Текст книги "Месть колдуна"

Автор книги: Анатолий Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

9.

Мне стоило большого труда не гнать машину. Стоял день, вдоль трассы было полно гаишников со своими «пушками»-радарами – можно было нарваться на неприятности. У меня имелись документы на «вольво» и даже удостоверение одного из «бодигвардов», более или менее схожего со мной лицом, но это была другая область – здесь могло не сработать. У меня не было водительских прав, но имелись деньги; однако это могло привести к задержке в пути. Задерживаться мне было нельзя…

Пост на границе края я проскочил без проблем: здесь служебная машина с тонированными стеклами и грозное удостоверение (я предусмотрительно не стал его раскрывать) сделали свое дело. Хотя до наступления темноты было еще далеко, я не стал больше испытывать судьбу. Свернул в ближайший город, где пристроил "вольво" на стоянке самой большой гостиницы – здесь она терялся среди других машин и вряд ли привлекла чье-нибудь внимание до утра.

В холле гостиницы работал обменный пункт и газетный киоск – это было все, что требовалось. В киоске я купил несколько местных газет с частными объявлениями и телефонную карточку. Мне нужна была машина, способная вызвать отвращение даже у самого принципиального гаишника. Судя по напечатанным в газете объявлениям, здесь таких монстров хватало. Я выбрал пару предложений, из текста которых следовало, что эти чудовища, столь расхваливаемые хозяевами, еще способны передвигаться, позвонил. Через полчаса у гостиницы притормозила видавшая виды, но старательно подкрашенная "шестерка". Владелец ее, юный горожанин с плутоватым взглядом, после короткой пробной поездки и расчета, без лишних расспросов передал мне документы на машину. Было слишком поздно для переоформления, да и не имело смысла. Отдав мне ключи, бывший владелец "шестерки" вскочил в такси и исчез – судя по всему, он решил, что у меня не все дома (я заплатил, не торгуясь) и боялся, что вдруг наступит просветление – я передумаю.

Когда я выехал из города, было еще светло. Пружина, заведенная у меня внутри сутки назад, распрямлялась с огромной силой, и сейчас я был готов гнать изо всех сил. Но сделать это не позволила машина – она ни за что не хотела ехать быстрее узаконенных 90 километров в час. Это было к лучшему. На редких постах ГАИ люди в форме, завидев мой корч, равнодушно отворачивались.

К столице края я подкатил уже затемно и, включив фары, осторожно миновал ее по объездной дороге. Скоро узкая асфальтная лента, прихотливо петлявшая среди мрачного леса, закончилась у ворот дачного поселка.

На всякий случай я затормозил у сторожки. Здесь уже стояло несколько машин: видимо с утра прошел сильный дождь, и хозяева местных ранчо, как обычно, не рисковали штурмовать по грунтовке высокий склон, нависавший над въездом.

Толина дача располагалась в дальнем конце поселка, из предосторожности я пошел туда кружным путем. Здешние дороги и тропинки были мне хорошо знакомы: сначала я помогал Толе строить его загородную недвижимость, а затем неоднократно бывал здесь с веселой компанией. Поэтому, когда возникла мысль укрыть моих близких от недреманного ока людей с хищными взглядами, я первым делом вспомнил об этом местечке.

Уже давно стемнело, но только начавшая убывать луна, выглядывала из-за облаков и хорошо освещала дорогу. Еще издалека я увидел ярко освещенные окна толиной дачи и облегченно вздохнул – мои были там. В свете луны ясно видна пустая улица перед домом; толиной "оки" с ручным управлением тоже не было. Значит, он сделал все, как договорились: привез людей и тут же уехал обратно.

И все-таки, несмотря на сиротливую пустоту улиц дачного поселка, стоявшую вокруг мирную тишину и громадное желание побежать к знакомому дому, я подбирался к нему, как к секретному вражескому объекту – легкими, быстрыми перебежками преодолевая освещенные участки и прячась в тени домов и деревьев. Когда за спиной осталась громада недостроенного особняка на соседнем участке, мрачно взиравшего во все стороны темными глазницами незастекленных окон, я свернул с дороги на заросший бурьяном огород толиного соседа и, согнувшись в три погибели, чтобы не мелькать над сухой травой, как уточка пробрался к дому.

Только за глухой, тыльной стеной толиного дома я позволил себе распрямиться. Прислушался. Вокруг было тихо. Еще когда я подползал к стене, мне послышался шорох в недостроенном доме, поэтому я несколько минут внимательно вглядывался в его темные окна. Но там было тихо. Если меня здесь ждали и увидели, тихо не было бы. Теперь я не смог бы убежать или спрятаться: я был на виду, на ярко освещенном луной пространстве – отличная мишень даже не для самого лучшего стрелка.

На цыпочках, чтобы избежать звука шагов на бетонной отмостке, я дошел до угла и осторожно выглянул. И тут же мгновенно отпрянул назад. На пожарной дороге, опоясывающей толин участок, в тени деревьев стояла черная машина. Та самая…

* * *

Не знаю, сколько я простоял за углом, обливаясь холодным потом. Но потом постепенно пришел в себя. Все было кончено. Они оказались проворнее. Возможно, удалось проследить мой утренний звонок. Но скорее всех моих гостей в те два дня взяли на учет, а выяснить, у кого есть дача или вторая квартира, потом тщательно проверить, для власти, располагающей сотнями послушных слуг в форме и без, – семечки. Я боролся с машиной, а машина, даже самая тупая, всегда сильнее человека.

Они даже не стали предпринимать особых мер к задержанию. Лишние исполнители – лишние свидетели. Из машины на дороге отлично просматриваются двери и все окна толиного дома. И всего тридцать метров бега по гладкой дороге. Не успеешь набросить засов изнутри, чтобы добраться до брошенного в углу веранды топора…

Здесь, с тыльной стороны дома я по-прежнему оставался незамеченным и, наверное, мог бы уйти, таясь. Но я не мог. За углом, из окон выливалось в весеннюю ночь глухое бормотание работающего в доме телевизора и слышались плохо различимые голоса. Судя по всему, в доме ничего не знали о засаде на пожарной дороге и близкие ждали меня. Как и те, в машине. Три живца для одной большой щуки. Чтобы наверняка…

Невольно прижимаясь к стене, я отодвинулся подальше от угла. Вдруг что-то больно врезалось мне в правый бок. Лестница, подвешенная на глухой стене. Лестница!

Когда мы подшивали с Толей проемы под крышей, над тыльной стеной посреди, между двумя балками, осталась дыра – длинные доски кончились, а коротких не хватало даже на половину расстояния.

– Давай сделаем здесь люк! – в шутку предложил я. – Вдруг забудешь дома ключи. Поднимешься по лестнице – и дома!

Мы посмеялись, но люк все же сделали. Шутки ради. Потом оба про него забыли – Толя был на редкость аккуратным человеком, из тех, кто ключи никогда не забывают.

Это было авантюрой, но сейчас у меня не было другого выхода. В доме можно будет включить телевизор погромче и даже открыть окно для большего шума – возможно, на пожарной дороге не услышат, как выбираются четверо…

Я осторожно снял лестницу с вбитых в стену гвоздей, и так же бережно, стараясь даже не зашуршать по дереву, приставил ее к стене. Медленно пополз вверх по скользким перекладинам. Видимо, дождь сегодня был сильный, лестница намокла, но только поэтому разбухшие перекладины не скрипели в пазах. Иначе от их музыки проснулся бы весь поселок…

Я благополучно добрался до верха стены и уперся руками в люк. Он легко поддался и поехал в сторону. И в этот миг что-то звонко щелкнуло в бревенчатую стену рядом с моим лицом. А в следующее мгновение сзади докатился звук выстрела.

Я бросил люк и обернулся. В темном проеме окна на втором этаже недостроенного дома в блестело в лучах луны круглое стеклышко и угадывалась темная человеческая фигура. Снайпер! Они посадили в дом снайпера, легко и просто прикрыв не просматриваемый с пожарной дороги подход. И пока я тут у стены выгибался, изобретая пути спасения семьи, снайпер хладнокровно следил за мной в свое стеклышко. Развлекался. И напомнил о себе, когда объект попытался скрыться…

С другой стороны дома хлопнули двери машины и послушался дружный топот. Вот теперь, действительно, все. Я повернулся на лестнице лицом к снайперу. Смерть надо встречать лицом – глаза в глаза. Пусть снайпер глянет в глаза человеку, которого убьет. Острая боль внезапно почувствовалось в правой щеке, и я машинально провел по ней рукой. На ладони осталась темная полоса. Расцарапало щепкой, сорванной пулей с обшивки стены. Ну и пусть.

Двое в черных костюмах выскочили из-за угла дома. И тут из недостроенного дома внезапно стукнул второй выстрел. Первый из бежавших споткнулся и носом поехал по влажной земле. Реакция у второго оказалась мгновенной. Он вскинул зажатый в руке "стечкин" и плюнул очередью в сторону недостроенного особняка. Эта очередь почти неразличимо слилась с третьим выстрелом…

Я словно смотрел фильм: странное оцепенение снизошло на меня, смыв все эмоции. Спокойно и не спеша я спустился с лестницы, подошел к двум лежавшим ничком телам. Перевернул на спину одно, за тем второе. Это были "бодигварды", три дня назад пинавшие меня ногами в прихожей. Но им, в отличие от тогдашнего меня, медицинская помощь не требовалась – разве что подвязать платком челюсти, чтобы не отваливались. Я решил предоставить это удовольствие другим.

Оставив убитых лежать, где упали, я пошел к недостроенному дому. На втором этаже, у оконного проема, согнувшись, тихо стонала женщина в камуфляже. Отшвырнув носком ботинка валявшуюся на полу винтовку, я сгреб раненую в охапку и понес к своим.

Они уже успели выбежать на выстрелы. Я молча прошел мимо в дом и уложил раненую на пол. Догадливый Костя мгновенно крутнулся и принес бинты и йод. Мог и не нести. Пуля "стечкина" вошла в тело снайперши прямо на правой грудью – покойник стрелял метко – и прошила легкое. Кровавая пена пузырилась вокруг пулевого отверстия, пока я не скрыл ее слоями бинта. Это было для успокоения. Жить раненой оставались считанные минуты.

Снайперша открыла глаза, и тут я узнал ее. Это она приходила ко мне в день, когда приехала Оксана. Так вот почему она стреляла в черных…

Раненая подняла руку к груди, и я, догадавшись, достал из внутреннего кармана камуфляжа бумажник. Раскрыл. Из-за прозрачным пластика кармашка смотрели строгие глаза мальчика лет шести. Еще одно мое обязательство в этом мире…

Снайперша закрыла глаза, и я медленно считал затихающие удары пульса на тонком запястье. Один, два, три… Все.

Затем я поднял с пола обмякшее тело и отнес его в черную машину, уложив его на сиденье рядом с водительским. Подумав минуту, перенес туда же обоих "бодигвардов", свалив их на сиденье позади. Потом, подобрав, бросил туда же и оружие. Мои смотрели на меня, остолбенев. Но мне было плевать. Я не хотел, чтобы у дома, где мне столько раз было так хорошо и уютно, валялось все это.

Я уже собирался захлопнуть дверцу, как вдруг на приборной доске запищала рация. И я машинально взял ее.

– Что там у вас? – спросил чей-то знакомый голос, и я почти сразу узнал его – тонкоусый. – Что слышно?

– Все тихо.

– Не спите, – упрекнул усатенький, – голос у тебя сонный. Отбой!

Я словно вынырнул из небытия. Я сидел на водительском сиденьи чужой машины, и рядом, привалившись лицом к стеклу дверцы, лежала мертвая женщина. Позади бесформенной грудой чернели еще два тела. У дома стояли в ожидании трое самых близких мне людей, которые чуть не стали такими же неподвижными и безгласными. Но очень вероятно, что могли стать такими в ближайшее время. И всему виной был сын сельского колдуна, появившийся на свет с хвостом. Его маленькая частная проблема. Его финансовые разногласия с одним гражданином. Это уже стоило жизни троим. Из-за этого еще четыре жизни висели на волоске. И это происходило в моей стране. Со мной, которого лучшие специалисты в мире учили эту страну защищать всеми доступными средствами. А я вместо того, чтобы заняться нужным делом, третьи сутки дрожу, как мышиный хвост…

Я достал из нагрудного кармана мобильник, подаренный Учителем, откинул панель микрофона. На зеленом табло послушно появились цифры номера. Я надавил на клавишу вызова.

Мне ответили почти сразу. И голос в наушнике нельзя было спутать ни с каким другим – я так часто его слышал по телевизору.

– Слушай меня Валерий, сын Романа, – горловым голосом сказал я, чувствуя как темная волна ненависти накатывает изнутри, – слушай меня внимательно…

* * *

Я высадил Оксану, Костю и Аню у въезда в следующий за столицей город – к вокзалу они должны были добираться сами, на такси. По пути я заставил их повторить мои инструкции и вручил каждому паспорт и деньги. Им почти ничего не грозило: документы были в порядке, а в розыск их вряд ли успели объявить и вряд ли объявят до утра. Утром они будут в Москве. Днем – в другой стране.

Я не стал прощаться, хотя следовало. Я числился в розыске – и самом интенсивном, поэтому документы помочь мне не могли. Поэтому мне предстояло выбрать другой путь. И шансы у меня были даже не пятьдесят на пятьдесят. Двадцать к восьмидесяти. Или даже десять к девяноста…

Вместо эпилога

В баре отеля "Жасмин" было прохладно, и Морис Минчинтон с удовольствием присел за угловой столик у окна. Бармен Ахмад, молодой, черноглазый и услужливый, почти мгновенно поставил перед ним стеклянный стаканчик с холодным ментоловым чаем – он хорошо успел изучить вкусы постоянного клиента.

Минчинтон с наслаждением пригубил ледяную ароматную жидкость и огляделся. В баре было пусто – до ланча оставалось не менее часа, и любители аперитивов еще не оккупировали столики под высокими сводами старого, колониальных времен отеля. Один Ахмад возился за стойкой, протирая бокалы, да на высоком стуле у стойки, горой нахлобучившись на него, сидел спиной к Минчинтону самый странный постоялец отеля – молчаливый русский из десятого номера. Русский смотрел телевизор, закрепленный на кронштейнах над стойкой, то и дело переключая каналы с помощью пульта дистанционного управления.

Минчинтон хотел было окликнуть его, но сдержался: русский переключал каналы слишком самозабвенно. "Дело терпит", – подумал Минчинтон и вернулся к своему чаю.

Этот русский поселился в отеле пару недель назад. Еще раньше здесь появились его спутники: эффектная черноглазая блондинка, а с ней двое молодых людей – парень и девушка. Как догадался позже Минчинтон, парень был сыном молчаливого русского – они были похожи, юная леди – женой или подружкой мальчика. Дальше выходило, что блондинка была женой или подружкой главного русского. Хотя по годам она никак не могла быть матерью юного джентльмена, юноша относился к ней с почтением. Конкретно кто из них кому кем приходится Минчинтон вникать не стал, хотя его жена, которую терзало любопытство по поводу этой странной компании, узнала потихоньку у портье, что все четверо русских носят разные фамилии. Что дало ей повод горячо покритиковать современные нравы в целом и распутство русских, в частности.

Минчинтон возражать не стал. Он слышал, что русские женщины, выходя замуж, далеко не всегда меняют девичью фамилию на фамилию мужа; а то, что сын не носит фамилию отца, его не удивило – в Великобритании такое тоже не редкость. Тем не менее, жене он ничего не сказал – себе дороже. Русские сняли недорогой спаренный номер со смежными комнатами – это было не характерно для этой публики, привыкшей сорить деньгами. Номер находился почти рядом, и поначалу это соседство не нравилось Минчинтону. Он не любил русских, особенно их женщин – шумных и невоспитанных. В своей развязности и наглости они превосходили даже немцев, а именно из-за нашествия потомков тевтонов на его любимую Мальту Минчинтон уже второй зимний сезон проводил в тихой и зеленой Табарке.

Здесь не было так жарко, как на остальном побережье Туниса, на окружающих курортный городок холмах росли сосны (эти холмы-то и защищали Табарку от иссушающего дыхания Сахары), и, главное, здесь было отличное поле для гольфа со всеми восемнадцатью лунками – редкость в нецивилизованной стране. Минчинтону нравился и отель, построенный в начале века французами в центре города. Здесь останавливались люди солидные; шумные русские, а также буйные тевтоны, прибывающие сюда в мертвый сезон по путевкам своих пенсионных фондов, предпочитали селиться в стандартных новостройках на побережье, поближе к пляжам.

Но эти русские выбрали "Жасмин". И скоро Минчинтон понял, что зря беспокоился на их счет. Русские жили тихо, словно боясь лишний раз показываться на глаза. По утрам они бродили у игольчатых скал, собирая обломки кораллов, потом, когда это занятие им приедалось, взбирались на гору к развалинам средневековой крепости; вечерами же сидели в одной из кофеен городка, где подобно многим туристам осторожно пробовали местные кушанья и даже – кальян. В отличие от своих соотечественников они совсем не пили; только блондинка несколько раз была замечена Минчинтоном в баре за стаканом виски с содовой.

Старший русский появился в "Жасмине" через несколько дней после своих. Какой-то весь взъерошенный, почерневший, со свежим розовым шрамом на правой щеке, он приехал поздно вечером и затем сутки не показывался на людях – похоже, что просто спал у себя в номере. Этот русский выпивки не избегал; в баре они и познакомились. Русский сносно знал английский, но о себе не рассказывал; предпочитал темы о погоде и шумных немцах, нагло оккупировавших все курорты мира. (О таких же наглых русских Минчинтон благоразумно распространяться не стал.) Как раз в ту пору уехал домой Жак Добинье из "Креди Лионе" – постоянный партнер Минчинтона по гольфу, и Минчинтон предложил партию русскому. Тот охотно согласился.

Играл Иван (так звали русского), очевидно, в первый раз, и поначалу Минчинтон пожалел о своем предложении – нет ничего хуже партии с неумелым новичком. Но к середине игры русский освоился, удары его стали точны (у этого мужлана оказалась отличная координация), и Минчинтону пришлось играть всерьез, дабы избежать позорного поражения от новичка. Неделю они ежедневно ездили в гольф-клуб, и русский быстро освоился. Играл он клюшками, арендуемыми в клубе, расхожего образца, поэтому всю эту неделю Минчинтон каждый вечер пил за его счет – по неизменным правилам игры проигравший ставил выпивку. На выпивку русский не скупился, но вчера посвежевший на целебном воздухе морского побережья Иван был в ударе и, несмотря на клубные клюшки, заставил вечером платить Минчинтона. И вот сейчас, наблюдая за своим молчаливым партнером, Минчинтон ждал удобного момента, чтобы предложить Ивану реванш. Но удобный момент никак не представлялся.

Минчинтон подал знак, и внимательный Ахмад мгновенно оказался у его столика.

– Виски, – заказал Минчинтон, хотя ему не очень хотелось пить. Но позвать бармена только для расспросов было неловко. И он задержал рванувшегося было к стойке Ахмада.

– Что он смотрит? – спросил недовольно.

– Новости. У них в стране что-то случилось с одним губернатором, – услужливо доложил Ахмад и хихикнул: – Сошел с ума. Прямо в парламенте, во время выступления. Да вот, смотрите!

Минчинтон бросил взгляд на экран телевизора и увидел суровое лицо человека с высокими скулами. Человек стоял за массивной трибуной из дуба и что-то говорил. И вдруг лицо его исказилось, он высунул язык и взялся руками за уши. Он корчил рожи и бессмысленно хохотал. Эта омерзительная сцена продолжалась бесконечно долго, и это странное зрелище притягивало и отталкивало одновременно. Наконец лицо безумца исчезло, возник комментатор, который стал что-то оживленно объяснять.

– Это случилось в парламенте, куда губернатора вызвали для объяснений, провинился в чем-то, – торопливо рассказывал Ахмад, довольный возможностью блеснуть эрудицией, – в зале были министры и другие важные гости. Заболевшего губернатора увезли, но Иван говорит, что он уже не поправится, поэтому в его крае сменится власть.

– Надо же! – удивился Минчинтон. – Сойти с ума прямо на трибуне… Может, он симулянт?

– Иван утверждает, что по-настоящему, – не согласился Ахмад. И добавил, воровато оглянувшись: – Эти русские все сумасшедшие.

Минчинтон движением руки отпустил его и задумчиво отхлебнул из принесенного стакана. Перед партией не стоило пить, но он чувствовал, что все реванш сегодня не состоится.

Слева, у входа, послышались шаги, и в бар вбежали трое остальных русских. Лица их были взволнованны, и Минчинтон понял, что они тоже знают новость. Иван, увидев своих спутников, спрыгнул со стула и широкими шагами двинулся к ним. Они встретились посреди зала, и Иван, широко раскинув свои могучие руки ("Медведь, – подумал Минчинтон, – настоящий русский медведь".) обнял сразу всех троих.

– Домой, ребята! – загремел он на весь отель. – Домой!

Женщины ответили радостным визгом. "Все-таки они очень шумные, – поморщился Минчинтон. – Даже эти".

Русский оглянулся по сторонам и, заметив Минчинтона, радостно крикнул ему:

– Вы гоу хоум, Морис! Вы гоу хоум! Итс вандефул!

Морис вежливо поклонился в ответ. Он не считал, что это "вандефул", но возражать не стал.

– Минуту!

Русский отодвинул своих и подлетел к стойке. Через минуту он с бутылкой виски и стаканами был за столиком Минчинтона.

– Выпьем! – предложил на своем правильном английском. – У нас большая радость, Морис, теперь мы можем вернуться на Родину. Понимаешь?

"Так они политэмигранты! – сообразил Минчинтон, вежливо поднимая свой стакан. – Поэтому и вели себя так тихо. А теперь – как все. Нет, все-таки русские, они и есть русские".

А вслух спросил:

– Вы уезжаете сегодня? В Москву?

В глубине души его еще теплилась надежда на реванш.

– Сначала на Мальту, – пояснил Иван, щедро разливая виски по стаканам своих спутников, которые, шумно придвинув стулья, уже сидели за столом. – У Оксаны там дочь и мама, мы их давно не видели.

Он обнял блондинку, и та с нежностью прильнула щекой к его могучему плечу. Морис отвел взгляд – ему стало неловко от такого откровенного проявления чувств.

– Счастливо оставаться!

Русский поднял свой стакан и мгновенно опрокинул его содержимое в рот. Затем накрыл своей могучей ладонью руку Минчинтона и крепко пожал ее.

– Спасибо, Морис! Вы были хорошим учителем и партнером. Мы славно провели время. Я буду вспоминать вас. Все, идем собираться.

Он с шумом встал, следом все его спутники.

Минчинтон еще с минуту сидел, приходя в себя после этого вихря, затем придвинул поближе оставленную русским бутылку. Там еще оставалось с полпинты отличного скотча.

"А за выпивку все же заплатил он"! – подумал Минчинтон, и на душе его стало веселее. Конечно, было лучше, если реванш все-таки состоялся бы, но оставленная выпивка тоже – утешение.

Спустя полчаса, слегка пошатываясь, Минчинтон вышел из бара. Ему было грустно. Заканчивался зимний сезон, и пора была возвращаться в Грейт Британ, к тоскливым вечерам с их постоянными перепалками с женой по поводу проблем выросших детей и наглости соседей. Надо было возвращаться к надоевшим за десятилетия партнерам по гольф-клубу, которые будут обыгрывать его и потом подтрунивать в баре над его неудачными ударами и промахами. От одной мысли об этом на душе становилось тоскливо.

Поэтому Минчинтон совершенно не обратил внимания на ожидавшего у стойки администратора высокого, стройного мужчину в добротном, явно сшитом на заказ у дорого портного, костюме. У незнакомца было красивое лицо с правильными, не запоминающимися чертами лица, и волнистые, чуть тронутые сединой темные волосы.

Незнакомец же, в свою очередь, заметил Минчинтона, и его тонкие бледные губы тронула еле заметная усмешка…