Текст книги "Записки Эльвиры"

Автор книги: Анатолий Алексин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Тащиться в библиотеку мне было лень.

Первое время папа возмущался.

– Где ключ? Скажи, где ключ?! – требовал он.

– Я бросила его в колодец, – вызывающе отвечала мама. – Теперь книги замурованы в шкафу, как Аида и Радамес.

Папа грозился позвать стекольщика, чтобы тот алмазом вырезал стекла и освободил книги из заточения.

– Ты позовешь стекольщика, а я позову милицию, – отвечала мама.

Папа, как всегда, «уставал бороться» и замолкал.

Как только Мария Федоровна и Лена начинали беседовать о литературе, я старалась незаметно ускользнуть домой или делала вид, что занята чем-то на кухне. Если же Мария Федоровна нарочно удерживала меня в комнате, я вдруг вспоминала, что ей давно уже пора принимать лекарство, или менять грелку, или просто отдыхать…

Но долго хитрить было нельзя. Я решила включиться хотя бы в одну из бесед и доказать, что тоже кое-что смыслю в литературе.

Однажды вечером, уже собираясь домой, Лена сказала:

– Завтра у нас читательская конференция: «Труд как главный фактор и его отображение через галерею художественных образов». Придумали же названьице! Да и «галерея художественных образов» длинновата.

– Так обо всех и будешь рассказывать? – удивилась Мария Федоровна. – Тебе и недели не хватит.

– Сказали, опираться на книги последних лет.

– Ну и на что же ты обопрешься?

– Вот на это! Но надо освежить в памяти…

Она подошла к полке и вытащила два тома.

– Еще возьму «Спутников»… Можно?

– Это о труде?

– Как смотреть! По-моему, о труде… О самом тяжелом. О ратном. Красиво звучит? Может быть. Но так на самом деле и есть. Вы согласны?

– Согласна.

– Тогда я возьму. Мне ведь только освежить… Борьку с Женькой уложу спать и почитаю.

– Бери и скрывайся. Пока Сергей не пришел.

К одной из многочисленных полок был прикреплен квадратный листок ватмана, а на нем тушью аккуратно выведено:

 
Не шарь по полкам жадным взглядом,
Здесь не даются книги на дом.
Лишь безнадежный идиот
Знакомым книги раздает.
 

– Студенческое творчество, – сказала Мария Федоровна.

– Это он персонально для меня. – Лена с трудом вытащила еще одну книгу, плотно зажатую соседними томами. – Кто же у вас, кроме меня, полки жадными глазами обшаривает? Может, Эльвира?

– Да нет… Она очень спокойна в этом отношении, – как бы одобряя мое спокойствие, сказала Мария Федоровна.

Но было в ее словах что-то такое, почти неуловимое, от чего уши мои стали, кажется, одного цвета с моими старыми красными клипсами. Хотя проверить это было трудно, поскольку еще накануне я подарила эти клипсы соседскому мальчишке: он любил играть в дикарей.

Лена разглядывала книжную полку, смешно морща нос и задумчиво почесывая свой мальчишеский затылок.

– Что же делать, а? Брешь образовалась. Небольшая, правда, но все-таки… Я ее книжками из второго ряда заткну. Сергей Сергеич ничего не заметит. Ладно?

Мария Федоровна сверкнула своими неестественно белыми зубами.

В тот же день вечером я прибежала к Нелли.

Она встретила меня в пестром халате, который упорно называла «персидским», хотя купила его в магазине готового платья на Петровке. Казалось, Нелли только что пришла с ночного бала, где ей всю голову усыпали серпантином и конфетти. Но на самом деле это были обыкновеннейшие бумажки, на которые она накручивала перед сном свои довольно-таки редкие волосы, чтобы днем они казались погуще и попышней.

– Фу, как от тебя валерьянкой пахнет! И еще какой-то медицинской гадостью. Погрязла в лекарствах? И охота тебе возиться со всякими доходягами!

Мне стало обидно за добрую Марию Федоровну.

– Валерьянкой не может пахнуть, – сказала я. – И лекарствами тоже. У тебя просто галлюцинации.

– Ну уж прости, миленькая! У меня тончайшее обоняние.

Нелли с наслаждением понюхала собственные руки. А потом игриво осведомилась:

– Как, между прочим, твой доцент? Ничего себе?

– Как он «себе» – не знаю, а мне… что-то не очень…

– Дорожки песком посыпает?

– Почему? Ему не больше тридцати трех.

– Тридцати трех? – Нелли присела на диван. – Ну, тогда понимаю. Тут уж не только с валерьянкой – со скипидаром повозишься.

– Ничего ты не понимаешь!..

Нелли было лень спорить и ссориться. Она устало зевнула:

– Так рано приходится вставать, просто каторга! Появились четыре морщины. Сдала я молодость в архив…

Она попала в архивный институт, как говорили, «на обломках папиных связей». Я поспешила успокоить ее:

– Долго сидеть не буду. Дело у меня небольшое… Но странное. Смеяться не будешь?

– Меня, миленькая, Чарли Чаплин рассмешить не сумел. Так что выкладывай.

– Расскажи мне, пожалуйста, вкратце содержание «Спутников». Ты ведь читала?

– Еще бы! А тебе зачем?

– Ну… Очень надо…

– Ага, понимаю. Сестра милосердия хочет подавить доцента своим интеллектом. Так? Пожалуйста, дави на здоровье. Я расскажу тебе. Только в самых общих чертах, а то спать хочется. Самую, так сказать, суть. Квинтэссенцию! Будешь записывать? А то еще забудешь или перепутаешь что-нибудь. Доценты этого не любят.

Она протянула мне крошечный граненый карандашик с оранжевой резинкой на конце и вырвала пару страниц из крошечного изящного блокнотика.

– Ну, я, значит, самую суть. Эта вещь… – Нелли почему-то книги и фильмы всегда называла «вещами», – эта вещь про мужское коварство. Пушкина помнишь: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей…»? Помнишь?

– Кто же не помнит этих стихов?

– Дурочка, это не стихи, это – теория. «Правило безопасности движения» для мужчин и особенно для нас, неопытных женщин. Потому что мужчинам никогда нельзя выказывать своих чувств. Не поймут! Не оценят! А чем меньше мы любим, тем легче мы нравимся!.. Это моя собственная интерпретация. Понимаешь? Ну вот… В этой вещи одна старая дева обожает старого холостяка. Фамилию его я запомнила, оригинальная такая фамилия и со значением: «Супругов». Это, как пишут, авторская находка: фамилия, понимаешь, «Супругов», а жениться не хочет! То есть он бы женился, если бы эта старая дева ему своих чувств не выказывала. Но она их скрыть не сумела! Ну и осталась при пиковом интересе… Очень поучительная история! Ты записала? Тогда я тебе про вторую ситуацию расскажу. Там еще молодая есть санитарка. Да, кажется, санитарка… И тоже, представь себе, мужа своего ждет, с которым по уважительным причинам разлучилась на время. То есть это она думает, что на время… А оказалось, что навсегда! Потому что их брат…

– Чей брат? – не поняла я.

– Ну, мужчины… Они и на расстоянии чувствуют, когда мы томимся. Тут-то они и расцветают в полную силу! И дают нам жизни как полагается… Она, молодая девчонка, скучает и ждет, а он другую нашел. Тоже поучительная история. Вариации на ту же самую тему: «Чем меньше… тем легче…» Ты записала?

…Я не ошиблась: вскоре зашел разговор о книгах, которые Лена аккуратно водворила на прежнее местожительство в книжном шкафу.

Рассуждая о литературе, Лена становилась строгой и даже злой.

Мнения свои она высказывала с ожесточением, словно предполагала, что с ней кто-то не соглашается, и заранее спорила, возмущалась.

У Лены была склонность завораживаться литературными героями. И даже теми, которые по возрасту годились в отцы или деды. Она наповал была влюблена в старого князя Болконского и доктора Дымова из чеховской «Попрыгуньи», о которых я тогда знала лишь понаслышке. А потом познакомилась по кинофильмам. Лена была неравнодушна и к героям книг современных. Но то были лишь временные увлечения, которые возникали и растворялись, поэтому изменами это назвать было несправедливо.

– Вчера в какой уж раз «Спутников» этих перечитывала, а снова влюбилась в Данилова. И в доктора Белова, хотя он старик… Нет, серьезно… Вот если бы знала, что такой, как доктор Белов, действительно в Ленинграде живет, переселилась бы туда и стала ему помогать. Он ведь такой человек!

– А Борьку с Женькой на кого бы оставила? – поинтересовалась Мария Федоровна.

– С собой бы забрала. Им-то не все ли равно, где жить? Лишь бы со мной и мамой.

Я тоже должна была что-то сказать. И я сказала:

– А стоит ли из-за мужчины прописку менять? Ну, сохла эта старая дева по своему Супругову… А что получилось?

– И вовсе она не сохла, – вдруг обозлилась Лена. – Выражения-то какие! Она просто любила его. Лю-би-ла! Я ее понять не могу. Но она ведь любила! А мне их комиссар нравится. И Белов, начальник поезда. Как человек, конечно! Я уже говорила… А тебе Данилов не нравится?

– Данилова я что-то не помню…

Лена так выпучила глаза, будто в комнату вошел слон:

– Данилова забыла? Да это же их комиссар. А где это все происходит, ты помнишь? На войне происходит! На вой-не! В санитарном поезде. Где стонут… где умирают… И эта, как ты говоришь, «старая дева» должна всех спасать! Она самая добрая… И спокойная! Как же ты смеешь? А Данилова вовсе забыла?

Нельзя было объяснить Лене, что это не я забыла Данилова. Да и зачем было объяснять? Ведь виновата во всем была я. Это сейчас мне ясно. А в тот момент я просто ненавидела Лену: зачем позорить меня в глазах Марии Федоровны?

– Что-то ты в одно только руководство влюбляешься, – ехидно сказала я. – То в начальника, то в комиссара.

– А ты все перевираешь по-своему, – выпалила в ответ Лена. – Слушать противно!

Я взглянула на Марию Федоровну, надеясь на ее не по возрасту белозубую улыбку. Но она улыбаться не собиралась. Она печально, с жалостью смотрела на меня:

– Не пойму я, Вира, кому из нас важнее на ноги встать – тебе или мне.

Домой я вернулась злющая, прямо-таки разъяренная. И сразу набросилась на маму:

– Где ключ от книжного шкафа? Немедленно дай мне ключ.

– Эльвирочка, что с тобой? Как ты разговариваешь с мамой? Книги достаются с таким трудом. Зачем же их трепать? Лучшее украшение…

– Чепуха! – заорала я. – Чепуха! Дай ключ, или я ничего не буду есть!..

– Правильно, – вмешался в разговор папа. – Объяви голодовку. И я объявлю. Может быть, сообща чего-нибудь добьемся.

Тетя Анфиса как раз была у нас в гостях. Она степенно поднялась из-за стола.

– Трепать книги – это нет, но читать книги – это да, да и еще раз да!.. Я всегда за абсолютную справедливость…

Ошеломленная мама присела на корточки и полезла рукой за батарею: там, оказывается, хранился заветный ключ…

Самые страшные испытания для меня начинались в два часа дня. В это время Сергей Сергеич приходил домой обедать.

Задолго до двух часов Мария Федоровна прислушивалась к шагам на лестнице, к стуку парадной двери.

– Нет, это не Сережа… Слишком тяжелые шаги.

Действительно, на пороге стоял точильщик.

– И это не Сережа. Слишком медленно поднимается…

И правда, в дверь стучалась молочница, которая почему-то принципиально не признавала звонков.

– А это он! – Мария Федоровна сразу менялась в лице, приглаживала свои понемногу седевшие волосы.

«И чего она его так дожидается? – недоумевала я. – Как маленького». Мне лично приход Сергея Сергеича ничего хорошего не сулил. Прежде всего он пересчитывал пилюли в коробке и порошки в пакетике: не забыла ли Мария Федоровна принять? Как будто я не следила за тем же самым. Потом долго, с недоверием разглядывал бумажку, на которой я записывала температуру. И наконец усаживался за стол.

В пьесах и фильмах научные работники и дома все время разговаривают о своих открытиях, о замыслах и сомнениях. Но Сергей Сергеич почти никогда об этом не говорил. Он больше всего любил размышлять о международных проблемах.

Как ноты на пюпитре, он устанавливал перед собой газету, причем пюпитром ему всегда служила хлебница. Немного почитав, он откидывался на спинку стула и начинал поносить «политику с позиции силы» и методы «холодной войны».

– «Холодная война» – это отвратительно, – говорила Мария Федоровна. – Но ведь и холодный обед – тоже очень вредно. Поешь, а потом уж поговорим.

Но Сергей Сергеич не мог «потом». И суп приходилось подогревать минимум дважды.

Иногда я пыталась включаться в обсуждение международных событий. Но безуспешно… Однажды, откинувшись на спинку стула, Сергей Сергеич спросил:

– Ну а как вам нравятся дела на японских островах?

Я не уловила горькой иронии и бодро ответила:

– Очень нравятся!..

– Что же вам может нравиться? Там вчера было землетрясение.

В другой раз он сказал:

– Хороша эта «Фрут компани», а?

Наученная горьким опытом, я ответила:

– Чего уж хорошего! Просто отвратительно!

– А что она делает, вы знаете?

– Ну, что может делать фруктовая компания? – сказала я, будто невзначай переводя слова «Фрут компани» на русский и демонстрируя таким образом свое знание английского языка. – Что она может делать? Собирать фрукты…

– Собирать фрукты?! – Сергей Сергеич страдальчески взглянул на мать: что мне с ней делать?! – Она не фрукты собирает, а, как у нас изволят писать, душит соседние Латиноамериканские страны. Но на самом-то деле она просто ищет свою выгоду, так сказать, учитывает свой экономический интерес.

Он часто употреблял словечко «изволят»: «Как у нас изволят говорить», «Как у нас изволят утверждать», «Как у нас изволят писать»…

Мне в эти минуты почему-то вспоминались стихи, которые нам в школе поручали заучивать наизусть:

 
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье…
 

Я понимала, что стремленье дум у Сергея Сергеича было высокое. Но и опасное… У папы стремления тоже были высокими. Он не употреблял слово «изволят», а прямо рубил сплеча: «Мало ли что у нас пишут!», «Мало ли что нам хотят внушить!».

– В Сибирь захотел? – оглядываясь по сторонам, спрашивала его мама. – Но я не декабристка – и за тобой не поеду.

На декабристку мама действительно была не похожа.

Стремления дум у папы и Сергея Сергеича были почти одинаковыми. Но папа не казался мне героем, а Сергей Сергеич постепенно начинал им казаться.

– Газет вы, что ли, не читаете? – поинтересовался Сергей Сергеич.

Газет я действительно не читала.

Раньше папа выписывал газеты на дом. Но пока он приходил с работы, мы с мамой успевали пустить их в дело: завернуть туфли, чтобы отнести к сапожнику, или разложить, чтобы уборщица, протирая стекла, не оставила на подоконниках следы своих ног. Папа возмущался, говорил, что так поступали только дикари в эпоху средневековья.

– У дикарей никогда не было газет. И они не могли так поступать, – отвечала мама.

В конце концов папа «устал бороться» и переадресовал газеты к себе на работу. С тех пор я их и в глаза не видела.

После своего провала с «Фрут компани» я помалкивала и больше не вступала в разговор о международных делах. А про себя твердо решила: прочту сразу все газеты за год – тогда мы поговорим!

Так я и сделала. Несколько вечеров просидела в читальном зале и просмотрела все заголовки статей, касавшихся зарубежной жизни.

Там, в читальне, я, между прочим, сделала для себя массу неожиданных открытий.

Сергей Сергеич за обедом часто ругал какую-то особу по имени Ната. Он гневно восклицал:

– Ната – это вредная штучка. И очень опасная!

«Наверно, какая-нибудь отвратительная особа!» – думала я. Но оказалось, что Сергей Сергеич ругал не «Нату», а НАТО и что НАТО – это вовсе не какая-нибудь неприятная особа, а неприятное военное сообщество. Да, просто счастье, что я не вздумала и тут высказать свою точку зрения. Вот бы села в галошу!..

Возвращаясь из читальни, я с грустью обнаружила, что все международные события перемешались в моей памяти. Я путала Исландию с Ирландией, а Швецию со Швейцарией…

– А почему в Европе, в этих самых кабинетах… так часто бывают кризисы? Наверное, уж все кофе в море побросали…

В моем представлении с детства «кризисы перепроизводства» были неразрывно связаны с банками кофе, которые с кораблей выбрасывают прямо в открытое море.

Сергей Сергеич встал, оперся обеими руками о стол, а тело слегка наклонил вперед, точно взошел на кафедру.

– Вы имеете в виду правительственные кризисы, милая. Это совсем другое дело. А кофе в Европе никогда не произрастал. Он типичен для Бразилии… – Сергей Сергеич выждал немного, будто я должна была законспектировать его слова. И потом, как это, наверное, делал на лекциях, повторил: – Да, кофе типичен для Бразилии. А для Европы типичны правительственные кризисы. Впрочем, и в Бразилии они тоже случаются.

Я робко взглянула на Марию Федоровну. Лицо ее было печально, как в день моей ссоры с Леной. И казалось, она, как и тогда, хотела спросить: «Кому из нас важнее встать на ноги, Вира, – тебе или мне?»

Придя домой, я хмуро спросила папу:

– Почему ты не приносишь газеты домой?

– А вам что, не хватает оберточной бумаги? – съехидничал он.

– Я буду их читать! Каждый день.

Мама схватилась за сердце:

– Что делают с ней эти люди на первом этаже? Ушла в себя, ничего не рассказывает… Своей единственной маме ничего не рассказывает. И все время новые ультиматумы!

А папа положил руку мне на плечо и прошептал:

– Ходи туда, Вера… Почаще ходи на первый этаж. Может быть, человеком станешь!

…Лена вбежала в комнату, не снимая своего старенького демисезонного пальто, как видно перелицованного: я разглядела «заштукованные», словно заросшие нитками, петли.

Лена сбросила на плечи пуховый платок, стряхнула с волос пушинки (то ли это был снег, то ли пух от платка) и подняла руку:

– Внимание! Сергей Сергеич и Эльвира! Приглашаю вас на молодежный бал. К нам, в Дом культуры. Форма одежды – самая парадная!

Доцент снял очки, удивленно взглянул на Лену:

– Ты можешь пригласить только одного из нас. С кем же останется мама?

– А мама может на один вечер остаться сама с собой. – Мария Федоровна посмотрела на нас так, будто все мы ей чудовищно надоели. – Хочу немного отдохнуть… Побыть наедине со своими мыслями.

– Наедине с мыслями нельзя! – категорически заявила Лена. – Пусть подежурят ваши горячо любимые десятиклассницы. – Она ревновала Марию Федоровну к ее ученицам. – Они давно уже мечтают нести трудовую вахту у этого дивана. Посмотрим, как справятся!..

Сергей Сергеич отложил газету в сторону, встал и застегнул пиджак на все пуговицы. Затем он прошелся взад и вперед перед зеркалом, определяя, годится, ли он еще для молодежного бала… Оставшись доволен собой, он лихо взбил волосы, которые и без того стояли дыбом, и торжественно вытянулся перед Леной:

– В принципе приглашение принято. В принципе…

Принципам своим он никогда не изменял и от них не отказывался.

– Прекрасно! – воскликнула Лена. – А ты, Эльвира, можешь кого-нибудь пригласить. Если хочешь.

– Я позову Нелли.

Встретиться договорились под большими, похожими на барабан часами на углу площади. Мы пришли вовремя, а Нелли опаздывала.

Было холодно.

– А Гоголь стоит себе на той стороне без шапки, в легкой накидке – и хоть бы что! – сказала Лена.

Но и самой ей было «хоть бы что»: ждала на морозе в демисезонном пальто и даже не ежилась.

– Семеро одного не ждут. Пошли, – предложила я.

– Семеро не ждут, а нас только трое, – возразил Сергей Сергеич. – Да, только трое…

– Подождем, – сказала и Лена.

Они ждали Нелли ради меня, и от этого было еще неприятней.

Наконец Нелли явилась.

– Простите, я на высоких каблуках, а сегодня так скользко, – сказала она каким-то придуманным рыдающим голосом. И вдруг ни с того ни с сего так же придуманно расхохоталась.

Этот смех появлялся у Нелли только в присутствии незнакомых мужчин.

– Я уцеплюсь за вас! Можно? – Она схватила Сергея Сергеича за руку. – А то приземлюсь на своих ходулях. – И продолжала на ту же тему: – Не хотелось туфли под мышкой тащить. Да там, в больнице, наверно, и гардероба нормального нету. Негде было бы переодеться.

– В больнице есть гардероб, – преспокойно сообщила Лена. – А вечер будет в Доме культуры. И там тоже, представьте себе, все нормальное.

Нелли пропустила ее слова мимо ушей.

– Это новая мода? – спросила она у Лены. – Напяливать такое пальтишко в мороз?

– Я хитрая: внизу телогрейка! – без всякого смущения и без обиды ответила Лена. – А другого пальто у меня нет.

– А-а… – протянула Нелли. – Сейчас хорошо было бы закутаться в аристократический мех. Чтобы приятно нежил и щекотал… Кстати, Сергей Сергеич, вы ведь, кажется, специалист по пушнине?

– Верней сказать, по клеточному звероводству, – с нарочитой галантностью ответил Сергей Сергеич.

Нелли заговорила на ту тему, которая, по словам мамы, не должна была исчезать из наших бесед с доцентом. «Ты должна все время показывать ему, что интересуешься пушным делом! – поучала меня мама. – Что это – твое жизненное призвание! Понимаешь? Скажи ему, что еще в детстве очень любила пушистых собачек и даже остригла однажды нашего старого кота Фальстафа». Но я не рассказывала Сергею Сергеичу о нашем коте, потому что знала: никогда и ни за что в жизни не будет он устраивать меня в свой институт. Даже если бы я подарила его маме свои здоровые ноги. Впрочем, такую взятку он, может, и принял бы… Но я, увы, не могла ее предложить! И я помалкивала о моем неожиданно открывшемся «жизненном призвании». А Нелли сразу заговорила о пушнине:

– Ну, откройте мне секрет: где можно узреть хорошую чернобурку?

– Советую вам отправиться в Красноярское зверохозяйство.

– В зверское хозяйство? Какой кошмар! – Нелли отреагировала на собственную шутку собственным придуманным смехом. Остальные даже не ухмыльнулись.

– Там, в этом зверохозяйстве, – будто не услышав ее, продолжал Сергей Сергеич, – вам покажут отличных серебристо-черных лисиц. Великолепнейших!

– Да ну, не хохмите! – капризно вскрикнула Нелли.

– А что? Далеко ехать? Холодов боитесь? Тогда поезжайте в Салтыковское зверохозяйство – это здесь, совсем рядом. Вам покажут ценнейшие породы платиновых и беломордых лисиц.

– Вы все острите, Сергей Сергеич! Я же не на экскурсию собираюсь, я хочу купить чернобурку. Как говорят, приобрести в личное пользование.

– Ах так! – Сергей Сергеич изобразил на своем лице чрезвычайное удивление. – Вы хотите приобрести? А сперва сказали «узреть». Да, именно «узреть»! Купить – это другое дело. Вам тогда надо в меховой магазин обратиться. Да, именно в магазин…

– Я уж столько магазинов исходила! Столько мехов перетрогала… Измытарилась! Рахитики какие-то. Заморыши…

– Рахитики, говорите? Ну, тогда мы персонально для вас откормим одну лису до размеров среднего бегемота. Все в наших руках!

– А чем их кормят? Лисиц… Вы знаете, Сергей Сергеич?

– Знаю. И даже сам для них кормовой рацион составил. Этакую «Книгу о вкусной и здоровой пище» для пушных зверей. Обширнейшее, надо сказать, меню. И молоко, и яйца, и крупа, и свежедробленые кости, и рыбий жир. И даже, представьте себе, дрожжи!

– Интересно! – Лена на ходу, через платок, почесала свой мальчишеский затылок. – А вот вы сказали, «клеточное звероводство». Это что значит, а?

– Это значит, что мы в клетках лисиц держим. В особых клетках – с приподнятым сетчатым полом. Чтобы земли не касались.

– Бедные зверюшки! – надрывно воскликнула Нелли. – Это же не клеточное, а какое-то тюремное звероводство.

– Персонально для вас стараемся, – ответил доцент. – Вы ведь аристократический мех ищете?

– Мечта моей жизни! – воскликнула Нелли.

Мы свернули в довольно-таки темный переулок, в конце которого подмигивал огнями Дом культуры. Нелли при каждом удобном случае восклицала: «Ах, падаю!» И всем телом наваливалась на бедного Сергея Сергеича.

Когда мы мерзли под часами, похожими на барабан, я, поеживаясь, мечтала: скоро мы очутимся в тепле и под сияющей люстрой я буду танцевать с Сергеем Сергеичем, думая о том, что за окнами в это время противно, метельно. Но появилась Нелли и принялась все разрушать. Зачем я пригласила ее? Хотела похвастаться «шикарной» подругой?

Все уже собрались в зале. Юноши объединились в молчаливое братство возле окна. Они переминались с ноги на ногу и исподлобья поглядывали на девушек. А те независимо щебетали в другом конце зала, словно не замечая парней, но отлично зная, что на них смотрят. Нелли бесцеремонно, прищурив глаза, оглядела их и доверительно шепнула мне и Сергею Сергеичу:

– Типичная серость!

Сергей Сергеич промолчал. Я начала злиться: «Нравится она ему, что ли? Меня за пучок травы в пух и прах разнес, а ей все прощает. Где же справедливость на белом свете?»

Появление Лены подействовало на юношей… Особенно оживился один из них. Он даже направился к нам – в обход, вдоль стен. Но потом в смущении застрял где-то на полдороге.

– Еще один ход конем – и будешь здесь! – крикнула Лена.

Юноша подошел, и я увидела на его груди шахматный значок с изображением коня. Но пожалуй, больше ему подошел бы значок метателя диска или борца солидного веса. В моем представлении все шахматисты были хрупкими, бледнолицыми и непременно в роговых очках. А юноша был до того широкоплеч, что куртка его, казалось, вот-вот разлетится по швам. Глаза же при этом смотрели робко и неуверенно. «Это он только при мне такой», – объяснила нам позже Лена.

Он представился:

– Леша!

От смущения он слишком крепко жал нам руки. Нелли вскрикнула:

– Ой, потише! Я ведь не санитарка!

Все промолчали. И Сергей Сергеич ничего не сказал.

Леша пригласил Лену на первый танец. Нелли нервничала: к ней никто ни прямо, ни в обход не устремлялся. И ко мне тоже. Но вдруг меня попросил «подарить ему первый танец» (именно так он выразился!) Сергей Сергеич.

Врач разрешил Марии Федоровне передвигаться по комнате.

– Но главное, – предупредил он, – держать ноги в тепле. Наденьте несколько пар шерстяных чулок. Самых теплых, какие у вас есть.

– А у меня вообще нет шерстяных… – виноватым голосом сказала Мария Федоровна.

– Выход очень простой: надо купить, – сказал доктор. – Но только из хорошей шерсти, чтоб не кололи ногу. Поискать придется.

Тут я вскочила с дивана:

– Ничего не надо искать! Никуда не надо ходить! Чулки вам принесут на дом. И самые лучшие. Вот увидите!

– Разве промтовары теперь можно заказывать на дом? – удивилась Мария Федоровна. – Сколько перемен за время болезни!

– Можно. Еще как можно, – таинственно, вполголоса заверила я Марию Федоровну.

По коридору Римма Васильевна, как обычно, шла боком, словно стены были только что выкрашены и она боялась испачкаться.

Войдя в комнату, она вытащила из-под пальто сверток с традиционной розовой ленточкой. Положив сверток на стол, она стала, как всегда, презрительным взглядом оценивать комнату. Обстановка и правда была очень скромная. Железная кровать, диван, стол и самый заурядный платяной шкаф. А на открытых полках стояли и лежали книги. Они были и на подоконниках и даже взобрались на платяной шкаф.

– Я думала, что доценты… прилично обеспечены, – изрекла Римма Васильевна.

– А вы что, собираетесь стать доцентом? – добродушно поинтересовался Сергей Сергеич.

– Что вы? Кому это надо? – Меховые плечи Риммы Васильевны всколыхнулись чуть ли не до ушей и так же бурно опустились: у меня, мол, есть другая профессия!

Римма Васильевна была удивлена: никто перед ней не заискивал.

Но главное было впереди.

Сергей Сергеич, находясь в миролюбивом настроении, развязал розовую ленточку и развернул кремовый сверток.

– Ну что же, – сказал он, – чулки как чулки. Самые обыкновенные, шерстяные. Да, самые обыкновенные. И очень хорошо. Сколько мы вам должны?

Римма Васильевна побелела.

– Самые обыкновенные? Да вы таких за миллион не достанете. У нас таких не бывает!

– Кажется, я уже слышал что-то подобное… – задумчиво сказал Сергей Сергеич. – Но где именно?

Он стал припоминать, а я затаила дыхание. Но он не вспомнил… И как тогда, в первый день нашего знакомства, спросил:

– У нас, значит, таких не достанешь? А где же вы достали? На том свете?

– Вот именно, на том! – вызывающе ответила Римма Васильевна.

Сергей Сергеич с угрожающим спокойствием вновь завернул чулки в кремовую бумагу.

– А вы, собственно, из какого магазина?

– Я? Из магазина?!

– Разве вы не из отдела доставки? – вмешалась в разговор Мария Федоровна.

– Я?! Из отдела?! – уже истерически выкрикнула Римма Васильевна. – Ни разу в жизни в штатах не состояла. Они не для меня.

– Да, не для вас, – все с тем же предгрозовым спокойствием сказал Сергей Сергеич. – Но главное: вы не для них! А кто же вы такая? Обыкновенная спекулянтка?

Пожалуй, больше всего Римму Васильевну обидело слово «обыкновенная».

– Без нас не проживете! – взвизгнула она.

Я умоляюще взглянула на Марию Федоровну: может быть, она, как всегда, призовет Сергея Сергеича к выдержке. Но добрые глаза Марии Федоровны стали непроницаемыми и, казалось, совершенно недоступными для сострадания.

Римма Васильевна даже забыла свой кремовый сверток.

Я тоже выбежала на лестницу и сунула сверток ей в руки.

От величия Риммы Васильевны и следа не осталось. Лицо ее было в пятнах, хищно поблескивали металлические зубы.

– Куда ты меня привела, девчонка?! К какому-то припадочному неврастенику!

В тот миг я поняла или, верней сказать, ощутила точность выражения «руки чешутся».

– Сама припадочная! Ногтя его не стоишь! Спустить бы тебя с пятого этажа!

Вдруг сзади раздался спокойный голос Сергея Сергеича:

– К сожалению, мы на первом этаже живем. Так что ваш план, Эльвира, просто невыполним. Да, невыполним… Но если она вздумает явиться к вам на пятый этаж, обязательно осуществите свой замысел. Да, непременно осуществите!

Значит, он стоял в дверях и все слышал? Слышал, как я его защищала…

Мама обожала получать подарки. То была ее болезнь, ее страсть. В связи с этим у нас в доме отмечались все семейные даты – и даже такие, каких не отмечают, наверно, ни в одной другой семье. Каждый год, например, мама праздновала не только годовщину свадьбы, но и день своей первой встречи с папой. Это семейное торжество было, так сказать, «резервным». Дата его произвольно передвигалась мамой. «День первой встречи» отмечался то летом, то зимой, то осенью – в зависимости от того, когда приезжал в Москву какой-нибудь родственник, щедрый на подарки.

Что же касается московских родственников и знакомых, то мама точно знала, от кого что следует ждать. Было известно, например, что папины родственники нарочно дарят такие вещи, которые уже есть у мамы, и, таким образом, их подарки имеют лишь «символическое» значение, но не имеют практического применения.

– Вот увидишь, твоя младшая сестричка нарочно принесет мне сегодня «Серебристый ландыш», – предсказывала мама, – потому что она знает, что у меня уже есть три флакона этого самого «Ландыша». Целый букет!

Папа пытался защитить свою «младшую сестричку», у которой, между прочим, было уже три взрослых сына:

– Она не могла залезть к тебе в гардероб. И не могла знать, сколько у тебя там флаконов!

– Она все может! И все знает! – убежденно заявляла мама.

Другие папины родственники, опять же «нарочно», дарили такие вещи, которые, по словам мамы, носил почти весь город.

– Я не могу ходить по улице с этой сумкой: она есть у каждой второй женщины. И пойми наконец: дело не в подарках, а в отношении! Даря всякую дрянь, они этим как бы подчеркивают, что лучшего я не стою.