Текст книги "Наследники, двойники и жвачные мира сего"
Автор книги: Анатолий Гончаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
В октябре 1976 года президент Франции Валери Жискар д'Эстен прибыл с официальным визитом в Польшу, где правил задушевный друг Брежнева Эдвард Герек. А накануне Герек отдыхал в Крыму по соседству с дачей Брежнева. Они часто встречались и подолгу беседовали. В Крыму Леонид Ильич не походил на неандертальца с медалями, а, напротив, был энергичен, охотно вспоминал времена, когда был весьма успешным ходоком по известной стезе. Не столь уж давние, надо сказать, времена. Еще важнее будет сказать, что ему было плевать, кто и что об этом подумает. Свои грехи в тень не прятал, оттого и любим был женщинами.
Разумеется, не только об этом говорили в Крыму два лидера партий, наивно веривших в братство. Из этих бесед вытекает свидетельство Жискар д'Эстена, встретившегося с Гереком в его карпатской резиденции: «Уже на следующий день в разговоре наедине Герек сказал мне следующее.
– Брежнев говорил со мной о своем преемнике. Хотя он еще достаточно здоров, однако уже подыскивает себе замену, что совершенно естественно. Думаю, вам необходимо знать, кого он наметил. Только это должно остаться между нами. Речь вдет о Григории Романове, который сейчас возглавляет ленинградскую партийную организацию. Он еще молод, но Брежнев считает, что Романов успеет набраться опыта и что он самый способный из всех возможных кандидатов».
Далее Жискар д'Эстен свидетельствует уже от себя: «Эта информация воскресила в моей памяти визит в Москву в июле 1973 года, когда я в качестве министра финансов возглавлял французскую делегацию. На официальный завтрак был приглашен ряд высших советских руководителей. Один из них поразил меня своим отличием от остальных, какой-то непринужденностью, явной остротой ума. Он сильно выделялся на общем сером фоне. Я спросил, кто это такой. Мне ответили: Григорий Романов. Вечером я попросил нашего посла навести о нем справки. Из полученного материала мне стало ясно, что Романов входит в число наиболее перспективных деятелей партии».
Примерно за полгода до кончины Брежнева Жискар д'Эстен снова встретился с Эдвардом Гереком, и тот опять заговорил о преемнике генсека ЦК КПСС:
– Вы, наверно, помните, что я сказал вам относительно Романова. Теперь это не так. Намерения Брежнева изменились. Он прочит себе в преемники не Романова, а Черненко...
«Я знал Черненко в том смысле, что замечал его на официальных приемах, – продолжает Жискар д'Эстен. – Он показался мне человеком преклонного возраста, бесцветным и всячески старающимся угодить Брежневу. Таким образом режим предпочел замкнуться на самом себе. Но когда на смену Брежневу пришел Андропов, а не Черненко, я понял, что в самой системе произошел какой-то сбой и к власти пришел не тот, кто намечался».
Жискар д'Эстен не мог знать подробностей, коварных византийских игр в Кремле. Откуда было ему знать, что энергия кремлевских пространств, окаймленных высокой крепостной стеной и осененных золотыми куполами церквей, столь же щедра надеждами, сколь и беспощадна к тем, кто рискнул выйти из тени? Никто и никогда там не верил ни в крест, ни в серп с молотом. Верили только в могущество власти.
«Вы не можете знать, что такое власть!» – вырвалось однажды у Андропова в разговоре с верным Крючковым. А тот хотел знать, и Андропов это понял с неприятным для себя удивлением. Крючков был его первым замом – о какой власти он рассуждает?..
Президент Франции подумал о «сбое» в системе передачи власти. Подумал и забыл. Ему не обязательно было знать и помнить, что вся российская история круто замешана на крови. Это Григорию Романову обязательно. Однако и ему, возившему высоких гостей по памятным местам Ленинграда, невдомек было, на каком жутком замесе они возникли, эти места: «Это Инженерный замок. Его построил Павел I. Здесь его и задушили. А это храм Спаса на Крови, здесь народовольцы бросили бомбу в Александра II.
Вон там Петропавловская крепость, где повесили пятерых декабристов. Внутри есть камера, в которой убили царевича Ивана. А царевича Алексея тоже рядом казнили. Вот Петропавловский собор, усыпальница русских царей. Здесь лежит Петр III, которого задушил Григорий Орлов. А вот тут Николай II, которого расстреляли большевики. Там – Аптекарский остров, где была дача премьера Столыпина. Ее взорвали революционеры, много людей погибло, но сам Столыпин уцелел. Но потом его все равно убили...»
Экскурсия по Москве не менее содержательна. В обеих столицах смысл больших величин исчерпан ходом истории, и уже давно наступило время карликов. И только смерть, как всегда, сохранила прежний размах и масштаб, хотя и нет корзин для отлетающих голов, которые в последнюю секунду успевают что-то почувствовать и понять что-то.
Комментарий к несущественному
Великий химик Антуан Лавуазье был гильотинирован во времена гнусной французской революции. Остался его классический труд «Начальный учебник химии». Осталась легенда, рожденная последней минутой его жизни.
Перед казнью Лавуазье попросил палача: «Прежде чем показать народу мою отрубленную голову, загляни мне в глаза».
«Зачем?» – удивился палач.
«Если я тебе подмигну правым глазом, это будет означать научное открытие, о котором следует сообщить академии».
«В чем же будет состоять открытие?» – спросил палач.
«В том, что голова мыслит еще хоть несколько секунд», – хладнокровно пояснил Лавуазье.
«Никакого научного открытия здесь не будет, – возразил палач. – Если бы казненные ничего не чувствовали и не понимали, мне не пришлое^ бы каждую неделю менять корзины, куда их головы падают». Тут настало время удивиться Лавуазье: «При чем здесь корзины?»
«А при том, что за неделю моей работы все края у корзин становятся обкусанными...»
Холодная война в Политбюро – 2
После дружных смертей Косыгина, Брежнева, Суслова, Андропова и Устинова составилась в Политбюро влиятельная группа из тех, кто никогда бы не поддержал выдвижения на пост генсека ставропольского выскочки Горбачева. Это были Романов, Тихонов, Кунаев, Щербицкий, Гришин. Не считая, конечно, самого Черненко. Громыко колебался. Остальные колебались вместе с Громыко. Лигачев суетился за Горбачева, не рассчитывая, что товарищи выдвинут его самого. Кто-то держал в уме Гришина, однако того легко было опрокинуть компроматом, собранным еще для Андропова, когда он возглавлял КГБ. Гришин об этом знал и класть голову на плаху не собирался.
При любом раскладе шансов стать генсеком у Романова было несопоставимо больше, чем у Горбачева. Черненко угасал на глазах. Ему не дано было умереть ровно до того дня, когда стал окончательно ясен исход холодной войны в Политбюро. Призом в этой войне являлись голоса первых секретарей обкомов, крайкомов и ЦК союзных республик, которые знали о шатком балансе мнений в Политбюро и могли перетянуть его в ту или иную сторону на внеочередном Пленуме ЦК.
Понимая, что проигрывает почти по всем статьям, Горбачев вытащил на свет уже отработавшую свое фальшивую карту. В начале 80-х годов ее запустил в оборот по просьбе того же Горбачева заместитель председателя КГБ Владимир Крючков. Тогда по всей стране прокатился шокирующий слух о свадьбе дочери первого секретаря Ленинградского обкома партии Романова. Гуляли, дескать, не то в «Астории», не то в Таврическом дворце, для чего взяли в Эрмитаже царский сервиз на 100 персон. Пересказывали подробности, рожденные нехитрым воображением Крючкова: начальник УКГБ, выпив тост за здоровье отца невесты, взял, да и грохнул по-гусарски хрустальный фужер старинной работы, и пошло-поехало. Битую посуду вывозили потом самосвалом. Так говорили.
«Романов-то каков!.. – восклицал Горбачев в узком кругу, настолько узком, что его пришлось искусственно расширять до зарубежных пределов. – Мне кажется, товарищи, что Романов уже чуть ли не царем себя возомнил. Это, знаете ли, чревато». Товарищи слушали и сомневались: может, ошибка какая?.. Не сомневались массы трудового народа: тут жрать нечего, похмелиться не на что, а они там с жиру бесятся!..
Романов ничего не опровергал, потому что ему ничего не предъявляли. Пожимал плечами и презрительно отмахивался от того, что походило на анекдот низкого пошиба. Не мог даже вообразить, что подобного рода нелепость обернется сокрушительным ударом по его блестящей карьере и репутации. В Москве вел себя по-прежнему независимо, чем вызывал глухое недовольство у «драповых кардиналов». Ставропольский выскочка их просто раздражал, а этот питерский... За этим глаз да глаз нужен, чтобы увидеть, как моргнет, когда голова с плеч покатится. В Кремле не таких обламывали.
Голова на плечах уцелела даже после привезенного кем-то анекдота из Парижа. Смысл его таков: в России ничего не изменилось, Зимний дворец как стоял, так и стоит, Петропавловская крепость на месте, Инженерный замок, где Павла I задушили, никуда не делся. И храм Спаса на Крови, и все остальное. Но позвольте, месье, а кто же правит в Санкт-Петербурге? И правит по-прежнему Романов...
Голова уцелела, но член Политбюро Григорий Васильевич Романов запил по-черному. Член Политбюро Михаил Сергеевич Горбачев тихо восклицал в узком кругу: «Романов-то каков! Иду по коридору к себе в кабинет, навстречу он. Пьян настолько, что меня не узнал. Это, знаете ли, чревато. Тут надо бы обменяться...» И обменялись. В марте 1985-го ему предложили поехать куда-нибудь отдохнуть. Он решил, что и впрямь пора прийти в себя где-нибудь на берегу моря. Выбрал Юрмалу.
Отсыпался, гулял по пляжу, покрытому ноздреватым льдом, никому не звонил, телевизор не включал. Не пил ничего, кроме рижского пива, хорошо смывавшего горечь с души. В Москве умер Черненко. Романову сообщили об этом только поздно вечером. Можно было, конечно, попросить самолет у командующего округом и вылететь в ту же ночь, но подумал: а зачем? Все равно за ночь ничего не решится. Вылетел на следующее утро. Как выяснилось, в эту ночь все и решилось. В обкомы, крайкомы и ЦК союзных республик ушли шифровки, содержавшие закрытую и: формацию о том, что приелось уже и студентам. Все тот же анекдот про свадьбу во дворце и «династию Романовых». Но уже с острой приправой: дескать, в ЦК КПСС лавиной идут письма от возмущенных трудящихся – доколе терпеть этого Романова?! Все линии связи гудели о нем, а ему даже не икнулось.
Когда прилетел в Москву, в Кремле уже прошло заседание группы членов Политбюро. Громыко рекомендовал избрать генеральным секретарем товарища Горбачева М. С. Если бы шифровки из ЦК поступили в Ленинградский обком и горком, мог вспыхнуть скандал, потому что там хорошо знали, где и как проходила свадьба, ставшая анекдотом. А точнее – две свадьбы, сведенные молвой в одну. Первая прошла очень скромно. На обкомовской даче в поселке Осиновая Роща Григорий Васильевич выдавал замуж младшую дочь. Были только самые близкие, человек 10-12. Романов, накануне поссорившийся с дочерью, поднял тост за молодых, потом ушел в свой кабинет и за столом больше не появлялся. На душе скребло, не до веселья.
Вторую свадьбу действительно играли в Таврическом дворце. Гостей было много, но дело не в этом. Застолье проходило в столовой Высшей партийной школы, располагавшейся в Таврическом дворце. Сочетался браком один из слушателей этой школы, сын заместителя начальника УКГБ. Бой посуды имел место. Отец жениха, расчувствовавшись, выронил из рук стакан, коим попутно разбил общепитовскую тарелку, вот и все. Обстоятельства обеих свадеб были известны в Ленинграде всем, именно потому шифровку туда и не направляли.
Не успели похоронить Черненко, как созвали Пленум ЦК. Приз победителя, ясное дело, достался Горбачеву. Очень скоро новый генсек заявил Романову: либо уходишь по состоянию здоровья, либо будешь снят как не справившийся с работой. Он страшно боялся, что Романов поднимет шум, когда докопается до неглубоких корней дурно пахнущей интриги. Ничего это изменить не могло, однако крови Горбачеву попортило бы изрядно. Да и решать с Романовым пришлось бы иначе. Как когда-то с Машеровым. А время уже не то на дворе. Совсем не то.
Так или не так оценивал ситуацию Горбачев, кто его знает. Скандала опасался, это факт. С другой стороны, Романов уже знал, что корни интриги ведут на Лубянку, к Владимиру Крючкову, и легче от этого знания не становилось. Тем не менее мог бы и побороться за справедливость, но тут еще и довесок к интриге обнаружился, припасенный Горбачевым на крайний случай.
– Я тебе так скажу, Григорий Васильевич, – с фальшивой озабоченностью произнес генсек. – Это еще надо проверить, это, бывает, нам подбрасывают, но тут есть, о чем обменяться с товарищами... Нам известно, что у тебя аморальная связь с артисткой Людмилой Сенчиной, и нам придется разбираться с этим открыто, гласно, в духе времени. Так что обдумай и решай. Я тебе добра желаю, но тень на ЦК бросать, это, знаешь, не поймут нас с тобой. Народ не поймет...
– Прекрати!.. – сдавленно выкрикнул Романов. – Нет у меня никакой связи и не было никогда!..
– Может, и не Сенчина это, я же не утверждаю. Так говорят. Ты, главное, не кипятись. Это все еще надо проверить – артистка там или кто... В любом случае вопрос придется выносить и ставить. А как иначе? Пойми меня правильно, я тебе сейчас не как генеральный секретарь говорю, а как товарищ по партии. Иди, подумай. Не надумаешь сам, будем решать на Политбюро. Пошлем в Ленинград комиссию, разберемся... Мое личное мнение, что лучше тебе самому решить. Думаю, товарищи со мной согласятся. Нам реформы запускать надо, а тут, понимаете ли, персональное дело... Еще и выяснять придется – Сенчина или не Сенчина...
– Пошел бы ты!.. – Романов резко отодвинул стул и зашагал к двери. Уже с порога донеслось: – Плешь комариная!..
Горбачев, сощурившись, смотрел вслед Злость кипела внутри, а страха не стало. Он понял, что Романов сломлен. Вечером расскажет Раисе Максимовне, как это у него получилось. Шарахнул холостым поверх Невы державного течения, поверх Петропавловской крепости, где убивали царевичей и вешали опоздавших к власти декабристов, поверх моста, под которым утопили в проруби недостреленного Распутина – и ведь получилось!..
Оно и к лучшему, что холостым – никто не осудит. А по правде сказать, так ведь и не было другого способа, потому что не было компромата. Обошлось и так. И Горбачев, плотный, округлый человек с лицом бывшего красивого ребенка, которого часто наказывали за мелкую ложь, уже звонил Лигачеву: «Зайди, Егор, обменяться надо...»
Комментарий к несущественному
И пока на дворе забивали козла, вдруг исчезла «империя зла». Тут есть «о чем обменяться». Открывали портвейн – вылез джинн из горла. При Горбачеве жить стало не лучше, но веселее, несомненно. Очень может быть, что поначалу не хотел он разрушать державу, но именно он превратил ее в страну говорунов. Трудно было понять, где кончается политическая риторика и начинается нечто, сравнимое с недержанием телесного низа. Всласть говорили на митингах и смачно писали в прессе. Причем пишущие стали величать себя четвертой властью, которой наплевать на три первые. Говорили до тех пор, пока все не рухнуло окончательно. Не само по себе, а в результате. Зато теперь есть «о чем обменяться».
Горбачев считал себя крупным специалистом сельского хозяйства и на этом поприще быстро привел ситуацию к тому, что металл в стране стал стоить дороже, чем сделанный из него трактор. За Горбачевым выползли на свет божий сотни тысяч кооперативов, в течение нескольких лет разворовавших знаменитые научно-производственные объединения. За Горбачевым маячили мифические реформы и достоинство «виртуозного переговорщика». Эго его достоинство отчетливо высвечивалось в ситуациях, требовавших немедленных решений. Когда все рушится, горит или тонет, а именно так и происходило при нем, не с Чернобыля начавшись и не им закончившись, и надо срочно предпринимать меры, он делал плавный жест, опережавший слово, поправлял очки и неторопливо молвил: «Знаете, я вам так скажу, это нам подбрасывают, и тут есть о чем обменяться».
Он с самого начала знал, на каких условиях и кто расчистил для него место на вершине кремлевской власти. Знал и то, что через несколько лет место придется уступить, только еще не догадывался, кто станет преемником.
Вторым номером заезда предполагался Ельцин – сильно пьющий, туповатый харизматик бородатеньких московских либералов, коего Горбачев возненавидел люто. Впрочем, это было у них взаимным, и неизвестно еще, у кого острее. Накалялись злобой вплоть до середины 1996 года, когда Ельцин, пройдя через четыре инфаркта и грубо сфальсифицированные выборы, во второй раз стал президентом России. Точнее, президентом Кремля. Пост сохранили, а власть отняли. Что и предусматривалось сценарием Госдепартамента США.
В один из августовских дней 1996-го привычная ненависть к барвихинскому упырю обернулась для Горбачева сильным потрясением. Мистика, помрачение, чертовщина – что это было? Он тогда отказался лечь в ЦКБ для профилактики геморроя, потому что узнал от своей охраны, что туда «загрузили» Ельцина в тяжелейшем состоянии, близком к критическому, а через двадцать минут увидел на Кутузовском президентский кортеж, мчавшийся в Кремль. И Ельцина в машине увидел – не обрюзгшего, не оплывшего от хворей и пьянства, очень похожего на того, с кем враждовал, но совсем другого. Обмануться Горбачев не мог.
– Что такое? Кто это?! – ошалело воскликнул он. – Двойник?
– Не надо, Михал Сергеич, – шепнул сидевший впереди охранник. – Они слушают нас...
21-23 февраля 2015 года
Глава сто восемнадцатая
Идея с ДВОЙНИКОМ Ельцина возникла позже замысла с подготовкой горбачевского дублера. Ожидаемый скорый конец российского президента, давно существовавшего в режиме умирания, стал бы и концом «семейного» правления. Ситуация в Кремле принципиально не отличалась от той, что сложилась к началу 1991 года, когда Горбачев сделался слишком знаменит и самоуверен, чтобы председатель КГБ Крючков или кто-либо еще из посвященных мог навязать ему понимание того, как следует развиваться событиям.
Замена Горбачева дублером должна была состояться в какой-то из дней «икс» марта-апреля 1991-го... И ради того только, чтобы политически «озвучить» ряд ключевых указов, позволяющих легитимно передать власть Временному комитету управления – таковым было первоначальное название ГКЧП. О том, что с Горбачевым должно было произойти потом, никто особо не задумывался. Ясно и так, что двум Горбачевым в Кремле не бывать.
Крючков поздно сообразил, что события вырвались из-под его контроля. Кинулся догонять поезд после того, как 16 июля 1991 года президента СССР в очередной раз затребовали в Лондон, чтобы окончательно согласовать финальный акт спектакля, ставившего точку в судьбе советской державы.
Один сюжет предстоящей трагедии наложился на другой, все смешалось на сцене, где центральные персонажи выступали одновременно в роли защитников СССР и его разрушителей, нейтрализуя тем самым любые действенные попытки спасти страну.
Иными словами говоря, Горбачев готовил почву, Ельцин сеял «суверенный» ветер, а бурю предстояло пожинать народам обреченного СССР.
Оба «князя тьмы», участвуя в одном и том же трагическом для страны спектакле, погрузили ее в хаос, предоставив людям не испрашиваемую ими свободу выживать с дурным смирением великомучеников. В самом низком смысле оба они – близнецы и братья. Обоим готовили двойников. Что стало с кандидатом в дублеры Горбачева, неизвестно. Эту тайну раскрыть уже некому.
А двойник Ельцина вышел на кремлевскую сцену в конце лета 1996 года, когда не стало «оригинала».
Борис Второй
Столь неимоверное количество лжи, с какой связано пребывание во власти Горбачева и Ельцина – было ли когда в российской истории? Сказать «да» означает не знать и малой толики того, что было. Знание когда-нибудь все равно прорастет из потаенного, только оно не будет узнаваемым, ибо все тайное неизбежно принимает форму мифа, соответствующего времени открытия, и тем самым необратимо искажает истину.
Знаменитый американский кардиолог Майкл Дебейки, приглашенный в ноябре 1996-го в Москву провести Ельцину операцию аортокоронарного шунтирования и не допущенный к телу, только много месяцев спустя догадался, что его держали за дурачка.
А тогда, в Москве, искренне удивлялся: «Почему здесь с таким упорством считают, что Ельцин на грани между жизнью и смертью? У него не было инфаркта или инсульта, и у меня нет никаких оснований утверждать обратное. Печень в норме, равно как почки и легкие. Не понимаю...»
А кто понимал, кроме главного кардиолога ЦКБ Рената Акчурина? Весной 1995 года Ельцин со своей изъеденной циррозом печенью и тяжелой астмой, не считая прочего, был еще только на пути к пятому инфаркту, повлекшему клиническую смерть, и об этом не могли знать в Генуе, где готовилась помпезно-торжественная конференция, посвященная 10-летнему юбилею перестройки в России, то есть отечественный российский кошмар пожелали сделать праздником. Ельцина в Геную не пригласили. Следовательно, уже тогда имели в виду нечто такое, о чем Майкл Дебейки не догадывался и в ноябре 1996-го. Кстати, никто из лидеров ведущих стран официально не поздравил Ельцина со вторичным избранием президентом России. Тоже опасались попасть впросак? Так получается.
С вызовом Дебейки в Москву явно погорячились. Запаниковали, потому что с катушек слетели сразу оба – Ельцин и его двойник. Обследовав «оригинал», Дебейки наверняка отказался бы от запланированных им трех или четырех шунтирований, понимая, что пациент не выдержит хирургического вмешательства, даже наркоза не выдержит. А подпускать профессора к телу дублера было чревато тем, что ему откроется кремлевская тайна. Как иначе, если в истории болезни одна картина, а на операционном столе увидится совершенно другая?
Спохватившись, решили ограничить участие Дебейки ролью консультирующего наблюдателя, как бы режиссера с галерки. И то лишь через четыре часа после начала операции. Шунтирование делали двойнику, у которого действительно – ни инфаркта, ни инсульта, и печень в норме. Вот почему Ренат Акчурин блистательно обошелся одним искусственным сосудом – результат, показавшийся Дебейки фантастическим, невероятным. Мог ли он так постыдно для своего авторитета ошибиться? Вернувшись в Штаты, поручил самым опытным диагностам проанализировать все имеющиеся видеозаписи появления Ельцина на публике за год до операции и сравнить их с теми, которые ожидались. Уточнив все «до» и «после», можно понять, что скрывается между.
Семейную кремлевскую болтовню относительно того, что президент России в силу своего могучего организма уже через два часа после семичасовой операции затребовал обратно у премьера Черномырдина свой «ядерный чемоданчик», а через двенадцать дней сходил попариться в сауну, где, по выражению Наины Иосифовны, «смыл все болячки», отмели как откровенную глупость, к медицине отношения не имеющую. После таких операций даже молодые выходят из наркоза не ранее, чем через сутки. Что же до посещения сауны, то Дебейки ясно себе представил, как стыдно за эту чушь коллеге Акчурину. Знал бы еще Майкл, что Ельцин месяцами не интересовался чемоданчиком с оперативными кодами управления стратегическими ядерными силами...
Сопоставлять предыдущее с ожидаемым не имело смысла ни с какой стороны – к такому выводу пришли диагносты, поскольку после операции миру был явлен некий посвежевший и помолодевший мужчина, очень похожий на Ельцина. Но не Ельцин. Если оставить в стороне профессиональную терминологию медицинского заключения и обратиться к примитивному сравнению с крайне изношенным двигателем автомашины, то получается, что достаточно было поменять шланг подачи топлива – и движок заработал, как новенький.
Тут уже стало стыдно самому Дебейки, которого сделали статистом в неясном ему спектакле. А когда на «диагноз по телевизору» наложили картинку кадровых смещений в Кремле в конце 1996-го и начале 1997 года, на что Дебейки, естественно, не обращал никакого внимания, то не осталось сомнений: убирали из ближайшего окружения всех тех, кто хорошо знал Ельцина, кроме нескольких посвященных. Именно в конце 1996 года Татьяна Дьяченко стала советником-имиджмейкером президента. Кто же еще, кроме дочери, сможет лепить новое лицо гаранта демократических преобразований, обеспечивая бессрочное пребывание у реальных рычагов власти «семейного» круга лиц?
Дебейки было это все равно. Тем не менее он направил два сердитых письма – одно в Москву, другое в Вашингтон, наивно полагая, что президента Клинтона тоже дурачат. Возможно, какие-то ответы он получил. Возможно также, ждет их по сей день. Или не ждет. Клинтон, похоже, знал обо всем.
Михаил Горбачев, нечаянно увидевший в один из летних дней 1996 года двойника Ельцина, сидевшего во второй машине президентского кортежа, был ошеломлен гораздо сильнее знаменитого кардиолога. Пользуясь старыми связями, он очень скоро тоже знал о том, как появился и откуда взялся кремлевский самодержец Борис Второй.
Все началось со скоморошной инициативы якутского мэра Пал Палыча Бородина, ставшего впоследствии управляющим делами президента. Главную сцену своей восходящей карьеры он срежиссировал не в Москве, а в продуваемом северными ветрами якутском аэропорту во время визита в 1992 году Бориса Ельцина. Прямо на летное поле приволокли кочевые яранги чукчей и обрядили президента в меховую мапицу с капюшоном. Ельцину маскарад по душе пришелся. Был он давно и тяжело нетрезв, а тут вдруг такой свежачок со строганиной под водочку и радостно хмельные аборигены – бодрящее застолье до рассвета, которому необязательно наступать. А ведь уже и не верил – есть ли на свете нечто такое, что способно облегчить синдромную тягость многодневного глухого пития.
Оказалось, есть. Оказалось также, что мизансцену репетировали. Еще до прилета Ельцина подгонки ради обрядили в экзотические одежды подходящего по росту, комплекции и обличью некоего майора по Лубянскому ведомству, еще ранее служившего на поприще партийном, то есть вдвойне обязанного подчиняться и следовать образу героя своего времени. Чукча так чукча. Обрядили и ахнули – Ельцин!
Чего-то добавить, что-то убрать – Ельцин номер два.
Задували уклончивые ветра, стекленели майорские глаза и металось в них грешное пламя номенклатурного тщеславия: хоть бы и таким способом получить выигрышный билет, обещающий утепленный вариант жизни, и пусть устраивают из власти театр. Или власть из театра. Лишь бы не медлили с наградой.
Бывший майор охотно стал полковником, но долго не соглашался отдать за это два пальца левой руки. Не потому, что не понимал важности вхождения в образ до мельчайших деталей, просто жаль было пальчиков. Не майор, конечно, а Бородин запомнился Ельцину, душу и плоть потешивший. А что еще нужно для повторения положительных эмоций в любое потребное время. И Павел Бородин оказался в итоге одним из самых близких людей Ельцина.
«Доводку» майора осуществляли, как было сказано Бородину, на «объекте АВС» в Ясеневе. Хотя это и неправда. Объект АВС – это всего лишь комплекс отдыха Службы внешней разведки РФ. Ну да Бородину до этого дела было уже, как до брошенной в аэропорту чукотской яранги. Так не думали те, кто оберегал тайну двойника, медленно дозревавшего до необходимых кондиций.
Пил нечаянный полковник, как неизбывный чукча в чуме. Ничего иного от него и не требовалось, пока не высветлили до полной седины шевелюру, а глаза не сузились до протокольных щелочек оригинала. Случалось, вместе пили – президент и его двойник, как бы соревнуясь, кто кого. Ельцину нравилось: первым обычно уносили двойника. Он не догадывался, что и это спектакль. Как на теннисном корте, где ему проигрывали и Юмашев, и Ястржембский, и прочие. Еще и потому нравилось, что в случае вспышки горячей всенародной любви не он станет жертвой покушения. В том, что рано или поздно оно произойдет, Ельцин не сомневался. Начав карьеру борьбой с партийными привилегиями, поездив пару раз в трамвае, демонстративно прикрепившись к районной поликлинике, он тем самым отказался от жалких льгот, положенных номенклатуре ЦК КПСС. Выпустил из рук синицу, а на журавля в небе даже и не посмотрел – зачем, когда в силках уже бьется жар-птица?
А Горбачев только в 1996 году понял вдруг, что у него тоже был двойник – бывший первый секретарь Геленджикского горкома партии Сергей Федорович Погодин, похожий до отвращения, только без характерной отметины на лбу. Двойник должен был вступить в игру не позднее апреля 1991-го, когда Горбачеву в первый раз было предложено ввести в стране чрезвычайное положение, и он тоже впервые посмел ослушаться Крючкова.
Если бы знал про существование дублера, наверно, не ослушался бы. Но он не знал, хотя и мог догадаться. Только это ничего уже не могло изменить, потому что к тому времени очень похожий на Горбачева бывший первый секретарь Геленджикского горкома партии Погодин покончил с собой.
Двойнику Ельцина в этом смысле повезло. Он лишился двух пальцев на левой руке и хорошо перенес операцию на сердце.
Комментарий к несущественному
Сквозь многослойную коллизию мифических наследников кремлевской власти и реальных двойников неумолимо протискивается вопрос: а было бы лучше, если бы Брежнева сменил ленинградец Григорий Романов или, допустим, «лучший советский губернатор» кубанский фаворит Сергей Медунов? Без всяких всхлипов по поводу горьких судеб того и другого – лучше ли?
Честный ответ такой: вряд ли жизнь стала бы другой, чем при Брежневе. Ну так в 90-е годы и такой ответ виделся наиболее желанным для большинства. Чуть лучше или чуть хуже – разницы и не почувствовали бы, трудно удерживаясь на грани существования. Жили привязанностью к земле, не помнящей претекших бед, однако и от надежд на «правильную власть» тоже не зарекались, истощив их неутоленным ожиданием до прозрачности.
С такой надеждой смотрели на Горбачева. Потом на Ельцина.
Теперь смотрят на Путина. Ничего дурного в этом нет. Даже и хорошо, что надежда еще живет – ненавязчивая гостья, каждый раз иная, в ином обличье, с другими подходами, с новыми именами, овеваемая мелодиями разных гимнов – поет она свою песню, духом своим сыта.
Что же она умеет? Только снимать с креста.
Сердечная недостаточность КПСС
Сергей Медунов позже Горбачева стал первым секретарем крайкома, хотя и был старше. Хрущев, пока был у власти, не давал ему хода. Коса на камень в Крыму нашла на пляже у Юсуповского дворца. Никите Сергеевичу не терпелось изложить суть очередной своей авантюры, чтобы посмотреть на реакцию окружения и пораскинуть мозгами на тот случай, если она будет сугубо отрицательной. На отдыхе это можно, а в Москве на Пленуме ЦК просто небезопасно.
