Текст книги "Обратный адрес"

Автор книги: Анатолий Знаменский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

8

Все вроде человек обдумал досконально. Всё предусмотрел наперёд, и с директором совхоза мысленно побеседовал, выложил свои соображения начистоту. И заработок прикинул – у тех, кто не прохлаждается, он тут рублей под семьдесят, ничуть не обидный даже для рядового техника.

А не учёл самую малость. Не учёл, что утро такое солнечно-золотистое заглянет в окно, запылает на подоконнике зелёным костром лопушистая герань, пронизанная косыми лучами, и захочется ему поплескаться не в тёмном углу под умывальником, а во дворе, у колодца.

– Ты глянь, как там алыча распушилась, Федя! Стоит посередине двора, как под венец собралась, пра! – сказала кума Дуська, неловко поворачиваясь у печи. – В одну ночь костром взялась!

Он не стал одеваться, только поддёрнул трусы и выскочил на крыльцо.

Что за утро вставало! Яркое, влажное, пахнущее молодой травой и вишнёвой почкой перед самым её взрывом. И синие горы курились слева и справа, сплошь укрытые зеленеющим каракулем лесов.

Сыроватые, нахолодавшие за ночь доски крыльца обожгли ему босые подошвы. Федор прыгнул через ступеньку и побежал к колодцу, с удовольствием прикасаясь ступнями к жёсткой песчаной земле, вспоминая детство.

За старым колодезным срубом раскидала пышные белые ветки одинокая алыча, материно дерево. Алыча уцелела и в войну и в позднейшие времена от всего сада, потому что была дичкой, спросу с неё не было никакого. А цвела каждый год ровно и сильно, никакой червяк её не брал – мать говорила, что помнит её с рождения.

Под раскидистыми ветками стоял кто-то, скрытый наполовину белопенным цветом, и колотил булыжником по стволу. Звякало по железу.

Федор, ослепший от яркого солнца, рассмотрел всё же синие трикотажные шаровары, подвёрнутые у щиколоток, и босые ноги на траве.

– Эй, Кирюха! Ты чего там стучишь? – заорал Федор, не сбавляя скорости. Упругие ветки, отягощённые цветом, уступили ему, окатив голую спину росяной свежестью. Он поднырнул к стволу и… сбился с ноги.

Под деревом стояла рослая, выпуклая девица в спортивных шароварах и майке и забивала в ствол длинный гвоздь. У ног её валялся жестяной умывальник с откинутой крышкой.

– Ой!… – тихо взвизгнула девица, выронив камень.

Поспешно прикрылась руками крест-накрест: майка и наполовину не скрывала её бюста.

– Извиняюсь, – сказал Федор. – Доброе утро…

Она ещё плотнее обхватилась руками, будто он собирался ограбить её, испуганно моргала чёрными, хорошо подправленными ресницами. Причёска у неё была высокая, не здешняя, только растрёпанная и неприбранная с ночи.

Ах, чёрт! Будто с того света!

– Уходите! Как не стыдно… – сказала девица не очень строго, сама не двигаясь с места.

Федору тоже никакого смысла не было уходить, и никакого стыда он не ощущал. Наоборот. В этой нечаянной встрече он уже угадывал искушённым воображением некое предопределение судьбы. Он уже понял, что все его нынешние расчёты полетели к чёрту.

Ах, если бы все наши намерения исполнялись! Если бы подводных камней в жизни-то поменьше встречалось! Ведь только-только собирался он обругать неведомого Кирюху за порчу дерева, а поди ж ты, всё оборачивалось другим концом!

– Давайте помогу, – сказал Федор рассудительно. – Тут ему в самый раз висеть. Умываться будем.

Поднял обронённый ею камень и начал глубже заколачивать длинный гвоздь в податливую мякоть ствола. Гвоздь попался старый, в сухой дуб его, может, и не удалось бы загнать, а в живое он легко входил. Алыча чуть подрагивала и вздыхала, а цветочные гроздья роняли на плечи Федора мелкие бисеринки росяного холода.

Алыча теперь оказалась совсем близко от общежития, умывальнику здесь самое место. На всё лето, до самых холодов, потому что каждое утро Федор будет встречаться здесь с розовой нездешней девицей.

Работала она где-нибудь в конторе, совхозной или леспромхозовской, понял Федор. В станице ещё легко по обличью определить род занятий человека, не то что в городах, где давно уже стёрлись какие-либо грани – смотришь на человека и не можешь понять: работает он или нет.

Пока Федор забивал гвоздь и навешивал умывальник, девушка убежала и тотчас вернулась, обёрнутая до ушей мягким банным полотенцем, с табуреткой и тазиком в руках. Федор помог установить табуретку на неровном грунте, а она поставила сверху тазик и сказала снисходительно:

– Принесите уж заодно и воды…

Как тут не подчиниться?

Над срубом колодца теперь не было ни ворота, ни журавца – всё поломалось за шесть лет, и даже сруб подгнил, но ремонтировать никто не хотел, да и не было смысла: жильцы нового барака со дня на день ждали водопровода и к колодцу ходили каждый со своим ведром и верёвкой.

Доставать воду таким образом тяжело и неудобно. Ведро то и дело цепляет краем за выступы каменной кладки, плескается. Но Федор всё же добыл нужное количество. И когда наливал в жестяной умывальник, разом опрокинул неполное ведро. Хотелось непременно выкинуть что-нибудь игривое, чтобы девица взвизгнула.

– Порядок! – с шиком захлопнул он крышку умывальника.

– Спасибо, – сказала она, отряхиваясь.

– Не стоит. Может, скажете, как вас?

Она засмеялась, зябко стягивая на груди махровое полотенце, и в улыбке её почудилась Федору обидная снисходительность.

– Ксана, – подала она руку.

Ясно. Именно такое имя и должно быть. Каждому времени – свои особые имена. Именно Ксана. Лучше и не придумаешь. Звучит округло, и шелковистый оттенок, как у ангорской кошки.

Он испытал жгучую потребность назваться каким-нибудь Кириллом или Стасом (моднее сейчас не было), но в станице такой лёгкий обман был бы верхом нахальства. Он мягко пожал ей ладошку:

– Федор.

И больше ничего не сказал, на первый раз и этого за глаза. Старинное имя, но оно тоже звучит. Вроде как Теодор Драйзер. Пускай Ксана посоображает на досуге, кто он такой, а вечерком они кое-что уточнят для ясности.

Взял пустое ведро и, отогнув ветки, пошёл к колодцу.

На порожках стоял красный петух. Он посторонился, всплеснув крыльями, когда Федор, пританцовывая и крякая, промчался мимо.

Кума Дуська поставила сковородку с жареной картошкой на стол, неодобрительно вздохнула:

– Чего же ты, Федя… Рази ж это порядок – трехвершковый гвоздь в алычу-то? Она ж как раз цветёт!

– А-а! – отмахнулся он. – Она теперь все равно к самому общежитию отошла, попробуй обереги…

Кума Дуська ничего не сказала.

А картошка у неё была хорошо поджарена. Давно уж Федор не ел такой вкусной картошки!

В старом правлении колхоза теперь разместились ясли, а новую совхозную контору с широкими, глазастыми окнами без привычных переплётов, а заодно и все складские помещения возвели на выгоне, за станицей.

Были на этот счёт какие-то соображения у нового директора. То ли хотел приблизить управление к плантациям розы, то ли удалить общественные склады, чтобы виднее было, кто и зачем ходит сюда по вечерам. Такая перестройка Федору казалась понятной. Отец, со слов матери, тоже вроде бы собирался вынести кладовые за станицу, да колхозный актив во главе с Гигимоном этого ему не позволил, ссылаясь на большие капзатраты.

Порожки у новой конторы высокие, бетонные, надолго построенные, и у самых дверей – железная решётка – оскребушка, чтобы приходящие не тянули на сапогах грязь.

Культурно жить начали…

Первой, кого он увидел в приёмной директора, оказалась Ксана.

Огромный двухтумбовый стол секретарши помещался почему-то не у самой двери в кабинет, а на некотором отдалении, у широкого окна, и Ксана сидела в потоке солнечного света, нежилась, словно кошка на пригреве. Теперь она вовсе не походила на утреннюю растрёпу, не умевшую как следует вбить гвоздя. Жёлтый сноп волос хорошо прибран, блузка с глухим воротничком, а на плечах ещё голубой шарфик, ниспадающий на голые локотки. В наружных уголках глаз чернеют кокетливые запятые. Аккуратная, строгая такая секретарша.

Она глянула на Федора с той недосягаемой высоты, которая абсолютно необходима в служебных отношениях, и, поправив на плечах шарфик, вдруг снизошла до лёгкой улыбки.

– Вы к нам?

– Мимоходом, – сказал Федор чуть смущённо. – А вы, значит, здесь работаете? Не предполагал.

– Почему же?

– А так.

Неожиданности сваливались на него одна за другой, и каждая повергала в растерянность, заставляла менять все прошлые задумки. Шёл он к директору с лёгкой душой, даже с каким-то озорством. Выпросить любую, самую невидную работёнку, чтобы прокрутиться летом до белых мух, отдохнуть на вольном воздухе. Хоть возчиком, хоть бахчевником, а то и огородником в какую-нибудь бабью бригаду для потехи. И вот на пути явилась роскошная девица. И не мог он теперь ограничиваться столь скромными желаниями.

Да. Шутки шутками, а дело делом. Не пойдёт же такая на бережок с кем попало!

Быть бы ему, чёрт возьми, молодым учёным, что ли? Или капитаном дальнего плавания, а? Или засекреченным конструктором? Подошёл бы, козырнул: генерал Чегодаев! Здорово? Холодок образуется под сердцем. А так что же – никакого особого впечатления… Приземлённость.

– Директор у себя? – деловито спросил Федор, одёргивая борта.

– Директор, как всегда, занят, – вроде бы шутливо сказала Ксана, прихватив у самого подбородка края шарфика. Ей и самой было неуютно и смешно от казённых слов.

– Но – внимание к человеку? – пошутил Федор.

– Это уж само собой, – согласилась она. Гибким, заученным движением оправила жёлтый сноп на голове, легко поднялась и процокала на каблучках в кабинет.

Всего три шага-то и было до двери, но она ухитрялась сделать вдвое больше, чтобы он успел хорошо все рассмотреть.

Не иначе, как сама судьба после стольких огорчений и неустоек приберегла ему нынешнее утро с цветущей алычой, жестяным умывальником и этой нечаянной встречей.

Намечалась какая-то новая, заманчивая перспектива.

Да. Но разговор у директора теперь несколько осложнялся – теперь Федор и сам значительно поднимался в цене.

9

Директор не понравился Федору с первого взгляда. Сидел за столом маленький, желчный, посечённый морщинками старичок-боровичок себе на уме. И глаза у него холодноватые, с прищуром, внимательные такие и ко всему готовые глаза. Гигимон что-то напутал – ничего особо учёного в директоре не просвечивало, а просвечивала усталая настропаленность в одну точку. Похож он был на какого-то энтузиаста-неудачника, из тех, что вечно играют не в свои козыри: в эпоху кукурузы доказывают преимущества свёклы, а за неимением суперфосфата и прочих удобрений пытаются гадать на травах и бобах. И, когда выясняется окончательная их правота, наступает неопределённый возраст и пора уходить на пенсию.

В окно директор не отворачивался и розами не любовался, а смотрел в самую сердцевину.

– Садитесь… – и руку протянул, – разрешите документы.

Так, без лишней болтовни.

Вместо паспорта было у Федора бумажное временное удостоверение, он с умыслом спрятал его между зачёткой из техникума и трудовой книжкой – они всё же в твёрдых корочках. Но старичок-боровичок перво-наперво отыскал удостоверение и губами пожевал выразительно. Ясно, мол, какие тут пироги… У вербованных вечно какие-нибудь непорядки с паспортами.

Потом заинтересовала его студенческая зачётка, он перелистал её со вниманием, и даже все даты детально проверил. Даты трёхлетней давности.

– Оч-чень интересно, очень при-ме-чательно… – бубнил старичок, исследуя бумаги Федора. – Второй курс техникума вы, значит, осилили, а на третий что же, духу не хватило? Тэк-с. По каким же причинам? Бытовые неустройства, травма, новые интересы?

– Место жительства, – сказал Федор.

– Та-ак. И сколько же раз вы его успели сменить?

Все досконально успел рассмотреть старичок. За три последних года в трудовой книжке Федора пять круглых печатей приляпано, вроде бы и в самом деле многовато. И все – по разным городам, на разных географических широтах.

– Там видно, – кивнул Федор на документы, не желая входить в подробности.

– А паспорт у вас, конечно, украли по дороге?

Это он уж зря! Из-за подъёмных и суточных на такую подлость Федор никогда ещё не отчаивался. Этим настоящие жулики промышляют: получат прогонные куда-нибудь в Якутию или Магадан, а потом паспорт в печь, десятку в виде штрафа оставят в паспортном столе и снова – в оргнабор. Крайняя степень потери личности.

– Паспорт потерял сам. Но это к делу не относится. – «Не объяснять же ему, что паспорта не досчитался в тот вечер, когда насчёт казённого цемента с жуликами толковал».

– Да как же не относится, молодой человек! – всплеснул руками старичок-боровичок. – Как же не относится? Ведь это же целая программа поведения, целая психология! График вашей жизни, так сказать. Техникум вы… на корню, так сказать, бросили. А это, знаете, большую силу воли надо иметь! Вы не находите?

Жмуристые глаза усмехались хитро и безжалостно. Трудно понять, шутил старичок или издевался.

– А вот был ли случай, чтобы вы… извините, пол-литру недопитой оставили? Ну, хотя бы на донышке?

Федор хотел возмутиться, уже и ноги пружинисто подобрал, чтобы встать и уйти, однако в последнюю минуту догадался перевести разговор в шутку:

– Сравнение у вас очень уж отдалённое! В огороде бузина… – и добавил с твёрдостью в голосе. – Техникум – это никогда не поздно. Тем более – практический опыт. Никогда не помешает.

– Да? – удивился вроде бы старичок. И первый раз мелькнула в жмуристых глазах добрая заинтересованность. – Домой, значит, потянуло? Ну, это ещё можно понять… И на что же вы рассчитываете сейчас? Какую работу хотели бы?

Федор посапывал, стиснув губы.

Ничего особенного не сказал ещё директор, не успел отказать. Он просто исследовал что-то важное для себя. Но так направил самое исследование, что вроде и говорить дальше не о чём.

Солнце выглянуло из-за оконного косяка, упало на стол. Никелированная крышечка с письменного прибора расплавилась в потоке лучей, брызнула слепящим зайчиком в глаза. Федор сдвинулся на краешек стула.

Да, имелись у Федора вполне определённые намерения и права, но вспоминать о них как-то неловко и неуместно. Позиция глупая.

– Так какую же вам работу? – переспросил директор с таким видом, будто он заранее предвидит весь ход этой беседы.

– По специальности, конечно… – сказал Федор.

– Вона! По специальности! – возликовал старичок. – А специальности-то и нету ещё! Ну, какая там, скажите, спе-ци-альность!

– Я ж работал… – промямлил Федор. – Строительство знаю. Неплохо знаю.

– Да знать-то мало, молодой человек! Мало! Одно знание, без души – это ещё халтура! Нужно ещё душой к делу прикипеть, а у вас для этого и времени не было!

«Одно из двух, – тупо соображал Федор. – Либо народу у него много, некуда девать, либо попросту характер скверный. С таким лучше не связываться!»

Нужно было вставать и уходить, по крайности гордо хлопнуть дверью – так, чтобы окна повылетали. Но Федор медлил. За дверью-то сидела золотоволосая Ксана. Хотелось выйти отсюда победителем, любой ценой. Он собрал все силы и постарался улыбнуться.

– Вас, может, кто обидел с самого ранья? – сочувственно спросил он директора. – Если обидели, так и скажите, я ведь тут ни при чём.

– Обидели! Именно что обидели! – закричал старичок с жаром. – Думаете, вы первый? Все идут, всем работу подавай! Только какую работу хотят, а? Какую работу?! Мне полеводы и скотники нужны. И пастухи!

Штукатуры и маляры – пож-жа-луйста, с нашим удовольствием, хоть сегодня! С места в карьер! Так ведь вам надо, чтобы рук не замарать? Так я вас понял, молодой че-а-эк?

У него ещё и зубов не хватало ко всему прочему. Вредный, такой старикашка! Кипятится, как старинный самовар, истины открывает! А чего их открывать, когда они всем станичным бабам известны были, может, ещё с самого начала?

– Заработать дадите на малярных работах – никто в должность не полезет штаны протирать, – угрюмо посоветовал Федор.

– А кто не даёт?! – взвился старичок. – У меня доярки по сто пятьдесят зарабатывают! Мало? У завфермой-то оклад – сто! Ну, так изволите ли знать, тоже бегут! В маникюрши, в лотошницы, только бы в город, на витрину. На сорок рублей! Лишь бы весь день на шпильках, а в башмаках, видите ли, тяжело!

– Тоже есть о чём подумать… – как-то неопределённо заметил Федор.

– О чём? – возмутился старичок. – Было время – да! Причины были, и очень серьёзные. А сейчас, молодой че-а-эк, инер-ция, мода! Общественное поветрие и дурь, если хотите знать!

Он передохнул и пожаловался:

– А при всём том нужно, представьте, работать, планы выполнять, работать с коллективом – спрос с меня. Впрочем, вы ничего такого не знаете и не хотите знать… А вот вы скажите, учёный человек, что такое, к примеру… супонь? Или – чапиги, знаете? А что такое зга? Ну, говорят, мол, зги не видать, так что оно такое – зга?

Что такое супонь, Федор знал, о чапигах имел смутное представление. А вот згой этой старичок уложил его намертво.

– Вам сейчас надо, молодой че-а-эк, чапиги в руки!

Да в борозду, да до седьмого пота! На позиции патриархального крестьянства – вкус земли и вкус жизни почувствовать! Познать сокровенный закон диалектики:

«Не потопаешь – не полопаешь!» Вот что вам крайне полезно на данном этапе. Если надумаете, милости прошу.

Дед был циник до мозга костей. Федор приподнялся было и опять сел. Захотелось осечь уж чересчур умного директора.

– Рецепты эти мне ни к чему, каждый день их слышу, – сказал он. – На всех молодёжных вечерах долбят, что счастье в труде, а…

– Как, как? – перебил старичок с интересом,

– В труде, говорят, счастье! Значит, бык…

– Не то, не то! – закричал директор. – Не с того конца! Счастье, молодой че-а-эк, в высшей гармонии между личностью и обществом! Слышали? Когда вами люди довольны, и вы с чистой душой перед ними. Когда вы нужны им, и цену в этом свою видите, да такую, что все девки по ночам о вас думают, не спят – вот в чём счастье! Но такое счастье, извините, ни зубами, ни кулаками не вырвете – труд здесь первое, наиглавнейшее средство! Сред-ство!

– Те же штаны… – недоверчиво махнул рукой Федор. – Говорят ещё, мол, перед нами все дороги открыты…

– Вот, вот – именно! – кивнул старичок согласно. – Только идти-то по этим дорогам желательно в трезвом виде, а ещё лучше – в заработанных самолично сапогах!

А то ведь и по открытой дороге никуда не придёшь!

Федор молчал. А директор после этих слов утих, и снова в прищуренных глазах мелькнула добрая заинтересованность. Сказал устало и как бы ища сочувствия:

– Все, понимаете, хотят какой-то поэзии, привнесённой со стороны, и это злит ужасно. Поэзию и красоту хотят, видите ли, найти где-нибудь на дороге, как ржавую гайку или обронённый каким-то растяпой кошелёк. Не так ли? Но ведь этаким манером вы её никогда не найдёте. Она в душе должна обретаться, в вашем мироощущении, молодой че-а-эк. Иначе…

Подумал ещё, пожевал что-то мысленно и сказал, как приговор:

– В руку эту штуку не возьмёте, уважаемый. То, что вам хотелось бы найти, оно – везде, во всём, по крупице…

В этом-то и вся сложность. Иначе от счастливых на этом свете проходу бы не было.

Посмотрел Федор на строптивого директора и вдруг вспомнил последний свой разговор с Аношечкиным – железным прорабом. Другие тогда были слова, но вроде о том же самом…

Что за чёрт, сговорились они, что ли? Аношечкина-то Федор откровенно уважал, а этого старичка пока не знал как следует. Но хорошо уж было то, что не с Гигимоном приходилось о жизни толковать.

– Понятно, – сказал Федор, несколько ошарашенный этим диспутом. – А с работой-то как?

– Я же сказал. Нужны трактористы – в первую голову. Каменщики, маляры, штукатуры. Подайте заявление.

Да он бы и подал! Трудно, что ли, написать бумажку? Поработал бы в совхозе, поговорил бы ещё с этим занятным дедом! Выяснил такую ускользающую тонкость, откуда взялись и под каким таким зодиаком выросли все эти бродяги, что вкуса земли не знают. И куда старик раньше смотрел. Охота ещё послушать умного человека.

Он бы написал заявление! Но сейчас за дверью сидела Ксана. Сейчас, именно в данную минуту, переходить на позиции патриархального крестьянства он не мог.

– Документы не забудьте! – завопил старичок.

Федор взял бумаги и выбрался из кабинета, словно из парной. Даже пот прошиб с непривычки. Ещё нигде не разговаривали с ним подобным образом. Не давили на психику.

Чёртов старец! И о романтике вспомнил!

Ксана лениво поправляла причёску, даже не помышляя о сложных проблемах, которыми мучился директор. Оглянулась вальяжно, с томительной улыбкой:

– Ну, что?

– Откуда вы его выписали? – кивнул Федор на дерматиновую обивку.

– А что?

– Про какую-то згу начал меня допрашивать. И про чапиги.

Ксана улыбнулась с сочувствием:

– Про згу он частенько спрашивает. Для юмора, – пояснила она. – А вообще он кандидат наук и хозяин хороший.

Федор достал папиросы, пристроился у подоконника, под форточкой. Не хотелось уходить из этой светлой комнаты, да и некуда было ему спешить. Прикуривал и смотрел через огонёк спички на девушку. Искал, о чём бы поговорить.

– Что ж она означает, эта самая зга?

Ксана перестала трещать на машинке.

– Ничего особенного. Колечко под дугой, куда раньше колокольчик привешивали. Когда тройками ещё ездили. В песнях, помните, колокольчики-бубенчики…

– Вот старый хрыч! – тихо выругался Федор, покосившись на дверь. – Что ж я ему – для потехи, что ли? В вашем совхозе и точно – зги не видать!

– Почему? Совхоз у нас рентабельный, – возразила Ксана даже с некоторой обидой. – И животноводство. А из нашей розы духи «Красная Москва» делают.

– С таким директором, ясное дело, не пропадёте!

Человек приходит с квалификацией, а он ему – про згу и в пастухи приглашает!

– Пастухи у нас в наличии, а возчики и строители, правда, нужны. У вас какая специальность?

– Строитель. Прорабом последнее время был.

– Странно. Прораб скоро нужен будет, документацию на технологический корпус ждём со дня на день.

Видимо, вы ему чем-то не пришлись. Хотите, я поговорю ещё? Оставьте документы. Я, пожалуй, попробую… И он почему-то предпочитает местных,

– Да нет уж, спасибо. Он мне тоже чем-то не пришёлся, – сказал Федор. Документы этой рыжей секретарше он показывать не хотел.

– Строители нам скоро нужны будут, – с видимым сожалением повторила Ксана. – Может, зайдёте ещё?

В сожалении Ксаны сквозила личная заинтересованность.

– Зайду, ясно. Какие наши годы! – сказал Федор от порога с привычной лихостью. – Вечерком, значит, встретимся? В кино?

Она глянула исподлобья и чуть насмешливо, опахнув крашеными ресницами. И снова он отметил во взгляде её скрытое обещание. Улыбнулся с понятием и, нагнув голову, вышел из приёмной.

У самого крыльца приткнулась грузовая машина. Водитель копался в моторе, сучил засаленными локтями и мычал знакомую песенку про город Ереван. Под радиатором белели знакомые цифры – «66-99»,

– Привет, Хачик! – сказал Федор.

Водитель ещё поковырялся в моторе, кинул ключи под сиденье и, выпрямившись, подал руку:

– Привет! Какими судьбами? Может, подкинуть?

– Мне в другую сторону, – мотнул головой Федор.

– А то могу. Как раз дальний рейс предстоит, за пределы района.

– Далеко?

– О-о, брат! В Ново-Кубанку, к Первицкому, – сказал Ашот гордо. – Услыхал старик, там какую-то кустовую пшеницу затевают, хочет глянуть. А разворачиваться аж в Краснодаре будем, у проектировщиков.

– У вас же розы, на кой чёрт ему пшеница?

– Так все одно с другим связано! А он у нас вообще падкий на всякие новые сорта – кандидат наук. Так не едешь?

– Пока нет. Я тут хочу тоже… вроде как опытную делянку присмотреть. Есть тут неплохие делянки, Хачик.

– Смотри, а то прихвачу. В кузов, с ветерком!

Судя по разговорчивости, Ашот был явно в хорошем настроении. Да и какой шофёр не радуется дальнему рейсу летом, по хорошим степным дорогам!

Он вытер ладони мягкой ветошкой и взбежал на крыльцо, помахав прощально: извини, дескать, дела! А дверь перед ним распахнулась как-то сама по себе, и Ашот едва не столкнулся на пороге с золотоволосой Ксаной.

Федор не знал, почему зрение его так обострилось в это короткое мгновение, но ясно заметил, что горбоносый шоферюга слишком уж вольно подхватил её за локоток и вроде даже прижал дурашливо, а в голубых глазищах Ксаны промелькнула тёплая домашняя радость.

– Наконец-то! – пропела Ксана, закинув голову, не проявляя никакого желания отрываться. – Проходи скорее, Ипполит Васильевич ведь давно уже готов! И по дороге не забудь…

Дверь за ними захлопнулась.

Та-а-ак… Со стороны, конечно, легко ошибиться, но… довольно близкие отношения. Слишком уж нахально ведёт себя с нею этот заезжий Хачик.

Федор сгоряча пнул в резиновый скат, плюнул и, поправляя кепку, тронулся со двора. Делать в совхозе нечего. Придётся ещё в леспромхозе прозондировать обстановку, а нет – вообще распрощаться со станицей.

А Нюшка – подлюка. Не того человека выбрала для подвозки дров!