Текст книги "Я – шулер"

Автор книги: Анатолий Барбакару

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Ну и погода, – услышал его голос. – Думал позагораю. Не фарт.

И он стал ощупывать замки на чемодане...»

Вот такую историю поведал мне когда-то пятидесятипятилетний друг-актер, играющий добрых министров глупых сказочных королей. Заинтересовался, предложил роль, потому что узнал: карты – моя профессия. (Дамочка выболтала.) Под впечатлением этой самой истории и заинтересовался. Признался, что атмосфера мира карт манит его. Потому что это... Театр... Театр жизни. И он завидует тем, кому довелось играть в этом театре.

Судя по описанию, героя рассказа я знал. Знал за нормального, звезд не хватавшего игрока. Середнячка. Знал раньше. С некоторых пор он перестал появляться среди нас. И в этот момент я пожалел об этом. С удовольствием при встрече порадовал бы его тем, что происшедшее наконец вскрылось.

Вот, изложил на скорую руку историю, которая подтверждает: игра в благородство – одна из самых популярных в среде «катал». Изложил и вспомнил еще одну. Подобную. Привести, что ли, и ее?.

Это история скорее из житейской, чем игровой биографии Людвига.

Людвига я знал давно, еще тогда, когда у него была кличка Гном. До карьеры картежника он тоже был спортсменом. Начинали мы примерно в одно время. Но ремесло «каталы» давалось ему медленнее. Мы не то чтобы дружили, просто были в приятельских отношениях. Не раз на пару приударяли за пляжными подружками. Но в глубине души я относился к ровеснику снисходительно. До тех пор, пока не узнал об одном из его любовных похождений. Узнал от самого Людвига-Гнома. Он рассказал мне эту историю, посмеиваясь, как курьез. Но я тогда представил ее до деталей. И вспомнил сейчас...

У Гнома затянулась тогда полоса неудач. И игровых, и житейских. Все было ни к черту. Прибыльных встреч не случалось все лето. Приличных фраеров перехватывали другие, более опытные ловцы-коллеги, которые по причине неурожайного сезона не желали делиться с молодняком. Дважды ввязавшись в крупную игру. Гном нарвался на гастролера-исполнителя. Особо не пострадал, но понервничал прилично.

В этот же период его отец, известный в Одессе аферист (протестующий против того, чтобы сын шел по его стопам), прокололся на комбинации. Терпилы, оказавшиеся московскими авторитетами-уголовниками, наехали на кинувшего их родителя Гнома. Чтобы остаться хотя бы при жизни, и своей и родных, глава семьи вынужден был продать все, включая квартиру.

Родители арендовали дом на Фонтане, Гном, отделившись от них, снял однокомнатную квартиру в городе.

За полгода до этого напарник Гнома, взяв у него деньги на раскрутку, подался в Якутию. Обещал выслать деньги из первых же заработков. Но за полгода даже ни разу не дал о себе знать. Кто-то из игроков, вернувшихся с отработок, привез новость: напарник спился.

Пометавшись, как зафлаженный, по черной полосе жизни. Гном избрал выход, достойный уважения и сочувствия. Решил завязать.

Вбил себе в голову, что для нормальной жизни в первую очередь нужна квартира, и поставил задачу: заработать на собственное жилье. Заработать без игры.

Миленькая задачка во времена, когда инженеры получали сто, а однокомнатные квартиры стоили восемь-десять тысяч. Непосильная задачка для молодого человека, относящегося, к ста рублям, как к ставке при перетемнении в покере.

Гном подался в грузчики. Почему-то решил, что в Одессе это самое прибыльное времяпрепровождение. Поддался влиянию расхожих слухов. Впрочем, в то время, возможно, так оно и было.

Во всяком случае, один из сомнительных знакомых Гнома, специалист по различным житейским услугам, сумел устроить его в элитную бригаду портовых грузчиков. И кроме этого, время от времени подбрасывал отщепенцу-«катале» внеурочные, в виде судна, пришедшего в Ильичевск.

Этот же специалист познакомил Гнома с женщиной, которая, по его уверению, никак не должна была сказаться на бюджете накопителя.

Для Гнома, привыкшего сорить деньгами, особенно в процессе обольщения, это было немаловажно.

Гном с женщиной сразу нашли хоть и циничный, но общий язык. Друг от друга им нужно было одно и то же: пару раз в неделю отводить душу и все остальное. Причем слово «душа» в последнем предложении можно было бы и выправить.

Они встречались дважды в неделю.

Гнома поначалу такая манера взаимоотношений сбивала с толку. До сих пор его любовные похождения не обходились без романтических выкрутасов. Но почти сразу же романтик-ловелас признал и удобство такой манеры.

Закончился этот его бездушный роман весьма огорчительно.

В одно из свиданий барышня проговорилась, что тоже копит деньги. Подрабатывая прачкой по частным заказам. Впрочем, проговорившись, спохватилась. Особо распространяться на эту тему не стала.

От приятеля-устроителя Гном узнал, что его зазноба одержима идеей выйти замуж за какого-то лоха-военного, ради которого готова уехать из Одессы. Уверяла, что любит того. Может, и не врала, но чувство ее к фраеру-милитаристу произросло явно от безысходности. Одесские женихи имеют обыкновение перебирать харчами. Присматривать себе суженых среди барышень с приличной репутацией.

Для переезда и замужества нареченной служивого требовались тысячи три приданого.

Делясь со мной подробностями этой досадной истории, Гном и сам не мог уразуметь, чего вдруг его понесло в непроходимые романтические дебри.

Он всучил все накопленные деньги этой сомнительной особе. И как всучил... Добыл через дружка адреса ее клиентов-грязнуль, и за две недели те порциями выплатили прачке якобы от себя переданные Гномом премиальные. Три тысячи рублей.

И все же одной из версий: зачем ему это было нужно. Гном со мной поделился. Оказалось, он вздумал проверить, так ли уж цинично относилась к нему эта искушенная штучка.

Должно быть, перечитавши О. Генри, просчитывал невероятное продолжение: что она изыщет способ всучить деньги ему. Даже запоминал номера передаваемых ей купюр. Но память засорял зря.

Барышня оказалась вполне искренней. И именно такой, какой, не маскируясь, представила себя с самого начаБарышня оказалась вполне искренней. И именно такой, какой, не маскируясь, представила себя с самого начала. Циничной, а не сентиментальной. Заполучив жертвоприношение Гнома, потерялась.

Позже Гном несколько раз встречал ее в городе, но только однажды в обществе военного. Американского моряка с пришедшего в порт корабля.

После того как еще не ставший Людвигом Гном, посмеиваясь, рассказал мне эту курьезную историю, я его не то чтобы зауважал... Но с тех пор, если случалось на пару обхаживать пляжниц, я невольно косился мыслями на Гнома. Опасался промельтешить в его глазах. Испортить о себе мнение. Мне оно стало важно...

А вот всплыла в памяти еще одна история...

Рассказ поведу от лица барышни-курортницы, которая в это приключение влипла.

«...По узкому проходу между пансионатами выходим к морю. Справа от прохода, у самой воды, наша вчерашняя компания. Эпицентром в ней мой давешний несостоявшийся поклонник. Держит в руках газету. Взгляд вроде только-только оторвал от нее. Нарываюсь на этот до угрюмости серьезный взгляд. Киваю. И он кивает угрюмо-серьезно. Странное лицо у него. Без единой округлости. Все резко, терто. В лице есть все для того, чтобы его боялись. Но почему-то не страшно. Угрюмая, задумчивая усмешливость в нем. Задумчивость и усмешливость не опасны.

Компания у них пестрая. Вчера днем один из них (сказал, что врач, хотя для врача ущербный больно) зацепился с Зойкой. С подругой. Та клюнула на «врача». Потащились вечером на дачу к ним. Сидели у лимана, у костра. Гитара была, вино известковое. Зойка набралась. Врач анекдоты гадливые рассказывал. Девки две еще были, пошлые. Хохотали. И Зойка хохотала, напившись.

Приятно изумляло, что никто не лез, не ухаживал. Только этот, заостренный и угрюмый, насмешливо глядел. Но даже в бликах от костра лицо его не пугало.

Потом отчего-то (оттого, наверное, что трезвая была) потянуло на причал. Погодя немного, он подошел. Закутанный, как в мантию, в одеяло. Благодетель:

– Набрось. Не парит...

Я сразу почувствовала, наслышан он о нас. По побережью-то почти с самого нашего приезда шел слух, что мы шлюхи. Слухами воодушевленный, явился. Все они уже прознали. Хотя и не лезут пока.

Хамить не хотелось. Вода, как зеркало. Звезды в ней. Хохот и костер далеко на берегу.

– Не холодно.

– Набрось. – Он накинул мне на плечи часть мантии.

Надо было бы увернуться. Не увернулась. Освобождая его руку, перехватила угол одеяла. Свою руку он убрал. Роста почти моего. Удобно было стоять. Молчали все время. Хотя и наслышан был о нас. Так и не поняла я: почему не лез. Понравился даже. За то, что не спугнул причал. И звезды в зеркале, и тишину.

Он один и проводил нас. Врач обиделся на Зойку за то, что та не захотела с ним спать. Этот проводил. И так и не сделал ко мне ни шагу. Как к шлюхе. Я подумала было, что это – так, трюк. Что интригует. А тут по взгляду поняла: не трюк. Ему до нас не было дела. И не будет.

Мы пошли влево. Подальше от всех, кто наслышан о нас. Подальше от пансионатных. Проку от этого никакого. Взгляды те же. И мужские, и женские.

Только расстелились, легли – тут же окружил ястребом один юный, бритозатылочный. Незатейливо окружил:

– В карты играете, девчонки?

Я даже голову не подняла. Столько их поперебывало у нашей подстилки, суперменистых, юных, карточных. Покосилась только. И Зойка отмолчалась.

– Хотите фокус? – растерянно, жалковато уже попросил соблазнитель.

– Давай, – смилостивилась Зойка.

Фокусов, слава богу, тоже насмотрелись. Зойка, хоть и вредничает, на контакт идет. Ее не задевает, что клеются чаще ко мне. Надеюсь, не задевает. Тем более что от меня как от стенки горохом и рикошетом к ней.

Как рык, тяжкий мерзкий, раздалось над нами:

– Брысь отсюда!

Я вздрогнула, оторвала голову от подстилки. Села. Что это?!

Если Шварценеггера ненадолго установить под работающий механический молот... Вот такой укороченный, пришибленный, ущербный Шварценеггер висел у нас над душой. Короткие, бугристые кривые ноги. Глыбы мышц с кривыми змейками вен на них. И лицо... Если не считать торчащих сломанных ушей и короткого уголовного ежика, в лице было все для того, чтобы считать его красивым. Но оно было мерзким. Это было лицо питекантропа. Оно могло только рычать. И оно рычало.

Сразу стало жутко. И не только мне. Зойка вся подобралась, съежилась. Почуяла настоящую опасность.

Декоративный фокусник тоже съежился, пошел пятнами. Рык адресовался ему. Уточняя адресата, короткая кривая нога пнула сидящего на подстилке парня в плечо. Сразу стало еще жутче, унизительнее.

– Чтобы я тебя, козла, близко не видал...

Парень, изо всех сил невинно глазея на питекантропа, прыгая на попе, выскочил на песок.

Зойка инстинктивно ухватилась за его руку. Пытаясь сохранить остатки достоинства, парень остался рядом, на песке. Отнявшийся язык его забормотал Зойке:

– Да ничего они не... Они тут вечно... Так, чутьчуть... Люди вокруг...

Лопоухая морда озлобилась:

– Ты меня понял «гребень»? Пшел отсюда!

– Да ладно, Котя... Ниче паренек. Че ты пристал? – раздался сбоку еще один слащавый, и сразу ощутилось: опасный слащавостью голосок.

Мы обернулись.

Метрах в пяти стоял еще один. Если Шварценеггера долго варить и после малость покоптить, а потом (для придачи нужного выражения лица) обработать все же молотом, получился бы этот, второй. Тоже накачанный, но более рослый, с более вытянутыми мышцами. Тоже лопоухий, стриженый и жуткий. В огромных руках его ловко кувыркалась казавшаяся малюсенькой колода. И этот фокусник.

– Ниче парень, – повторил долговязый, подходя. – В карты играет...

И уточнил у парня:

– Играешь?

Парень торопливо кивнул.

– Че ссориться... – сладко заулыбался бугай. – В «сечку» сыграем?

Парень снова кивнул.

– Сядем в сторонке, чтоб не мешали. Пошлепаем картишками. – И он пошел в сторонку. Отойдя метров на десять, сел прямо на песок, по-турецки поджав ноги. Не сомневался, что парень пойдет за ним. Правильно не сомневался. Тот шел. Обрадованный шел.

– На спички? – донеслось уже издали.

И снова кивок.

Я перевела взгляд на Котю. Тот оскалился в улыбке, присел на корточки.

– Что, курочка, затосковала? – Он положил огромную короткопалую лапу мне на колено.

Я дернула ногой. Лапа не соскочила.

– Ну-ну, не брыкайся. – Он нахально, не выпуская моего колена и опираясь на него, переместился, уселся на подстилку рядом.

И тут взорвалась, взвилась от страха Зойка:

– Что за хамство?! Где вы воспитывались?! Молодой человек!

Зойка никогда прежде не обращалась к пристающим на «вы». Я испугалась за нее. С надеждой глянула по сторонам: может, хоть визг ее обратит на нас внимание отдыхающих... Дурочка. Нас давно старались не замечать. Стало одиноко и совсем страшно.

– Да на х... ты кому нужна, – прошипел Котя. И добавил: – Доска. – И еще:

– Пшла отсюда...

Зойка вскочила, как ужаленная, попятилась. Я не взглянула ей вслед. Чем она могла помочь?..

Питекантроп повернулся ко мне и вдруг потерся своей небритой мордой о мое плечо.

Гадко, жутко. Днем, на пляже, среди людей чувствовать себя беспомощной, чувствовать себя никем и не видеть никакого выхода. О таких историях я была наслышана. Но истории всегда казались нереальными.

– Теперь ты будешь только со мной, – пообещал Котя.

Неожиданно даже для себя я попыталась встать. Но не смогла: за что-то зацепилась. Глянула вниз. Его короткий, гадкий палец, просунутый под тесемкой плавок на бедре, под узелком, удерживал меня.

– Ну-ну-ну – оскалился в усмешке этот гад. – Сиди камушком, не рыпайся. Минут десять потерпи еще. Фраера твоего Пиня «нагрузит» коробок на тыщу, и – пойдем. Спички нынче по полтиннику. – Он противно засмеялся и объяснил еще:

– Больше с него не получишь. Босота...

Я оглянулась. Зойку не обнаружила. Горько стало. Могла бы хоть не отходить далеко. Одной страшней.

Я все так же молча, рывком попыталась вытолкнуть его палец, вскочить. Безуспешно. Только услышала еще, как пощечину получила:

– Хочешь, вы...бу прямо здесь?

Страх смешался со стыдом. А этот повторил еще:

– Хочешь?

– Нет.

Стало противно, мерзко за себя. За это «нет».

И тут кто-то плюхнулся на подстилку рядом со мной. С другой стороны. И обнял меня за плечо. И я услышала безмятежный, откуда-то знакомый голос:

– Ну ты даешь, Лерка! Весь день тебя ищу. Что за манера уходить к черту на кулички?..

Не веря своим ушам, глазам, а только ощущая что-то, очень похожее на счастье, я обнаружила рядом с собой усмешливую физиономию вчерашнего кавалера.

Он вроде только теперь заметил Шварценеггера. Приветливо, невероятно приветливо улыбнулся тому и глупо спросил:

– Отдыхаете? – И очень непосредственно протянул бугаю пятерню.

Бугай очень озадачился, извлек палец из-под тесемки, пожал поданную руку. Тут же спохватился. Челюсть его отвисла. Он исподлобья, но и растерянно еще переводил взгляд с подсевшего общительного интеллигента на меня.

Подсевший не умолкал:

– Мы с хлопцами ищем тебя весь день. Предупредила бы хоть... Почему без Зойки?

– Ты с ними со всеми трахалась? – жестко вставил питекантроп. Опять стало страшно.

Вчерашний кавалер сразу осекся. Очень серьезно, интеллигентно серьезно, не усмешливо посмотрел на Котю.

– Я вас не понял. – И словно надеясь получить разъяснения, перевел взгляд на меня. Разъяснений не получил. Вернул взгляд на бугая: – Вы о чем? – И поделился с ним: – Это моя невеста.

– Как его зовут? – не замечая интеллигентности и все так же вперив взгляд в пришельца, четко спросил меня бугай.

«Господи, как же его зовут...» – испугалась я. Как-то не пришло в голову, что сгодится любое имя. Он возражать не будет. Но стыдно было ошибиться. И я вспомнила: вчера у костра все звали его Николой или Миколой. Я еще удивилась: имя Коля, одутловатое, сытое имя, никак не шло ему.

– Коля, – сообщила я.

Бугай вопросительным кивком потребовал подтверждения у жениха. Тот пожал плечами. Отозвался:

– Были сомнения?

– Это моя женщина, – воинственно, очень жестко, почти по слогам, заявил питекантроп.

– Ну? – изумился Никола. Изумленно уставился на меня.

Я качнула головой.

– Не понял, – сказал тогда Никола.

– Иди отсюда, хлопец, – посоветовал Котя.

Никола очень серьезно и очень долго разглядывал песок под собой. Думал, как быть. «Не уходи!» – молила я про себя.

– Хотя стой, – спохватился Котя. Голос его сразу стал сладким, опасно сладким. Как в начале у его дружка, – ты не обижайся. Можем в картишки сыграть. – Он собрал рассыпанную забытую колоду бритозатылочного фокусника.

– Сыграем?

Никола поднял сощуренные, недобро сощуренные глаза:

– Чего ж нет?

– На спички? – как лучшему другу предложил бугай.

Никола помолчал, не отводя суженного взгляда от подобревшего бугая. Недобро покачал головой: нет.

– Ну, просто так только бабы и фраера играют, – зауговаривал бугай.

И тут Никола выдал под тот же взгляд:

– На нее.

– Как?.. – аж растерялся бугай. И тоже замолк. До него дошло. Вдруг знакомо оскалил зубы в улыбке:

– Во что?

– Деберц, – четко, внятно сказал Никола.

– Это дело, – сразу согласился Котя. Тыльной стороной лапы похлопал меня по плечу: отодвинься.

Я отодвинулась.

Сказал мне:

– Сиди не рыпайся.

Я как-то сразу захмелела. Это было нереально. Но самое невероятное заключалось в том, что я была спокойна. Я не сомневалась, что выиграет Никола. Я знала, что невозможно выиграть у этих драных, наглых... выиграть у бандитов. Но я была почти спокойна. Слушала незнакомые слова: «белла», «терц», «манела» и думала о своем женихе Вадике, которого оставила дома. При нем бы всего этого не произошло. Но что бы он смог?.. Его юная драчливость была бы слишком незначительным препятствием для этой мрази. А Никола взрослый. Не мог он так просто взвалить на себя такое. Я верила в него. Рядом с этим Шварцснеггером-Котей он выглядел цыпленком. Поджарый, худощавый, невысокий... Со своей усмешливой физиономией. Но если даже он выиграет... Что будет дальше? Я не знала. Но верила в него. Я не могла, не способна была думать о том, что будет, если выиграет не он, Я глянула в сторону. Наш первоначальный кавалер продолжал проигрывать спички. Тут я вспомнила. Эти амбалы жили в огромной палатке у станции. Дикарями. Они явились откуда-то с лесозаготовок. Человек десять-двенадцать. От их стойбища вечно доносились угрозы, мат, звон бьющихся бутылок. Побережье знало их и опасалось. И мы слышали рассказы о том, что кого-то унижали, кого-то насиловали или пытались изнасиловать... И в эти слухи не верилось.

Они уже не играли.

– Прошу пардона... – усмешливо сказал Никола. Встал. Развел руками. Одними зрачками украдкой приказал мне: вставай.

Теперь уже питекантроп зло, сосредоточенно глядел в песок, в подстилку у себя между ногами. Молча тасовал засаленную колоду.

Никола склонился, ухватил за угол подстилку, повторил:

– Прошу пардона.

Питекантроп не поднял глаз. Подровнял карты. И вдруг одним движением разорвал колоду пополам. И, отбросив на подстилку обрывки, встал. Глянул куда-то мимо меня, прошипел громко:

– Быстро бегаешь, коза. Прутики повыдергиваю.

Я обернулась. За спиной, метрах в пяти, стояла перепуганная Зойка.

Никола не спеша вытряхнул подстилку, аккуратно сложил ее. Сказал обещающе глядящему на нас Коте:

– Пока. – И, положив руку мне на плечо, пошел с пляжа.

Я шла рядом, чувствовала на обгоревшем плече его руку, но мне не было больно. Я была хмельной и счастливой, и меня слегка трясло.

К нам, с моей стороны, пристроилась Зойка. Мы ни разу не оглянулись. Все молчали. Уже недалеко от прохода Никола непривычно, по-чужому задумчиво сказал:

– На вашем месте я бы уехал.

Я покорно, блаженно покорно кивнула.

– Когда? – спросила послушная Зойка.

– Сейчас.

Он вдруг провел ладонью по моим волосам, приласкал, как маленькую, зря наказанную девочку, по головке. Усмехнулся:

– Счастливенько. – И, оставив нас у прохода, пошел к своим...»

Или еще история...

Но хватит. Только начни вспоминать, и не остановишься...

Глава 17. О том, как себя вести

Как правильно себя вести, если судьба свела с шулером? Правильных поведений всего два: либо не играть, либо платить.

Глава 18. О курьезах

Этого добра в жизни шулера – с лихвой. Каждый день хоть что-нибудь занятное, необычное да происходит. Иногда – веселое, иногда – грустное. Впрочем, это, наверное, читатель заметил. Из того, что уже написано.

Какие тут могут быть обобщения?.. Обойдемся примерами.

Вот история, приключившаяся со Студентом.

Когда он и впрямь был студентом, во время сессии прилип к профессору, чтобы тот досрочно принял экзамен. Мотивировал тем, что жена рожает в другом городе и билет на самолет – уже в кармане.

Профессор упирался. Его ждал ученый совет.

Студент таки уболтал и, конечно, – сразу на пляж.

Там двое соигроков, из солидных, при орденах, ветеранов, пригласили его в компанию, но предупредили: надо обождать, ждут еще одного своего. Запаздывает чего-то.

Через минуту-другую прибыл и опоздавший, тот самый профессор. Студента, испуганного, поначалу не признал, а когда вспомнил, не обиделся. Потом они в одной компании и в институте играли...

Любви к картам все возрасты покорны.

...Валик Кеннеди, известный одесско-израильский шахматист. Его рейтинг печатался (и печатается) в мировых шахматных изданиях. Известный еще и компьютерной способностью просчитывать расклады, но больно уж неуравновешенный. Автор полюбившейся всему пляжу фразы...

Кеннеди славился феноменальной невезучестью. Все к ней, к невезучести, привыкли. Никак не мог привыкнуть только сам Валик.

Проявлялась у него еще одна, неприятная в первую очередь для него самого особенность. Являясь на пляж, сразу предупреждал:

– Так, скоренько... Времени – в обрез, часовой покерок, и – разбежались.

Страховался. На тот случай, если выиграет. Потому как, если проигрывал, все дела откладывались, обнаруживалась бездна времени, и Кеннеди уверенно летел в эту бездну. До самого дна. До астрономических долгов. Которые потом, капризничая, отдавал.

Если же покерок оказывался удачным (что случалось чрезвычайно редко). Валик, получив скудный выигрыш, немедля покидал пляж.

Шахматиста дружески журили, объясняли невезучесть именно неумением выжимать все из удачных дней.

И однажды Кеннеди решился. Выиграв первую партию, продолжил игру. Со скрипом, с насилием над собой.

Он играл в одной компании с Терапевтом, преданным членом пляжного клуба, над которым частенько подтрунивали за то, что он «себе на уме». Терапевт, несмотря на насмешки, был деликатно-ироничен, замкнут и явно знал себе цену.

Кеннеди же относился к нему с оттенком презрения, как, впрочем, и ко всему остальному человечеству, когда был эмоционально растревожен.

Так вот, и в этой, следующей за счастливой партии все шло хорошо. Для Валентина. Он становился все более приветлив, интеллигентен и даже, кажется, начинал уважать Терапевта. Нет, игру продолжил не зря...

Пребывая в этом блаженном состоянии, неожиданно нарвался «фулем» на «цвет».

Когда это обнаружилось, нервно встал с топчана и обиженно выдал ни в чем не виноватому, смирному Терапевту ту самую фразу, почему-то перейдя на «вы»:

– Терапевт, вы негодяй, дурак и педераст. Я кончил.

И, швырнув карты о топчан, не расплатившись, ушел с пляжа.

Терапевт только пожал плечами и вроде как кивнул, дескать, как скажете...

Ситуация из трудовой биографии Маэстро. Не карточный, но – курьез.

Работа на выезде в Москве. Несколько афер, ломка валюты, «кукольные» финансовые операции. В последнем жанре недоразумение и вышло.

Что такое «кукла», думаю, подробно разжевывать не стоит. На всякий случай

– кратко. Заранее заготовлена пачка ценных бумаг. Правда, ценных бумаг в ней обычно – не больше двух. Одна – сверху, вторая – снизу. Вот такая пачка в результате некоего денежного обмена достается лоху.

Предстояла покупка партии валюты. Рубли были заранее сложены в «дипломате».

После того, как клиент пересчитал деньги, убедился, что его, слава богу, на этот раз не «кидают», «дипломат» подменили. На «кукольный». Маэстро получил валюту и, конечно, поспешил удалиться.

Очень удивился, обнаружив, что и полученный «дипломат» – бумажно-«кукольный». Кстати, добытая истинная валюта, по курсу, как раз соответствовала отданным в качестве маскировки рублям.

Или другой эпизод, связанный с Маэстро. Взяли его на каком-то «кидняке» в Ильичевске, под Одессой. Он исхитрился так «развести» отличившихся милиционеров, что они отправили пойманного афериста в Одессу не в «воронке», а с сопровождающим сотрудником.

В Одессе Маэстро «развел» и сотрудника.

Что навешал тому, бедному, по каким точкам в Одессе водил – неизвестно. Но ближе к вечеру нетрезвый, шатающийся представитель власти одиноко стоял на углу Большой Арнаутской и Французского бульвара. Мутным взглядом глядел на тротуар, себе под ноги. Терпеливо дожидался, когда придет аферист Маэстро и сообщит, где они будут ночевать. Появляться у своих в таком виде и вечером было неудобно.

Заночевали у Рыжего.

Кстати, о Рыжем...

Как-то забрел к нему, на хате – атмосфера траура. Общаковая касса – пуста, каждый из гостей – пуст. Пропито – все. Вот уж горе так горе...

Отдал им, что при себе обнаружил. (Наша, корпоративная касса, хранилась у математика-кандидата.)

Со взносом управились быстро.

Опять грустят. С тоской на дверь поглядывают, слоняются по квартире понурые, молчаливые. На приятелей денежных, шляющихся неизвестно где, злые.

И вдруг Рыжему показалось, что у Ведьмы под ногой что-то звякнуло. В маленькой комнате под половой доской...

Тут же вспомнилось, что в этой квартире до войны жил еврей-валютчик. Жил с сестрой, с которой был в вечной ссоре. Перед приходом немцев не эвакуировался, рассчитывал откупиться. Но повесили его. На воротах дома. В хате обязан быть спрятан клад. Разумеется, в этой комнате. В большой – обитала сестра.

Участок застолбили и стали разрабатывать.

Разрабатывал я. Стамеской. Конечно, не верящий в успех, но восхищенный этими жаждущими детьми.

Дети стояли полукругом в застывших выжидательных позах. С надеждой в отекших глазах. Только Рыжий суетился. То ли в шутку, то ли всерьез умолял долбить осторожней. Чтобы, не дай бог, не повредить пробу.

Куда-то отлучился сосредоточенный Ведьма, из двери заглядывала поддавшаяся общей вере скептикБородавка...

Я все долбил. Стамеска оказалось тупой, вообще странно, что она случилась в этом доме.

К тому моменту, когда доска была наконец оторвана, среди заждавшихся обнаружился ювелир. Изумленный, доставленный Ведьмой, интеллигентный старик.

Клада не оказалось. Но, что удивительно, под доской была обнаружена старая зеленая монета – румынский лей.

Окружающие огорчились до слез. Действительно, как дети. К счастью, у знакомого ювелира удалось получить бессрочный кредит...

Вернемся к картам...

Когда на пляже вскрывали новую, запечатанную колоду, приятели просили бросить шестерки. Что это значит?

Есть такая игра: кто дальше зашвырнет карту.

Я в ней не специализировался. Лучший результат – сорок пять метров. Один из наших, мной уважаемых, из плеяды отходящей, швырял на семьдесят. Но шестерки ненужные, лишние в традиционных играх, вручали почему-то мне.

Швырял.

При этом наивные воспитанные отдыхающие то и дело срывались со своих подстилок и гнались за картой. Подобрав, направлялись к нам и с вежливой фразой:

– Вы уронили, – протягивали кому-либо из нас.

Мы благодарили. Погодя, я швырял вновь. И все повторялось. Случалось по многу раз...

... Как-то Боксер был пойман на «лишаке».

Играли на квартире у Розы. Как принято на ее хате, в «храп». Публика престарелая, лоховитая.

Боксер – из профессионалов, но затесаться – умудрился. Без напряжения, не мудрствуя, доит их на лишней карте. Но захотелось ему пива. Дал знак – подали бутылку. (У Розы для гостей всегда пиво было, не бесплатно, конечно.) Открытую уже. Этот нахалюга бутылку взял, приложился к горлышку.

А в руке – луз. В той самой, которой бутылку держит. Через мутное стекло ясно виден.

Роза так и обомлела. Рот разинула, пальцем на бутылку, как на чудо, тычет. Звуки гортанные издает. Отказала, в общем. Боксеру от дома...

Ленгард рассказывал, как жену вычислил.

Поехала отдыхать в Трускавец. Отдыхала месяц почти, звонила часто, жаловалась на скуку, на тоску по супругу милому.

Возвращается, жалуется на четырехнедельную скукотищу.

Ленгард вдруг ей полную раскладку дает: как звали ее «хахаля», как выглядел, какими текстами прибалтывал, даже какие цветы при первом свидании подарил...

Та растерянна, напуганна... В слезы. Повинилась, куда деваться? Все сходится...

Вычислить было несложно.

По возвращении обнаружилась среди ее вещей колода. Супруга утверждала, что в киоске купила, чтобы с соседками по санаторию время убивать. Не так по дому скучать... Ленгард по колоде «хахаля» и вычислил. Крапленой оказалась колода. По знакомой системе. По той самой, которой Ленгард с напарником – «каталой» много лет назад пользовались, гастролируя. Напарник – бабник был редкий. Секретами очарования имел обыкновение хвастать. Но мужик, как утверждал Ленгард, был порядочный. Наверняка не знал, за чьей женой в Трускавце волочился.

...Как не вспомнить вечный фокус Семеныча?..

Генерал в отставке, ветеран войны, в картах – не такой уж подарок. Невероятно сморщенный, невероятно сухой старичок с неизменными орденскими планками и воинской выправкой.

Сколько его помню, приставал ко всем с одним и тем же карточным фокусом. По многу раз к одним и тем же людям. Ко мне, например, раз семь подходил. Я каждый раз не мешал ему доводить выступление до конца...

Семеныч, строгий при этой своей выправке, направляется ко мне, только что спустившемуся на пляж. Протягивает колоду, командует:

– Тяни карту.

Послушно тяну.

Требует:

– Запомни.

Запоминаю.

Семеныч отворачивается и старчески-строевым шагом уходит. Полный ожидания.

Ожидание я оправдываю, интересуюсь:

– Что с картой-то делать?

– Засунь себе в задницу! – оборачивается радостный Семеныч. И начинает вдохновенно хохотать.

Засунуть карту всем из нас он предлагал почти при каждой встрече... Никто не обижался. Даже радовались за него: веселый человек, чего уж тут...

...А пронырливость того самого тихони Терапевта...

Играем в преферанс. Я, Терапевт, Ленька Ришелье и Буржуй. У меня «пуля» складывается удачно, у Терапевта с Ленькой – так себе.

У Буржуя, возрастного, опытного профессионала, – не идет. Это его раздражает. Потому как мы с ним – жулики, оставшиеся двое сильных любителей, обязаны, по его разумению, быть жертвами. Буржуй – не из моих партнеров. Как-то не случалось быть соучастниками. Вижу, бесит его, что приходится этим «закатывать».

И вдруг – на тебе, начинает хамить. Хамит именно мне, может быть, как самому молодому.

Терплю, но – сколько же можно.