Текст книги "Витязи в шкурах"

Автор книги: Анатолий Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Анатолий Дроздов
Витязи в шкурах

Часть первая
Полон

"Того же лета здумаша Олговы внуци на Половци, занеже бяху не ходили томь лете со всею князьею, но сами поидоша, о собе рекуще:

– Мы есмы ци не князи же? Поидем такыже собе хвалы добудем!"

(Лаврентьевская летопись)

«Светающи же субботе, начаша выступати полци половецкии, аки борове. Изумеша князи рускии – кому их которому поехати, бо бысть их бещисленое множество».

(Ипатьевская летопись)

Пролог

Ковуи побежали все вдруг…

К полудню третьего дня изнемогли все – даже кони. Кони даже раньше людей: многие под стягом Игоря бились пешими, раз за разом встречая степняков частоколом копий. На князя оглядывались. В этих взглядах – не только отроков (перед походом они громче всех обещали добыть себе чести, а князю славы), но и старых кметей Игорь видел смертную тоску. И орал в ответ:

– Стоять! Сучье вымя! Блядьи дети! Уды конские! Стоять! Колом! Сам всех порву! На лоскуты!…

В горле саднило от пыли и ора, но он не смолкал. Пока вои в строю – удержать можно криком. Бранью – самой черной, какая есть. Запнешься, пожалеешь – побегут! Толпой: безумной и беззащитной. Колоть и рубить убегающих – радость! Кураж! Сами два дня тому так кололи и рубили. Только бы выстоять!..

Степняки волнами откатывались от железных игл гигантских ежей русских полков, оставляя на вытоптанном ковыле трупы людей и коней. Отскочив, засыпали русских стрелами. Тяжелые, как долота, наконечники бронебойных стрел, выпущенных из огромных составных луков, раскалывали сухое дерево червленых щитов. После двух трех попаданий дерево выпадало кусками, а то и вовсе осыпалось, оставляя руках воев только железные круглые умбоны – в сече еще можно отбиться, но против стрел… Оставшиеся без щитов гибли почти сразу же – степняки высматривали их и, не опасаясь (у окруженных стрелы кончились давно), били прицельно. Четырехгранные наконечники рвали кольчужную броню, раздвигали пластины куяков, хищно стремясь в горячее тело – к крови, к сердцу, к душе…

Ощетинившееся копьями войско медленно двигалось топким берегом соленого озера – полки прижали к нему вчера поутру. Шло к недалекой речке. Там вода для пересохших глоток и пылающих жаждой тел… Там лесок, где можно устроить завалы и за ними, не спешно, утихомирить бешенные орды Кончака. Степняков на долгую осаду не хватит. Можно договориться. А можно и уйти… Передохнув, в сумраке, неразберихе – тем, у кого кони посвежее… Всем не удастся, но на все воля Божья. Здесь, в открытой степи, пропадут все…

Ковуи побежали… Но не так, как бегут обуянные смертной тоской вои, – по одному и кучками вываливаясь из плотной массы полка, в панике нахлестывая коней и скача куда глаза глядят. Снялись разом всей ордой и стремительно понеслись в сторону. Ольстин скомандовал… Подтирка черниговская! Хайло косоглазое!..

Игорь мгновенно понял замысел старого воеводы. Ударить в дальний край половцев – там их поменее, и прогрызть, продавить дорогу в вольную степь. Ковуи будут биться насмерть – своих, степняков, перешедших на службу к Руси, половцы в плен не брали. Полягут почти все, но головка полка с Ольстином пробьется. Зато в оставленный ковуями разрыв хлынет орда, и тогда – все…

– Блядьны дети!

Игорь сорвал с головы шлем (золоченый, далеко видать, хорошая приманка), сунул его гридню и дал шпоры коню. Он скакал напереймы беглецам, отчаянно крича. Левая рука висела плетью. Вчера поутру гридни сплоховали: стрела проскользнула между их щитами и смачно чмокнула князя в руку. Узкий каленый (броню бить!) наконечник пришелся как раз в клепаное кольцо железной рубахи и, разорвав его, по черенок вошел в мясо. Игорь зло вырвал стрелу и криком осадил рванувших было на помощь гридней – пустяк. И только затем ощутил, что рука онемела. Наконечник задел какую-то важную жилу.

Он почти настиг ковуев и скакал совсем близко, грозя здоровой рукой и ругаясь во весь голос. Его заметили. От темной массы отделился всадник и пролетел почти рядом – назад к полкам. Всадник стыдливо отворачивал морду, но Игорь узнал: Михалко Гюргевич. Вспомню тебе, сотник! Остальные только хлестнули коней, и бешено скачущая масса с диким воем врезалась ряды половцев. Затрещали, ломаясь, копья, зазвенели, сталкиваясь, мечи; пыль, взбиваемая тысячами копыт, медленно окутала схватку.

Выругавшись, Игорь остановил коня. Бой кипел ближе, чем в полете стрелы, он видел, как из пыльного облака выскакивали потерявшие всадников обезумевшие лошади, некоторые волочили за собой сбитых с седла воев. Головы, потерявшие шлемы, подскакивали на кочках, на мгновение открывая взору князя черные от крови и пыли мертвые лица. Рука Игоря потянулась к сабле, но замерла на полпути. Ввязавшись, он может и пробьется вместе с Ольстином, но не будет ему в том ни чести, ни славы. Только срам. Вся Русь будет пальцем тыкать: завел полки в Поле, а сам сбежал. По гроб не отмоешься.

Он поскакал назад, погоняя храпевшего от изнеможения коня. Надо повернуть полк сына, сам не догадается – уноша, второй поход в Поле. Закрыть оставленную ковуями брешь! Успеть, пока половцы не опомнились! Может и обойдется…

В полете стрелы от своих конь князя вдруг встал и зашатался. Игорь едва успел соскочить. Только на земле все понял: в боку жеребца торчала, войдя по самое оперение, стрела. Конь сел на задние ноги, затем повалился на бок, смертно всхрапнув напоследок. Игорь лапнул рукоять сабли, но не успел: словно из-под земли выскочили визжащие всадники, передний лошадиным крупом сбил его с ног, а когда он, тяжело ворочаясь на пыльной траве (грузен ты князь, тяжел!) поднялся, было поздно саблей махать. Длинные, остро отточенные наконечники копий покачивались у шеи. Шелохнешься – и грянешься оземь с распоротым до позвонка горлом.

Из-за спин державших его на копье всадников выехал молодой, скуластый. По железному шлему и блестящей броне было видно – не из простых. Наклонился.

– Тца-тца-тца! Конязь!

Всадник сделал знак, и один из копейщиков, соскочив с коня, в одно мгновение снял с Игоря пояс с саблей, наклонившись, вытащил из голенища князя засапожник – остро отточенный широкий нож рукопашного боя. Сунув оружие себе за пояс, потянулся было содрать броню. Но главный прикрикнул.

"Похвалится хочет, – понял Игорь, – чтоб издалека видели – князя взял".

Броня на нем была богатая: из плоских полированных колец, по краям коротких рукавов и вороту – кольца медные, золоченые. Сверху – накладной доспех из продолговатых золоченых пластинок. Далеко видать. Шлем скинул, а про доспех забыл. Заметили и переняли. Игорь закусил губу. Лопух! На других орал, а сам?

Главный над степняками коротко скомандовал, и тот, что хотел ободрать с князя бронь, подвел ему своего коня. Игорь сам вставил ногу в стремя (степняк кинулся было поддержать, но князь на него цыкнул), взялся здоровой рукой за луку седла, вскочил. Маленькая степная лошадка прянула под тяжестью грузного тела, но устояла.

– Айда, конязь! Айда!

Половец в блестящей броне махнул рукой, приглашая. Но Игорь даже не шевельнул своего коня. Половец нахмурился.

"Рубануть бы тебя сейчас саблей – с оттяжкой! – думал Игорь, наблюдая, как каменеет от гнева смуглое лицо. – Чтоб до пупка! Хоть бы засапожник оставили. Но можно и кулаком по зубам. Не княжье дело, но по такому случаю…"

Он не боялся – знал: не убьют. Пленный князь – дорогая добыча. Мертвый не нужен. Краем глаза увидел, как двое степняков сняли с седел арканы. Плохо. Сейчас захлестнут и потащат за собой, как быка к мяснику.

– Как звать тебя, хан? – спросил, медленно подбирая кипчакские слова.

– Чилбук, – приосанился главный. – Орда Тарголы.

Поправлять Игоря степняк не стал, хотя явно было видно, что не хан. Самое большее из ханской свиты, один из бесчисленных младших сыновей главы захудалой орды. Байстрюк узкоглазый! До сих пор не может придти в себя от счастья – такой полон!

– Я князь Игорь, – сказал Игорь по кипчакски, – это мое войско. Я хочу видеть, как оно сражается. Разрешаешь, хан?

Степняк в блестящей броне важно кивнул и подъехал ближе. Его воины мгновенно окружили Игоря, оставив свободным путь к битве. Бежать бесполезно. На длину копья не дадут отскочить. И тогда уж точно на арканах… Смотри, княже, раз просил!

Степняки уже опомнились после бегства ковуев и ударили войску в бок – на его полк и полк Владимира. Райгула, воевода сына, старый, опытный тысяцкий (другого к сыну не поставил бы!), успел повернуть крайние ряды, но степняков оказалось слишком много. Продравшись сквозь копья передовых воев, они смяли ряды полка и, поймав кураж, жестоко рубили и пеших и конных. По всему было видно – долго сыну не устоять.

Игорь скрипнул зубами: смотри, княже, смотри! Твоя вина. Еще когда вышли в Поле, и солнце среди бела дня закрыла черная тень, можно было повернуть. Испуганное плохим предзнаменованием войско возроптало, а ты успокаивал, понукал, ссылаясь на волю Божью. Какая воля?! Жаль было начатого дела. С Рождества ездили в гости друг к другу, сговариваясь. Пили мед, орали песни, во хмелю грозя затоптать в пыльный ковыль вежи половецкие. И все свои: младший брат Всеволод, сыновец (племянник, сын брата) Святослав, сыны Владимир и Олег. В прошлый год пригласили чужого, Владимира переяславльского, так было лихо. Владимир потребовал для себя передового места в строю, не посмотрел, что много младше Игоря. Первым в степном набеге добыча больше: не станешь проверять потом их заседельные мешки – чего нахватали в вежах. Дружина возроптала, и ты отказал. Владимир сразу отложился, и пусть бы шел к себе в Переславль, так на обратном пути пожег и пограбил твои веси. "Ты, князь, мне добычи у половцев не дал, так я у тебя сам возьму!" Дружина осатанела и, возвращаясь с победой из Поля, сходу взяла на щит переяславльский город Глебов. Секли своих, русских, злее половцев, все пограбили, пожгли, уцелевших увели в полон и продали в греки, разлучив, несмотря на все мольбы полоненных, детей с родителями, жен с мужьями. Сколько было стона и плача… Не отмолить тебе этот грех!

Воротиться можно было и позже, когда высланная вперед разведка донесла, что степняки ездят при оружии и в броне – ждут! Или прознали про русские полки или сами идти на Русь готовились. Срам показалось возвращаться восвояси. Ночью, когда Поле спит, тихо прошли двадцать верст до первых веж. Малая орда, как увидела червленые щиты, перегородившие Поле, так и биться не стала. Выпустили по стреле и помчались наутек. Ковуи, полки Святослава и Владимира бросились вдогон, высекая и выкалывая отставших – тех, у кого кони поплоше, а потом стали грабить вежи. Они с Всеволодом только посмеивались, глядя, как отроки тащат драгоценные поволоки, аксамиты, золото и красных девок половецких. Отроку это надо испытать хоть раз – схватить трепещущую половчанку, перебросить через седло, а затем у костра, разгоряченным недавней битвой и пролитой кровью, приступить к ней, все уже осознавшей и покорной…

Отроки князя не забыли, поднесли с поклоном крашеный червленью конский хвост на оббитой серебром палке – поганую половецкую хоругвь. Тогда и надо было уходить. С богатой добычей, полоном – в ночь. Но сначала долго ждали ускакавших вдогон орде самых горячих, затем Святослав и Владимир стали жаловаться, что кони дружинников устали от погони… Не кони устали, а всадникам захотелось насладиться победой – медом, половчанками, хмельной похвальбой у костра. Он уступил. А утром, чуть свет, увидел обложившие полки от всех сторон орды – леса копий. Кончак собрал Поле в набег. В прошлом году его сильно притрепал Святослав киевский – чтоб не повадно было ходить на Русь, и в этом году, по ранней весне, добавил еще – еле ушли поганые, распутица помогла. Кончак обиды не забыл… Они же, того не ведая, пришли прямо в пасть старому волку…

Шум битвы вдруг перекрыл рев полковых труб, и Игорь увидел, как двинулись на половцев, окруживших полк сына, всадники Всеволода. Из их рядов вылетел рой стрел (последние!), и тут же, свистя и гигикая, ринулись курские кмети. В первых рядах блестел золоченый шлем – князь сам вел полк на выручку сыновцу. Игорь с замиранием сердца смотрел, как золоченый шлем влетел в черные ряды степняков. В тесноте копья сразу оказались ненужными, и сверкающая на солнце полоска княжеской сабли заскользила вверх-вниз. Даже отсюда было видно, как после каждого взмаха Всеволода разлетаются щепки – деревянные аварские шлемы половцев не выдерживали удара княжеской сабли.

Половцы вокруг Игоря зашевелились, зацокали языками – оценили отвагу. Игорь глотал слезы. Другого такого брата на Руси нет! Другие ноют, клянчат у старших уделы побогаче, а когда не дашь, таят злобу, вступают в сговор с недругами. Он же, когда сел на стол умершего старшего брата Олега в Новогороде Северском, дал Всеволоду Курск; а богатый Путивль пожалел. Сына наделил. В Курске всех богатств – только оружие кметей. Город – на самом краю Поля, больше набеги отбивают, чем поля пашут. А Всеволод даже не попрекнул его, наоборот, обрадовался, как мальчик. Водить в поход знаменитых курских воев!

Игорь вспомнил смуглое, худое лицо брата – он пошел в бабушку– гречанку, его белозубую, простодушную улыбку. Курские кмети за ним хоть в пекло, смерды и холопы боготворят. Такого нельзя не любить. Четыре года назад, когда Ростиславичи разбили их на Днепре (ходили сажать на киевский стол двоюродного брата Святослава, да получили по зубам!), боялся он, что отберут победители у них с Всеволодом уделы. Собьют с княжеских столов, выкинут в Поле, и будешь, как несчастный дед Олег, полжизни отвоевывать свои земли. Пронесло: сел-таки Святослав в Киеве, не захотели Ростиславичи больше крови лить. А Всеволод в те трудные дни более других утешал его: "Не горюй, брате! Проживем. Я с тобой всегда поделюсь, ты – со мной. Один кусок хлеба будет, так я сам укушу и тебе дам…"

Отчаянный удар Всеволода ненадолго отбросил половцев. Тут же с воем и улюлюканьем на смешавшиеся полки брата и сына ринулась свежая орда. Игорь видел, как мелькает в русских рядах золоченый шлем Всеволода, князь, размахивая саблей, пытается организовать круговую оборону, но Игорь понимал – все. Против свежей орды, а их у Кончака еще не одна в запасе, изнемогшим русским не выстоять. Из пыльного облака стали выскакивать группки всадников, скача во все стороны – побежали… За беглецами гнались, и многие в страхе бросались в соленое озеро, в тщетной надежде его переплыть. Преследователи даже не стреляли в плывущих; помахивая саблями и насмешливо крича, стояли на берегу и смотрели, как одна за другой исчезают в мутных водах головы людей и коней. Оставшиеся степняки плотно обступили русские полки со всех сторон, Игорь теперь видел только развевающиеся стяги. Но вот они один за другим стали склоняться и исчезать. Закачался и пал последний. Его, Игоря…

Князь повернул коня и поехал, куда показывали. Слезы душили его. Степняки, хоть и редко случалось, били русских в открытой степи. И князья в плен к ним попадали. Но, чтобы все войско, со всеми князьями завести в полон, – это только ты. Вся Русь, греки, ляхи, чахи, немци, хинова и Поле незнаемое будут знать. В летописи впишут твое счастье, князь. Заслужил…

Затуманившийся взгляд Игоря скользнул по ближнему холму и его цепкий глаз охотника сразу выхватил на нем знакомые силуэты. Два волка, замерев, настороженно следили за догорающей битвой.

"Сбежались уже на поживу!" – подумал князь, но на то, чтобы выругаться, у него не оставалось сил…

Глава первая

1.

Стремительная тень порскнула поперек тропы. Мумит в одно мгновение выхватил пистолет и присел – чтобы очередь врага прошла над головой. Но почти тут же расслабленно выдохнул и сунул тяжелый «стечкин» в кургузую кобуру. Волк!

Зверь с шумом вломился в густые кусты, окаймлявшие поляну, проскочил их и широкими прыжками понесся вверх по склону. Мумит проследил за ним взглядом и на вершине отрога заметил второго волка. Тот спокойно стоял, наблюдая за происходящим внизу; его силуэт четко вырисовывался на фоне ясного синего неба. Зверь, напугавший человека, подбежал к нему и прилег, высунув язык.

Мумит спокойно двинулся по тропе. Волк, перебежавший дорогу, – хорошая примета. А два зверя, спокойно развалившиеся в виду человека, – вдвойне. Если по зарослям шныряет спецназ, волки так себя не ведут. Но Мумит не позволил себе расслабиться – неслышно ступая по влажной земле, прошел привычным маршрутом, настороженным глазом ловя присмотренные маячки. Все было как прежде. Ни сломанной веточки, ни порванной паутины и всюду – серебряная от утренней росы высокая трава. Лучше вспаханной земли – след виден издалека.

Закончив обход, Мумит подошел к сплошным зарослям на склоне и, настороженно оглянувшись, скользнул в кусты. Скрытый от постороннего взгляда навесом ветвей он поднялся высоко вверх и юркнул в узкую расщелину. В то же мгновение в грудь ему уперся ствол автомата.

– Алла акбар! – тихо выдохнул Мумит, и ствол отодвинулся. Мумит одобрительно кивнул: Юсеф, отступив на шаг, не опустил автомат – за спиной вошедшего мог скрываться чужой. Мумита могли привести силой, воткнув ствол пистолета меж лопаток.

Мумит скользнул в пещеру и повел взглядом – из-за бокового выступа торчал длинный ствол станкового пулемета, Ахмад страховал. Если внезапно напавшему спецназу удастся убить Юсефа и прорваться к входу, здесь, на ровном пятачке, полягут все. Ни один бронежилет не выдержит удара тяжелой пули. А у пулеметчика останется время, чтобы отступить вглубь и сделать это нападение бессмысленным. Алла акбар!

По узкому проходу Мумит миновал второй пост и спустился на дно большой полутемной пещеры. Осмотрелся. Все на местах. В дальнем углу под стеной виднелся большой сверток – девчонка спала, завернувшись с головой в одеяло, неподалеку, примостившись прямо на каменном полу, похрапывали сменившиеся после ночного дежурства Азад и Алу. Пусть. Никто не помешает думать.

Он присел на корточки и еще раз обвел взглядом пространство пещеры. В который раз похвалил себя за выбор. По возвращению из-за границы он завел такую привычку – заранее разведывать места, где можно укрыться и переждать вдали от чужого взгляда. Потайных мест у него было много. Часть их со временем обнаружил спецназ, часть он позже забраковал сам. Люди в близких к ним селах стали ненадежны, могли продать. Но немало оставалось…

О пещере он услыхал случайно. Юсеф рассказал. Поначалу не заинтересовался. Пещеры – плохое место для схрона, их хорошо знают местные жители и полоумные туристы, которые до сих пор любят, обвешавшись веревками, ползать внутри горы. К тому же эта пещера была далеко от родных мест.

И все-таки слова Юсефа запали в память – красиво рассказывал. Когда ты постоянно прячешься в горах, разговоры на привалах и ночевках – и развлечение, и средство скрасить тяготы кочевой жизни. Из слов Юсефа в памяти отложилось "проклятая", спустя несколько дней он потихоньку отвел подчиненного в сторонку и расспросил. В этот раз понравилось. Местные жители этой пещеры боятся панически (там дьявол живет!). Не ходят к ней сами и праздных туристов не пускают – чтобы дьявола не тревожили, не навлекали беду.

При первой же возможности Мумит побывал здесь. Пещера и впрямь производила мрачное впечатление: один большой объем с почти ровным полом, полумрак и нависающие над самой головой неровные своды. Вход – низкий, к нему надо еще подняться по узкой расщелине по каменной осыпи. В таком месте обороняться можно сутками. Артиллерию на склоне не поставишь, а стрельба издалека – курам на смех, многометровые каменные стены снарядов не боятся. Другого входа пещера не имела. В стене справа светилась узкая щель – подросток протиснется, но взрослый мужчина и в снаряжении… К тому же еще подберись – щель в отвесной стене, вниз сотня метров, да и сверху немногим меньше. Мумит нашел еще ход – в дальней стене напротив входа. Полез. Он все и всегда проверял сам, иначе давно бы уже отнесли его, накрытого белой буркой, на родовое кладбище.

Лаз оказался узким, вскоре ему пришлось согнуться, а потом и встать на четвереньки. Он полз, подсвечивая себе подвешенным на груди армейским фонариком, а ход все не кончался, и густая, осязаемая кожей темнота была вокруг. Ему стало страшно, затем панический ужас охватил всего его. Ему казалось, что с каждым новым шагом вперед с него словно сдирают кожу. Он чувствовал это почти наяву и ничего не мог поделать с этим ощущением. Поэтому сначала остановился, а потом, пятясь, торопливо вернулся. Куда бы ни вел этот лаз, врагов в пещеру он не приведет: если он не прошел, то и другим не удастся. Зато Мумит понял, почему местные боялись этой пещеры: тоже ползали…

Когда представилась возможность, он отнес в пещеру консервы и боеприпасы, тщательно спрятав их под камнями. У него в каждом схроне был такой запас. Денег на устройство тайников он не жалел. Тех, кто жалел, давно унесли под белыми бурками… Когда тебя гоняют по горам, это очень важно – затаиться где-либо на два-три дня, не показывая носа. Чтобы врагу надоело тебя искать, и он ушел. Если все-таки обнаружат, надо иметь возможность вести бой до темноты – ночью и наблюдатели плохо видят, и снайпера бессильны. Ночью уйти легко…

Мумит достал из рюкзака банку мясных консервов, вскрыл ее армейским ножом. Бросил на крохотную походную плитку таблетку сухого спирта, поджег и водрузил банку над синим язычком пламени. Огонь тихо шипел и скоро по пещере поплыл вкусный запах мясного бульона. Совсем по-домашнему…

* * *

Когда-то его звали Карим…

Свадьба была в разгаре, когда его разыскал приехавший из родного села брат. Увидев его перекошенное лицо, Карим бросил инструмент и побежал прямо сквозь танцующих гостей.

…Пока ехали, руины успели разобрать. Деревянные стропила еще дымились, а над тем, что недавно было жилищем, стоял запах мясного бульона – ракета угодила в дом, когда Роза готовила ужин. Сама Роза и дети лежали во дворе, прикрытые вытащенными из под руин пыльными покрывалами.

Позже ему говорили, что это несчастный случай – ракета отделилась от самолета непроизвольно. Другие утверждали, что пилот просто промахнулся – целился в другой дом, где и в самом деле прятались моджахеды. Кариму было все равно. Он сам, в нарушение обычаев, обмыл худенькие тела Айши и Заки, уступив родственникам только Розу. Родственники не теряли времени, и он успел, как того требовал обычай, до темноты отнести всех на кладбище. Карим не плакал. Едва взглянув на изувеченные тела детей, он ощутил, как внутри его словно что-то хрустнуло. И чувств не стало. Совсем. Он все видел и слышал, мог все делать и понимать, только теперь происходящее не имело для него никакой окраски. Он стал как машина, которой все равно куда ехать и как ехать – лишь бы хватало бензина. И была воля водителя. А воля была…

Назавтра он сказал брату:

– Дай мне денег! Мои сгорели в доме.

– У меня мало денег и много детей, – нахмурился брат. – Я тебя прошу: не делай этого! Виновного найдут и накажут – большие люди обещали. Этим ты детей не вернешь.

– Я не буду искать виновного, – пообещал Карим. – А дети твои не будут голодать. Клянусь!..

Он ушел от брата в тот же день – и пропал. Больше месяца его никто не видел. А потом он появился в горах, в расположении самого известного в республике полевого командира по кличке Абдулла.

В тот день было пасмурно, авиация не летала, и все моджахеды во главе с командиром сидели на поляне – обедали. Перед Абдуллой на траве лежал огромный арбуз, он большим ножом отрезал толстые ломти и ел, сплевывая семечки перед собой. Время от времени он с силой плевал на сидевшего в двух шагах пленного русского офицера. Одна рука офицера была перевязана: на грязном бинте расплылось большое красное пятно. Всякий раз, когда косточки попадали в раненого, он вздрагивал, и моджахеды хохотали, оскаливая здоровые белые зубы.

– Чего хочешь? – спросил Абдулла, когда Карима поставили перед ним.

– Убивать кафиров.

– Поздно пришел! Ты не участвовал ни в первой войне с русскими, ни во второй. Играл на свадьбах.

– Мне надо было кормить детей.

– А сейчас уже не надо! – сплюнул косточки Абдулла. – Если такие как ты не сидели по домам, мы бы остановили русских еще у Терека. Но вы сидели. В результате у тебя больше нет семьи, а мы бегаем по горам. Уходи! Мне не нужны музыканты. Мы не ходим в бой под оркестр.

Моджахеды захохотали.

– Я инженер, – тихо сказал Карим. – А на свадьбах играл, потому что другой работы не было.

– Инженеры мне тоже не нужны, – пожал плечами Абдулла. – Землянки в лесу мы выроем сами. Мне нужны люди, которые умеют стрелять из автомата и гранатомета, делать мины и ставить их на дорогах, наконец, резать кафиров ножом. Ты умеешь?

Абдулла смотрел на Карима снизу вверх. Нож торчал в половинке арбуза. Карим вдруг схватил его, прыгнул в сторону и, прежде чем его успели остановить, с размаху воткнул нож в горло русского. Повернул.

Русский как-то странно хрюкнул и повалился вперед. Карим, отступив, выдернул нож. Алая струя ударила из горла офицера, пачкая высокую зеленую траву. Русский засучил ногами и затих.

В тоже мгновение Кариму завернули руки назад, выхватили нож, и он увидел перед собой разъяренное лицо Абдуллы.

– Дурак! – орал Абдулла, размахивая перед его глазами окровавленным ножом. – Если бы ты не был сыном улема, я перерезал тебе глотку прямо сейчас! Этот русский офицер был нужен. Я выменял бы за него троих наших!

– Я не знал, – спокойно ответил Карим. – Я приведу тебе другого.

– Когда приведешь, тогда и поговорим, – сердито сказал Абдулла, делая знак моджахедам отпустить гостя. – До этого лучше не попадайся мне на глаза…

* * *

Операция в селении завершилась. Возле обшарпанного армейского «уазика» нетерпеливо переминались с ноги на ногу двое офицеров в бронежилетах и камуфляже.

– Где его носит! – сердито сказал тот, что выглядел помоложе. – Ночевать что ли здесь? Стемнеет скоро!

– Дай человеку насладиться боевой обстановкой, нюхнуть пороху! – хмыкнул другой, с загоревшим до черноты, усталым лицом. – Вчера только из Моздока прилетел. Пусть наберется впечатлений!

– Какой порох! – зло возразил первый. – Ни одного боевика! Все дома обшмонали, всех хозяев на уши поставили. Никого. Они еще вчера ушли – знали об операции. Опять кто-то продал! А тут еще этот генеральский сынок…

Он хотел еще что-то сказать, но сразу умолк, заметив неподалеку гражданского. Тот явно прислушивался.

– Че надо?! – крикнул молодой офицер, сдвигая автомат на грудь. – Ты кто?

– В город довезете? – робко спросил незнакомец, делая шаг к машине. – Очень нужно. Я заплачу.

– С каких это пор военные "чехов" возят? – возмутился молодой. – Катись отсюда!

– Не положено в военной машине штатских возить, – миролюбиво сказал загорелый офицер, смягчая грубость товарища. – Запрещено.

– С вами безопаснее, – не отстал штатский. – Не хотите денег, у меня водка есть. И закуска.

Оба офицера внимательно посмотрели на незнакомца. Среднего роста, худощавый и чисто выбритый, он не походил на местного. Светлая рубашка с галстуком вообще смотрелись дико в селе, где только что прошла зачистка.

– Ты кто? – хмуро спросил молодой офицер.

– Музыкант. На свадьбе играл. Сейчас домой спешу.

– А где инструменты?

– Их завтра отвезут. Тяжелые…

– Документы есть?

– Вот! – протянул штатский паспорт. – Меня уже проверили, но посмотрите и вы.

– Все равно не положено, – с вздохом сказал старший, возвращая документ. – Приказ.

– Военные с оружием боятся одного штатского? – улыбнулся незнакомец.

– Да я тебя сейчас! – заворчал молодой офицер, возясь с автоматом…

– Что тут такое?..

Все, не сговариваясь, оглянулись. К "уазику", улыбаясь, шел круглолицый, румяный лейтенант в новеньком камуфляже.

– Просит довезти до города, – устало сказал загорелый. – Водку предлагает.

– Так в чем вопрос? – засмеялся румяный. – Поехали!..

Едва "уазик" миновал блокпост, румяный, сидевший на переднем сиденье, перегнулся назад.

– Где водка?

Штатский без лишних слов достал из сумки бутылку.

– Случайно не отравлена?

Штатский молча скрутил пробку и отхлебнул из бутылки. Сунул ее румяному, достал еще одну. Отхлебнул из нее.

– Ты, смотрю, Аллаха не слишком чтишь! – засмеялся румяный и повернулся к загорелому. – Приговорим их в машине или притормозим?

– Здесь рядом родник чистый, и место хорошее – поле вокруг, никакой "зеленки"! – засуетился штатский. – У меня стаканы есть, и закуска хорошая – со свадьбы везу.

– Уговорил! – засмеялся румяный…

"Уазик" свернул с шоссе и, проехав сотню метров, остановился у родника, струившегося у небольшого холма. Штатский услужливо разложил на капоте машины закуску, сбегал к роднику и вернулся со свежевымытыми стаканами – на стенках поблескивали в лучах солнца прозрачные капельки. Офицеры выпили, с удовольствием закусили. Мясо со специями и зеленью таяло во рту.

– Люди женятся, е…ся… – вздохнул молодой офицер. – А нам… Сплошная тушенка с макаронами.

– Будешь? – протянул загорелый стакан сидевшему в сторонке штатскому.

– Нет-нет, – замахал тот руками. – Я уже выпил. Вам и так мало.

– Как знаешь, – пожал плечами загорелый.

Когда "уазик" снова выбрался на шоссе, атмосфера в машине стала куда теплее. Офицеры громко разговаривали, перебивая друг друга. Но скоро один за другим стали замолкать. Когда последний откинулся головой на спинку сиденья, штатский достал из кобуры загорелого пистолет, ткнул стволом в тонкую шею водителя.

– Вон там свернешь! И едь спокойно…

Смеркалось, когда они притормозили у подножия заросшей лесом горы. Штатский приказал солдату-водителю вытащить из машины офицеров: молодого и загорелого. Бронежилеты и всю амуницию с обоих он предварительно снял. Щупленький, лопоухий, весь в веснушках солдатик беспрекословно повиновался, укладывая обоих офицеров лицом в траву. Штатский приказал и ему лечь рядом. Солдатик послушался, но вдруг, все поняв, заскулил жалобно, по-собачьи. Поэтому получил пулю в затылок первым…

* * *

– Как тебе удалось? – спросил Абдулла, когда Карим швырнул ему под ноги окровавленного, разом растерявшего весь свой румянец русского.

– Клофелин, – коротко ответил Карим.

– Подлил в водку?

– В водку и еду было нельзя – могли заставить попробовать. И заставили. Побрызгал на стенки стаканов, после того как помыл.

– Как догадался?

– Слышал от людей. Русские проститутки так травят клиентов, перед тем, как обобрать.

Моджахеды захохотали.

– У тебя было три офицера, – недовольно сказал Абдулла. – А привел одного.

– Я был должен одного.

– Мой был капитан. А твой – лейтенант.

– Он сын генерала. За него тебе дадут пятерых моджахедов. Может, и больше.

– А руку ему зачем прострелил? – вздохнул Абдулла.