Текст книги "Улица Фетисова"

Автор книги: Анатолий Мошковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Анатолий Иванович Мошковский
Улица Фетисова

Славка с матерью остались одни в незнакомом городе. Все пассажиры с поезда Москва – Мурманск давно разошлись, а они стояли на привокзальной площади с вещами, озирались по сторонам и не знали, что делать. Отец почему-то не встретил их.

Мать вытирала платком вспотевшее лицо, а Славка, навалившись животом на парапет, смотрел вниз, через железнодорожные пути, портовые строения и склады на широкую полосу Кольского залива. На рейде стояли огромные сине-белые суда, между ними, старательно дымя черной трубой, суетился катер.

– Мам, – Славка показал на огромный корабль с желтыми мачтами, – это торговый или танкер?

Мать скомкала платочек и спрятала в карман пальто:

– Скажи лучше, почему папа не приехал? Обещал ведь…

Славку удивила ее наивность:

– Ну как ты не поймешь, ведь дядя Вася – военный человек и, кажется, вчера говорил в купе: служба, в любое время могут приказать выйти в море.

– Да, я понимаю, – сказала мама, кутаясь в демисезонное пальто. Она думала о чем-то другом.

В воздухе кружились снежинки. С сопок, белевших ярким снегом, дул ледяной ветер. В порту пронзительно крикнул теплоход, внизу, промычав, пролетела электричка, а рядом с ними у газетного киоска, совсем как в Москве, лоточница в белом халате продавала пирожки с мясом и капустой. По улице, блестя никелем и красно-желтым лаком, прошли два больших пассажирских автобуса, совсем такие же, какие ходят по столице.

Шоколадного цвета такси с шашками по борту подкатило к вокзалу, из него вылезли люди с чемоданами.

Славка дернул мать за руку и крикнул:

– Ну чего мы тут ждем? На морской вокзал…

Такси мчалось по асфальту, потом по мягкой пыльной дороге, затем, подпрыгнув на рельсах переезда, затряслось по булыжникам Траловой улицы.

Спустя два дня их пароход заколыхала мелкая волна Кольского залива.

Славка с матерью занимали каюту первого класса, узенькую комнатенку с двумя этажами коек с одной стороны, столиком, краном и огромным круглым окном – иллюминатором – с другой. В переборке, в гнезде из толстой проволоки помещался графин с водой – ему не страшны толчки при большой волне.

Пока мать хозяйничала в каюте, Славка сновал по всем палубам теплохода. Глыбистые голые берега залива то отдалялись, то придвигались к бортам. Кое-где в лощинах виднелись домики, какие-то сарайчики. С теплохода они казались нежилыми. И все эти каменные берега, то буро-серые, то с желтоватым оттенком, изрезанные глубокими расщелинами, обдутые ветром, исхлестанные полярными вьюгами, эти берега казались необжитыми, безлюдными.

Время от времени навстречу им медленно двигались огромные торговые суда под иностранными флагами.

Потом берега потеснились, залив сильно раздался в стороны, и мальчик вдруг увидел по правому борту огромный военный корабль. Он стоял на рейде, остроносый, высоченный, многопалубный, плавучий город из броневых башен, орудий, мачт и надстроек.

– Линкор! – вскрикнул Славка, упираясь грудью в поручни.

– Какой же это линкор? – с улыбкой сказал молодой матрос, оглядывая мальчика с ног до головы. – Крейсер это.

«Ага, это тоже не фунт изюма!» – подумал Славка, впиваясь глазами в крейсер. Теплоход, как назло, прибавил ходу, и крейсер, неподвижно стоявший на якоре, стал быстро удаляться. Славка старался запомнить каждое его орудие, каждую линию и мачту. Он, верно, весил много тысяч тонн. Его серая строгая сталь дышала мощью, суровостью флотских уставов, незыблемостью воинского долга.

Но почему-то казалось: вода легко и охотно держит эту стальную, спокойную, как скалистый остров, громаду, с отвесным бортом, в середине которого виднелся белый номер корабля.

Крейсер уже скрылся за поворотом, растаяли его башни и мачты, а мальчик все смотрел и смотрел в его сторону. Он был потрясен. И неизвестно, сколько времени простоял бы еще он так, если б мать не отыскала его на верхней палубе и не увела в каюту.

Они быстро поели.

– А теперь спать. – Мама подставила складную стремянку, какие обычно бывают в поездах.

Ровно стучал двигатель, сотрясая судно. Мелко дрожала в графине вода, колыхалась шторка перед койкой.

Славка и сам не заметил, как уснул.

Проснулся он от каких-то странных, никогда не слышанных им звуков. Прислушался. Сонно и однообразно тарахтела судовая машина, в борт била небольшая волна, но сквозь все эти привычные звуки уверенно и четко пробивалось: «Бу-бу-бу».

Этот звук ритмично и громко проникал в каюту. Он все нарастал и нарастал.

Славка откинул одеяло, в одних трусах и майке спрыгнул на коврик. Мать крепко спала, подложив под щеку ладонь. Славка осторожно встал на табуретку, отвинтил холодный барашек, напрягся и приоткрыл тугой иллюминатор.

«Бу-бу-бу», – ворвалось в каюту вместе с плеском и шипением волн и морской сыростью.

Он встал коленками на столик, и мельчайшие брызги холодной пылью коснулись его лица. Славка взглянул на море, стараясь найти корабль, издававший столь громкие и странные звуки. Корабля не было. Над водой стлался прозрачный туман. Он то скапливался в одном месте и становился непроницаемым, то растекался над волнами, и сквозь него все было видно, как сквозь редкую кисею.

Море было пустынно, если не считать какого-то непонятного предмета. Он был похож на темный ящик. С судна какого-нибудь смыло его, что ли? Самое странное было то, что звуки исходили из этого самого ящика и волны не швыряли его как попало.

Он шел наперерез волнам. Когда волна вскидывала его, под ящиком показывалась длинная, такая же черная, как и он, доска.

Вдруг Славка заметил на ящике темные фигурки. Они двигались. Больше сомнений не было – люди!

Потом с этого таинственного ящика неожиданно замигал прожектор: то вспыхнет, то погаснет, то вспыхнет сразу несколько раз подряд, то с перерывами. Резкий, как вспышка электросварки, прожектор кому-то сигналил световым семафором.

И только сейчас дошло до Славки: ведь это лодка, боевая подводная лодка!

И никакой это не ящик, а рубка с ходовым мостиком, а то, что он принимал за доску, – узкий стальной корпус, и встречная волна временами открывает его. А люди на ходовом мостике – военные моряки, подводники, и, может быть, один из них – его отец. При одной мысли об этом у Славки вспотел лоб.

Скоро лодка перестала семафорить, двигатель ее забубукал еще громче, и она, подпрыгивая на волнах, стала быстро удаляться. Легкое узкое тело ее каждую секунду уменьшалось.

Вот она превратилась в смутное пятнышко, затем растаяло и оно, и только звук лодки, все еще слышный и четкий, медленно замирал в туманной дали…

И как все случилось неожиданно и просто! Сколько раз мечтал он увидеть хоть одну настоящую, живую подводную лодку, и вот он ее увидел и не узнал.

Спать больше Славка не мог. Но, чтоб мать, проснувшись, не ругала его, он осторожно полез на свою койку, лег на одеяло и предался мечтам. Он так устал от бесконечных дум, что едва не уснул, но сквозь обволакивающий его сон опять донеслось: «Бу-бу-бу».

Славка тут же проснулся. Лодки в море не было, стук ее дизелей, видно, приснился ему.

После этой ночи он каким-то новым взглядом рассматривал матросов со значками подводников на суконках и с особым нетерпением ждал появления знаменитой Чаячьей губы.

Чаячья губа появилась внезапно, когда Славка меньше всего ждал ее. Теплоход остановился метрах в ста от скалистого берега с одинокими домиками у воды. Ни города, ни военной базы, только грустные серые сопки, покрытые белыми, как бескозырки, шапками снега. Как все это было не похоже на то, что ожидал увидеть Славка!

К борту подошел катер. По трапу на теплоход быстро взобрались два пограничника в зеленых фуражках. Были на катере и матросы с рюкзаками, и морские офицеры с чемоданами – видно, ехали в отпуск, но отца там не было.

Молоденький офицер, без вещей, пристально рассматривал пассажиров, столпившихся у входа на трап. Его взгляд остановился на Славке, и мальчик почему-то отвел взгляд в сторону: уж не думают ли на катере, что он шпион и собирается попасть на берег, минуя пограничников? Те дотошно проверяли документы, сверяя пропуск с паспортом, но, как это ни странно, не обнаружили ни одного шпиона из доброй полусотни людей.

Более того, третий, щекастый пограничник, оставшийся на катере, помогал спускаться по трапу каким-то старикам и бабкам с огромными мешками и самодельными фанерными чемоданами: катер покачивало, и трап то подымался, то опускался, и сойти на катер было нелегко.

Вдруг офицер, рассматривавший пассажиров, крикнул, глядя на Славку:

– Мальчик, ты Слава?

Славку бросило в жар, и он вцепился в мамину руку.

– Да, да, – крикнула мама, – он Слава, а что?

Офицер ничего не ответил. По краешку трапа, прогнувшегося под тяжестью громадного бородача с двумя чемоданами, он скользнул вверх, кивнув пограничникам – видно, хорошо знал их, и, вытянув руки по швам, предстал перед ними – тронул рукой козырек фуражки, поздоровался, сказал:

– Василий Михайлович поручил мне встретить вас и доставить на квартиру.

Мама сразу вся заулыбалась. Славка был мужчиной и не поддался так легко своим чувствам. Он даже сердито пошевелил бровями и спросил:

– А где папа?

– Не очень далеко. Скоро вернется, – охотно, но уклончиво ответил офицер.

Подхватив тяжеленный чемодан, он с удивительной ловкостью и проворством слетел по качающемуся трапу вниз, потом так же стремительно взлетел вверх и унес на катер второй чемодан.

В это время пограничник проверял мамины документы. Проверял неторопливо, въедливо. Заглянул зачем-то на заднюю страничку, где ставится отметка о прописке.

Молодой офицер, стоявший на трапе, нетерпеливо смотрел на сосредоточенное лицо пограничника. Наконец не вытерпел:

– Да не маринуй ты, она – жена капитан-лейтенанта Ковалева.

Пограничник словно не слышал его голоса. Он, шевеля губами, еще раз прочитал что-то на пропуске и только потом вложил его в паспорт, подал маме, сказал: «Пожалуйста» – и пропустил ее со Славкой.

Молодой офицер подал снизу маме руку, и они со Славкой очутились на катере.

Когда все с теплохода сошли, катер взревел и помчался к скалам. Только сейчас заметил Славка, что в одном месте сопки расходятся и море глубоко врезается в материк.

Туда-то, в горло этого залива, и шел катер. Горло было широкое. Мокрые, поросшие зеленью мхов и ржавчиной лишайников глыбы отвесно висели над водой.

Вот они вошли в горло, и Славка увидел просторную, как море, ширь залива, окаймленную сопками. В одном месте, где сопки были пониже и берег не так круто обрывался к воде, пестрел домами небольшой городок.

– Матросск? – спросил Славка у офицера.

– Он, – ответил тот.

– А это… это… – Славка обвел рукой ширь залива.

– Чаячья губа…

– Я так и знал, – признался мальчик, хотя в самом деле и не подозревал, что Чаячья губа и городок Матросск, о которых он столько думал, так просто и буднично появятся перед ним.

Катер резко вильнул в сторону – пошел к причалу, и неподалеку от него Славка увидел длинный деревянный пирс и несколько узких подводных лодок возле него, таких же строгих и серых, как и стоявший на рейде крейсер, как это полярное море и небо, как эти молчаливые, крепкие скалы.

По ближней лодке ходили два матроса в пилотках и выцветших синеватых робах. Один держал в руках банку и, показывая кистью, что-то говорил второму, который, стоя на корточках, широкими мазками красил борт лодки. Краска под его кистью блестела на солнце, и Славка почему-то вспомнил, как в Москве перед Первым мая вот так же маляры красят заборы, двери, дома, ларьки. И чем-то совсем не военным, а очень мирным и домашним веяло от этих лодок, и совсем не верилось, что они – грозные и неуловимые корабли, которых так боялись в ту войну враги.

Ну в самом деле, ни орудий, ни башен, даже мачт и тех не видно. Лежат они на воде, у пирса, по спину погрузившись в воду, точно ленивые и добродушные, разомлевшие на солнце нерпы. Но кто-кто, а Славка-то знал, насколько обманчив их внешний безобидный вид…

– Красятся. – Офицер кивнул на матросов с кистями. – Из похода пришли, волна быстро смывает с бортов краску, вот и приходится каждый раз…

Временно они с матерью поселились в квартире старшего лейтенанта Егорова, тоже подводника. Он уехал с женой и сыном отдыхать на юг и уступил им свою комнату. Дом был огромный, четырехэтажный, облицованный золотистой керамикой. В каждой квартире ванная, центральное отопление, телефон, паркетные полы. И часто, лежа на диване, где мать стлала Славке на ночь, он смотрел в потолок и думал: правда ли это, что он в Заполярье? Может, он в Москве и все это только сон?

Все в этой комнате было чужое: и стулья, и стол, и гардероб, и радиола «Аккорд» на тумбочке. Даже белые подоконники, на которых было нацарапано «Витя», и те хранили на себе следы чужой жизни. Поэтому-то вначале Славка с матерью чувствовали себя в этой комнате неловко, как в гостях. Осторожно садились на стулья, боялись передвинуть или переложить с места на место тарелку, сковороду или книгу. Но постепенно они привыкли к чужим вещам, и они стали для них как свои.

Непривычным вначале был и город. У дома росли крошечные полярные березки, высаженные чьими-то хозяйскими руками, по улицам в линялых голубых робах строем ходили матросы, молодые крепкоголосые парни с развевающимися на ветру ленточками бескозырок или в синих, сбитых на висок пилотках. Иногда они шли с полотенцами под мышками – значит, в баню, иногда с лопатами и ломами – на какие-то земляные работы.

Первые дни Славка ходил по городу в полном одиночестве и читал названия улиц: «Полярная», «Североморская», «Матросская», «Южная». А когда на третий день он осмелел и стал обследовать окраинные улочки, застроенные неказистыми домишками на склонах сопки, он обнаружил улицу Фетисова.

Кто такой Фетисов, Славка не знал и решил при случае выяснить. Он шел по этой улице все выше и выше. Дома кончились, дорога превратилась в сплошную россыпь камней. Он полез выше, добрался до перевала сопки и увидел тусклую полосу моря, а по правую руку – Чаячью губу.

Славка прошел по вершине сопки, спустился с другой стороны вниз и неожиданно наткнулся на кладбище. То здесь, то там стояли гранитные обелиски со звездами, испещренные надписями. На одной позеленевшей глыбе лежал ржавый якорь с обрывком цепи. Здесь, как гласили скупые надписи на камнях, были погребены офицеры и матросы-подводники, погибшие в годы войны от бомбежек.

Редкий лишайник и жесткие кустики полярной березки путались под ногами, хрустели и мешали идти.

Это было военное кладбище, и тем более неуместными казались редкие одинокие кресты, почерневшие от дождей и времени, покосившиеся и жалкие.

Неожиданно из-за каменной глыбы вышли три матроса в робах. У одного на плече висела брезентовая сумка.

– Вон там, – сказал он, – с того края.

Они прошли шагов пятьдесят и стали ломами бить землю. Земли здесь, собственно, не было – был сплошной камень. Поэтому-то удары стучали гулко, из-под стали летели каменные брызги вперемешку с искрами.

Славка крайне заинтересовался работой и подошел поближе. Теперь он видел, что они вырубали в камне дыру. Но для чего? Тот, что был с лопатой, быстро выбросил из дыры щебень, и опять гулко заухал лом. Потом матрос с сумкой достал два красноватых бумажных патрона с черными проводами на конце, сунул патроны в выбитую яму, что-то сказал двум своим товарищам и крикнул Славке:

– Мальчик, уходи. Рвать будем!

Два матроса подошли к нему и, подхватив недоумевавшего Славку под руки, побежали за скалу. Скоро к ним присоединился и третий матрос с брезентовой сумкой. Рванул взрыв, и в небо свечой взлетели камни. Дым рассеялся, и Славка вместе с матросами побежал к месту взрыва. Там, где была глубокая ямка, темнела широкая и длинная яма, наполненная дымом.

– Ну и рвануло! – засмеялся Славка. – Вот силища-то!

– Ничего тут смешного нет, – мрачно сказал матрос с брезентовой сумкой, – могилу роем.

Славка покраснел, сконфузился, смолк.

– Товарищ наш, из одного экипажа… умер… Ясно?

С тяжелым чувством пошел Славка в город. Вот оно как здесь! Даже человека схоронить нормально нельзя: никакая лопата не возьмет гранит, поневоле приходится пускать в ход взрывчатку. И ему почему-то сразу вспомнилась бабушка. На восторженные восклицания Славки по поводу грозного и прекрасного Баренцева моря, Чаячьей губы и северных сияний она скептически бросала: «Оно-то, конечно, красивое, знаю, да из него одеяла не сошьешь и не будешь им сыт, твоим северным сиянием».

Когда по улице Фетисова Славка спускался вниз, сзади опять отрывисто рвануло. «Могилу углубляют», – подумал Славка, и у него запершило в горле.

На стадионе, возле которого он шел, мальчишки гоняли футбольный мяч. Сбоку, у ворот, валялись вырезанные из досок пистолеты-автоматы с косо торчащими магазинными коробками и веревками вместо ремней. Ребята как бешеные носились по полю, ровному и твердому, без травы, посыпанному песком.

В воротах стоял подросток в тельняшке и лыжных брюках, высокий и худой, с заросшим затылком.

Ворота были слишком широкими для ребят, и они уменьшили их, свалив в метре от штанги кучу курточек и телогреек.

Внезапно мяч вылетел из черты поля и помчался на Славку. Он не растерялся и тут же ногой отбил его в центр поля. Игра продолжалась. Паренек в тельняшке посмотрел на Славку и почесал висок. Славка остановился. Паренек, не выходя из ворот, подозвал его к себе.

– Недавно приехал? – спросил он, глядя одним глазом на мяч, другим на Славку.

Славка ответил.

– Подводник?

Каким-то седьмым чувством догадавшись, что вопрос касается не столько его, сколько отца, Славка утвердительно кивнул головой. Узнав, что он перешел в пятый класс, паренек в тельняшке сказал, что, наверное, они будут учиться в одном классе.

Иногда на Славку смотрел один его глаз, зеленоватый с желтыми крапинками, иногда же, если мяч был далеко от ворот, – оба. А потом случилось так, что глаза паренька впились в мяч: игрок с пустой кобурой на поясе стремительно вел его к воротам. Паренек в тельняшке, как обезьяна, запрыгал в воротах, изгибаясь и выбрасывая вперед руки. Удар – он бросился вперед, и Славка увидел, как он, скорчившись, лежит на земле, прижав к животу мяч.

– Ур-р-р-а, Гошка! – закричали мальчишки.

Гошка медленно поднялся, сплюнул, отбил ногой мяч за центр поля, потом тщательно отряхнул от пыли ворсистые лыжные брюки, как ни в чем не бывало подошел к воротам и оперся о штангу.

– Трудный был мяч, – сказал Славка. – Чуть не с ножки снял.

– Ерунда, – ответил Гошка, – вот «мертвый» – этот трудный, а такой – пара пустяков.

Рукава тельняшки его были высоко закатаны, и Славка увидел на локте правой руки косую кровоточащую ссадину.

– Болит? – Славка ткнул пальцем.

– Царапина! – Гошка только сейчас заметил ее. – Через час присохнет. На мне, как на собаке, все заживает. Кровь хорошо сворачивается.

Славка с уважением посмотрел на него. У Гошки была костлявая широкая фигурка; не по росту длинные брюки, гармошкой собранные ниже колен, надежно держал крепкий флотский ремень с медной бляхой. Видно, мальчишка не забывал ее драить песком, потому что она, как зеркало, пускала желтые зайчики.

– Издалека? – спросил Гошка.

– Из Москвы, – стараясь говорить как можно равнодушней, ответил Славка.

– И на Красной площади был? – Гошка покусал губу.

– Миллион раз. Я даже жил неподалеку от нее.

– Здо́рово! – сказал Гошка и тотчас вздрогнул, выскочил вперед, сгорбился, стремительно подпрыгнул вверх, и тугой кожаный мяч крепко стукнулся о него, точно прилип к животу вратаря.

Несколько раз ударив мячом о землю, он пустил его ввысь, подтянул брюки и подошел к Славке.

– А знаешь, что такое гюйс?

– Откидной воротник у матроса, – отчеканил Славка.

– А кнехт?

Это слово мальчик тоже знал. Да и кто не знает, что деревянная или чугунная тумба для крепления швартовых концов зовется кнехтом.

– Отлично, – сказал Гошка. – Ты, я вижу, не сухопутная мышь, браток… А что такое шпигат?

– Не шпигат, а шпагат, – поправил его Славка, – ну кто же этого не знает, – тонкая веревочка…

Тут Гошка хохотнул и дружески, впрочем довольно чувствительно, щелкнул его в темя.

– Эх, ты, шпигата не знаешь! Салака ты в постном масле!

Неизвестно, сколько бы еще продолжался экзамен, но тут мать одного игрока из Гошкиной команды отозвала сына с поля, и Гошка крикнул Славке:

– Хочешь вместо него?

– Хочу.

– А играть-то играл когда?

Это уже было похоже на оскорбление. Гошка, видно, думает, что если человек не знает ничего про какой-то шпигат, так он вообще ни на что не способен.

– Играл! – дерзко крикнул Славка. – Жаль только, что буду в твоей команде, а то бы мяч вместе с тобой в сетку вогнал!

Гошка улыбнулся – это была его первая улыбка со времени их знакомства:

– Ну, иди-иди, а то нам наклепают.

Славка ринулся на поле вдогонку за мячом. Он играл в сборной школьной команде, считался неплохим игроком и очень хотел показать ребятам класс столичной игры. Напрягая всю мощь своих мышц, он носился по полю, догоняя мяч, обводил, подавал и принимал пасовки, бил по воротам. Вначале он старался только потому, что знал – в спину ему смотрят зеленоватые, полные озорства и надменности Гошкины глаза. Но скоро Славка забыл об этом. Он просто вошел в азарт. Ах, как хотелось ему вогнать в ворота мяч! Но всякий раз мяч или пролетал мимо, или вратарь исправно брал его.

Славка едва не плакал от огорчения, взвизгивал, сжимал кулаки и топал ногой о землю. Мяч хорошо слушался в центре поля, шел как на привязи у ноги, но стоило подвести его к воротам, как он выходил из повиновения, отскакивал в ноги противника, шел прямо в руки вратарю или пролетал над верхней перекладиной.

Хотя Славка не забил ни одного гола, игра кончилась со счетом 3:2 в пользу Гошкиной команды. Ребята надели курточки, повесили на плечи пистолеты-автоматы и зашагали от стадиона. Его заняли моряки – готовились соревнования на первенство Северного флота, и футболисты вышли на тренировку.

Славка перезнакомился почти со всеми ребятами обеих команд, а что касается Гошки, так он уже мог считаться его другом.

– Я сегодня был на кладбище, – сказал Славка, – и видел, как матросы…

– Рвали камень под могилу, – вставил Гошка.

– Вот такими патронами, наверное, с динамитом…

– С аммониткой, – поправил Гошка.

– А кто умер, знаешь?

– Николай Панин, – сказал Гошка, – старший матрос. Сорвался со скалы, насмерть убился…

Гошка знал все, что делалось в Матросске. Как скоро выяснилось, он лично был знаком со Славкиным отцом и даже бывал в береговом кубрике его подводной лодки и отзывался об отце, что он отличный командир и вообще «хороший мужик».

С этого вечера жизнь Славки круто изменилась. Теперь у него были друзья, и весь городок от этого казался более уютным и привычным, и он обращал внимание не только на сопки с языками нерастаявшего снега и студеную рябь залива. Утром следующего дня он в самом лучшем настроении вылетел на улицу и застыл как вкопанный.

По улице шла похоронная процессия. Впереди гремел военный оркестр, строем шли в парадной форме моряки и двигался красный гроб. Замыкали шествие гражданские жители города и, конечно, вездесущие мальчишки. Потом в небо грянул сухой залп, и после него стало так тихо, что было слышно, как в губе пронзительно кричат растревоженные чайки.

Моряки двинулись назад, отбивая шаг по каменной дороге. Следом за ними – мальчишки с деревянными пистолетами через плечо.

– Слушай, Гоша, – тихо сказал Славка, – а почему на кладбище так мало могил подводников?

Гошка угрюмо посмотрел на него:

– А ты сам пошевели мозгами.

Славка насупился. Его лицо выражало усиленную работу мысли.

– Потому что подводники редко погибают на берегу, – проговорил Гошка, – то подводная лодка на мину напорется, то с неба самолеты разбомбят, то эсминцы глубинками забросают. Разорвет корпус, хлынет вода в отсеки – и поминай как звали. А сколько лодок пропало в войну без вести! Никто до сих пор не знает, как они погибли и в каком квадрате лежат. Вот взять хотя бы Гаджиева… Слышал, наверное, Магомета Гаджиева, героя, того, который впервые всплывал и бил по кораблям противника из пушки и топил их?.. Ну так вот, он дал последнюю радиограмму: «Всплыли и веду огонь из пушки…», и все, больше ни слова. С глубины моря телеграммы не дашь, радиоволны не проходят. Для этого нужно или всплыть, или высунуть наружу антенну… Ясно?

Говоря по совести, живя в Москве, Славка думал, что все, решительно все знает о подводных лодках и может любого заткнуть за пояс. А тут на́ тебе…

– Ясно, – ответил Славка, – их могилы в море… А много наших лодок потопили?

– Да не очень, но все-таки…

О гибели лодок Гошка говорил с особой болью и волнением, и в лице его появлялось что-то мучительно-болезненное, краешки губ опускались и напряженно вздрагивали. И Славка вдруг остро почувствовал большую расположенность и доверие к нему.

– Гоша, – спросил он тихо, – а что такое шпи… шпигаты?

Гошка улыбнулся и объяснил ему, что подводная лодка имеет прочный внутренний корпус и легкий наружный. В нем-то, вдоль борта, и проделаны отверстия, через них в балластные цистерны входит при погружении забортная вода и выходит, когда свежий воздух продувает цистерны, – лодка становится легкой и всплывает.

– Хочешь закурить? – спросил вдруг Гошка и достал из кармана курточки смятую пачку «Севера».

Славка не курил, папиросный дым вызывал у него отвращение, и завзятые курильщики их класса никак не могли пристрастить его к куреву. Но ответить Гошке прямо Славка не мог – тот бы еще решил, что он маменькин сынок. И мальчик ответил:

– Что-то не хочется сейчас.

Гошка закурил один. Он с видом многоопытного курильщика покатал в пальцах хрустящую папиросу, зажег спичку, затянулся и, сладко прищурившись, выпустил облачко дыма.

К ним подошел коротенький мальчишка с пустой кобурой на боку.

– Ты куда, Фетисов? – спросил он.

Славке на миг показалось, что эту фамилию он где-то слышал, но, как ни напрягал он память, так и не мог вспомнить, от кого и где.

– Никуда, просто поболтаться вышли.

Они и в самом деле без всякой цели бродили по Матросску. По дороге Гошка рассказывал, что знает в десяти километрах от города маленькую губу, в которой до сих пор есть птичьи базары. Вокруг птицы перепуганы, и не так-то легко собрать десяток яиц кайры или гаги, а вот там, в обнаруженной им губе, на неприступном утесе, можно за час набрать мешок яиц, и за целый месяц потом не съешь их. Гошка тайком приносил яйца домой, потому что собирать их запрещается законом: гаги дают ценный пух, из него вяжут теплые свитеры, платки и другие вещи, и, если каждое лето собирать их яйца, гаги совсем выведутся с побережья Баренцева моря…

– А если тебя поймают? – спросил Славка.

Гошка пустил ему в лицо струю дыма:

– Черта с два! Зато яйца знаешь какие вкусные! Во! Куда против них куриные! Я зараз могу выпить десятка полтора, и на яичницу они годные – пальчики оближешь. Те, в которых уже птенцы – болтунок, выбрасываем, а нормальные едим.

Славка исподлобья посмотрел на него. Неужто Гошке не жаль набирать мешки яиц? Сколько гаг и кайр губит он!

Но Славка ничего не сказал, а то, чего доброго, Гошка подумает, что он слабонервный и чувствительный, как девчонка.

– Если будешь слушаться меня, свожу тебя в ту губу, – пообещал Гошка. – Идет?

Славка был не против.

– А у тебя голова не кружится, когда лазаешь по скалам? Там, знаешь, высоковато, сорвешься – яйцо всмятку из тебя получится, и идти нужно по узкому карнизу.

– Не кружится, – сказал Славка, хотя точно не знал, как будет вести себя его голова на большой высоте. – А кто твой папа? – внезапно спросил он. – Подводник?

– Мой? – Гошка хмуро посмотрел на него. – Ну, инвалид, а тебе что? Раньше был слесарем в мастерских по мелкому ремонту лодок, а сейчас дома…

– А мама?

– В школе убирает. Техничкой.

– Так. – Славка уже слегка жалел, что задал приятелю эти вопросы.

Он почти был уверен, что Гошка – сын какого-то знаменитого подводника, недаром он так хорошо знает все, что касается лодок.

И Славке захотелось утешить его, сказать что-то теплое и хорошее:

– А ты ведь будешь подводником, правда?

– Буду, если по здоровью примут. Здесь строго.

– Примут, – твердо сказал Славка, оглядывая его крепкую ширококостную фигурку. – Кого же тогда принимать, если не тебя?

Гошка пожал плечами:

– А кто его знает. Может, врачи что-нибудь и найдут.

– Все будет в порядке. Станешь командиром лодки, а потом, может, и контр-адмиралом.

Гошка скептически присвистнул.

– А ты не свисти. Все контр-адмиралы были когда-то мальчишками и, наверное, не мечтали, что станут такими большими начальниками… Контр-адмирал Фетисов – ведь это звучит, правда?

Гошка недоверчиво усмехнулся:

– Чудной ты какой-то… Все загадываешь да мечтаешь. А я далеко не заглядываю. Может, и до старшего матроса не доживу, а ты – «контр-адмирал»… Начитался книжек. Оно все бывает хуже, чем думаешь.

Славке стало скучно слушать товарища и захотелось перевести разговор на что-то другое. Видимо, и Гошка почувствовал это, потому что сам перевел беседу:

– Айда ко мне… Покажу кое-что.

– Что?

– Увидишь.

Они пошли. По дороге заглянули в «Гастроном». Гошка быстро прошел вдоль прилавка, цепкими глазами разглядывая коробки конфет, консервы, апельсины, пачки печенья. Шел он, властно расталкивая прохожих, потом зашагал к кассе. Возле кассы стояла очередь человек в пятнадцать.

Гошка подошел прямо к окошечку, постоял немного для приличия и протянул деньги.

Очередь зашумела:

– Куда лезешь? Времени нет?

– Нет, – заявил Гошка. Он ничуть не смутился. Даже Славке, стоявшему поодаль, стало стыдно, и он легонько покраснел, но Гошка был спокоен. Что-то ожесточенное и даже свирепое появилось в его лице, и тонкие темные брови проломились углом внутрь.

Полная женщина с двумя сумками – кожаной и авоськой – стала силой отталкивать его. Он чуть отошел, но, видно, решил до последнего не сдавать своих позиций. Подождав, когда трое самых непримиримых покупателей выбили чеки и к окошечку подошел седой мужчина в шляпе и очках, с худой жилистой шеей, Гошка сунул в окошко руку. Кассирша выбила ему чеки.

– «Казбек», – сказал он одной продавщице. – Полкило ветчины, – бросил другой. – Коробку зефира, – приказал третьей и везде брал без очереди.

Полная женщина с двумя сумками возмущенно покачала головой:

– Вот нахал! Сколько раз вижу его – никогда в очереди не постоит. И это школьник! И еще, может, пионер.

Неловко было Славке слушать, как поносят его товарища. А на Гошку это не действовало. Он улыбался краешками губ и краснел не от стыда, а скорее от удовольствия. Славке даже неприятно было подходить к товарищу в магазине, потому что все бы увидели, какой у него друг. Когда Гошка с покупками под мышкой зашагал к нему, он выскользнул из магазина, и приятель нагнал его у парикмахерской.