись в свой дом" (1980), "Окраина" (1982), "Если бы не было главного" (1985), "За брата" (1989).
В настоящее время Анатолий Клименко живет и работает в г. Сходня Московской области.
В журнале "Москва" печатается впервые.
Преступник
Дождь зарядил с вечера, усыпил сладкой музыкой стучащих по карнизу капель, журчанием струй в водосточной трубе, порывами ветра, хлещущими по стеклу, за которым сухо и покойно. Только пошевелится в полудреме мысль: "Не приведи Господи появляться в такую погоду на улице, и спаси тех, кто по нужде или принуждению появился".
Однако время никого не щадит, и пусть вам снится день зарплаты, столик, уставленный пивными кружками, веселая компания, бездушное железное порождение Молоха – будильник отнимет видение в самый интересный момент, и вы очутитесь в буднях, будь они неладны и трижды неладны при такой погоде.
Прихлопнув будильник ладонью, Николай некоторое время глядел в сумеречное окно на извилистые дождевые струи, потом проклял предстоящий день и выбрался из-под одеяла.
Жена заворчала во сне, ей, наверное, приснилось, что Николай явился домой выпивши – вечный повод для скандала что во сне, что наяву.
Он осторожно прошел на кухню, достал из холодильника солдатский котелок, поставил на плиту, из морозильника вынул сало, отрезал шмат, отмерил у буханки "чернушки" четверть, присовокупил луковицу и уложил все это в полиэтиленовый пакет. Постоял возле плиты, ожидая, пока закипит варево в котелке. Наконец из-под крышки пробился пар. Николай понюхал его, поморщился, крышку открывать не стал, обернул котелок старой газетой и поставил в матерчатую сумку. Там же нашлось место пакету с хлебом-салом и старому зонту.
Одевшись в "рабочий" костюм, постоял у дверей, словно бы прощаясь с домом. В это время из второй комнаты вышел зять Виктор, пошатываясь спросонья. Дочке приспичило выходить замуж. Да хоть бы жених был самостоятельный, а то только и успел, что в армии отслужить. Работы, правда, не боится, но и пугаться-то особенно нечего – нет работы, заводы один за другим останавливаются под телевизионные громы побед и газетные достижения рыночной экономики.
– Куда в такую рань наладился? – спросил зять и, не дождавшись ответа, скрылся в туалете.
Николай вышел, тихо притворив за собой дверь.
На улице было пустынно, лишь дворняги бродили среди контейнеров с мусором, отыскивая пропитание. Они были прибиты дождем и своим жалким видом как бы иллюстрировали понятие "собачья жизнь".
Николай под зонтом и в ботинках чувствовал себя человеком. Ботинки у него добротные, солдатские – зять подарил. Однако дождь сразу взялся за него, будто обрадовавшись сухому месту; то с одной стороны подберется, то с другой, то вообще обольет как из брандспойта – только успевай зонтиком обороняться. А зонт – одно название.
Но вот наконец он у цели, у подкопа под забором. В этом месте к забору примыкает аллея, по которой никто, кроме милиции, не гуляет. Здесь, за густым кустарником, Николай вырыл лаз и прикормил сторожевую овчарку. Клички ее он не знает, но она его узнает и не трогает. Подкоп закрыт от чужих глаз куском рубероида и ветками. Николай сдвинул маскировку, яма была доверху залита водой. После попытки вычерпать воду крышкой от котелка он понял, что придется лезть в грязную лужу. Когда вылез из лаза, вся вода и грязь остались на нем. Необходимость в зонте отпала. Сторожевая овчарка прибежала на запах пищи. Николай вылил содержимое котелка в алюминиевую миску, спрятанную тут же. Жена для варева собирает объедки, огрызки, кости, Николай все это варит – собаке есть можно. Вон даже урчит от удовольствия. Оставив собаку, он, пригнувшись, пробежал через пустырь к компрессорной.
Ворота в главный корпус распахнуты, но это приманка для дураков, там наверняка поджидают охранники, Николай же обогнул корпус и забрался в цех через окно в туалете, он сам и вынул стекло из окна. От туалета до участка опытных образцов – метров двадцать. Когда-то участок считался секретным, и его огородили металлическими щитами под самые "фонари". Вооруженная охрана стояла. Теперь с участка охрану убрали вместе с секретностью. Но осталась бронированная дверь со спецзамком, ключи от которого хранятся у начальника цеха. Ну а два поддельных – у Николая. Поэтому он без труда проник на участок и запер дверь изнутри. Тут он хозяин. Тут его рабочее место: и за верстаком, и за токарным станком, и за фрезерным, и за сверлильным. А в металлическом личном шкафу таятся сокровища, собранные за четверть рабочего века, – самый разный инструмент. Есть увлеченные люди, собирающие монеты, марки, картины, книги, машины, даже кирпичи, а он коллекционирует рабочие инструменты. Покушались на них взломщики похлеще "медвежатников", вскрывающих банковские сейфы, слесари самой высокой квалификации – братья Фомины из инструментального цеха, но зубы обломали о Николаевы хитрости замок к своему шкафу он сам изладил. В другом ящике, фанерном, он хранит рабочую одежду и с недавнего времени – отходы: обрезки титана, латуни, стали – то, что раньше свозилось на заводскую свалку.
Переодевшись в сухую "робу", Николай достал лист титана, положил на верстак и шабером наметил раскрой. Исправлять тут уже нечего – его рука не ошибается. Теперь следовало пробраться на участок резки, к гильотинным ножницам, чтоб разрезать лист. Участок этот в соседнем листоштамповочном цехе. Там ворота опломбированы, но он знает ход через вентиляционную камеру, где разобран воздуховод. В цех он попал, но электрошкаф с рубильником оказался под замком. Пришлось возвращаться к себе за отмычкой. Николай торопился – в семь часов охрана начнет обход. Включив рубильник, на гильотинных ножницах он разрезал лист по раскрою на заготовки.
Когда, уже закрыв электрошкаф, пробирался к вентиляционной камере, в конце пролета отворилась дверь, и вошли охранники. Свет фонарей зашарил по стене в поисках выключателя. Николай вовремя управился и сэкономил по меньшей мере поллитровку – охрана берет мзду жидкой валютой. В общем-то немного, но ведь изгаляться будут. Хватит с него одной сторожевой овчарки. Эти мордовороты из охраны получают зарплату без задержек, а он, слесарь шестого разряда, кавалер ордена "Знак Почета" и медалей, не видел зарплаты уже четыре месяца. Мало того, выгнали в отпуск за свой счет, и на родной завод пробираешься, чтоб хотя бы на себя поработать, как шпион-диверсант. Охранники в конце концов найдут дыру, куда утекает добыча, и запрут вентиляционную камеру на замок или вообще заварят. Скоро все двери на заводе будут заперты от своих работяг на замки. А если он жить не может без работы? В прошлые годы в отпуск силком отправляли, с бесплатной путевкой в санаторий, в Ялту. Он ехал туда как на муки. Три дня терпел безделье, а потом отправлялся в мастерскую при гараже и точил, сверлил, лудил, паял. Тем и спасался от скуки. Правда, потом появилась медсестра Танюша. Была любовь, и неизвестно, чем бы кончилась, если бы не перестройка. С кем-то теперь смешливая медсестра? О море нынче можно лишь вспоминать, а купаться приходится в подзаборной луже.
Обедал Николай, не отрываясь от работы, торопился до сумерек сделать как можно больше, сегодня удалось на завод пробраться, а в следующий раз охранники либо засаду у лаза устроят, либо заделают его, либо собаку поменяют. За день смастерил пять мастерков и четыре "тяпки", на том и кончил. Знающий человек за инструмент из титана денег не пожалеет.
Закончил работу, сложил тяпки и мастерки в сумку, прибрал верстак, переоделся в непросохшую одежду. Выбрался из цеха через то же окно в туалете. Дождь стал мельче и спокойней. После такого дождя грибы попрут. И вообще для урожая дождь полезный, но за все виды на урожай муку ему принимать – снова лезть в лужу.
Если на территории завода за нарушителями запрета на работу охотится охрана, то за территорией – милиция. У нее свой интерес – тоже откупайся. Нечем – товар заберут, а то и в отделение отведут, а туда попадешь неизвестно, когда выйдешь. Поэтому и за заводской территорией следует быть осторожным. Выбравшись на волю, Николай замаскировал подкоп, выглянул из кустов, никого на аллее не обнаружил и раскрыл над собой зонт, посчитав, что он придает его облику если не невинность, то уж непричастность к нарушению запрета точно. Но...
Внезапно из-за кустов выломилась фигура в плащ-накидке. Был бы Николай помоложе, дал бы тягу, но с возрастом разучаешься убегать.
– Вот и третий! – радостно подытожил человек в накидке и, распахнув ее, чтоб Николай увидел милицейскую форму и кобуру с наганом, представился: старший сержант Пантюхин!
– И охота тебе, сержант, мокнуть? – зло спросил Николай.
– Ты разговоры прибереги для протокола.
– Протокол – это в отделение? – спросил Николай.
– Там сухо, стол, кэпэзэ, – описал милиционер прелести задержания.
– Может, штрафом обойдемся, у меня есть пять тысяч. – достал купюру из полиэтиленового пакета, показал, посетовал: – все, что есть.
– По тебе видать – не миллионер, – с сожалением заметил сержант. – чего намастерил-то?
– Тяпки, мастерки. – Николай достал одну тяпку и мастерок, подал Пантюхину.
– Титановые, – определил тот и вздохнул, пожалев себя за мягкость характера. – ладно, давай пять тысяч.
Николай тоже вздохнул, расставаясь с деньгами, он рассчитывал внести эти пять тысяч как пай в потребительский кооператив из трех учредителей.
Сержант, взяв пять тысяч, тяпку и мастерок, квитанции не выписал, но на прощанье козырнул и снова спрятался в засаду.
Николай шел и костерил почем зря тех двух неизвестных, воспользовавшихся его подкопом: он копал, собаку прикармливал, а они, паразиты,– на готовенькое. Само собой забылось, что сам почти два месяца пользовался чужими щелями, лазами, подкопами.
Наконец – свой дом, свой подъезд и безопасность. В подъезде "отдыхали" сосед Шурка Оглоблин с Толяном с Двадцать второй линии. На батарее парового отопления, на куске фанеры, застеленной газетой, – поллитровка, два стакана, порезанный крупно хлеб и мелко – сало. Шурка Оглоблин когда-то побывал по профсоюзной путевке в Германии и подсмотрел там, как немцы пьют шнапс.
– Это мы наливаем по стакану, до краев. Хлобысь раз, хлобысь другой и с копыт, а они потребляют помаленьку, культурно. И разговоры разговаривают.
Толяну такие дозы – издевательство над организмом, и он слушал Оглоблина невнимательно и зло.
Николай их своим видом напугал – трезвый, а в грязи.
– Откуда ты, Микола? – спросил Шурка и плеснул в стакан германскую дозу.
– Больше лей, германец! Вишь, промок человек! – потребовал Толян, отобрал у Шурки бутылку, опрокинул над стаканом.
Николай принял угощение, занюхал хлебом и объяснил:
– На заводе был. – и, длинно выматерившись, пожаловался: – подкоп вырыл, собаку прикормил, всего три раза слазил, а сегодня мусор – сержант Пантюхин.
– Много слупил? – поинтересовался Толян.
– Пять тысяч, тяпку и мастерок, считай, тысяч на тридцать-сорок.
– Во рэкетир, во мафиоза! Ничего, скоро и ментов в ментовку не будут пускать, как нас – на завод. И они в нее, родимую, через подкоп будут попадать. – Толян хрипло захохотал. – Не страна – Арбатские эмираты!
Николай поглядел на бутылку, отвел взгляд и сказал:
– Помыться мне надо. До завтрева!
– Где это ты шлялся? – спросила жена, встретив его на пороге, и потянула носом воздух – учуяла водочный запах.
Фактов набиралось для среднего скандала, но Николай швырнул на пол сумку, тяпки с мастерками прогремели, и жена, проглотив следующий ехидный вопрос о деньгах, "которые на пьянку находятся", пошла на кухню разогревать остатки борща.
Николай закрылся в ванной. Горячую воду отключили после Дня Победы, но он привык мыться холодной. После душа согревался горячим борщом и думал, что грамм двести были бы кстати, но сержант Пантюхин лишил его этой радости.
Ничего, завтра утром он отправится на толчок, продаст тяпки и мастерки и купит поллитровку, а то и две, и пригласит в компанию Толяна и Шурку Оглоблина.
Клейменый
Конечно, если бы кому-нибудь из вас стали гладить рубашку на вашей спине утюгом с отпаривателем, вы бы стерпели и не выдали бы не только государственную, но и личную тайну, даже если бы вас изгладили при этом в простынку. Но не такой Андрей Бусыгин, известный в своих кругах как Бусяга. После первого же прикосновения утюга он заорал: "Больно, падлы! Все скажу!" И раскололся – признался, что у него триста тысяч "зеленых" в Рижском банке, двести тысяч – в Вильнюсском, двести – в Венском. Про особняк и квартиру на проспекте мира "независимые эксперты" знали со слов заказчиков.
А началось с того, что Бусыга "кинул" своих подельщиков, то есть коллег-соучредителей, на триста тысяч "баксов", посчитав, что они, то есть подельщики, "мышей не ловят", а только эксплуатируют его финансовый гений. Подельщики, то есть соучредители, оказались людьми искушенными в бизнесе, наняли бандитов, то есть "независимых экспертов", и те включили "счетчик", о чем известили, как это принято, Бусыгу заранее. Он же, посчитав, что держит бога за бороду, послал их, куда посылают в таких случаях люди опрометчивые.
На пятый день после хамства его при выходе из сауны затолкали не в тот "мерседес" и отвезли не на ту дачу, чтоб использовать в качестве гладильной доски. После того как эксперты с помощью самого Бусыги составили баланс, в активе у него осталась лишь однокомнатная квартира в "хрущобе" на Дмитровском шоссе да три тысячи "баксов", спрятанные там же, под паркетом, на самый черный день.
Такова краткая предыстория, породившая у Бусыги решение вернуться к своей прошлой жизни, а в прошлом Бусыга был Андреем Алексеевичем Бусыгиным, инженером-технологом, старшим мастером и в конце концов начальником цеха, то есть человеком, пожившим на зарплату в сто двадцать, сто пятьдесят и в двести рэ. Правда, в тех еще, "допавловских" рублях.
Все его приличное прошлое осталось на родине, где живут сын, бывшая жена, родители и брат Саня с семьей. Если же покопаться в душе Андрея, то можно обнаружить, что жизнь, в которую его завела удача, бывала и паскудной, особенно с похмелья, после "шапки дыма", то есть грандиозной попойки, начинающейся обычно с безобидного ужина в "Славянском базаре" и кончающейся через два-три дня в нелегальной сауне, где все массажистки с высшим гуманитарным образованием. Похмелье можно назвать и нравственным очищением; кто из нас, выпивающих, не задавал себе тривиальный вопрос: "Ну зачем надо было мешать водку с пивом?" Кто из нас не клялся не брать больше в рот ни капли? Бывал в таком состоянии и бизнесмен Бусыга. Тогда ему казалось, что раньше, когда он получал сто пятьдесят рэ, жил в однокомнатной квартире с женой и сыном, когда в конце квартала сутками не выходил за проходную, выполняя квартальный, а заодно перевыполняя и пятилетний планы, он был счастлив, потому что все сто пятьдесят рублей были заработаны честно. Но похмелье проходило, и мысли о "честных" рублях становились наивными, недостойными нового хозяина жизни. Это он так думал, будто он хозяин жизни, пока не появилось на спине клеймо – след утюга.
Трое суток после расчета с подельщиками и бандитами он не выходил из своей однокомнатной квартиры, служащей ему логовом. Он лежал на диване и думал. Проанализировав несколько лет, прожитых в Москве, он понял, что их можно из жизни вычеркнуть, деньги не принесли ему счастья, о котором он мечтал, будучи рядовым инженером, верящим в то, что на Западе люди, особенно с высшим образованием, живут в особняках с бассейнами, имеют по две-три машины и отпуска проводят в раю. Прочувствовав вышеизложенное, он решил вернуться домой и, если не найдется места на родном заводе, открыть авторемонтную мастерскую на паях с братом Саней с вывеской "Братья Бусыгины и Ко". Еще он решил в праведном порыве чувств сойтись с бывшей женой Леной. В конце концов, ей одной трудно растить Алешку. Разошлись они из-за конфуза, случившегося по приезде Лены в Москву без предупреждения. История как из анекдота. Подумаешь, удовлетворил мужик потребности, во время удовлетворения которых вдруг явилась жена и застала его, что называется, в полете – так стоит ли из этого делать житейскую драму?
Вначале он порывался сразу сжечь мосты, то есть продать квартиру, но испугался волокиты и нескольких дней, которые из-за нее придется пробыть в Москве, и оставил эту процедуру на потом.
Прежде он приезжал к родителям как снег на голову – сваливался с неба без предупреждения. Без предупреждения он приехал к ним и в плацкартном вагоне, сэкономив деньги на подарки. Раньше он покупал их в фирменных магазинах, теперь – на барахолке у "челноков". Матери выбрал малиновый полушалок с люрексом, отцу – итальянские туфли, вышедшие из итальянской моды года три назад, но от этого не менее удобные и легкие. Брата решил одарить пушистым индийским свитером, жену его – браслетом из опалов, а племянницу куклой Барби и цветными электронными часиками, которые торговец держал в кулаке как пучок редисок.
И вот он дома. Мать, обцеловав его лицо, всплакнула на груди. Отец терпеливо ожидал, когда она вспомнит, что гость с дороги, что его надо кормить-поить, и мать вспомнила, уступила ему сыночка. Андрей губами почувствовал щетину небритой отцовской щеки, а сердцем – щемящую жалость.
Начались приятные хлопоты вокруг гостя. Все-таки хорошо, когда тебя любят, когда рады твоему появлению и ты сам, хоть далеко не ангел, а приносишь счастье в дом. Кто еще в мире так безоглядно рад нам, кроме наших маленьких детей и родителей.
Мать отправила отца в магазин со списком продуктов, которые надо купить, и с наказом по пути зайти к Сане, сообщить о приезде брата, а сама принялась готовить угощение.
– Андрюшенька, как-то ты не так пахнешь, как раньше. Поездом, что ли, приехал? – поинтересовалась она.
– Был по делам в Свердловске, оттуда поездом удобней, – соврал он.
– А я Люську Болдыреву вчера видела, поперек себя толще, главбухом работает. Тобой интересовалась.
За Люськой следовала "встреча" с Соней, потом с Анькой, Анжелкой. Мать всех его прежних подруг постоянно держала в поле зрения. И ни у одной из них, по ее мнению, жизнь не удалась, потому что ни одна из них не замужем за самым красивым, за самым умным мужчиной – ее сыном.
Пришел Саня с женой. В кухне стало тесно, и братьев выпроводили в комнату, где стол стоит посередке и из-за этого комнату называют "залой".
В зале Саня как фокусник то ли из кармана, то ли из воздуха, то ли из ящика комода достал бутылку водки. Мать, у которой талант – знать, чем в данный момент занимаются ее дети, принесла тарелку с нарезанной колбасой и солеными груздочками.
– Ты, Санька, с детства шнырой был, ничего от тебя не спрятать, укорила мать младшего.
Братья засмеялись, налили по рюмке и выпили. Вокруг початой бутылки вскоре стали возникать тарелки, тарелочки, салатницы. Пельмени в предложенном матерью меню были заменены на манты, поскольку Зина недавно купила специальную посудину для варки на пару. К приходу отца стол был сервирован и дополнен красным вином "Лидия", лимонадом, пивом и фруктами из овощного магазина. Когда расселись, отец сказал:
– Спасибо, сынок, что родителей не забываешь. Дай Бог, чтоб и ваши дети вас помнили.
Он имел в виду Алешку.
Выпив рюмку, отец почувствовал себя коммунистом, хотя, в отличие от сына, никогда им не был, и задиристо спросил:
– Когда же коммунисты вас наконец свергнут?
– Тю, старый! Андрюшеньку за что свергать, он что, президент или буржуй? – оборонила мать сына.
– Буржуй! – настаивал отец.
– Пускай свергают и экспроприируют, – ответил со смешком Андрей.кстати, коммунисты в своей программе утвердили право на частную собственность.
– Ну, опять затоковали, – проворчал Саня, – а тут водка стынет. Андрюха, скажи и ты чего-нибудь.
– За вас, наши дорогие родители! Дай вам бог здоровья и детей не пьяниц! – сказал Андрей.
– Слава Богу, вы у нас не какие-нибудь алкаши. Мне все соседки завидуют: у тебя, Катерина, сыновья самостоятельные.
У матери слово "самостоятельный" – высшая оценка. Вторая рюмка подвигла отца на тему о золоте партии, но Зина – не первый год замужем – вдруг затянула любимую песню родителей "На Муромской дорожке". И сразу отец забыл про политику, выпрямился, посерьезнел. Он считает, что загубил в себе певческий дар, потому как не учился пению и не знает нотной грамоты. У него баритон с эстрадной хрипотцой. У матери голос тонкий, нетерпеливый, то норовит обогнать баритон, то отстанет, то пристроится рядом, выплетает узоры, завлекает внимание слушателей. Андрей любит слушать, как поют родители. Какое славное сегодня у него застолье: без визга, ора, без пьяных разборок и стрекота радиотелефонов.
Пришла с улицы племянница Ксюша и, получив подарки, уселась дядьке на колени. Она белобрысая, голубоглазая, курносая – бусыгинская порода, как говорит мать – ядовитая. Но вот род на глазах тает. Лена, родив Алешку, больше рожать не захотела. Может, отсюда и выглянула их беда.
– Слышь, Саня, а чего у нас так мало детей? – спросил он.
Саня покашлял, а Зина призналась, что к осени детей будет больше. Суеверная мать тему сразу закрыла.
Спал он на родительской кровати, на перине. Через сетку в окне старались прорваться комары, пока он при свете настольной лампы просматривал местные газеты, по привычке вылавливая в них информацию о том, что и у кого можно купить дешевле. Его интересовали бензин, лес и пшеница. Но, вспомнив, что теперь все это ему не нужно, газеты бросил, выключил лампу, послушал, как засыпает родной город, и сам заснул.
Второй день гостеванья – самый трудный: надо встречаться с Леной, а иначе ему и с сыном не повидаться. Это день его вины.
Мать на завтрак напекла блинчиков с мясом и переживала, что они остынут, пока сыночек "раскачивается". Андрей долго чистил зубы, долго брился, потом плескался под душем – набирался решимости начать трудный день.
– По делам пойдешь? – спросила мать, глядя, как он управляется с блинчиками.
– А папа где? – не ответив, спросил он.
– А то не знаешь! Каждое утро для здоровья ходит к своему магазину с марками, к открытию. На даче все зарастает, а ему – трын-трава, лупу в карман – и айда!
– Филателия, мама, не только благородное увлечение, но и прибыльное. Почтовая марка сегодня стоит рубль, а через год – два.
– Так у нас теперь все, чего ни коснись, сегодня – рубль, завтра десять. Привел бы Алешеньку, соскучилась я по нему. Иногда прихожу к их дому и дожидаюсь, когда он выйдет, а зайти к ним робею, вроде как виноватая перед ней, перед Леной.
– Ты его вынянчила, и вдруг – неудобно.
Мать вздохнула, как бы давая понять, что в том, что он путался в Москве с кем ни попадя, есть и ее вина – недовоспитала. Пока дело ограничивалось вздохами, он поспешил уйти, потому что за вздохами последуют упреки и наставления. И все-таки мать удержала его на пороге, чтоб сказать:
– Если не хочешь сходиться с Леной, найди другую женщину, тебе без узды нельзя, ты весь в деда, в тятю моего, уж мама с ним намучилась, такой бабник был. Женись, Андрюша, но гляди, чтоб не попадалась какая-нибудь захлюстайка...
Лена с Алешей жили на улице Декабристов, в трехкомнатной квартире, которую он получил в начале перестройки из директорского фонда, когда окончил заочно Высшую партийную школу, работая начальником цеха. Квартира была отделана так, словно он уже был в номенклатурной обойме. Так что с квартирой Лене повезло, если не повезло с мужем. Теперь в тридцатиметровой гостиной посреди стоит кульман. Лена перед его приходом чертила. На ней был знакомый халатик в белых розах, волосы стянуты резинкой, лицо усталое, постаревшее, без прикрас.
– Вот, пофартило с халтурой, – кивнула она на приколотый к доске лист, – черчу особняк для нового русского.
– А институт?
– Разогнали в бессрочные отпуска – нечего проектировать. Кофе будешь?
Прошли на кухню. Он сел на бывшее свое хозяйское место – спиной к балконному окну.
– Они все почему-то любят колонны, – снова вспомнила своего заказчика Лена, ставя на плитку "турчанку".
Андрей вспомнил свой бывший особняк с колоннами и капителями. Если бы не было колонн, ему бы нужной цены за особняк не дали, и пришлось бы продать "логово".
– Хорошо заплатил? – спросил он.
– Куда там! За десятку готов удавиться. Пришлось смету составлять. Но сейчас и такой заказчик – удача, безработных проектировщиков – как нищих на Центральном рынке, за гроши готовы пластаться... – она неожиданно замолчала – поймала себя на том, что жалуется на жизнь не подруге, а бывшему мужу, явившемуся, может быть, с недобрыми намерениями, и поджала губы, словно замкнула слова.
Кофе был дешевый, жиденький, и Андрей подумал, что на те деньги, которые он оставляет ей всякий раз для сына, она могла бы покупать кофе получше и заваривать покрепче. И тут он сделал ошибку, посчитав, что вот он момент, когда можно предложить Лене сойтись.
– Лена, Алеше отец нужен... и тебе одной трудно, и мне – без вас. Может, простишь?
Вот она, минута ее торжества! Вот чего она ждала, зарабатывая гроши за чертежной доской, потребляя третьесортный кофе, отказавшись от алиментов.
– А я-то думаю: почему нет за окном черной "Волги" и почему от тебя не пахнет алкоголем? Прогорел бизнесмен и сразу о семье вспомнил, о сыне, которого надо воспитывать. Поздно, он уже воспитан, и, слава Богу, не тобой.
Торжество сделало ее совсем некрасивой. Он предполагал такой вариант разговора, но не предполагал поступка: Лена достала из кухонного шкафа металлическую коробку, из коробки – стянутую красной резинкой пачку долларов и положила перед ним.
– Тут все твои пожертвования, ровно три тысячи, можешь пересчитать. Не возьмешь – отправлю на московский адрес, тебе на бедность.
– Я там уже не живу.
– Это не имеет значения. Нам ворованного не надо.
– У кого ворованного? это заработанные деньги, и я оставлял их не для тебя, а для Алешки.
– Мы с Алешей так решили.
– Зря ты настраиваешь сына против меня... – он почувствовал подступившую злость (стало быть, ему говорить больше нельзя – сорвется) и понял, что деньги надо взять.
Ушел, хлопнув дверью.
Сын играл во дворе в футбол. Андрей издали наблюдал за ним. Вот Алеша забил гол и, победно вскинув руки, запрыгал, как это делают профессионалы, когда забивают решающий гол в решающем матче. Но сверху, с балкона раздалось:
– Алеша!
И сын сник, словно пристыженный. Эта неврастеничка не дает ему жизни. Стало быть, надо вернуться сюда хотя бы ради сына. А деньги он положит в банк на его имя или вручит их через год, в день получения паспорта. Неудачно закончился разговор.
Пожалуй, права мать, надо найти "самостоятельную" женщину, которая не боится рожать, и создать большую семью.
Когда он вернулся домой, мать, поглядев на него, все поняла и сказала:
– Шибко уж она гордая, до дури, не сочувственная, а тебе, Андрюша, без семьи нельзя. Вон и седины прибавилось. Что хоть у тебя случилось?
– Долги отдал.
– Видать, большие.
– Немалые. бизнес – это азартная игра: чем больше на кон ставишь, тем больше выигрываешь.
– А тебе не повезло.
– Не повезло, – согласился он, – но я расплатился.
– Сколько раз предупреждала: не бери в долг. Ведь так и убить могут.
– Это тебя телевизор напугал, там все время кровавые разборки, – сказал он, – я больше, чем могу вернуть, не занимаю.
Мать порылась в шкафчике, где хранятся специи, сушеные травы и ягоды, достала оттуда старый конверт, вынула из него долларовые купюры:
– Здесь тысяча.
– Откуда у тебя доллары? – удивился он.
– Наменяла.
– Понятно, а рубли взяла в этом шкафчике.
– А где ж еще, это мой сейф. Откладывала на всякий случай, они и накопились, только отец об этом не знает. На него надежды мало, сколь он деньжищ в пивных да в магазине этом марочном оставил, на дурь свою, на марки и монеты извел... А ты помнишь, чтоб вы хоть раз голодные были или ходили в ремках?
– Дети портнихи – и вдруг в ремках. Нонсенс! – пошутил Андрей.
– Глаза испортила, ведь весь день, бывало, на машинке строчишь. Оторвешься, чтоб поесть приготовить, постирать, и снова – за машинку. Всех городских модниц обшивала. Продавщицы из универмага у меня заказывали. Каждая – свой фасон. Теперь на заграничных машинах приезжают. Любка Волкова из трикотажного отдела – нынче хозяйка всего универмага, всех под себя подмяла, дом моделей открыла, а сама у меня до сей поры шьет. Правда, платит этими. – мать показала на доллары. – Рассказывала, что ее за границей спрашивали, у кого шьет.
– Выходит, она круто на прикиде экономит. Да ты можешь свой дом моды открыть. И деньги у тебя для раскрутки есть. Помочь с организацией?
– Это я тебе, сынок, приготовила. Тебе они теперь нужней, а у меня все равно без пользы лежат. Не дай бог, отец увидит – матерков не оберешься, от кого, туды твою мать, прятала! Возьми, у меня рука легкая, пристроишь в дело – обязательно повезет, тебе ведь подняться надо, я понимаю. Спрячь поскорей, а то отец заявится.
Едва он успел уложить деньги в дорожную сумку, как "заявился" отец.
Мать, поглядев на него, сразу определила:
– Уже причастился.
– Сто грамм с прицепом, – доложил отец. "Прицеп" – это кружка пива.
– Уже средь бела дня потребляешь.
– Друзья, мать, по ночам не встречаются, а тут на Любинский вышел, глядь – Витька Константинов.
– Друг друга с утра ищете, а выходит – случайно. Это у него, Андрюша, называется – променад, выражение такое.
– Андрюха, пойдем в залу, я тебе последний "космос" покажу, – позвал отец. Он коллекционирует марки по космонавтике и считает свою коллекцию самой полной в городе.
Они ушли в "залу", к старому дубовому шкафу, заполненному кляссерами, коробками, альбомами с монетами. Шкаф запирается на замок, который гвоздем не откроешь, Андрей это знает с детства. Поскольку матери запрещено "совать нос" в секретный шкаф, в нем на всякий случай хранится поллитровка, почему-то всегда початая, и граненый стаканчик. Отец для маскировки достал кляссер, открыл его, потом откупорил бутылку, налил стаканчик, подал сыну.
– Сейчас обедать будем, к чему такая таинственность? – удивился Андрей.
– Поминки, – объявил отец и пояснил: – Продал полтинники и рубли.
