Текст книги "Под навесами рынка Чайковского. Выбранные места из переписки со временем и пространством"

Автор книги: Анатолий Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Анатолий Гаврилов
Под навесами рынка Чайковского. Выбранные места из переписки со временем и пространством

Составитель Артемий Леонтьев

Иллюстрации Гаврилы Лубнина

© А. Гаврилов, 2021

© Е. Попов, предисловие, 2021

© Г. Лубнин, иллюстрации, 2021

© ИД «Городец», 2021

Предисловие

Анатолий Николаевич Гаврилов родился в 1946 году на берегу Азовского моря в древнем городе Мариуполе. Который в 1948 стал советским городом Ждановым, а теперь называется Марiуполем и находится за границей, в Украине. Сам Гаврилов в 1978-м со скрипом закончил Литературный институт им. Горького, где учился у прозорливого Н. Б. Томашевского, вовремя разглядевшего уникальный талант донецкого хлопца. Учился вместе с врачом и ныне знаменитым прозаиком Эдуардом Русаковым. С 1985 года проживает во Владимире. В 2006 году вышел на пенсию, но продолжал служить на почте разносчиком телеграмм. Хорошая работа для писателя, однако неумолимый прогресс выдавил его за пределы этой профессии – сейчас Интернет кругом, мобильники, телеграммы никому не нужны. Гаврилов теперь безработный пенсионер и «широко известный в узких кругах» писатель, гуру. Извините за вольное употребление этого известного санскритского термина, обозначающего духовного учителя, но у Гаврилова действительно есть много последователей и почитателей, хотя он тихо живет в своем Владимире на нищенскую пенсию и практически не участвует в тусовочной «литературной жизни», престижные премии и другие куски с барского стола ему, увы, не достаются. Я один из этих почитателей и его друг.

Составной частью мифа о Гаврилове является твердая уверенность многих уважающих его литераторов, что он не пишет годами. А ведь на счету у Гаврилова кроме семи книг прозы по крайней мере две пьесы, книги его переведены в разных странах, и он действительно «широко известен», а литературные круги – они всегда «узкие».

Интернет лишил его профессии, но он же дал Гаврилову второе дыхание. Вот уже много лет, практически ежедневно, он публикует в Фейсбуке[1]1
  Организация признана в РФ экстремисткой и запрещена.


[Закрыть] странные, призрачные миниатюры, которые, на мой взгляд, рано или поздно составят огромную умную книгу. И то, что вы сейчас читаете – лишь малая часть ее, выловленная из фейсбучного хаоса молодым, но уже весьма зрелым и тоже настоящим писателем Артемием Леонтьевым.

Ибо мало, коротко и как бы нехотя пишущий Гаврилов стал одним из самых ярких выразителей нашего времени, оказавшись глубже, серьезнее многих шустрых своих современников. И реализовав тем самым лозунг, выдвинутый еще в 1957 году во время первой советской «перестройки», именовавшейся «оттепелью», юным тогда поэтом Евгением Евтушенко:

 
Я делаю себе карьеру
тем, что не делаю ее!
 

Ведь художественная литература – не «проблемы», не «идеи», а слова, и кажущаяся простота прозы Гаврилова обеспечена тем, что ему изначально было дано уникальное умение поместить любое, иногда первое попавшееся слово в то место текста, где этому слову и надлежит быть, отчего и возникает этот почти стереоскопический эффект узнавания. Читайте, учитесь…

Евгений Попов

Москва, 21 апреля 2021 года

Искусство, человек, государство. Государство, искусство, человек. Человек, государство, искусство. В человеке всё должно быть прекрасно и готово к войне.

Нужно учить русскую народную речь. В связи с чем нахожусь под навесами рынка имени Чайковского. Были Артур, Герман, Павел, другие. Чайковский никогда не бывал во Владимире, но памятник ему стоит. Он дружил с Танеевым. Памятник Танееву стоит у филармонии. Но мы отвлеклись. Итак, мы под навесами рынка Чайковского. Ночь, кто-то играет в нарды, кто-то – в домино. Кто-то пьет пиво, кто-то водку. Всё нормально. Спокойной ночи.

Театр еще существует. Нужно ходить в театр. Даже если это бессмысленно.

Страна большая. Проблем хватает. Их всегда было много. Впрочем, всё под контролем. Есть развитие. Есть инакомыслящие. Есть СИЗО, тюрьмы, прочее. А вы кто такие с вашими претензиями?

Нас ожидает Ренессанс. Готического стиля. И страсти по Матфею. И уличные беспорядки. И прочее. Никто не звонит, не приходит. Что ж. Ничего не поделаешь. Но вот кто-то звонит. Но связь кончилась. Кончилась связь. Деньги кончились. Что ж. Связь еще восстановится. Мы еще встретимся. Зрелища есть, но нужно сходить за хлебом и прочим. Оттепель, туман, темно. Нужно было раньше выйти. Никто не трогает тебя. Ничто не трогает.

В аудиторию входит доцент. Долго и пристально смотрит на студентов, подходит к окну и смотрит в окно. Потом с трудом и не без отвращения произносит слово «экзистенциализм», после чего уже более легко говорит о соцреализме. Он был парторгом Литинститута.

Ехали ночным поездом. У меня украли чемодан. Разместились в общежитии. Работали от зари до зари. В глазах темнело. Наступила осень. Сады облетали. Яблоки мы повезли продавать в Омск. Там была уже зима. На заработанные деньги я купил костюм и женился.

Хочется сделать что-нибудь из металла, что-то полезное и красивое, и я сделал из желтой жести заколку для волос, и она была похожа на золотую, и я подарил ее N и сказал, что она золотая, и она сначала поверила, а потом обиделась, но мы продолжали встречаться, а потом поженились. В процессе дальнейшей жизни я продолжал и продолжаю выдавать жесть за золото, и что-то изменить уже вряд ли возможно.

Приехали гости. Они были в джинсах и в темных очках. Они скептически всё осмотрели и что-то сказали, а потом мы сели за стол, которого не было.

Оттепель, пасмурно, скользко. Она жарит рыбу, он лежит на диване. Он дал объявление о реставрации старинной мебели. Пока никого, ничего. Нужно уметь ждать. Сегодня – ничего, а завтра – чего. Ничего, что он ничего не смыслит в этом деле. Главное – желание. Умение придет по ходу дела. Будут еще и рококо, и барокко, и ампир, и прочее.

Его нужно взять. Не так всё просто. То он в оркестре играет на барабане. То беседует с Президентом о развитии общества. То на сцене изображает Гамлета. То сидит в тюрьме. Ничего не пойму. Пожалуй, пойду в отставку.

Сейчас работаю над партитурой «Птицы весной». Я – учитель композиции. Это когда соединяешь звуки в музыку. Я против уловок, ухищрений и холодного мастерства. Музыка не должна услаждать и потворствовать. Я требую от учеников бескомпромиссности. Они боятся меня. Они считают меня сумасшедшим. Они надо мной смеются.

– Чем занимаешься?

– Работаю на ударных. Барабаны. Пока что дома. Возможны приглашения в престижные группы. Бью днем и ночью.

– Как соседи?

– Обыватели всегда недовольны, им бы спать, жрать и прочее.

1987 год, дом отдыха театральных деятелей «Братцево», осень, вечер, двое сидят за столом, водка, селедка, говорят про театр, литературу, музыку. Центр окружности не принадлежит окружности. Окружность не принадлежит центру. Усилить ум. Жернова работают, а муки нет. Впрочем, ничего нового.

Работаю в музыкальной школе, преподаю флейту. Жена работает кем-то в каком-то департаменте, иногда является домой ночью, то смеется, то плачет, никак не может уснуть, просит поиграть ей на флейте, и я играю, и она засыпает. Жена храпит. Это мешает мне сосредоточиться на вопросах хрен знает каких, но это очень важно для всех.

Оттепель, туман. Мне всё равно. Играю на бирже. То быки, то медведи. Кто знает, тот понимает. А кто не знает – тому и не нужно. Ни слов, ни музыки. Только ставки. Отбросив всё остальное. Тут либо ты, либо тебя.

– Что вы можете сказать о восьмой симфонии…

– Я ненавижу музыку…

– А, скажем, это… как его… поэзия… философия… театр… кино…

– Оставьте меня в покое.

– А вы, собственно, кто?

– Никто.

– Вы еще живы?

– А вам-то какое дело? Я пока еще жив и предлагаю вам выпить со мной водки.

– Спасибо. На службе не пью.

– Выпьем, и я отвечу на все ваши вопросы.

– Даже не знаю.

– Тогда – оревуар.

Авторский вечер в большом зале консерватории имени Чайковского. Музыка друга юности, композитора N. Его жизнь ушла на борьбу за квартиру, на борьбу с тривиальностью, прочим. Его музыка всегда вызывала во мне отвращение. Я никогда не говорил ему об этом. После его музыки в большом зале консерватории имени Чайковского я сказал, что был потрясен, и обнял его. А потом было застолье в его новой квартире, и я провозглашал тосты в честь моего друга, а потом все разошлись, а мы прогулялись по зимней ночной Москве, а потом вернулись домой.

По дороге домой из библиотеки спросил у незнакомой девушки, как ей Хорхе Луис Борхес, она ответила: «Усраться и не жить».

Моя мать говорила, что я рожден для тюрьмы. Жизнь проходит в ожидании предсказания. Пьешь, боишься других, особенно себя.

О Швейк! А потом были шейк, буги-вуги и прочее. И жизнь продолжается, кто-то помог мне дойти домой и хотел войти ко мне, но мне никто не нужен, гудбай, мне не нужны ваши откровения, спокойной ночи.

Не берись за работу круто, входи в нее исподволь. Работай ровно – работа приступами, сгоряча портит и работу, и твой характер. Не работай до полной усталости. Посиди, полежи – и снова за работу. Не хвались своими удачами. В случае неудачи не горячись, посиди, полежи и еще круче возьмись за работу.

– Как прозвучала твоя музыка?

– Какая?

– Там что-то для флейты… фортепиано… что-то про море, песок, слезы… что-то на стихи какого-то японского поэта… этот, как его…

– Исикава Такубоку.

– Я там был!

– Где?

– Ну, это… как его…

– Понятно. Наверное, выпить хочешь?

– За кого ты меня принимаешь?

– Ну, ладно, выпьем за музыку, которая уже никому не нужна.

Они сидели, выпивали, о чем-то говорили. Один находил в прошлом рай, другой – ад.

Мнимая тишина. Мнимые цветы. Мнимые антибиотики. Мнимое мироздание. Мнимая жизнь. Главное – упорство в достижении мнимой цели. Ни слов, ни музыки. Сжата рожь, не поют соловьи. Море мерзнет, не море, а mori. Дни проходят торжественным маршем и падают за сараем.

Они молча прогуливаются, делая вид, что прогуливаются. Но есть признаки беспокойства. Это беспокоит прогуливающихся. Они делают вид, что их нет.

– Ты давно в этом городе?

– Давно.

– Как тебе город?

– Город как город.

– Тебя здесь били?

– Неоднократно.

Нужно что-то делать… нужно преодолеть… нужно сосредоточиться… нужно собраться… нужно преодолеть страх перед тьмой и выйти в уборную… она у забора… ну, давай… дальше уже невозможно.

Хочется жить так, чтобы исправить ошибки, в связи с чем купил ватрушку и съел ее.

– Чем занимаешься?

– Работаю на ударных. Когда-то работал в группе «Эндэнделиз крайс», потом группа распалась, а я до сих пор вечерами работаю на ударных.

– Где?

– Дома.

– Как соседи?

– Они в восторге.

Сейчас работаю над рассказом, который, думаю, не останется незамеченным, а начинается он так: «Светало».

Ночь, кухня, двое за столом. Давно не виделись. Один трезвенник, другой алкоголик. Спиртного нет и не будет. Трезвенник о чем-то говорит, но алкоголик его не слышит. Трезвенник идет в туалет, алкоголик уходит в поисках спиртного. Больше они никогда не виделись.

Зима, простужен, на улицу не выпускают. У меня много книг. Я много читаю, в основном русские народные сказки. Рядом в лесу живет одинокий волк. Иногда он приходит ко мне поесть и погреться, мы играем с ним в шахматы, а потом он снова уходит в лес.

Сочинение. Тема – нравственность. Изложение темы. Нравственность – это то, что… Многоточие, запятая, тире, точка, тире, спасите наши души, далее многоточие.

Архитектор сказал, что мой дом будет в стиле модерн. Я заплатил ему за проект. Появились прораб и строители. Я выплатил им аванс. А потом они все куда-то исчезли.

Оттепель. С рюкзаком за плечами. Месит снежное месиво. Движется в сторону рынка. Что-то купит на рынке. С кем-то поддаст. О чем-то поговорит. Не успел оглянуться – уже темно. Пожалуй, домой пора.

Музыка, сочинения, жизнь и позор, скромная жизнь, скромные аплодисменты.

У парадного уже стояли, духовой оркестр исполнял прелюдии Баха, прелюдии кончились, директор поздравил всех с первым сентября и сказал, что осенью всегда хочется чего-то необыкновенного, процитировал Пушкина, расстрелял оркестр и уединился, некоторое время он ничего не делал, а потом лег спать.

Чего-то хотелось: не то Конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать.

Салтыков-Щедрин

Ни людей, ни зверей, ни птиц, ни насекомых, только запах первого снега, дождя и пропан-бутана. Ожидается снег, ожидается приход человека, которого не хочется видеть.

Снег выпал ночью и лежит до сих пор. Ветер, скользко. Падений бояться не нужно. Всякие падения уже произошли… Куда-нибудь дойдем, впрочем, известно куда.

На патриотизм стали напирать. Видимо, проворовались.

Салтыков-Щедрин

Погода сегодня что и вчера. Видел у помойки борьбу кота с голубями за что-то съедобное, и он уже победил, но тут налетели вороны, и кот убежал. Купил в магазине продукты питания. Прогулялся вдоль гаражей и забора бывшей воинской части. Вернулся домой и лег спать.

Президент не понимает, что происходит. В чем, собственно, дело? Чего они хотят? Ночь, мысли о Государстве и о том, куда бежать. Позже выяснилось, что президент был пьян. Пил он не всегда, только в ответственных случаях, когда нужно было принимать значимое для Страны решение.

Купил продукты питания. Далеко никуда не ходил. Вернулся домой и лег на диван. И тут возникают проблемы с воспоминаниями. И тут ничего не поделаешь. Так и маешься. А потом все же уснешь. И наступит новый день, и все повторится.

Гитара из фанеры звучит иначе, чем из палисандра. Сервант куплен в условиях товарного дефицита. Не у каждого такой сервант. Он на ножках. Он может уйти. Не уходи, я тебя умоляю!

– Рад тебя видеть.

– Взаимно.

– Что будешь?

– Что есть, то и буду.

– А я бросил пить.

– Один я пить не буду.

– Тогда – что?

– Тогда почитаю тебе свои стихи.

– Тогда я, пожалуй, выпью и пойду домой.

Сегодня пятница. Пасмурно, дождя и ветра нет. Пока еще не выходил. Вчера купил фундук и какую-то древнюю рыбу. Орехи нужно лущить, а на древнюю рыбу страшно смотреть. Вспоминается разное. То Евгений Попов, то Эдуард Русаков, то кто-то еще. Пасмурно, дождя и ветра нет. Нужно вынести фундук и древнюю рыбу на прокорм птицам и прочим.

Сейчас не скользко, так как плюс градусов, наверняка еще будет минус, и тогда будет скользко, и тогда возможны падения, в связи с чем уже сейчас нужно учиться правильно падать. Евгений Попов считает, что падать никогда не поздно.

Вот я и стал отцом. Теперь нужна нянька. Перед сном я рассказываю ребенку про ужасы. Он боится и плачет. Тогда я говорю про юриспруденцию, он все равно плачет и боится.

– Ты откуда?

– Из Молдавии я.

– И куда?

– Во Владимир.

– Насовсем?

– Насовсем.

– Почему?

– Не хочу говорить об этом. А ты куда и откуда?

– Во Владимир я, из Мариуполя.

– Насовсем?

– Насовсем.

– Почему?

– Не хочу говорить об этом.

– Да вот и Владимир, пора выходить.

– Да вот и Владимир, пора выходить.

– Нужно выпить.

– Непременно.

Не всегда покупаешь то, что нужно. Впредь нужно записывать. В данный момент чихаю, так как выпил. Но мы еще встретимся. Главное – не упасть. Ну, не впервой. Рядом – диван.

Первое марта.

У нас солнечно, минус один, ветра нет, из птиц только голуби, местами скользко, информация бесплатная.

– Как прозвучала твоя музыка?

– Как-то прозвучала.

– Отклики есть?

– Есть.

– Какие?

– Какие-то.

– Тебе все равно?

– Мне уже все равно.

Ему кажется, что его уже нет. И ему хорошо. Но не так все просто. Он еще не достиг высшей точки чего-то. Еще, говорят, нужно немного помаяться, а как там уже будет, кто его знает.

Нужно разобраться с самим собой. Этому свитеру уже сто лет. Сервант значительно моложе. Нахожусь сейчас дома. Информация не для всех. Мало ли чего. Впрочем, нужно все же выйти. Но прежде нужно разобраться с самим собой. Никогда не разберешься, пожалуй. Лучше скушай горохового супа и ложись на диван, а дальше посмотрим. Все происходит между тобой и тобой самим. Так кто-то сказал, я за него не отвечаю. Я простой человек. Тем не менее не всегда понимаю, что мне нужно. Пожалуй, нужно выйти на лыжах. Снега нет, но это не столь важно. Люди смеются, и пусть смеются.

Минус пять, поехал в Суздаль по поводу работы, там сказали, что уже взяли, поехал в Юрьев, там уже тоже взяли, поехал в Боголюбово, там женщина вдруг замахала руками и сказала, что мне лучше быстро уйти, так как ее муж только что вернулся из тюрьмы.

Погода сегодня – лужи замерзли. С яблони упало очередное яблоко. Пасмурно, холодно, ветер. Ни с кем не встречался. Никому не угрожал, и никто не угрожал. Никто ничего не предлагал, равно как и я. Прогулялся в сторону СИЗО и церкви, и вернулся домой, и лег спать, а что еще делать. Прости, отец. Тебя уже нет. Я помню все свои прегрешения. Надеюсь на понимание и прощение.

Утро холодное, земля холодная, небо холодное, никого, ничего, но вдруг что-то появляется и хладнокровно расстреливает хладнокровных.

Погода что и вчера, нет смысла выходить, тем более, что уже выходил, а если есть возможность не выходить, то и не выходи, особенно при сильном ветре, когда легко упасть.

Няня уволена за прогулы и пьянство.

– Куда-то ходишь?

– Хожу в магазин.

– И всё?

– И всё.

– А все остальное, не магазином ведь жив человек?

– Согласен.

– И что?

– Есть время куда-то ходить, есть время, когда уже никуда ходить не хочется, а магазин – это необходимость.

– А, скажем, выпить?

– Ну, это еще остается.

– С кем-то выпить, поговорить.

– Это уже прошедшее время.

Облачность. Ночью сквозь облачность временами – Луна. Прогноз обещает ночные заморозки. Читаю П. Елохина «Глиняный свисток» и А. Леонтьева «Москва, Адонай!». Хожу в магазин за продуктами питания. На яблоне осталось одно яблоко.

Двенадцатое апреля, пятница.

Плюс два, снег, купил вымя.

– Давно не бывал в Мариуполе?

– Давно, там никого не осталось.

Четырнадцатое апреля.

Плюс три, пасмурно, ветер холодный, купил хлеб и квас, до пенсии еще шесть дней, нужно держаться.

Список тех, кого он предал. Страшно. Потом он ухмыльнулся и подумал о тех, кого еще можно предать.

Дождя уже нет, но ветер продолжается. Деревья, собственно, уже спят. Не всё купил в магазине. Альцгеймер.

Нужно есть то, что есть. Все полезно, что в рот полезло. Впрочем, ветер, листья, и во дворе никого нет. Сумерки погоды и вообще. Но мы еще встретимся, оревуар.

Все уже выпито, съедено, рассказано, выблеватино. И что теперь? Впрочем, жизнь продолжается. Жизнь прекрасна.

Солнце яркое, но ветер холодный. Солнце может когда-то погаснуть. Мимо окна пробегает чей-то кабан. Суслики живут в норах. Жизнь дятла проходит на дереве. Не все еще убрано с полей. Не все еще украдено. Снотворность азалептина усиливается алкоголем. Подул ветер, посыпались листья. В сарае хрюкает свинья. Виноград созрел, но он никому не нужен, по степи мчится перекати-поле и возносится к небу, капитан смотрит в бинокль и ничего не видит, надвигается шторм, не все спасутся, по улице бродят киники, перипатетики и бандиты, ночь, улица, фонарь, аптека, и пьяницы с глазами кроликов «ин вино веритас» кричат. Перевести на английский. В сарае хрюкает свинья. A pig grunts in the barn. Выпил самогонки и лег спать.

Свинья – это звучит гордо.

Нахожусь в Лос-Анджелесе по случаю вручения премии за исполнение песни… забыл, но это неважно, премия Грэмми, а также Президент поздравил меня с Днем дипломатии.

Вернулся домой. Прогулялся по темным улицам, вернулся домой. Дома обычно. Не знаешь, что делать дальше. Раньше знал, а теперь не знаешь. Бутылка пустая. Ветер дует в нее, выдувая нечто свое. Корни деревьев переплетаются и хотят что-то сказать. Не так все просто. Не говоря уж про небо. Про спиртное – банально. И все же.

Двадцать шестое апреля.

Николай Мамонтов из третьего подъезда уезжает на дачу и будет там до холодов.

Пошел на речку. Там кто-то утонул. Кто-то его вытащил и стал откачивать. Он ожил и спросил – зачем?

Никуда сейчас не могу пойти, так как курьер должен в течение дня доставить мне то, что я заказал, собственно, и пойти особенно некуда, да и, собственно, дождь.

Дождь кончился, можно выйти, прогулка в районе тюрьмы, тюремные чувства.

Вчера было двадцать пятое апреля, а сегодня уже двадцать шестое. Будучи в Мариуполе, я заметил, что там тяжело дышать, но люди живут, дышат и даже смеются.

Давно нигде не бывал и не нужно. Горы, леса, моря – эка невидаль. Здесь живи. Не выходи – там Космос. Там известно что. Покушай горохового супа и на диван ложись. Осталось немного.

Человек в полицейской униформе курит, беседует с кем-то по смартфону. Он вчера заходил. Он ищет кого-то. Я ответил, что не знаю. Возможно, он ищет меня. Грехов у меня много. Ну, не будем об этом. Давно нигде не бывал и не нужно. Вот скоро приедет Евгений Попов. Он не курит, не пьет. Дальше не знаю.

Позвонил какой-то человек. Он сказал, что я, как ветеран, могу иметь послабления в смысле оплаты за телефон. Приятно, но несколько беспокоит. Хотел поехать купаться на Нерль, но передумал, так как сосед сказал, что пока что там много утопленников. Потемнело. Возможна гроза, а посему лучше сидеть дома и ни о чем не думать.

Он где-то учился. Он служил в РВСН, где хотел застрелиться, но передумал и дослужился до сержанта. Потом он где-то работал. Потом он где-то заочно учился. Потом он женился. И стал выпивать. Он и сейчас выпивает. Лежал он в разных больницах. Когда-то у него были дача, велосипед, машины «Запорожец» и «Нива», а также мотоцикл «Ява». Сейчас ничего этого нет и не нужно. Сейчас он смотрит в окно на яблоню. На яблоне осталось два яблока и много желтых листьев.

Ин вино веритас.

Аминь.

– Чем занимаешься?

– Ничем.

– Совсем ничем?

– Совсем ничем.

– А ведь когда-то занимался.

– Занимался.

– Ты ведь когда-то занимался химией.

– Занимался.

– Ты был в ряду выдающихся химиков двадцатого века.

– Юношеские фантазии.

– Но ведь…

– Юношеские фантазии.

– Что теперь?

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Совсем ничего.

Утро, физзарядка, прогулка по двору. Завтрак – икра, овощи, фрукты, кофе, виски. Виртуальное общение с друзьями. Прогулка по двору. Виртуальное общение с друзьями. Обед – суп брокколи, шашлык, овощи, фрукты, виски. Послеобеденный сон. Прогулка по двору. На вопрос начальника ответил, что всё в норме. Виртуальное общение с друзьями. Ужин легкий, бокал кьянти. Прогулка по двору. Еще бокал кьянти. Легкая музыка, сон. Все-таки жизнь прекрасна.

Долго блевал. Страшно болит голова. За всё приходится платить. Дело не в том, чтобы пить и падать, дело в том, чтобы пить и мыслить.

Двадцать четвертое мая.

Я трезво мыслю.

Ж. плохо учится. Угрожает сжечь квартиру. Он лепит из пластилина одноклассников и вешает их. Вечерами я никуда не хожу, играю на синтезаторе.

Сегодня уже не так ветрено и скользко, как вчера, ходил в магазин, купил азово-черноморские бычки, обжаренные в томатном соусе, знак качества, только свежий улов, масса нетто 240 грамм, изготовлено в Темрюке, а также спички, изготовленные в Череповце.

Плюс двадцать. Преждевременная жара. Выпил квасу. Зазеленели кусты, деревья, появились мухи, шмели, бабочки. Некоторые из деревьев были здесь еще до моего рождения. Кошки во дворе. Дети. Машины, прочее.

Пришла весна, цвели дрова и пели лошади. Медведь из Африки приехал на коньках. Колхозный бык наяривал в баян. Чечетку бил парализованный кабан.

Дорога к морю через сосновую рощу. Вода чистая, но еще холодная. Но есть чача. Согрелся. Оказался в милиции. Ничего особенного. Уже дома.

Сегодня встретился с Дмитрием Кантовым, о стихах которого Евгений Попов сказал, что в них есть духовность, и пригласил его выпить, а потом уехал на машине. Можно сколько угодно говорить на разные темы, но вынести после себя мусор все-таки нужно. И вот, качаяся от чачи, идешь ты в сауну «Эдем» и не доходишь, ползешь домой и на диван ложися, и обступают призраки постыдной жизни.

Можно прогуляться туда, где пруд и утки голодные, а также церковь, СИЗО, военкомат, а дальше – Владимирский централ и ветер северный, а дальше – Суздаль и прочее.

Будучи составителем расписания поездов, я всегда старался, чтобы они приходили в нужное место, но не всегда, к сожалению, получалось.

Половина шестого, я дважды поступал куда-то, совести нет, готовлю доклад о совести, а также на другие темы в рамках ОБСЕ.

Сегодня ходил за хлебом, а также наблюдал полнолуние.

И вот ты идешь, и переходишь дорогу, и дальше идешь по аллее, потом налево, мимо школы, и еще раз налево, а дальше прямо, и вот ты уже на месте, тут и сауна, и хамам, и джакузи, а потом ты возвращаешься домой тем же маршрутом и ни о чем не думаешь.

Сегодня были вопросы по телефону, спрашивали про губернатора, президента, главу правительства, есть ли в нашем городе акции протеста, готов ли я участвовать в акциях протеста, я ответил, что ничего не знаю.

Помочь ближнему дойти домой, где ему не очень-то рады.

Работал на разных работах, работа то есть, то ее нет: тут главное – не терять в деньгах, а также чувство ритма.

Полвека назад, в такие же дни, я не знал, что мне делать, а потом женился.

Ночью смотрел на Луну. Потом появилось Солнце. Потом лег спать. Потом проснулся и куда-то пошел. Потом вернулся домой и лег спать.

Спал всегда и везде, где было возможно.

Ночь уже, и Евгений Попов заявляет, что никогда не бывал во Владимире, хотя есть свидетель – Эдуард Русаков.

Сегодня ходил на глухарей и вальдшнепов, но из-за тумана ничего не видно. Позвонил другу в четыре часа утра, почему-то он ответил холодно.

– Вмажем и спать ляжем.

– Ну, это, как его, а как же это как его, ну… это… как его… человек…

– Ложись и отдыхай.

Он вмазал и ушел.

В связи с внезапной жарой позволил себе купить квасу и мороженого. Квас оказался крепким. Выпил квасу, закусил мороженым, выкурил сигарету. Хотел что-то вспомнить. Но лучше не вспоминать. Не рискнул выйти на улицу. В такую жару даже птиц не слышно. Жаль, что квас кончился. Квас не водка – много не выпьешь.

Был я когда-то весьма известным литератором и на свои гонорары смог купить машину «Запорожец». Машина ржавеет и никому не нужна. Мое творчество никому не нужно. Но я продолжаю.

Ничего не меняется в наших пространствах. Шторы те же, что и вчера. Телевизор, сервант, холодильник. По праздникам – фейерверки. Иногда происходят какие-то демонстрации. Но лучше туда не ходить.

Видел Елену, она была в монастыре десять лет, сейчас работает кассиром в магазине «Перекресток».

Берешь виноград и давишь. И купажируешь. И фильтруешь, и держишь то в тепле, то в холоде. И нужно его залить в дубовые бочки и ждать не менее трех лет, и тогда получится настоящее вино, не уступающее, допустим, португальскому и прочим винам высшего качества. Дубовых бочек нет, технологии нет, вино выпивается и в одиночестве, и с другими.

Встретился с N, он сказал, что уже не занимается ни литературой, ни кино, что все это уже утратило свой смысл, на мое предложение выпить он ответил, что и в этом уже нет никакого смысла.

Пишу картины. Являюсь приверженцем реализма. Сегодня тепло, и я вышел на пленэр, и расположился, и стал рисовать березу и дятла на березе, но тут появились дети, и они стали надо мной смеяться и опрокинули меня и мольберт, и некоторое время я лежал, а потом продолжил свою работу.

Кирико сближается с сюрреалистами, а потом уходит в академизм. Соседка в розовом пеньюаре летит над черными глыбами вскопанного огорода в уборную.

Купил куриные потроха, сейчас приготовлю, дальше не знаю. Евгений Попов интересуется, где я их достал. Я признался, что достал по блату.

Вечером пришел сосед с предложением стрелять власть имущих, оружие есть, я помог ему дойти до своей квартиры.

Хожу на лыжах, катаюсь на велосипеде, читаю о взрывчатых веществах, слушаю музыку, ночью боюсь спать без света.

Помочь ближнему не упасть и при этом избежать искушения пошарить по его карманам.

Человек находится в стадии эволюции, в результате которой он станет более разумным, но это процесс довольно длительный, а пока что лучше, пожалуй, выпить водки и лечь спать.

Тяжеловато долго сидеть за мольбертом, пожалуй, лягу.

Подул ветер, осыпались последние листья, перья и оперенья, главное – упорство не упасть и достойно доползти до дивана.

Мои картины котируются.

Родился и жил в бараке железнодорожной станции. После гибели отца меня определили в интернат. Я не пил, не курил, занимался спортом. Потом – мореходное училище. Визу закрыли по какой-то причине. Потом – тюрьма по какой-то причине. Старый, больной, смотрю на поезда и о чем-то думаю.

Подождите. Сейчас откроется. Не открывается. Открылось. Закрылось. Открылось. И теперь ты видишь социальную сеть во всей ее красе.