Текст книги "Эпоха героев и перегретого пара (СИ)"

Автор книги: Анатолий Матвиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Уходите! И не возвращайтесь… Что нашла в вас Юлия Осиповна? Почему предпочла…

Оставшись один, фельдмаршал схватился за перила: ноги стали ватными, руки покрылись предательскими капельками пота. Его обнаружили почти без чувств, отвели в лучшую дворцовую спальню, а лекарь, до утра просидевший у огромной кровати недужного Паскевича, не мог понять русские слова, роняемые великим полководцем.

– Старик… Личная роль невелика…

И с пухлой заросшей щеки, вдруг прибавившей лет десять возраста, скатилась крупная мутная слеза.

Строганов, убывший с бала и поначалу не осведомлённый о переполохе, сердился на себя за несдержанность. Кто бы знал, что едкая, но, в сущности, безобидная подначка о набиваемом кармане вызовет подобную отповедь? Выходит, неблагородное состязательное чувство терзало изнутри, зависть к успехам, семейному благополучию с Юлией, раз так быстро прорвало плотину.

А последние слова, точно выстрел в спину! Предпочла? Видать, и на домашнем фронте бравый фельдмаршал вёл тихую войну, доказывая, что не хуже мнимого покойника. Вёл и проиграл, в душе не смирившись.

Лжец! Каждый раз, когда Строганов при редких встречах справлялся о Юлии и Володе, князь уклонялся от прямых разговоров, ему это, видите ли, неприятно. Но ясно давал понять: не извольте беспокоиться, в семье благополучно. Выходит, она так и не поставила Паскевича на одну доску с отцом единственного ребёнка, наследника фельдмаршалу не родила, хоть и вышла замуж отнюдь не в старом возрасте.

Неужели многолетнее жертвенное отречение от жены и сына основано на глупом предположении, что им лучше с Паскевичем? Самое ужасное в том, что сам себя в этом убедил ещё до встречи с князем, сам же ему высказал. И старый подлец не попробовал разуверить!

С другой стороны, не слишком ли большое значение он придаёт мимолётной оговорке, брошенной в гневе?

Наутро Строганов уехал в Зальцбург по банковским делам, оттуда в Лондон, где пробыл недели две и понял отчётливо: нужно в Гомель. В пятьдесят пять жизнь свернула к закату. После возврата из турецкого плена он познал одну лишь любовь женщины – продажную.

Нет, не только актрисочки провинциальных театров и прочие доступные дамочки скрашивали его ложе. Были уверявшие в страстных чувствах, не вызывая ни толики доверия. Страшного, но богатого человека обожают лишь за его капитал. Так что лучше расплачиваться за продажные ласки, не строя иллюзий, нежели покупать одну женщину на всю жизнь, приобретая охапку проблем. Да и перед Богом немыслимо, словно мало греха прелюбодеяния; в храм с новой избранницей путь заказан. Венчание при живой жене ужасно, ибо добавляет клятвопреступление перед ликом Всевышнего. Аллах дозволяет многожёнство, однако при условии, что супруги живут с господином и он утоляет их нужды. Куда ни кинь – всюду клин.

А может, его incognito – не меньший грех? Пусть и с опозданием, его нужно и должно исправить.

Не считая парома Дувр-Кале, дорога от Лондона до Гомеля ныне вся уложена рельсами и занимает с пересадками не более шести дней. Увы, Ла-Манш широк, и никогда не построить там ни мост, ни тоннель. Строганов, не скрываясь, поймал извозчика у вокзала и поехал во дворец, представившись дворецкому негоциантом Трошкиным, чающим увидеть княгиню.

Но в гостиную вышел князь, перекошенный от бешенства. За время, прошедшее с памятной ссоры в Вене, русский корпус вернули в империю, и фельдмаршал первым прибыл в семейное гнездо.

– Вы?! Опять! Во-он! Иначе скажу слугам спустить собак!

– Je suis désolé ^[32], Иван Фёдорович, мы не можем бесконечно жить во лжи.

Разъярённый так, что от размахивания рук распахнулся халат, Паскевич бросил ему в лицо:

– Я заплатил вам за молчание.

– Моими же деньгами. Право же, довольно. Если они вам столь важны, могу вернуть тотчас и с процентами.

– Вы… вы – низкий человек! Это для вас деньги важнее семьи.

– Извольте не переходить границы, – Строганов приподнялся с кресла, которое занимал в ожидании, и шагнул навстречу брызгающему слюной старику.

– Это мой дом! И я спущу вас с лестницы!

После сказанных в запале слов граф снова не сдержался, как в венском дворце, и сказал необратимое, не оставив выбора Паскевичу.

– Прискорбно, князь, что вы более не способны ни на что иное, кроме как кликнуть слуг.

– Тогда… Тогда оставьте ваш адрес. Я пришлю секунданта договориться о времени и месте.

– Дворянин будет стреляться с безродным обывателем Трошкиным? – Строганов, начиная сознавать абсурдность ситуации, сделал неуклюжую попытку изменить её и не преуспел.

– Вы, кажется, решили возродиться графом. Что же, отступите?

– Нет. И всё равно увижу Юлию Осиповну.

– Именно поэтому я застрелю вас завтра. Убирайтесь!

Запахнув полу халата, расхристанного словно расстёгнутая шинель на ветру, князь удалился, стремительно шаркая домашними туфлями, можно сказать – с неприличной для его возраста скоростью.

Наверху ждало короткое, но неприятное объяснение с женой.

– Что случилось, Иван Фёдорович? Ваш гневный голос отсюда был слышен.

– Досаждает один проходимец. Успокойтесь, дорогая, он больше не потревожит.

Она не поверила, но не стала возражать, а в сердце появилось нехорошее предчувствие.

Граф и князь стрелялись на рассвете, на левом берегу реки Сож. Формальные слова о примирении, сказанные для проформы скороговоркой, едва умолкли, как Паскевич крикнул: не может и речи быть, командуйте начало. С благородной дистанции в двадцать шагов он первым кинулся к барьеру. Его противник отвёл пистолет, отказываясь спешить с выстрелом, не повернулся боком, не прикрылся оружием.

– Забрали у меня семью – мало? Нужна моя жизнь? Извольте!

Князь вскинул пистолет, дрожащий в неверной руке, и выстрелил мимо, чуть не взвыв от злости.

Строганов, которого турецкая рана избавила от нужды щурить один глаз, спокойно прицелился в переносицу фельдмаршала и мягко потянул спуск, чуть приподняв ствол в последний миг. Фуражка слетела на землю, пробитая пулей, за ней упал Паскевич. Его даже не оцарапало, он к вечеру умер от удара, так и не приходя в себя. Секунданты и доктор спрятали испорченную фуражку, от греха подальше скрыв некрасивую историю с дуэлью.

Оглушённый случившимся и чувствуя себя хуже, нежели после убийств жандармов, эрцгерцога и судопромышленников, граф не находил себе места. Путь расчищен, но этой смертью, как ни крути – князь был бы жив, воздержись Строганов от приезда в Гомель, он ещё более отдалил возможность воссоединения. Даже если догадка верна и Юлия холодно относилась к усопшему, она никак не возрадуется, когда рано или поздно слух о позорной дуэли дойдёт до её ушей.

Глава вторая. После похорон

В наш технический век сообщения передаются с удивительной быстротой. Телеграфические провода опутали Россию и навсегда изменили её жизнь. Любая новость достигает нас из самых дальних уголков за считанные секунды, достаточные для того, чтобы специальный человек на станции отстучал её, превратив живые слова в удивительные и невидимые субстанции, немедленно пересекающие огромную страну. Право же, гениальное изобретение, казавшееся вчера мистической фантазией, вошло в обыденную жизнь и уже мало кого может поразить.

Кадет Московской военно-инженерной академии юный граф Владимир Строганов получил каблограмму о смерти отчима наутро после его смерти и успел в Гомель к отпеванию. На третий день после погребения юноша брёл вместе с матерью к дворцу от фамильной часовни, приютившей второго уже Паскевича, когда увидел всё того же одноглазого господина. Взгляды встретились; мужчина сделал неприметный, но явственный жест. Володя понял знак, наскоро извинился перед maman и кружной тропой вернулся к аллейке.

– Здравствуйте, ваше сиятельство. Поговорим?

– Извольте. Полагаю, вы – старый армейский знакомый фельдмаршала? Или…

– Да. Или.

Они замолчали. Главное было сказано. А что должно было произойти? Бросание друг другу на шею, расспросы, ахи-охи?

Под ногами шуршали первые жёлтые листья. Сухо, нету типического прелого запаха осени, гомельское лето почти без перехода вступило в бабье, и в парке красиво, немного печально, будто аллеи и деревья знают про кончину хозяина.

Уже на берегу реки сын спросил:

– Почему только сейчас?

– Не хотел мешать.

Верхняя губа чуть приподнялась, отчего бледное лицо юного графа приобрело недовольное выражение.

– Кто дал вам право судить – мешаете или нужны?

– Ваша жизнь казалась благополучной, порядочной. Воскресший муж твоей мамы, обвенчавшейся с Паскевичем, никак в вашу идиллию не вписывался.

– А сейчас это потеряло значение, поэтому вы решили явиться?

Строганов-старший зажал трость подмышкой, стянул перчатку и потёр привычно зудящий шрам на лице.

– Ты не рад?

– Рад?! Чему? Что я узнаю – рос без отца, хотя он был жив и свободен? Что мама проплакала годы в благополучной идиллии, как вы изволили выразиться?

– Не допускаешь, что были иные причины?

– А они имеют значение?

– Чувствую, ты не желаешь слушать. Но следующая возможность поговорить может не скоро представиться. Поэтому главное ты узнаешь сейчас.

Он коротко, не упуская ни единой важной детали, рассказал про турецкий плен, английскую авантюру с сыном Паскевича, австрийскую революцию, откровенно сообщил о семье судовых владельцев, венских жандармах и прочих людях, неосторожно ставших на пути.

– Ивана Фёдоровича… тоже вы?

– Отчасти и невольно. Он чрезвычайно переживал, пробовал состязаться со мною, записал себя в проигравшие, вызвал на дуэль. Перенервничал так, что сердце не выдержало. А в Крыму мы были с ним практически товарищами. C'est la vie ^[33]. Видит Бог, я не желал и не стремился к его смерти.

– Какой Бог? Вы же приняли ислам!

– Не отворачиваясь от Христа. Бог, он же – Создатель, а человеческие имена придумали люди.

– Вы вольнодумец почище Вольтера.

Старший из собеседников остановился, втянул носом речной дух и повернул обратно к дворцу. Сын последовал рядом. Углубляться в теологические споры сейчас не с руки.

– Единственное, чем вы меня смогли обрадовать – я продолжаю носить графский титул.

– А также что твоё наследство увеличивается раз в пять.

– Премного благодарен. Только титулом я владел и до вашего появления, а капиталов получил больше чем достаточно.

– Иными словами, моё воскрешение или, наоборот, пребывание в безвестности, для тебя разницы не важны? – он постарался сказать это наиболее нейтральным голосом, сдерживая волнение. Развёрстых сыновних объятий не ожидалось, но всё же…

– Сela ne tire pas à consequence ^[34], – жестоко отрезал тот. – По крайней мере – теперь. И у меня один лишь вопрос: вы сегодня намерены открыться матери?

– Если ты не возражаешь.

– Отчего же. Но многого не ждите. И смертью Паскевича она опечалена, пусть не любила его, но привязалась, уважала, корила себя, что не может дать ему настоящего тепла.

– Тогда сделай одолжение, приведи её вон в ту беседку, – трость указала на затейливое металлическое сооружение, возведённое в румянцевские времена. – В покои мне неловко являться, там родственники фельдмаршала.

– И ваши тоже… Александр Павлович, – молодой граф впервые нашёлся как обратиться к человеку, формально считающемуся родителем. – Кузен, две сестры. Они приехали поддержать маму, да и к Ивану Фёдоровичу относились со всевозможным почтением.

– Князь заслуживал того, – согласился невольный виновник его кончины.

– Да. Но меня не любил, – на лицо Володи легла печать непримиримости. Было, за что он не мог простить даже покойного отчима. – Считал великой несправедливостью: Фёдор умер, а я жив. Понимал, быть может, нелепость этой обиды, но ничего поделать не мог. И мама знала, оттого не могла относиться к нему теплее.

А стать ему сыном и заменить погибшего в Англии Фёдора не смог или не захотел, догадался Строганов. Выжил сам, цепляясь за мать, лишённый поддержки и отца, и отчима. Оттого решительная бескомпромиссность в суждениях.

Владимир смог увести маму из родственного круга только через час и практически прибегнув к обману; введя в беседку неслышно удалился, проявив несвойственную юным годам деликатность.

– Господи!

Усталые от слёз глаза снова увлажнились. В них смешалась тысяча чувств и толком не понять каких именно – радость, что увидела давно похороненного графа живым, смятение неожиданности, горечь от страшного вида лица и множество других, коих не разберёт самый искушённый специалист по физиогномике. А слова прозвучали и вовсе неожиданные для Александра Павловича.

– Боже, ты видел меня молодой… Я такая старая!

Потом они долго говорили наперебой, не в силах прикоснуться друг к другу даже через кожу перчаток. Лишь через некоторое время она тихонько коснулась пальчиками щеки чуть ниже чёрного бархата наглазной повязки.

– Ты страдал! А я ничем не могла тебе помочь, даже не была рядом. Мой грех – зачем смирилась? Знала же, что останки не распознаны, могла нарочно ехать в Крым, в Стамбул, узнавать о раненых, пленных, не просто лелеять надежду – искать. Как всё получилось бы проще! Но почему же ты предпочёл резигнацию? ^[35]

Строганов вдруг почувствовал, что его резоны – не причинять беспокойства и не рушить благопристойное существование – глупы, надуманны и нелепы. А главное, что осознать это он должен был много лет назад, в весенний пасхальный день, когда впервые увидел Юлию Осиповну в роли княгини Паскевич. Эта чудовищная ошибка отняла у них множество лет. Конечно, жизнь не закончилась, и даже близ пятидесятилетнего рубежа Юлия сумела сохранить себя удивительно и готова состязаться с сорокалетними, но…

К ней первой вернулся рассудок, способность ставить практические вопросы.

– Ты будешь открываться остальным Строгановым?

– Нет. Я обещал Володе. Он уже носитель титула и, как видно, им дорожит.

– Да. Его безотцовщина – единственное, что имею право ставить тебе в упрёк. Себе гораздо больше. Ну чего стоило ещё год обождать! Ведь чувствовала, что не так всё просто.

– Пустое об этом говорить. Теперь мы можем быть вместе.

– Нет! – Юлия даже чуть оттолкнула его кулачками в грудь. – По законам и обычаям, я на год в трауре как княгиня Паскевич. В третий раз вдова…

– То есть ждать, как после Шишкова. Впрочем, я и так ждал столько лет. Жестокая ирония судьбы.

– Как теперь зовут вас, граф? – впервые в её голосе мелькнуло нечто похожее на иронию.

– По паспорту – мещанин Трошкин Александр Порфирьевич, – в тон ей ответил Строганов.

– Хорошо, что Александр. А фамилия…

– Не аристократическая, верно? Мне предлагали недорогое поместье в Италии, с титулом князя Сан-Донато. Подойдёт? Тогда после траура вдова Паскевич может венчаться с итальянским князем, а жить будем за границей.

– Увы. Я не могу с тобой идти ни в церковь, ни в костёл, ибо венчаны мы перед Богом, – губы, не утратившие ещё яркость, тронула улыбка. Потом она повторила слова сына, только теперь они прозвучали мажорно, а не как отречение отпрыска от отца. – Сela ne tire pas à consequence. Мы что-нибудь придумаем. Главное, что ты жив.

Она упорхнула, авантажная даже в траурном уборе, исполнять обязанности вдовы, внезапно переставшей кручиниться. Строганов проводил сына на вокзал. Ему показалось, что в глазах Владимира, ставшего на подножку и обернувшегося, мелькнула какая-то искра. Словно он вздумал что-то сказать и промолчал.

Александр Павлович пару раз и не надолго встретился с Юлией, затем уехал, обещая скоро вернуться. На этот раз он сдержал слово.

Глава третья, события в которой разворачиваются и завершаются на Чёрном море

Казалось бы, жестокая расправа над венгерскими восставшими в 1849 году надолго вернула спокойствие и мир в Европу. Ценой жизни тысяч спасены были миллионы. Но русский успех, за который либеральные круги обозвали империю «европейским жандармом», кое-кому не понравился и послужил последней каплей, с которой и начался на первых порах невидный глазу процесс.

Британская империя неожиданно и весьма рьяно бросилась улучшать отношения с османами. Вдруг резко повысились ассигнования по военному и военно-морскому ведомству. В России зашевелились их эмиссары, сманивая за любые, даже самые неприличные суммы специалистов по современной паровой технике на острова. Буквально через год военный атташе российского посольства в Лондоне сообщил, что британцы наладили выпуск бронеходов, не уступающих воевавшим под Варшавой и Кёнигсбергом, называя их armored vehicles.

Сухопутная армия закончила переход исключительно на нарезное оружие, солдаты получили магазинные винтовки, офицеры и унтеры – револьверы. Флот оделся в железную обшивку. Старые корабли вывели из строя, у новых сплошь паровые машины от тысячи сил и более, орудийные палубы сменились башнями и казематами. Общее число стволов сократилось, зато увеличились скорострельность и дальнобойность.

Вскоре Европа загудела как улей: ради какой такой будущей войны тратятся столь огромные средства, и парламент отпускает их недрогнувшей рукой? Загадка разрешилась, когда в адрес Российской империи посыпались ультиматумы. Англичане потребовали сократить численность флота в Балтике и на Чёрном море, подтвердить отчуждение Бессарабии на веки вечные…

– А ясак как татарам платить не нужно? – спросил Император Дмитрий Анатольевич, прочитав очередное послание, выдержанное едва на грани приличий. – Эх, стервецы, ничем ведь конкретным не грозят, пужают только – «оставляем за собой право принять адекватные меры».

Он повернул голову к Министру иностранных дел Григорию Александровичу Строганову. Брат «мещанина Трошкина» оставил пост премьера, занятый ныне бывшим регентом, и вновь возглавил внешнеполитическое ведомство, отличаясь, впрочем, от родственника полным отсутствием чувства юмора, из-за чего постоянно подначивался монархом.

– Ответить им, что согласны, только пусть и Британия «адекватными мерами» не побрезгует. Мы часть кораблей распилим, и Роял Нави половину своих утопит.

Царь насладился выражением лёгкого ужаса на лице дипломата и расхохотался.

– Шучу! Нам не война нужна, а время. Торгуйтесь, ваше сиятельство. Коли мы от флота откажемся, что вы нам хорошее посулите?

– Будет исполнено, Всемилостивейший Государь.

Оставшись в одиночестве, что весьма редкая привилегия для глав государств, он прошагал к огромных размеров глобусу, оставшемуся от дядюшки, заговорив сам с собой.

– Не понимаю. Ни одна страна в мире не может надеяться победить в войне на нашей земле, где не счесть железных дорог и не занимать угля для паровозов. Мы доставим войска в любое место за день-два, пока противник будет плыть неделями. Разве что хотят урок преподать? Ждём-с.

И молодой монарх потёр руки в предвкушении. Он с детства готовился к управлению государством в традициях самых что ни на есть купеческих – рассчитывая издержки и выгоду от каждого шага. Но в историю входят не мудрые государи, при коих державы крепли и богатели, десятилетиями уклоняясь от войн, а победители и захватчики земель.

Строганов выгадал у англичан полгода, не более. Потом началась война с Османской империей по привычному сценарию – турки полезли несметной и плохо вооружённой толпой на Армянском нагорье и со стороны Бессарабии, попытались высадиться в Крыму и на Кубани. Их били по старинке, жестоко и в понимании, что это лишь разведка боем да прекрасный повод прийти на помощь обиженному русскими варварами народу. Посему ничто современнее бронеходов и пароходо-фрегатов, усмиривших врага в Восточной Пруссии, турки не увидели. Англо-французская громада вторглась, когда от османского флота остались лишь воспоминания о былой славе, русские прошли Анатолийский полуостров с востока на половину его протяжённости, а на западе напоили коней в Дунае.

Развязка драмы наступила, когда в середине лета 1854 года потрясающих размеров боевой флот, сопровождающий более сотни торговых судов, наполненных пехотой, кавалерией, артиллерией, десятками паровых «арморед виклз» и сотнями тысяч тонн различных припасов, нескончаемой колонной двинули от горла стамбульской бухты Золотой Рог на север по Босфору.

Заместитель командующего британский адмирал Старк, знакомый с русской тактикой по неудачному балтийскому бою и сочтённый невиновным в том поражении, находился на втором номере в кильватерном построении, сгорая от желания расквитаться за позор. Сегодня предусмотрено всё. Известно о русских технических новшествах, английская техника их превосходит. Даже странное потаённое судно, субмарина по-английски, больше не секрет. На буксире две таких, для тайных операций у чужих берегов, они могут заглушить топки и проплыть на остатках давления в котле милю-другую. На каждой боеукладке есть снаряды с замедлением, ими не нужно попадать точно в корпус субмарины. Взрываясь на небольшой глубине, они безусловно разрушат её корпус. На стоянке корабли Королевского флота защищаются сетями – скрытно не подобраться. Так что на любой подлый русский сюрприз готов жёсткий ответ, распалял себя Старк и был почти прав.

В короткую летнюю ночь перед началом операции турки обнаружили у выхода в Чёрное море две шнырявшие русские канонерки. Замысел противника разгадали без труда – пара плоскодонных паровых буксира наутро протралила воды, очистив их от мин. Правда, одна из посудин подорвалась и затонула – не страшно.

Адмирал Старк не мог видеть, как укрытый среди прибрежных камней матрос повернул рубильник гальванического устройства, дождавшись прохода флагмана в створе двух маяков. Увы, донную мину тральщики вытравить не смогли. Покойный генерал Шильдер, изобретатель сей минной снасти, отправил Альбиону свой прощальный привет.

Взрыв кувалдой ударил по днищу, самому слабому месту обшивки корпуса, ибо морские инженеры меньше всего ждали оттуда нападения. Разве что от рыб. Линкор вздрогнул, потом получил значительный дифферент на корму. Заметной пробоины нет, но открылись течи, отчего трюм и топку изрядно подтопило. Оставшись на плаву, красавец-флагман потерял ход под машиной. Капитан с трудом отвёл его в сторону, надеясь вернуться к Золотому Рогу под парусами, когда проследует весь конвой. Как боевая единица он утратил всякую ценность.

Обескураженный адмирал Битти перебрался на мостик к Старку, отчего там стало сразу неуютно от слишком большого количества высоких чинов. К добру это, как известно, не ведёт.

Но даже выход из строя одного большого корабля никак не мог поколебать огромное превосходство англичан; поэтому рейд продолжился, но не долго.

Четыре дыма перечеркнули небо на севере уже через час. Русские отправили навстречу всего четыре корабля, каждый из которых минимум вдвое уступал линкору «Игл», на котором Старк всматривался в горизонт. Они аккуратно приблизились к максимальной дистанции для прицельной стрельбы и начали пальбу, после десяти минут которой у всех здравомыслящих англичан зашевелились первые червячки сомнений в успехе предприятия.

Русские удерживали расстояние и непрерывно двигались с изумительно большой скоростью, выписывая самые неожиданные эволюции. Попасть в них не получалось никак, а те били с нечеловеческой точностью, будто и орудие, и мишень застыли неподвижно. Это было просто уму непостижимо! Словно восточные дикари продали душу дьяволу в обмен на демоническую точность орудий.

Самым новым и секретным оружием русских пароходофрегатов были даже не пушки, прицельно бившие на три мили, сколько счётные машины Лобачевского. Впервые они применялись у крымских берегов перед десантом Строганова, подсказывая артиллерийским офицерам правильные углы превышения и упреждения. В Моозундском бою корабли несли усовершенствованные аппараты, но не смогли ими воспользоваться – дело решил отважный экипаж «Тагила». А сейчас работал новейший прибор.

К каждой машине приставлены офицеры. Перед боем в железное её чрево уложен стальной лист, перфорированный дырочками. В них особым способом, вроде телеграфного кода, зашифрованы данные об орудиях корабля, включая износ стволов и типы зарядов, то есть величины постоянные в ходе битвы. Что же касается переменных, офицеры рычажками вводят дистанцию, курс мишени, её скорость. От компаса и корабельного лага умный счётный прибор «знает» собственные курс и скорость. Он же получает сведенья о силе и направлении ветра – на подобных дистанциях боковой воздушный поток может несколько отклонить снаряд. Важны температура и влажность атмосферического воздуха – они влияют на его плотность, оттого требуется поправка к вертикальному углу наводки. Наконец, направление на вражеский борт машина получает от положения зрительной трубы, которую специальный матрос направляет на цель, точно удерживая риску визира на середине силуэта.

Под артиллерийской установкой спрятана целая вереница воздуходувных труб. От расчёта требуется лишь заряжать и чистить орудие. Наводить – только ежели вражеский снаряд нарушит хитроумную машинерию. Ствол сам как живой следит за неприятелем. По команде «пли», выкрикиваемой голосом и исполняемой поворотом рубильника, пушки стреляют не сей момент, а когда корпус на волнении выйдет на ровный киль.

У британских экипажей имелись столь же точные артиллерийские таблицы, позволяющие точно бить на две-три мили, но… Чтобы правильно вычислить углы, уходят драгоценные секунды, потом канониры вручную крутят маховики, а проворные русские пароходы уже в другом месте, им не нужно долго ждать – прицеливание задаётся несколькими поворотами шестерён, замыканиями гальванических контактов и открыванием клапанов воздуходувной аппаратуры.

Оттого русские сновали меж гейзеров воды, почти не получая попаданий и словно издеваясь, а сами заколачивали снаряд за снарядом в обречённый «Игл», потом перенесли смертельный ливень на следующий номер.

Паровой железный корабль умирает по-особенному, а не как привычные ранее парусники. Он цел с виду, не сбиты мачты, однако огонь охватил его изнутри. Горит машинное отделение, занимаются угольные ямы, где мелкая чёрная пыль питает языки огня не хуже сухой соломы. За считанные минуты в корпусе поднимается адская жара; пожар тушить некому, потому что команда бежит, а пытающиеся погасить пламя испеклись заживо. Из-под палубы через пробитые снарядами бреши начинает валить пар. Его очень много, потому что протекает котёл, свистит остатками давления пароперегреватель, ему вторят продырявленные и давно остановившиеся машины.

От нестерпимого жара вспучивается краска. Корабль вышел из боя, а на нём вдруг слышна канонада. Это рвутся боеприпасы, поднятые к орудиям. Осталась последняя надежда – покинуть борт, пока огонь не разогрел погреба, где основной запас пороха…

Только в шлюпке, созерцая колоссальный взметнувшийся к небу султан на месте гибели линкора, Старк осознал, что в картине боя неправильно. Русские атакуют слишком малыми силами! Они медленно и аккуратно убивают корабли один за другим, направив в бой лишь небольшую толику Черноморского флота империи, оттого потери в британских экипажах невелики. Но если тратить по полчаса-час на линкор и даже не получить ни единой прорехи в ответ, избиение займёт непростительно большое время – конвой и охранение придут к Крыму. Да и снаряды закончатся – нужно возвращаться в Севастополь, принимать новые.

Догадка, куда более ужасная, чем досада от утраты двух новейших линкоров, стиснула сердце. Это даже не избиение – демонстрация. Причём нарочная, рассчитанная на понимание. За отказ послушаться наступит кара. Но что ещё придумали восточные дикари?

Основательно повредив третий номер, русские отвернули на север. Эскадра чуть замедлилась, принимая спасённых из шлюпок. Мокрый и злой Битти, не желающий слушать никаких увещеваний, поднялся на борт следующего линкора. Брейд-вымпел командующего эскадрой взвился над пятым кораблём за сутки, а генеральное столкновение с русскими даже не началось! Но адмирал отдал приказ продолжать.

Второй акт ужасной пьесы наступил в трёх десятках миль от крымского побережья. Под высокими облаками английские офицеры увидели странного вида птицу, парящую с далеко распростёртыми крыльями. В подзорных трубах она выглядела ещё удивительнее, изрыгая клубы дыма по сторонам своего тела.

– Главного механика на мостик! – рявкнул Старк, первым догадавшийся, что парит в небесах создание рук человеческих.

С большого расстояния птица не казалась ни большой, ни скоростной. Однако когда поравнялась с головой эскадры, моряки с ужасом осознали, что летучий змей огромен, пятьдесят или сто ярдов в размахе крыльев. Таинство его полёта пугало не меньше, чем дьявольская точность русских канониров. Нигде не видно аэростата, несущего конструкцию. Крылья не машут. Несмотря на то, что изобилующий научными изобретениями и невероятными открытиями девятнадцатый век перевалил на вторую половину, многие начали креститься и поминать чудеса.

Наконец, Старк сунул трубу самому технически просвещённому человеку на борту. Тот с минуту всматривался в зенит.

– Сэр, мой ответ неутешителен. Наверху – несомненно машина, созданная человеческим гением. По бокам четыре патрубка, похожие на малые дымовые трубы. Позволю высказать предположение, сэр, у неё не меньше четырёх топок и котлов. Далее, паровые машины, размещённые на крыльях, вращают, по моему разумению, большие роторы наподобие мельничных. Только не ветер их крутит, а они создают ветер. Возможно, аппарат удерживается в воздухе по тем же законам, что и воздушные змеи, о чём говорит подобная им коробка. Но тут, сэр, простите, я не специалист.

Слова поэта Струйского «И я молю благое провиденье, чтоб воздух был на вечность недоступен» от всяких там чумазых пароходов, не услышали не только англичане, но и само провиденье. Случилось обратное; место встречи с воздушным монстром да триколор на нижнем крыле не оставили сомнений в принадлежности к державе, породившей его.

– Мистер Ривз, как его уничтожить? – задал Старк главный вопрос.

– Не могу знать, сэр! Ни одно орудие не способно стрелять вверх. Из ружей, даже если удастся попасть, невозможно вывести из строя стразу все котлы и машины. Скорость у него… – механик снова поднял трубу. – Не скажу точно, не менее пятидесяти узлов.

Иными словами – быстрее самого быстрого английского локомотива. После этого предположение о возможности попасть показалось излишне самонадеянным.

И так, нам его нечем достать. А чем вооружён русский?

Экипаж паролёта не стал мучить адмирала Старка долгим ожиданием. Он описал плавный круг, снижаясь, и понёсся над водой на высоте не более сотни ярдов, поражая огромным размером. Он приближался быстро и неотвратимо пересекающимся курсом. Нет, скорее рассчитывал пройти перед носом линкора. Вдруг из-под его днища в воду свалился продолговатый дымящийся предмет.

Летательный аппарат повернул в сторону и вверх, самые оптимистичные на борту решили, что от монстра отвалилась важная часть; теперь он удирает к берегу. Самые смелые наивно попробовали выстрелить вслед, сильно задрав орудийный ствол. Наверное, очень рассмешили русских.