Текст книги "Пятна и царапины (СИ)"

Автор книги: Анатолий Герасименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Герасименко Анатолий
Пятна и царапины

Ю – маленькая, всего метр пятьдесят пять ростом, и весит килограммов сорок. Форма 'Шэн'. Инструкторы учили таскать человека, как мешок, перекинув через плечо и держа за ноги. Но мне не хочется таскать Ю, как мешок. Так что я несу её, как ребенка, прижимаю к груди, а это намного тяжелее. Спина моя ноет, ноги заплетаются, руки вот-вот отвалятся. И, как назло, каждый встречный подбегает, хватает за рукав и начинает причитать. 'Борис Андреич, что делать, периметр взяли, барьер не работает, гранаты рвутся, мы все умрём...' Будто я сам не вижу, что творится. Пожалуй, не надо было сейчас морфировать в Барона, стоило остаться Кузей. Дойти до подземного хода, донести с собой Ю через все эти бесконечные переходы, коридоры, патио, лаунжи, чилауты, черт знает, как это всё у них тут называется – а потом уже сменить Кузину неброскую, практичную форму 'В' на Баронову люксовую 'М'. Хотя кругом столько народу, и все орут, все бегают, почти все с пушками. Не факт, что Кузю пропустили бы, тем более с женой самого босса на руках. Нервы-то на пределе.

На дальней стене с грохотом вспучиваются рваные дыры. Пыль столбом. Ныряю за гигантскую каменную вазу, стараясь закрыть Ю своим телом. С праздничным звоном бьётся стекло. На улице кто-то орёт благим матом: голос кажется знакомым. Во рту становится горько от злости на сволочных аналитиков, которые затем и существуют, чтобы не случалось таких вот че-пэ. Неужели мало агентов забросили к Шикалёву? Ведь налицо хорошо подготовленный штурм, который готовился не одну неделю. Могли как-нибудь разведать, просчитать, выслать наводку: мол, нечисто что-то в стане врага, будь начеку. Я ведь не простой оперативник, а очень и очень дорогая игрушка. Когда становится по-настоящему жарко, таким, как я, предписывается драпать, не подвергая лишней опасности 'умный гель' под шкурой, мим-процессоры в башке и всё остальное. Ну вот, драпаю. Только сперва метнулся на третий этаж и разыскал Ю, контуженную, лежащую без сознания перед вынесенным взрывом окном. Как её не посекло осколками – чудо, да и только... Знал бы, что начнется заварушка – могли уйти по-тихому, еще затемно. Сволочные аналитики.

Выстрелы на улице становятся глуше, отдаляются. Встаю, беру на руки Ю и, пригнувшись, топаю прочь из комнаты. Скорей, скорей наружу, где у них здесь выход во внутренний двор? Лабиринт устроили, сатрапы... А ведь как удачно начинался день. Скопировал в себя матрицу Барона, прошёлся по дому, командуя прислугой и охраной – признают ли? Не заподозрят подмены? Признали, не заподозрили. Да и с чего бы, ведь я и снаружи был Бароном, и внутри. Говорил его голосом, думал его мыслями, потирал руки, как он, воздевал указательный палец, как он, растягивал в задумчивости окончания слов и хмурил левую бровь – всё, как он, потому что ассоциативная матрица из Бароновой головы жила теперь в моей голове. После завтрака поднялся в кабинет, разложил в идеальном порядке ручки, ежедневники и телефонные трубки (как всегда делал Барон, чертов аутист), включил комп и послал всем сообщение о сборе. И спустя четверть часа, когда по-утреннему бодрые головорезы слетелись за стол, объявил им: сегодня же забиваем стрелу Шикалёву и соглашаемся на все условия. Ох, что дальше было... Но ведь получилось. Почти. Могло получиться.

Я пинком открываю резную дверь и вываливаюсь с Ю на руках в солнечный внутренний двор. Тут же – ствол в лицо, мгновенное смертельное замешательство и: 'Виноват, Борис Андреич, не признал'. Здесь стоят двое здоровых бугаёв со складными автоматами, сейчас они готовы самоуничтожиться от почтения и осознания собственной жуткой ошибки. Секьюрити, блин. Прохожу мимо. 'А... Юлию Веньяновну вы... Помочь, может?..' Бугай уже сунул автомат за плечо, искривился дубовым торсом, тянет лапы к Ю – перехватить, чтобы обожаемый босс не надорвался, чтобы не велел казнить за излишнее охранное усердие. 'Сам, – шиплю, уворачиваясь от протянутых клешней, – уйди, дурак'. Он трогается следом, топает одесную, как перекачанный ангел-хранитель. 'Борис Андреич, давайте... Борис Андреич...' Я начинаю беситься. Что они здесь охраняют? Штурм идет снаружи, зачем они здесь, вооруженные нарезняком, в мирной тишине? Резко, так что подлетают лодыжки Ю, разворачиваюсь. Бугай вздрагивает, но не отступает. Чует неладное? В любом случае, попутчики мне ни к чему. Придется выпустить Барона.

...Омерзительное чувство, никогда не привыкну. Говорю, как он, думаю, как он. Сам становлюсь маленьким, незначительным, прячусь где-то в глубине разума. Сил остается только на то, чтоб не дать ему захватить всю власть целиком. Но он силён. И свободен. И ему (мне?) от этого хорошо. Да, мне зашибись. Мне лянхово. Да. Да-а.

– Пошёл, бадан, – говорю. (Краем отступающего, своего сознания дивлюсь – сколько ледяной тяжести в голосе, сколько барской, уверенной мощи). – Оба – на выход. Барьер отрубили, по дому гранатами лупят, а вы здесь друг другу стволы чистите?! Бегом марш!

Баданы сваливают – как ветром сдуло. Надо бы туда, за ними, волыну хватать и отстреливаться, валить гадов! Но никак. Тот, который внутри, умник – не даёт. Умнику надо делать ноги, ну, значит, и мне тоже. Крепче прижимаю к себе Юльку, пересекаю внутренний двор, вламываюсь в сад, иду напролом по клумбам, не до порядка сейчас. Жарко, солнце прям над башкой. Шиповник пахнет лянхово, не зря сажали. Эх, разнесут здесь всё шикалёвские, жалко. Юлька дышит слабо, но ровно. (Барон зовёт Ю – Юлькой.) Ничего, солнце, мы сейчас тебя осмотрим. Сейчас определим. Так, вот погреб за тепличкой. Ну, то есть все думают, что это – погреб, и даже садовники так думают, только мы с Юлькой знаем, чё там на самом деле. Подойдя к двери, оглядываюсь: никто не смотрит? Никого нет, охрана побежала сдыхать под пули, садовники, видно, с перепугу в грядки закопались, горничные сидят по чуланам. (Безопасно. Можно загнать Барона обратно, и надеюсь, насовсем). Пялюсь на дверь. Не хочу, а пялюсь. Считаю пятна и царапины на краске – сначала в том порядке, в каком глаз кинул, потом задом наперёд, от крайней царапины к первому пятну. Умник так хочет. Шесть, семь, восемь. А я не хочу!! Десять, одиннадцать. Я не хочу! (Подсчёт занимает секунды три-четыре, не больше, и это самый быстрый способ деактивировать чужую личность. Способ мой собственный, сам придумал). Я не хочу. Восемь, шесть, пять. Я... Три, два, один.

Готово. Барон задавлен и заперт где-то на задворках моей несчастной головы. Тяжко с ним сладить, борется, как медведь. С Кузей было намного легче. Впрочем, надеюсь, больше Барон не пригодится. Перехватив Ю наперевес, тянусь рукой к ржавой жестяной заплатке над огромным замком. Под заплаткой – дактилоскопический сканер. Баронова рука накрывает сенсорную панель. Миг – и дверь с чмоканьем открывается, распахивается вместе с бутафорским амбарным замком. Вниз, по ступеням. Тусклые лампочки, стоялый воздух. Тянет плесенью и тухлятиной, как в родной питерской парадной на улице Рентгена, где мама живет до сих пор. Двадцать первый век в зените, а мама говорит, что воняет так же, как в советские времена. Из подвала несёт. Вот и здесь так же. Подземелья времени неподвластны...

– Борис Андреич, – звучит глумливый, подлый голос. – В подвал собрались? О, и Юль-Веньяновна с вами... Картошку перебрать решили?

Оборачиваюсь. У входа, почти задевая головой притолоку, маячит парень лет двадцати с пистолетом в руке. Парень крупный, но сложен плохо, торчит пузцо, ноги кривоваты. Из низов общества, стало быть, раз не хватило на дизайнерское тело. Кто-то из многочисленных головорезов... Нет, совершенно не помню. Но мне и не надо. Помнит Барон. Эх, а я-то надеялся больше его не активировать. Ну давай, вперёд, Барон.

– Серый! – звучит тяжкий голос. – Шабик! Забыл, как я тебя из детдома вытащил? Забыл, кто тебя кормил-одевал? А? Так я напомню.

– Не забыл, Борис Андреич, – Серый лыбится. – Только ни хрена ты не Борис Андреич. Я с самого начала понял, что у нас подменыш завелся. Да ты хитрый больно, не поймать. Видать, хорошо готовился.

Машет волыной: иди, мол. Отступаю в коридор, чё ж тут сделаешь. Серый медленно спускается по ступеням, целит мне в грудь. Что характерно: если начнет стрелять, первым делом зацепит Юльку. Дергаться – без мазы.

– Куматный подвальчик отстроили, – Серый цокает языком. – Надо бы осмотреться.

И вдруг орёт, аж эхо звенит:

– Куда Барона дел, падла?!

Пистолет трясется в клешне. Щенок, шабик. Далеко, не допрыгнуть. Сам бы допрыгнул, без Юльки. Но её же сначала надо на пол опустить, да не бросить, как куль, а положить аккуратно. Не успею. Куда Барона дел...

– Барон умер, – говорю. Верней, это тот, умник говорит, а меня самого жутко на стрём пробивает, прямо мороз по хребту. Серый морщит рыло.

– Так и знал, блин. А её, – кивок, – зачем прихватил? Понравилась?

Молча смотрю на пол. Барон умер. Как так?! (Надо же, где-то я прокололся. Паршиво). Лампочка еле светит, пятен и трещин на бетоне почти не видать. Девять, десять, одиннадцать... Не хочу!!! Девять, восемь, семь. Умер... Не хочу. Три, два, один.

– Молчишь, молчун, – хмыкает Серый. – Домолчишься. Ну ладно, давай резче. Ты впереди, я следом. Мало ли, какие тут сюрпризы у тебя. Двигай.

Барон снова загнан и заперт. Разворачиваюсь и иду. Где-то далеко, за стенами усадьбы, бухает взрыв. Коридор очень длинный – теряется в полутьме – и очень узкий. Отскочить некуда, спрятаться негде. Да еще Ю на руках. Поганое дело, влип.

– Ты ведь не сразу под Бориса Андреича косить начал, – говорит Серый в спину. – Сначала в Кузю превратился. Верно?

– Откуда знаешь? – надо еще под ноги смотреть, пол неровный. Споткнусь – а этот недоумок выстрелит с перепугу.

– Да я ночью видел, как Кузя по дому шарился. Встал до ветру, слышу какой-то ташвиш на лестнице: шаги, охи-звяки. Сховался за угол, гляжу – оппа-па, Кузя чего-то в сумке тащит. Ну, думаю, пусть тащит, нельзя, что ли.

Смешок. Кажется, я отсюда чувствую, как у него воняет изо рта.

– А потом Кузя-то пропал. И Борис Андреич к тому же утром на брифинге всякую бишуру нести начал. Дальше просто, как это... Интуиция помогла. Барон под шикалёвских бы не прогнулся. Стало быть, подменили его.

Опять этот смешок, вонючий, кариозный смешок.

– Что скажешь, подменыш? Так и было, а? Не подвела Серого интуиция?

...Вообще это всё, конечно, хреново обернулось, хоть волком вой. Я ведь добрался до самого сложного – до Бароновой головы, до его ассоциативной матрицы, до его, проще говоря, личности. Остальное было намного легче, даже когда оперативники ловили настоящего Кузю, Кузю-Визиря, правую руку Барона. Когда считывали с него матрицу. И когда закачивали эту матрицу мне в голову, чтобы меня никаким образом было не отличить от Кузи, и когда... А, да чего там. Я ведь битых две недели тут ошивался. Всё ловил момент, когда можно будет подстеречь Барона одного, без охраны, и желательно вечером, чтобы вколоть ему расслабляющее и оттащить в заранее подготовленный чулан. Чего мне стоило подготовить тот самый чулан – отдельная песня. Почти центнер мелких деталек ночами пронёс в усадьбу и здесь собрал портативный анализатор. Дальше – дело техники. Барон хрипел, накрепко привязанный к ложементу, и пускал слюни, пока шлем на его наспех выбритой голове впитывал память, реакции, ассоциации, карту эмоций и прочую научную лабуду, в которой я уже не очень хорошо разбираюсь. А наутро Барон кончился, зато начался я: с виду Барон, и по разговору Барон, и вообще, как ни посмотри, Барон, вплоть до отпечатков пальцев, и внутри, что самое гнусное – тоже Барон. По крайней мере, иногда. Готова была к запуску главная часть моей победоносной, мать её, миссии, в результате которой Шикалёв сел бы до конца своей поганой жизни вместе со всеми силовиками и дилерами. Накрыли бы разом целую сеть. Глядишь, и мне недельку-другую верилось бы, что не зря уродую психику на этой адской, невыносимой должности... Но Шикалёв оказался быстрей и умней, чем думали наши аналитики, не стал ждать, пока Барон к нему придёт. Сам пришёл. Вся операция насмарку.

Кажется, мы на месте. Коридор заканчивается большой комнатой, вырубленной прямо в скале. Посредине, в квадратной яме, стоит на стапелях катер, остроносый, весь словно бы сжатый для прыжка. Дальняя стена морщится жестяной гармошкой, это никакая не стена, а шлюзовая дверь. Открыть – снаружи хлынет вода, дойдет до катера, поднимет на стапелях, и можно ехать. Прямо в море: дверь открывается в залив. Если верить Бароновым воспоминаниям, заряда должно хватить до Финляндии, да еще запасная батарея есть. Делаю шаг вперед. Здесь тихо. Как в могиле.

– О, катерок! – Серый выходит из-за спины. – Теперь ясно, какую ты тут картошку перебирать хотел... Драпать собрался, значит. Не, не получится.

Встаёт напротив. Слишком далеко, чтобы достать, слишком близко, чтобы промазать.

– Ну, давай прощаться, Борис Андреич, – говорит он. – Или как тебя там?

Пистолет в руке дрожит еще сильней, но голос – злой, твердый. Похоже, действительно готов стрелять. Как я ненавижу эту проклятую службу. Как ненавижу себя за то, что дал сделать с собой такое. Пропади всё пропадом. Сейчас зажмурюсь, и пусть стреляет, всё равно это не жизнь: чужие тела, чужие мысли, вечная борьба внутри больной головы, уже почти забыл, каково это – быть собой. Только вот Ю надо спасти. Чёрт.

– Меня зовут Артём, – говорю я. – Можно... превратиться? Перед... ну...

Серый колеблется пару секунд, и за это время сердце моё успевает простучать раз десять.

– Валяй, – разрешает он. – Хоть гляну на тебя, настоящего. Только быстро.

Неуклюже топчусь: куда бы положить Ю? Нагибаюсь осторожно, кладу рядом. Выпрямившись, делаю серию вдохов-выдохов. Чтобы изменить внешность, никаких пятен считать не надо, внешностью управляют мим-процессоры.

По телу бегут огненные мурашки. 'Умный гель' перетекает с места на место, перестраивает рельеф подкожной клетчатки, делает здесь поменьше, там – побольше... Серый таращится, чуть не раззявив рот. Наверное, это не самое приятное зрелище: видеть, как у человека оплывает лицо, точно у манекена в печке. Еще неприятней мне. Больно это, когда лицо. Руки-ноги – тоже, там меняется тургор тканей, рельеф мускулов, но по ощущениям это как хорошая силовая тренировка, будто вдоволь потягал штангу и вдобавок прошел все тренажеры. А лицо... Носом или, скажем, щеками штангу тягать не пробовали? Вот примерно так.

– Блин, – хрипит Серый. – Бли-ин.

Метаморфоза утихает. Зудят кончики пальцев, отпечатки всегда почему-то меняются последними. Я – снова Артём Троекуров, исходная форма 'П', дорогая игрушка Службы по борьбе с организованной преступностью. 'П' – значит Протей, в честь греческого бога. 'Умный гель' стёк с фигурных бицепсов Барона, с его скульптурной задницы и атлетической спины, перестал давить обручем на талию, выпустив на волю мой не слишком, может, эстетичный, но крепкий пресс. А лицо – что ж, больше это не Бароново лицо с римским носом и парижским волевым подбородком. Не красавец, но уж какой есть.

– Ну ты и урод, оказывается, – цедит Серый. – Сдохни, бадан.

Палец на пистолетном спуске белеет: сейчас выстрелит. Я срываюсь вперед и вбок, выставляя перед собой руки. Гель расползся под кожей на груди и боках, затвердел в ладонях, закрыл непробиваемой маской лицо и лоб – не до красоты, конечно. Зато теперь у меня есть шанс. Первая пуля обжигает ребра, вторая бьёт в руку. Меня разворачивает, отбрасывает назад. Прыгаю опять. Серый тычет пистолетом, стреляет. Мимо. Сшибаю с ног, валюсь сверху. Кулаки не чувствуют ударов: бронированные. Серия в голову – звук, будто арбузы на асфальт падают. Добавляю ещё. Вскакиваю, ногой отшвыриваю пистолет. Серый лежит тихо, не шевелится. Пёс с ним, авось не сдохнет. Кругом набрызгано красным. Ю?! Бегу к ней, поднимаю, оглядываю, кажется, шепчу что-то идиотское, беспомощное, господи, девочка моя, прости, неужели опоздал, придурок, герой задрипанный...

...Для всех она была Юля, только я звал её настоящим, китайским именем. Мы с ней дружили с третьего класса до конца школы, невзирая на проблемы взросления, на её ухажеров и моё хулиганство, на разницу в статусе между сыном питерской учительницы и дочерью китайского бизнесмена (который был, как говорили, нечист на руку). Перед выпускным я признался Ю в любви. Она попыталась обратить разговор в шутку, потом, когда я не отступился, сказала, блестя ореховыми радужками: нет, Тёма, прости. Я ушёл с праздника, гулял один всю ночь, утром не стал отвечать на её звонки и занес в черный список везде, где можно, а через месяц вдруг неожиданно для себя поступил в Универ, на биофак. Увидев свою фамилию в перечне зачисленных, вытащил из кармана телефон и позвонил Ю – не думая, на автомате, потому что с третьего класса привык делиться с ней всем хорошим, что случалось в жизни. Ю сразу взяла трубку. Она, оказывается, уехала с отцом в Китай.

Потом я жил без неё. Десять лет. Ходил на лекции, писал курсовые, сдавал зачёты, выкладывался в спортзале. Беседовал с людьми в штатском, которые зачем-то пришли в деканат, обещал подумать, думал, соглашался – дурак, дурак. Подписывал бумаги, проходил стажировку, готовился к операции, проваливался в черноту наркоза, оживал с болью во всем теле, учился морфировать 'умный гель', меняться снаружи и внутри, загружать в голову чужое, отвратное сознание. Понимал, что пустил жизнь псу под хвост, но дороги назад нет. Получал задания, работал под прикрытием, исполнял миссии, напивался вдребезги – всё без неё. А неделю назад позвонил в дверь особняка Барона, и мне открыла Ю. Не узнала, конечно, морфированного – тогда в Кузю. Зато я её узнал. И ещё кое-что узнал очень скоро.

Ю была по уши влюблена в Барона. В бандита, в подонка, в промежуточную цель моей миссии.

...Да нет, цела, ни царапинки, дышит тихонько. А кровь? Кровь моя. Под кожей-то броня, но сама кожа – моя, обычная. Смотрю вниз: точно, рубашка дырявая и намокла, и с руки капает. Не сильно уже капает, гель перекрыл сосуды. Ну и ладно. Уходить пора.

Дверь ползет вверх, из-под неё сначала отдельными струйками брызжет, потом сплошным буруном прорывается вода. Туго хлещет в борт катера, эхо удара отдается в ногах. Корпус скрипит, катер вздрагивает и, качнувшись, поднимается над стапелями. Осталось включить экран под днищем, и полетим на невидимых крыльях быстрее любой чайки. Поворачиваю ключ, заранее сжавшись от дурного предчувствия. Так и есть, не заводится. Какого... Ах, ну да, конечно. И здесь сканер, Барон кому попало свою технику не доверял. Придется опять стать Борисом Андреичем, благодетелем сирот, романтиком с большой дороги, чтоб мне пусто было. Откидываюсь в пилотском кресле, покрепче упираюсь ногами в пол и закрываю глаза. В себя-то превратиться легче всего, в других – это посложней, подольше, побольней... Сосредоточиться надо.

Пальцы тянутся за левое ухо, туда, где под волосами скрыта неотличимая от кожи силиконовая заглушка шунта. Утром, в чулане, перед карманным зеркальцем я корячился, силясь попасть в крошечную дырку разъёмом, подключенным к ложементу. Было пять утра, вот-вот должны были встать повар и домработницы, на ложементе доходил, истекая розовыми слюнями, Барон, а я, агент-морфер с десятилетним стажем, не мог найти собственный шунт. В результате нашёл, конечно. Успел даже на пол лечь, прежде чем пошло копирование. Так и валялись: Барон – наверху, на ложементе, я – внизу, на коврике. И оба в слюнях. Очень это болезненная процедура, запись чужой ассоциативной матрицы. Наверное, Барону ещё хуже пришлось, но и я помучился. Зато встал потом – сразу ко всему готовый, с активированным по форме 'М' гелем, с римским носом, французским подбородком и дизайнерской задницей. Ложился Кузей, встал Борисом Андреичем. Благо все популярные формы в нынешнем сезоне, что Баронова 'М', что Кузина 'В', даже простецкая 'Р' обладают схожим ростом. 'М' – 'Медичи', 'В' – 'витрувианец', 'Р' – не помню, что. Метр восемьдесят пять – восемьдесят семь, остальное корректируется обувью. Ну не может 'умный гель' менять скелет, верней, мог бы, но я при этом не выживу. И так несладко приходится. Вот и сейчас. Ох, как больно. Как тошно. Как зудит лицо, как горит кожа, особенно там, где ранило, как крутит нутро, хоть криком кричи, господи, да зачем же я на это согласился, зачем же я сог-ла-сил...

Кончилось. Гляжу на лапы – свои, родные. Трогаю морду, вроде, тоже моя, какая с рождения, ни одного лепилу к ней не допустил. Всякие бицепсы-квадрицепсы пусть меняют, форму 'М' выбрал, куматную, люкс-модель... а морду – ни хрена, сам себя в зеркале не узнаю ещё потом. Ладно. Умник чего-то хочет, заколебал, бадан. Ну чё ему надо? Катер не заводится? Щас заведется, корыто электронное. Лапу – на датчик, ключ на старт. Готово: мотор гудит, экран заработал. Заглядываю в каюту. Юлька лежит на койке, по-прежнему в отрубе. Держись, Юлька, теперь в Финку махнем, там шикалёвские точно не достанут. Паспорта и цани я заранее приготовил, вон, чемоданчик стоит. (Барон опять вышел на первый план, но ничего, так всегда бывает при морфинге. Сейчас загоню его обратно, только выведу катер на большую воду и поставлю на автопилот). Выруливаю из конуры на залив. Тяну рычаг. Ветер свистит, волны под экран ложатся, вообще лянхово, красота! Едем!

– Что ты кричишь, – сонный голос из каюты. Так и подпрыгиваю. Очнулась, маленькая! Втиснувшись в дверь, нависаю над съежившейся на койке Юлькой. А она обнимает меня за шею и целует. Ух как целует.

(...То, о чём мечталось с третьего класса. То, что снилось...)

– Tianxin, – выдыхает Юлька и улыбается. – Ты нас спас. Ты нас вытащил, Боря!

(...Нет, это мне не снилось. Не так).

– Tianxin, – говорит она и повторяет по-русски: – Любимый...

(Женские руки обвивают мою шею, женское тело – форма 'Шэн' прижимается к моему телу – форме 'М'. К телу Барона).

– Куда мы едем? Что случилось?

– Опять ты со своим хень-синь, – говорю, а у самого лыба до ушей. Очнулась, девочка, очнулась! – Давай щас отдыхай. Голова не болит?

– Болит, – морщится. – Лекарство бы...

– Найдётся, – лезу в аптечку над койкой. – Потерпи, солнце.

Нахожу чё-то от головы, даю ей таблетку, держа кончиками пальцев. Юлька, как птенец, открывает ротик, послушно глотает таблетку и потом ещё целует мне лапу. Вот дурочка моя ласковая.

(Я не знаю, что со мной, но я не хочу, чтобы это кончалось).

Катер шпарит на автопилоте, ехать еще часов шесть. Юлька лежит на койке, старается заснуть. Глазами хлопает, улыбается сонно так. А я, понятно, сижу рядом, её ладошки в лапах грею. (Руки Ю – в Бароновых, крепких руках формы 'М'. В моих руках. Шизофрения? Бред? Да вся моя жизнь – шизофрения!) Умник в башке ташвиш наводит. Это он вообще зря. Сейчас главное – вывезти Юльку за кордон, чтоб её не достали шикалёвские. Она, конечно, не при делах совсем, я просто с её папашей бизнес делал. Но Шикалёву это по барабану, он всех закопает, кто со мной рядом был. (Есть и ещё одна причина, из-за которой я увожу Ю за границу. Там ей никто не скажет, что Барон мёртв). Да не мёртвый я, умник. Пока ты живой – и я живой. Юльке про это ничего знать не надо, тут у нас согласие наметилось. Давай-ка вместе решим, что дальше. (Дальше? Кажется, всё может обернуться ещё большим безумием). Не городи бишуру, остынь. Сейчас придумаем чё-нибудь толковое.

Гляди. Когда в Хельсинки причалим, снимем номер в отеле, врача позовём, а то мало ли что с Юлькой, здорово ей досталось. Финского я, правда, не знаю ни фига. (И я не знаю, зато учился в английской школе). Годится. Они там в Европе все на инглише говорят. Цаней везём немало, на полгода хватит, если жить скромно. Реальная проблема только одна: тебе в твою контору ментовскую надо вернуться. (Согласно директиве, я соблюдаю полную скрытность и радиомолчание после отступления с объекта, так что два-три дня в запасе есть). Два-три дня? Как раз хватит времени, чтобы устроить Юльку на новом месте. Потом съездим в Питер, отчитаешься перед ментовским начальством. Попросишь отпуск, типа напряжное задание вышло, надо бы отдохнуть. (Негулянных отпусков у меня месяца на три накопилось, пусть только попробуют не дать. А что миссия провалилась, так за это пусть аналитики отдуваются). И махнём обратно в Хельсинки, к Юльке. (Где я буду иногда выходить на первый план. И проводить время с Ю. Пусть в теле Барона, но – сам. И, быть может, она со временем привыкнет, что её tianxin бывает немного разный...) Ох и бадан же ты. Не скажу, что сильно рад таким перспективам. Но деваться некуда. (Да. Некуда. От себя не сбежишь. Зато можно, оказывается, ревновать к себе самому. Ну и дела).

Только слышь, умник, не надо всё время пятна с царапинами считать, понял? Бери управление, без базара. Но и мне иногда подышать дай. Я не жадный, просто жить хочу. Так оно и выходит: я жить хочу, ты – с Юлькой миловаться. Мы с тобой пацаны нормальные, башка на плечах есть, а что башка одна на двоих, так это ничего. Договоримся.

Ладно, умник?

(Ладно, Барон).

Юлька спит. Мы осторожно гладим её по щеке.