Текст книги "Интендант третьего ранга"

Автор книги: Анатолий Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

7

Пальцы у Сони были прохладные, прикосновения их – приятны. Саломатин млел от удовольствия. Врач осторожно тронула рубец, шею кольнуло, и Саломатин от неожиданности сморщился.

– Больно?

– Нет! – соврал Саломатин.

Соня хмыкнула и полезла в сумку.

– Бинтовать нет нужды, смажу йодом, – пояснила, накручивая на палочку комочек ваты. – Ворот только не застегивайте – натрет.

– Здоров? – спросил наблюдавший за процедурой уполномоченный.

– Еще пару дней полежать! – не согласилась Соня.

– А погулять на свежем воздухе? – не отставал уполномоченный.

– Только не далеко! – строго сказала Соня, закрывая сумку. – Слаб еще.

"Я здоров!" – хотел сказать Саломатин, но промолчал. Неизвестно, что задумал этот немецкий прихвостень!

Соня занялась другими ранеными, Саломатин с уполномоченным вышли из сарайчика, превращенного в лазарет. Во дворе Артименя возился у кухни.

– На обед будзе кулеш, с салом! – радостно сказал он, непонятно к кому из двоих обращаясь. – Смачный!

Уполномоченный важно кивнул, и Саломатин насупился – командиром здесь был не он.

– Верхом ездишь? – спросил уполномоченный.

– Учили… – хмуро отозвался Саломатин, только сейчас заметив у забора двух оседланных коней.

– Выбирай любого! – предложил уполномоченный.

Саломатин привычно проверил подпругу гнедого жеребца, подтянул стремена. Уполномоченный стоял рядом, и Саломатин понял, что ему собираются помочь. Он сердито вставил ногу в стремя, взялся рукой за луку седла, подтянулся… Тело повиновалось с трудом, и Саломатин с горечью понял, что не сумеет. В этот момент его сильно толкнули под пятую точку, Саломатин тяжело плюхнулся в седло. Не успел он подобрать поводья, как рядом взлетел на коня уполномоченный. Он сделал это легко и изящно. Саломатин невольно заревновал. Кадровый командир Красной Армии, начинавший службу в кавалерии, а тут штатский… Уполномоченный выехал со школьного двора, Саломатин устремился следом. На улице он догнал спутника, далее они ехали рядом. Уполномоченный молчал, а Саломатин счел ниже своего достоинства спрашивать, куда они направляются.

Улица большой деревни кончилась не скоро, но уполномоченный не проронил ни слова, даже не смотрел в сторону Саломатина. Они въехали в лес и зарысили по пыльной дороге. Копыта лошадей вязли в мягком песке, всадники двигались почти бесшумно. Дорога петляла, по обеим сторонам стояли высокие сосны с обожженными до коричневого цвета стволами. Пахло разогретой смолой, вокруг было тихо и жарко. Из упрямства Саломатин застегнул на крыльце ворот гимнастерки, пришлось ослабить его на одну пуговицу, затем – на вторую. Но пот все равно орошал лоб, Саломатину приходилось то и дело смахивать его ладонью. Уполномоченный ехал спокойно. В этот раз он был одет просто: в полотняную рубаху и такие же порты, заправленные в сапоги. Рубаху перекрещивала командирская портупея, на ремне чернели два кожаных подсумка, судя по тому, как оттягивали ремень, – полные. Короткий кавалерийский карабин уполномоченный забросил за спину. Саломатин невольно подумал, что в прежние времена ему не составило бы труда разоружить прихвостня, но сейчас он слишком слаб для этого. Врач права…

Внезапно уполномоченный свернул на полянку и остановил коня. Саломатин последовал за ним. Уполномоченный легко спрыгнул на землю и направился к спутнику. Саломатин упредил: хоть и тяжело, но сполз сам. Уполномоченный кивнул и указал вперед. Саломатин увидел два аккуратных холмика, обложенных дерном. Каждый венчал вытесанный из дерева небольшой крест.

– Кто? – спросил Саломатин, все понимая.

– Слева – интендант третьего ранга Брагин и сопровождавший его боец, Елатомцев. Справа – два бойца, которых мы вывезли мертвыми с мехдвора. Подумал, захочешь взглянуть.

Саломатин кивнул, подтверждая, и замолчал.

– Как погиб Брагин? – спросил минуту спустя.

– Нарвался на немецкий патруль, недалеко отсюда.

– Уверен?

– Видел собственными глазами.

– Был с немцами? – скрипнул зубами Саломатин.

– Прятался в кустах.

– Почему?

– Оружия не было.

– А если б было?

– Не дал бы убить.

Саломатин недоверчиво хмыкнул.

– Немцы, которые застрелили Брагина, лежат там, – спокойно сказал уполномоченный, указывая в угол поляны. Саломатин повернулся и увидел осыпавшийся песчаный холмик. Его тоже венчал крест из не ошкуренных березовых жердей.

– Кто их убил?

– Я.

– Говорил: не было оружия!

– Подобрал карабин Елатомцева.

Саломатин смотрел недоверчиво, уполномоченный открыл висевшую на боку командирскую сумку и протянул Саломатину две солдатские книжки. Тот взял, листнул. Рядовой Шмидт, ефрейтор Шнайдер…

– Почему?

– Не люблю, когда стреляют в безоружных. Брагин лежал в телеге раненый, Елатомцев поднял руки.

– Послушайте, Кернер! – сердито сказал Саломатин, возвращая документы. – Я не знаю зачем вы…

– Кернер я только для немцев, – прервал его уполномоченный. – Для остальных – Брагин, Савелий Ефимович. Можно на "ты" – мы, похоже, одних лет.

– Зачем тебе имя Брагина? – спросил Саломатин, с трудом переходя на "ты". Это сближало, а он не хотел.

– У меня не было других документов. К тому же я и в самом деле интендант третьего ранга. Только в запасе…

– Чего ж ты хочешь, "интендант"? – зло спросил Саломатин, выделяя последнее слово.

– Поговорить, – ответил лжеБрагин, присаживаясь на траву. Саломатин невольно последовал его примеру. – Знаю, что собираешься бежать, пробиваться к своим.

"Кто предал?" – ворохнулось в голове Саломатина. Ворохнулось и стихло. Интендант смотрел на него строго и спокойно, Саломатин понял: никто не предавал. Но этот знает.

– Сделать это просто, – как ни в чем не бывало, продолжил интендант. – Ночью школу охраняют двое мужиков, разоружить их легче легкого – сами винтовки отдадут… – лжеБрагин будто читал мысли старшего лейтенанта, Саломатин невольно поежился. – Все бойцы с тобой не пойдут, но многие увяжутся. Только не дойдете.

– Почему? – хриплым голосом спросил Саломатин.

– Проголодаетесь, зайдете в деревню хлеба просить. Ктонибудь да предаст – не все советскую власть любят. Прикатят немцы – что сделаешь с двумя винтовками? Опять плен?

– Ктонибудь доберется! – не согласился старший лейтенант.

– Может быть, – не стал спорить интендант. – Но того, кто выйдет к своим, сразу потащат в особый отдел. Спросят: "Был в плену?" "Был!" "Рассказывай, как немцы завербовали, какое задание дали?" Повезет – поверят, отправят на передовую. Только не батальоном командовать – рядовым! Не повезет – поедешь в Сибирь, или того хуже – расстреляют сгоряча.

"Откуда знаешь? – хотел спросить Саломатин, но промолчал. – Может, он сам из НКВД? – подумал невольно. – Со спецзаданием? Держится больно уверенно…"

– Красная Армия отступает, сдает город за городом, – продолжал интендант. – В ставке – лихорадочные поиски виновных. Особые отделы зверствуют – в каждом пленном видят шпиона…

– Так на немцев работать? – закипая, спросил Саломатин.

– Почему на немцев? – удивился лжеБрагин. – Им отдаем центнер с гектара, большая часть хлеба остается людям. Естьпить им надо? Излишки зерна и мяса немцы меняют на мыло, соль, спички, керосин… Советская власть не привезет… Она велела ничего не оставлять врагу. Жги, взрывай! А как же свои? Те, у кого дети на фронте кровь льют? Наплевать? Лес рубят – щепки летят? Не многовато ли щепок? Пусть дохнут с голоду, раз Сталин и его окружение врага проспали? Пакт с ним заключали, пили за здоровье фюрера?…

"Он не из НКВД! – понял Саломатин. – Он хуже…" Что "хуже" он не смог сформулировать, но слушать было страшно. Не потому, что лжеБрагин хаял Сталина – в мехдворе голодные бойцы не такое кричали. Интендант говорил правду. Страшную… Саломатин тоже пил за здоровье фюрера! Пусть не пил, но за столом, где пили, сидел. Могут припомнить. Когда время придет…

– Тебя и твоих бойцов я выкупил за центнер масла, – улыбнулся интендант. – Чуть больше килограмма за голову. Дешево ценят немцы красноармейца, обученного воевать.

– С двумя винтовками навоюешь! – хмыкнул Саломатин, мгновенно поняв смысл слов интенданта. – И патронов мало.

– У хорошего хозяина найдется! – сказал лжеБрагин, вставая. – Поехали?

Они вновь взгромоздились на коней. В этот раз Саломатин не строил из себя орла – позволил подсадить в седло. Они миновали маленькую деревню, состоявшую из короткой улочки. При виде всадников из ближнего дома выскочила худенькая девчушка, интендант помахал ей рукой и крикнул:

– На обратном пути, Настя!

Девчушка заулыбалась и помахала в ответ. Улыбалась она так радостно, что Саломатина кольнула зависть: интенданта здесь встречали с любовью. Так прихвостень он или нет?…

Спустя полчаса Саломатин узнал дорогу и понял, куда направляются. К его удивлению впереди показался завал из спиленных елей, преграждавших путь.

– Твои люди валили, – пояснил интендант, спрыгивая наземь. – Народ по деревням любопытный, найдут – вмиг растащат…

За завалом не оказалось знакомого Саломатину шлагбаума и шалаша – как и не бывало. "Убрали!" – догадался Саломатин. Зато боеприпасы были на месте: штабеля винтовочных патронов и снарядов шрапнели под маскировочной сетью.

– Должны были взорвать! – удивился старший лейтенант, гладя окрашенный бок ящика. – Взвод НКВД охранял. Строго! Боеприпасы выдавали по бумаге с подписью и печатью командира полка, хорошо Брагин заранее заготовил…

– Сбежали "энкавэдисты"! – хмыкнул его спутник и вздохнул: – А Брагин не доехал. У него в телеге взрывчатка была…

– Для двух винтовок много патронов! – хитро улыбнулся старший лейтенант.

– На поле боя мы подобрали шестьдесят, – стал перечислять интендант. – Еще семнадцать дали немцы. Думаю, еще с полсотни выпросить – полицию надо вооружать. Есть "максим" – Семен собрал один из двух разбитых. Кожух коекак залатали – стрелять будет. Ну и орудие – трехдюймовка. В лесу припрятана. Семен – старый артиллерист, расчет обучит. Вопросы есть?

Вопросов не последовало, и они тронулись в обратный путь. В деревеньке (интендант сказал, что она называется Долгий Мох) они подъехали к уже знакомому дому, спешились. Индендант завел Саломатина в сарайчик: тот на высоту человеческого роста был завален шинелями, плащпалатками, обувью, ремнями и другой амуницией.

– Человек тридцатьсорок обмундируем, – деловито сказал лжеБрагин. – Остальным придется в штатском. Партизанам к лицу…

Дожидавшаяся во дворе Настя повела их обедать. Они молча выпили самогону (Саломатина с непривычки чуть повело), похлебали горячих щей с холодной вареной картошкой. Она заменяла хлеб – сегодня он не удался. Саломатину понравилось, ел с удовольствием. Запив обед холодным молоком, мужчины покурили (интендант угостил Саломатина ароматным табаком), тем временем Настя прибрала со стола и вышла за дверь. Интендант разложил на освободившейся столешнице картукилометровку и долго объяснял, водя карандашом по дорогам и населенным пунктам. Саломатин кивал – замысел был прост и понятен, он и сам поступил бы также.

– Уборочная заканчивается, – сказал интендант, складывая карту. – Отбери десятка три десятка верных бойцов и начинайте строить зимние землянкиблиндажи – Семен покажет места. Лес для них уже свалили. Как построите, перевезешь боеприпасы – в балке хранить их нельзя. Два десятка людей направим в полицию – самых сообразительных. Что с остальными делать – решай сам. Хотят – пусть присоединяются, хотят – идут к линии фронта. Многие пожелают просто остаться – безмужних баб и девок в деревнях полно. Пусть! Будет резерв…

– А ты куда? – спросил Саломатин, понимая: человек, назвавшийся Брагиным, совсем тот, каким он себе его представлял.

– У меня другая… (Крайнев едва не сказал "миссия") задание. Мне не следовало здесь быть. Вмешиваться… Получилось случайно.

– Нас с мехдвора вытащил случайно, оружие собрал случайно, боеприпасы сберег случайно?… Зачем темнишь?! – Саломатин чувствовал, что закипает. – Или трусишь?

Интендант вздохнул:

– Я русский человек и не могу видеть, как враг топчет нашу землю. Ясно? Что до меня лично… Могут отозвать.

– Кто?

Интендант покачал головой, показывая, что не может ответить

– Когда?

– Неизвестно. Может, завтра, может, через полгода.

– Вот что, – решительно сказал Саломатин, закладывая пальцы за пояс. – В таком случае и я не останусь! Сам заварил эту кашу – сам и расхлебывай!

Некоторое время оба молчали.

– Сколько людей в батальоне? – внезапно спросил лжеБрагин.

– По штату – семьсот.

– В районе двадцать девять тысяч жителей. Немцы провели перепись. Три полнокровные дивизии, можно сказать, корпус. Тебе предлагают генеральскую должность, старлей, а ты ломаешься, как девка на сеновале! Кочевряжишься… "Останусь – не останусь!" – передразнил интендант. – Главное, даже не в этом. Этих двадцать девять тысяч надо комуто защищать, поднимать на борьбу с врагом… Ты единственный кадровый красный командир в районе, воевал. Больше некому. Стыдно, товарищ старший лейтенант!

Саломатин бешено глянул на лжеБрагина, а тот вдруг оскалил зубы, непонятно чему радуясь.

– Ну… Ты… Хоть не уходи сразу! – тихо попросил Саломатин. – Пусть у тебя другое задание, которого я не знать не должен, наверное, очень важное. Без тебя у нас не получится, – Саломатин внезапно подумал, что прогибается перед интендантом, но было не до гордости. – Ты свой у немцев, а нам следует знать, что они задумали. Не знаю, как тебя зовут понастоящему…

– Савелий! – сказал уполномоченный. – Хорошее имя, да и люди привыкли. Савелий Ефимович Брагин, интендант.

– Ты это вправду? О генеральской должности? Среди партизан генералов не было.

– Были! – Крайнев едва не сказал: "Ковпак!" – Денис Давыдов, например. Кадровый офицер, гусар. Начинал войну в малых чинах, закончил генералом.

Саломатин внезапно ощутил слабость в ногах и опустился на лавку.

– Полежи! – предложил Брагин. – Спешить некуда.

Саломатин послушно вытянулся на жестких досках и прикрыл глаза. А БрагинКрайнев вышел на улицу и присел на лавочку у калитки. Неизвестно откуда появилась Настя, присела рядом. В руках у нее была глиняная миска с семечками подсолнуха. Крайнев молча зачерпнул горсть, и некоторое время они сосредоточенно грызли семечки, сплевывая шелуху на землю.

– Ты заканчивала десятилетку в Городе? – внезапно спросил Крайнев.

– На квартире жила! – подтвердила Настя. – Комнату у Валентины Гавриловны снимала, учительницы. Папа ей за это сало, картошку возил, меду давал…

– Хорошо городских знаешь?

– Не всех.

– Расскажешь?

– О ком?

– Я скажу.

– Это вам для подпольной работы нужно? – страшным шепотом спросила Настя. – У вас и вправду задание?

– Подслушивала! – покачал головой Крайнев. – Айайай!

Настя потупилась и покраснела.

– Комсомолка? – строго спросил Крайнев.

Настя покачала головой:

– Папа не разрешил.

– Что так?

– Не любит советскую власть. Его отец до революции арендатором был, небогатым. Папа рассказывал: дедушка был мастеровой, все умел, папа в него пошел. Дедушка очень хотел, чтоб дети в люди вышли, образование получили. Сына в гимназию отправил. Папа успел к началу войны окончить. Знает французский, латынь, греческий… Немецкий в плену выучил. Он на войну добровольцем пошел, вольноопределяющимися их называли. Прапорщиком стал… А как из плена вернулся, большевики чуть не расстреляли. Отец эксплуататор – людей на работу нанимал, сын – царский офицер… Запретили отцу в городах жить, только в деревне, а здесь даже в бригадиры не позволяли. Сторожем на ферму…

– Сторож должен говорить пофранцузски! – заметил Крайнев. – С коровами – самое то!

– Я говорила папе, чтоб написал Сталину! – насупилась Настя. – Несправедливо! Но отец заупрямился.

– Папа твой мудрый человек, – возразил Крайнев. – Лучше сторожить коров, чем махать кайлом на Соловках.

– Странный вы какойто! – поджала губы Настя. – С немцами воюете, а советскую власть ругаете.

– Одно другому не мешает…

Крайнев встал, отряхнул порты от шелухи.

– Пойдем в хату! – сказал в ответ на встревоженный взгляд Насти. – Расскажешь… Здесь глаз много…

8

Крайнев торжественно развернул тряпицу и выложил на стол кус окорока. Лиза взвизгнула и захлопала в ладоши. Глаза Клауса едва не выкатились из орбит. Он наклонился над ветчиной, понюхал и зачмокал губами:

– Майнт готт! Русиш спецалитет!

– Сейчас попробуем! – сказал понемецки Крайнев и взял со стола нож.

– Найн! – упредил его Клаус и нож отобрал. – Знаю, как русские нарезают! Разве можно кромсать деликатес?…

В подтверждение своих слов, Клаус приложил лезвие к краю окорока и бережно отделил тоненький пласт ветчины. Повторив эту операцию дважды, он разрезал ломти пополам и свернул каждый в трубочку. Одну сразу бросил в рот и медленно сжевал, закатывая глаза.

– Как будто только из коптильни! – воскликнул он в восторге.

– Так и есть! – подтвердил Крайнев.

– Господин Кернер, вы волшебник! – продолжил Клаус. – Чтоб мы делали без вас?! Где вы добываете такие вещи?

– Русские в таких случаях говорят: места надо знать!

Клаус глянул на него недоуменно.

– Помните бочки керосина?

– Со склада трофеев? Вы хорошо заплатили. Я еще недоумевал: зачем столько?

– В деревнях освещают дома керосиновыми лампами. Это в Городе пользуются электричеством.

Клаус пренебрежительно глянул на тусклую, засиженную мухами лампочку, висевшую под потолком, но спорить не стал.

– Керосина они не видели с начала войны, – продолжил Крайнев. – Ветчина – благодарность вам.

– Майн готт! – воскликнул Клаус. – Если вам что нужно…

– Лизонька! – повернулся Крайнев к женщине, прислушивавшейся к их разговору. – Сделай нам глазунью! Корзинка с яйцами в сенях…

Лиза убежала, Клаус проводил ее плотоядным взором. Крайнев тем временем достал из другой корзины, стоявшей на лавке, бутылку, вытащил газетную пробку и аккуратно разлил жидкость по стаканам. Клаус взял свой, понюхал.

– Тот, что привозили в прошлый раз?

– Тот! – подтвердил Крайнев.

– У вас и самогон спецалитет, – вздохнул Клаус, – мягкий, ароматный. На здешнем рынке продают какуюто гадость, двое солдат отравились. Господин комендант вынужден запретить немцам покупать самогон. Где солдату достать хорошую выпивку? Дикая страна!

– Привезу еще! – успокоил немца Крайнев.

Они выпили. Клаус бросил в рот ломтик ветчины, Крайне потянулся к тарелке, но, натолкнувшись на взгляд немца, передумал и зажевал хлебной корочкой. Лиза принесла сковороду с яичницей. Мужчины стали жадно есть, подставлял под капающий жир ломтики хлеба. Лиза слегка ковырнула яичницу и наколола вилкой кусок ветчины. Клаус хмуро глянул на нее, но смолчал. После того, как яичницу съели, Лиза унесла пустую сковороду и обратно не появилась – догадалась: мужчины хотят поговорить. Крайнев достал из кармана листок бумаги, развернул и положил перед Клаусом. Тот быстро пробежал глазами.

– Швейные иголки простые… иглы для швейных машин… А иглы для примусов не требуются? На складе полно…

– Русские крестьяне не пользуются примусами, – возразил Крайнев. – С утра они топят печь, даже летом, готовят пищу и оставляют в печи на весь день. Печь остывает долго, пища теплая…

– Богатые варвары! – проворчал Клаус. – Сжигать лес в печах! В Германии каждая дощечка на вес золота! Керосин… – продолжил он читать список. – Добудем… Бинокль? Зачем крестьянину бинокль?

– Это мне, – пояснил Крайнев. – Бываю в местах, где можно нарваться скрывающихся в лесах большевиков. С карабином не расстаюсь! Врага лучше видеть издалека…

– Не обещаю, – пожал плечами Клаус. – Возможно, среди трофеев… Бензин? Зачем вам бензин?

– Для зажигалок.

– Думал, обзавелись автомобилем! – засмеялся Клаус. Он сложил листок и сунул в карман мундира.

– Еще пистолетные патроны калибром 7,62. Есть русский ТТ, а патронов нет, – пожаловался Крайнев.

– Просите Краузе, – покачал головой Клаус. – В Городе нет. Надо заказывать в округе.

– Не хочется обременять господина коменданта мелочами, – вздохнул Крайнев. – К тому же это трофей, немецкая армия не использует русские патроны. Кому они нужны? Я хорошо заплачу.

– Сколько?

– По рублю за штуку.

– То есть марку за десяток, – прикинул Клаус. – Русский рубль – десять пфеннигов. Сколько нужно?

– Побольше… Ящик!

– Поищем, господин Кернер! – плутовато улыбнулся Клаус.

– Зовите меня Эдуардом! – предложил Крайнев. – Я не офицер.

– Договорились! – согласился Клаус. – Приятно иметь дело с умным человеком. А то чванятся некоторые… Я в Берлине жил, а Ланге пас свиней в Швабии. Теперь нос задирает… Вас он хвалил, Эдуард. Еще бы! Вы кормите его так, как полковники не едят!

– Господин Краузе тоже доволен?

– Ворчит… Не обращайте внимания. У него язва. К тому же он старый. Ждет не дождется конца войны, чтоб вернуться в имение тестя. Если б мой тесть владел имением, я б того же желал.

– Не поедете в Берлин после победы?

– Проверять билеты в поездах? Мы для того лили кровь в боях с большевиками? – важно сказал Клаус. – Сами видите, какие богатые здесь земли! Я б остался в Городе! Взять в аренду тысячу гектаров леса… – Клаус зажмурился. – Это такое богатство! Кончится война, попрошу Краузе похлопотать. Надоела эта форма!

– Вам не плохо живется! – поддержал Крайнев, взглядом указывая дверь, за которой скрылась Лиза.

– Хороша! – согласился Клаус. – Глупа только. Но зачем женщине ум? Дети, кухня, кирха…

– Собираетесь жениться?

– Не разрешат! – вздохнул Клаус. – Пока война… К тому же русская… Немки хорошие товарищи, но как жена, русская лучше. Заботливая, преданная, порядочная. Поверите ли, у Лизхен я первый мужчина! Единственный раз в жизни встретил девственницу и где – в России!

– Домик маловат, – заметил Крайнев, окидывая взглядом обшарпанную штукатурку стен. – Слишком беден для немецкой семьи.

– Ерунда! – махнул рукой Клаус. – Через месяц у Лизхен будет отличный дом! Большой, просторный, красивый…

– Почему через месяц?

– Потому что сейчас в нем живут.

– Кто?

– Евреи.

– Куда они денутся?

– Переселятся!

– Куда?

– Туда! – Клаус ткнул пальцем в потолок и тут же, воровато оглянувшись, приложил его к губам. – Это секрет. Никому! Окончательное решение еврейского вопроса…

Крайнев задумался.

– Выбираете дом? – засмеялся Клаус. – Дадут, не сомневайтесь! Уж кому – кому… Чур, мой не брать! Я покажу. Лизхен очень нравится.

– Она знает о евреях?

– Нет, конечно! – пожал плечами Клаус. – Я только спросил, в каком доме она хотела бы жить.

– Мне пора! – сказал Крайнев, вставая. – Скоро комендантский час, время искать ночлег. У вас тут тесно, к тому же не хочу мешать… – он подмигнул.

– Знаю, куда направляетесь! – засмеялся Клаус. – Ну и вкус у вас, Эдуард! Выбрать такое страшилище… Старая, тощая… Посмотрите на Лизхен! Кругленькая, румяная, ножки толстенькие… Хотите найду такую же?

– Сам найду! – возразил Крайнев.

– Точно! – согласился Клаус. – Это проще, чем ветчину…

Во дворе к Крайневу побежала Лиза.

– Говорили с господином Клаусом? – спросила, просительно глядя снизу вверх.

Крайнев кивнул.

– Что они сказали?

– Подтвердили, что в отношении вас у них серьезные намерения, – важно ответил Крайнев.

Лиза вспыхнула, схватила руку Крайнева и прижала к губам. Когда она убежала, Крайнев вздохнул и взял под уздцы коня. Заставив его пятиться, он вытолкал телегу на улицу. Закрывая ворота, увидел Клауса: тот бежал в сортир, держа хлеб, накрытый ломтем ветчины. Крайнев видел, как немец спускает штаны, устраивается над очком, все так же продолжая сжимать в руке бутерброд. Покачав головой, Крайнев сел в телегу и слегка ударил вожжой по круппу лошади. На ближайшем повороте он свернул направо, затем налево, пока не выехал на окраину. Здесь он остановился у небольшого домика с облупившимися наличниками на окнах и постучал в стекло кнутовищем.

– Добрый вечер, Валентина Гавриловна! – сказал Крайнев выбежавшей женщине.

– Что так поздно? – тревожно спросила хозяйка, открывая ворота. – Комендантский час!

– У меня пропуск!

– Они сначала стреляют, потом спрашивают! – ворчливо сказала Валентина Гавриловна, запирая ворота.

– Никто не встретился, – успокоил Крайнев и улыбнулся: – Деньденьской подарки развожу. Вы – последняя.

– Остатки – сладки! – хмыкнула хозяйка.

– Разумеется! – серьезно сказал Крайнев, доставая изпод соломы завернутый в полотно окорок.

Валентина Гавриловна ахнула и всплеснула руками.

– В корзине – яйца, – продолжил Крайнев. – В мешке – мука. Ржаная.

– Сейчас любая на вес золота, – засуетилась хозяйка, доставая из телеги гостинцы. – Я не заслужила, Эдуард Эрихович!

– Мне лучше знать, – сказал Крайнев, освобождая окорок от полотна. – Где у вас кладовка?…

Пять минут спустя он сидел за столом перед большой эмалированной миской с дымящимся варевом. В другой тарелке сочилась ароматным жирком порезанная круппными кусками ветчина. Крайнев ее будто не замечал.

– Есть самогон, – вопросительно сказала Валентина Гавриловна. – Из картошки, вонючий. Будете?

Крайнев хлопнул себя по лбу:

– В телеге под соломой бутылка!

– Я принесу!

Хозяйка выбежала, но вернулась не сразу.

– Распрягла лошадь, – пояснила, ставя бутылку на стол. – Что мучиться скотине? Во дворе травка – пусть щиплет!

– Умеете? – удивился Крайнев.

– Я деревенская! – хмыкнула Валентина Гавриловна, доставая из шкафчика граненые стопки. – Все могу.

Они выпили, Крайнев налег на щи, а хозяйка робко потянулась к ветчине.

– Кушайте! – ободрил Крайнев. – Клаус хвалил: "Русиш спецалитет!"

– Заезжали к потаскушке? – сощурилась хозяйка.

– У них серьезные намерения, Клаус подтвердил.

– Он скажет! – не согласилась Валентина Гавриловна. – Что не накормили?

– Строгая немецкая экономия, – надувая щеки, сказал Крайнев.

Хозяйка прыснула. Некоторое время они сосредоточенно ели. Скоро миска опустела, от добавки Крайнев отказался.

– Как ветчина? – поинтересовался.

– Не помню, когда ела такое! – призналась хозяйка.

– Семен Михайлович коптил. Самогонка тоже его.

– Как там Настенька? – улыбнулась Валентина Гавриловна.

– Передает вам привет.

– Чудесная девочка! Умничка! Лучшая в моем классе! Если б не война, училась бы в институте.

– Не взяли бы.

– Почему?

– Изза отца.

– Ее отец – колхозник,– не согласилась хозяйка. – Что до прошлого, то сам Сталин сказал: "Сын за отца не отвечает!"

– Он скажет! – подражая реплике Валентины Гавриловны, протянул Крайнев.

Хозяйка обиженно поджала губы. Крайнев достал из кармана кисет, набил трубку. Валентина Гавриловна молча поднесла спичку. Крайнев раскурил и благодарно кивнул. Хозяйка полезла в шкафчик, достала стопочку бумаг, положила на стол. Покуривая, Крайнев рассматривал их. Затем развернул сложенный вчетверо листок.

– Это инструкция, – пояснила Валентина Гавриловна. – Где, какой штамп или печать ставить, какими чернилами заполнять. Образцы всех документов… Вы уверены, что сумеете воспроизвести бланки?

– Не сомневайтесь! В Москве и не такое делают.

– Я хотела взять больше, но побоялась. Строгий учет.

– Вы умничка! – растроганно сказал Крайнев, пряча бумаги. – С удовольствием бы расцеловал!

– Так в чем дело?

Крайнев положил трубку на стол, поднялся. Хозяйка растеряно встала. Крайнев обнял ее и чмокнул в губы. Затем еще…

– Хватит! – задавленно прошептала Валентина Гавриловна. – Я пошутила.

Крайнев вновь взял трубку. Хозяйка присела, опустив глаза в стол.

– Что слышали об окончательном решении еврейского вопроса? – тихо спросил Крайнев.

– Через месяц. Евреям из Города скажут, что выселяют в Боровку – это деревня в десяти километрах отсюда. Там еврейский колхоз…

Крайнев поднял брови домиком.

– Был такой! – подтвердила Валентина Гавриловна. – До революции Город входил в черту оседлости, евреев жило много, вот и решили организовать национальный колхоз, мода такая была.

– Получилось?

– Большинство разбежалось. Но семей десять осталось. Этим скажут, что переселяют в Город. Обе колонны выйдут одновременно и встретятся на полпути. Там карьер – гравий для строительства брали. Готовая могила.

– Откуда подробности?

– Печатала на машинке план, составленный Ланге. Из русских служащих в управе немецкий знаю только я, а солдат печатает одним пальцем.

– Ланге вам доверяет?

– Как и вам. Пострадавшая от советской власти. Была учителем, стала уборщицей.

– Это понашему! – сумрачно сказал Крайнев. – Семен, знающий три языка, сторожит коров, учительница немецкого моет полы, генералы Красной Армии валят лес в Сибири. После чего удивляемся: немцы уже под Смоленском!

Хозяйка не ответила.

– Надо предупредить людей! – сказал Крайнев. – Пусть убегают, куда смогут.

– Не получится.

– Почему?

– Не поверят. Мордехай сказал им: что немцы культурный народ, никого не тронут, они и рады верить.

– Кто такой Мордехай?

– Чтото вроде раввина. В его доме молятся. До войны это скрывалось, хотя многие знали. Теперь немцы не мешают, вот он и рад.

– Надо поговорить с Мордехаем!

– Донесет немцам. Знаю его – мой бывший тесть.

Брови Крайнева еще раз пошли домиком.

– Мы с Марком поженились в тридцать втором, – торопливо заговорила Валентина Гавриловна. – После института меня в Город распределили, он здесь заведующим жилкомунхозом был… Красивый – сил нет! Все бабы мне завидовали. Только зря. Три года прожили – детей нет. Мордехай шипит: "Женился на гойке!…" – женщина всхлипнула. – В глаза говорил! Марк решил проверить, кто виноват? Завел сначала одну любовницу, затем вторую… Каждой обещал: забеременеет – разведется со мной, на ней женится. Ни с одной не получилось… Стал пить, гулять, деньги казенные промотал… В апреле был суд, дали восемь лет. Меня вызывали свидетелем – рассказать о моральном разложении мужа…

– Выступила?

– Отказаться было нельзя. Следователь так и сказал: "Промолчишь – сама сядешь! Напишу, что вместе деньги народные пропили…" А я в глаза их не видела – Марк с любовницами кутил. Рассказала… Прорвало меня! Пять лет он меня перед людьми позорил! Мордехай после суда мне в лицо плюнул – оклеветала его сына. Молиться на него должна была, гойка!… При людях!… Все ему сочувствовали, не мне…

Крайнев накрыл ладонью руку хозяйки. Она благодарно прижалась к ней мокрой щекой.

– Русская традиция: жалеть виновного и ненавидеть правого, – задумчиво сказал Крайнев.

– В школе, когда видели с тряпкой, ухмылялись… Дескать, поделом! За что?…

– Почему не уволилась?

– Директор не отпускал – запретили. Сама уйдешь – посадят. Указ Верховного Совета: нельзя самовольно…

– Валентина… Можно так?

– Можно! – горячо ответила учительница. – Мы почти ровесники. Я видела твои документы – двенадцатого года. Я – десятого…

– Почему помогаешь нам? После всего?

– Немцы хуже! Наши измывались, но видели в тебе человека. Плюют, но ты для них свой. Потому, может, и плюют. А немцы… Ты для них раб. Провинишься – убьют и не вспомнят завтра.

– Да… – Крайнев забарабанил пальцами по столу.

– А ты?… – подняла голову Валентина. – Семья есть?

– Никого?