Текст книги "Включай характер, Борода! (сборник) (СИ)"
Автор книги: Анатолий Шинкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Длинный Мася на приземистом широкозадом Кенте, трехтонном “Порше”, идеально складывался в образ кентавра, и зрители начали улыбаться. Юрка оказался в середине ряда, между Мустангом Васьки Кучерявого и Хмаркой. Недовольно поморщился в ответ на улыбку Андрея: не понял, о чем тот говорит, протягивая красную бейсболку. Подвинулся на сиденье:
– Ну?
– Тебе пойдет, под цвет.
Юрка помедлил, взял бейсболку и напялил на голову. Свою черную сунул под сиденье.
– Андрей, коньяк в силе?
– Обижаешь?
– Если выиграешь, два с меня, – Юрка показал два пальца. – Согласен?
– Гут. Зер гут. Очень хорошо. Я тебя умою.
– Не кажи гоп.
– Водителей просят пройти на жеребьевку, – объявил в громкоговоритель-матюгальник Серега Хохол.
Мария Сергеевна приоткрывала каждому крышку пластмассового ведерка. Водитель называл номер, Серега повторял в громкоговоритель. Андрею достался первый. Юрка, тянул руку к ведерку, смущаясь от Машиной улыбки, – восьмой.
– Счастливый, – сказал ей, почти шепнул. Зашагал к погрузчику: “Чем счастливый? Почему счастливый? Просто, счастливый!”
Серега Хохол в роли судьи-информатора оказался “на уровне”. С громкоговорителем и секундомером в руках являл собой персону значительную и ответственную:
– Всем участникам желаю честной борьбы и заслуженной победы, – журчал в матюгальник мягким южно-русским говорком.
Синий двухтонный “Порш” Хмарка выкатился из ряда и, нарисовав плавную дугу, замер перед стартовой чертой. Андрей, слегка наклонившись вперед, ждал команды. Серега взмахнул секундомером. Хмарка пыхнула темно-серым дымком и сорвалась с места.
Хитрость задания – пластиковое узкое ведро с водой. Резкий рывок или грубое торможение вызывает немедленное опрокидывание. В полуметре Хмарка плавно тормознула, завела клыки снизу; приостановилась, поднимая груз, и с ускорением двинулась вперед.
Андрей не терял времени: поднял поддон на двухметровую высоту и поставил краем точно по обрезу контейнера. Сдал задним ходом на линию, подмигнул Сереге, и снова придавил газ.
– Шестьдесят три секунды, – объявил Серега. – Серьезная заявка на победу. Посмотрим, чем ответят другие участники.
Среди зрителей, их собралось на рампе склада и у судейского столика до сотни, раздались редкие аплодисменты. Васька Кучерявый на Мустанге уложился в две минуты, маленький Женька на Шварце в полторы.
Аплодисменты звучали все чаще. Зрители начинали различать ошибки и шероховатости, особенности в манере вождения, учились видеть красоту в работе профессионалов.
Брутальный кентавр Мася легко справился с заданием, но поддон поставил на землю грубо. Ведро подпрыгнуло и опрокинулось. Зрители ответили сочувственным вздохом. Судьи добавили штрафные секунды. Кентавр, негодующе дымя черным, вернулся на линию.
Юрка Борода подхватил поддон, не останавливая кар. Наклоном стрелы и быстрым подъемом каретки компенсировал опрокидывающий момент – сорок секунд и обвальные аплодисменты. Возвращаясь на линию, краем глаза поймал радостную улыбку Марии.
– Но пасаран, камарадо, – Андрей протянул Юрке сигарету и кивнул на выполняющего упражнение Витьку Клюева на Быстром. – Думаешь, довезет?
Витька Клюев приподнял груз над контейнером и начал клонить стрелу на себя.
– Опрокинет, – Юрка съежился, будто ожидая удара. – Ох, черт!
Ведро скользнуло на решетчатую крышу погрузчика и залило нескладного водилу от ушей до пяток. Хохот и аплодисменты. Мокрый Витька невозмутимо погнал своего Быстрого к линейке.
Секунды, выигранные на первом этапе, определяли порядок старта на втором. Двухтонные погрузчики имели преимущество перед трехтонниками на скоростных участках, и трассу наполнили виражами, подъемами, спусками, ограничивая возможности разогнаться. Прямой участок остался только перед финишем.
Отмашку давал Серега, Мария, сверяясь по листочку, подсказывала время следующего участника. Юрка крутил по трассе, отмеченной разметкой и старыми покрышками. Двадцать три секунды для трехтонника – слабая фора, и Юрка слился со столбиком ящиков на поддоне, кончиками пальцев ощущая его наклоны и встряхивания, и нежно играя рычагами гидравлики. Ему удавалось держать высокую скорость, и, завершая первый круг, он не уступил лидерства.
Кары растянулись по трассе. Витька на Быстром, мало того, что стартовал последним, так еще и опрокинул груз на пандусе и перегородил дорогу заканчивающим круг. Водителям приходилось снижать скорость, объезжая недотепу. Васька Кучерявый тормозить не стал, ударил передним колесом по “клыкам” и отбросил Витькин погрузчик к стене. Ящики вновь полетели на землю. Васька, не оглядываясь, промчался мимо.
До финиша оставалось всего ничего: колчковатая грунтовка да отрезок прямой, но Андрей на скоростной Хмарке уже “дышал в спину”. На последнем перед пересеченным участком повороте, заметил Юрка догоняющего Андрея Ваську Кучерявого, и настроение сбилось.
Не выносил он этого скользкого парня с бегающим взглядом. Растравляя себя, вспомнил недавнее происшествие. Взял на складе шлиф-машинку “Болгарку”, зачистить шов на лопнувшем и заваренном ободе колеса. Отлучился на минутку в слесарку за болтами, а “Болгарки” и след простыл. Данила не дрогнувшей рукой удержал шесть тысяч из зарплаты. А неделю назад сосед позвал столбы для забора порезать и вынес ту самую “Болгарку”, со знакомой рукам трещинкой на задней ручке.
– Выцепил по случаю у Васьки за три штуки, – похвастался сосед.
Юрка тогда краснел и бледнел, но даже не заикнулся об истории инструмента, а, встречаясь с Васькой, отводил глаза, стесняясь назвать человека вором. “Не в деньгах счастье”, – попробовал себя утешить, уступая дорогу обгоняющей Хмарке.
Хмарка первой въехала на пересеченный участок. Андрей, внимательно следя за грузом, объезжал кочки и выбоины, неторопливо перекатывался по неровностям, почти догнавший Васька Кучерявый в точности повторял его движения. Юрка добавил газу и пошел на обгон. Он шел по прямой, умело работал гидравликой и быстро наращивал отрыв. Впереди скоростной участок, где двухтонники снова включат свои скоростные качества.
Периферийным зрением с удивлением отметил радостное лицо Андрея и злобное Васьки Кучерявого. Васька отставал и нервничал, попробовал придавить газ, и ящики угрожающе качнулись. Перестраховываясь, поехал медленнее, но впереди удалялась спина Андрея, а с ней и первый приз в пятнадцать тысяч рублей. Взвыл, ткнул ногой в педаль, и ящики посыпались с поддона. Подвывая, бросился подбирать.
Юрка выбрался на бетонку и “вдавил педаль в полик”. До финиша двести метров, а Андрей уже выкарабкивается на прямую. Юрка оглянулся. Хмарка догоняла. Васька Кучерявый мчал следом так быстро, будто заправил Мустанг собственной злостью. Три погрузчика, отчаянно дымя выхлопными трубами, мчались к финишу. Зрители, затаив дыхание, подавшись вперед, сжимали кулаки и задерживали дыхание.
Финиш рядом. Серега Хохол с матюгальником в руке и… Мария. Погрузчики теперь шли уступом. Хмарка и Мустанг сокращали расстояние с каждым метром.
– А вот хрен вам, ребята! Сегодня второе место меня не устроит! – через плечо быстро глянул на догоняющих. – Форклифты, блин! – Наклонился вперед, ласкающим движением погладил пальцами руль, тронул подсос: “Ну, Маша, давай!”
Уже почти догнавший Андрей заметил, как перестало сокращаться расстояние между машинами, а перед финишем трехтонник будто прыгнул вперед, и Юрка первым промчался мимо Сереги.
Тяжелый Лешкин будень
Жизнь – последовательное расстройство
изначально здоровой психики
Начинался рабочий день на маленьком металлургическом предприятии: включались и наполняли цех приглушенными звуками станки, проходили к рабочим местам припоздавшие, мастер Михалыч, перекрикивая шум, объяснял слесарям, что весь станочный парк – дерьмо, но нужно работать, а потому в первую очередь починить «вот этот затраханный гроб, ту хренову дуру, эту задолбанную развалюху, а дальше по обстоятельствам».
Бросил сигарету в лужу разлитой эмульсии и приступил, натужно выдохнув, к погрузке болванок на тележку Лешка, худой, мелкорослый, со спины похожий на мальчишку, работяга.
Болванки весили не более пяти килограммов, но брал он их рукой в перчатке брезгливо, осматривал морщась, и швырял с отвращением, а потом обтирал руку о штаны. Считалось, что Лешка эти отвратные железяки не только грузит, но и сортирует, отбраковывая испорченные. Только дураков нет тащить потом отдельно брак на доработку, и все без исключения заготовки Лешка отвозил к станкам: «Им надо, пусть сами бракуют.»
Он работал и размышлял о том, что «все не так, что ничего не получается, что ничего не складывается, что ничего не выходит…» Дальше похмельная после вчерашней выпивки мысль не очень продвигалась, повторяя раз за разом, как испорченная пластинка, одну мелодию. Погодя, высветилась в голове новая фраза: «Денег сроду нет.» – и закрутилась в такт швыряния болванок: «Денег нет, денег нет…»
А их и правда не было, так как полученную зарплату Лешка сначала «обмывал», а оставшиеся деньги пропивал, поскольку не мог остановиться после обмывки, даже на еду не оставалось. Появлялся на работе дня через три-четыре больной и несчастный и снова впрягался в свою тачку. Что он ел, где жил от получки до получки никто не знал, да и знать не хотели, чтобы не обременять себя чужими заботами. Хозяева Лешку прощали, потому что и работник был неплохой, пока не пил, и желающих таскать тяжелую тележку особенно не находилось.
Лешка злобно осмотрел свою работу и понял, что за размышлениями перегрузил. Потянул за дышло, уперся, навалился всем телом и подвыл, разменивая злость на жалость к себе и обиду на всех, пнул по колесу ногой и отправился за подмогой, оставив тачку в проходе.
В цехе начался большой перекур, токари и фрезеровщики оставили станки и закурили вокруг бочки с песком, а в проход въехал и остановился перед Лешкиной телегой автопогрузчик с ящиком готовых деталей. Водитель погрузчика Вован, грузный сорокалетний мужчина, посигналил, но, сообразив, что никто преграду с прохода отодвигать не собирается, попробовал сдвинуть сам – не тут то было – и заблажил писклявым голосом:
– Какой дурак тут железа навалил? Ни пройти, ни проехать… – Кто «навалил», он и сам знал, но подшучивать над Лешкой давно стало на предприятии традицией, и Вован не упустил случая. Со стороны курилки сразу донеслось басовитое разъяснение:
– Это Лешка – лось здоровый. Сила не мерянная.
Работяги захохотали, а «здоровый лось» Лешка, вернувшийся в сопровождении Сереги, грузчика со склада, впряглись и потянули тележку к дальним станкам.
Шутили над Лешкой все, кому не лень, беззлобно, зная его как парня безобидного и готового посмеяться, а что творилось в его душе никого не интересовало. «Блин! Повеситься, пусть тогда…» Точнее, он сначала подумал: «Блин!», вторая мысль: «Повеситься», а вот третья: «Пусть тогда…» – дальше этих слов так и не оформилась, потому что больше двух мыслей одновременно Лешка не осиливал.
Пока разгружался, похмельная вялость начала отступать. «Влегкую» привез остатки заготовок, а тут и обед. Есть уже хотелось, но пришлось обойтись чаем: сахар и чай покупались в складчину, и Лешка всегда исправно вносил свою долю с получки, пока последняя еще была в руках. Сладкий чай был гарантирован. Лешка начал успокаиваться. Покурил на воздухе, в цех вернулся, заготовки потаскал. Сначала руками, потом опять тачкой.
Остановился послушать песню станков. Приткнулся к колонне, закурил, глазами в пол прищура на токарей поглядывая, сравнивая звук станка и характер его хозяина. У мощного Сереги, борца греко-римского, шпиндель, бешено вращаясь, подставлял грубо деталь под резец, выл, стонал, ухал, сверля и режа, выплевывал иззубренную толстую стружку; Петр Владимирович вечно усталый отец двух многодетных семей ровно, спокойно, привычно, выполнял проход за проходом, небрежно сбрасывал готовые детали, буднично продвигаясь к неизбежному, закономерному, слегка надоевшему финалу.
Лешка перевел глаза на мощного токарного “немца”, за которым священнодействовал двухметроворостый красавец Макс, и невольно двинулся вперед. Шевеля губами, Макс, пристально вглядывался в кончик резца, нежно трогал и вращал двумя пальцами ручки суппортов; прислонял резец к детали, и теплое железо, теряясь под упорным взглядом, начинало утробно бормотать, изливаясь волнистой радужного спектра стружкой, раскрывалось, блестя влажно, готовясь к новым прикосновениям.
“До-, ре-, ми-… До-!” – зазвучали в Лешкиной голове и оформились в мелодию ноты из, казалось, навсегда забытого школьного сольфеджио. Завороженно взял в руку и поднес к носу стружку и вздрогнул, внезапно запаниковав:
– У мастера и стружка красивая. А, Леш? – Михалыч подкрался, как всегда незаметно.
– Макс, чертан такой. Музыку на станке играет, – сбивчиво начал объяснять Лешка. – Подмосковные вечера. Гад буду.
– Переработал ты, Леша, – Михалыч протянул руку и повернул настройку громкости транзисторного приемника на рабочем столе Макса. Музыка зазвучала громче.
Смущенно и тоскливо Лешка перевел глаза на цеховые часы: без трех минут. В душу опустилась ночь: ровно в четыре время для Лешки всегда останавливалось и… “ни хрена не двигалось до пяти,” окончания рабочего дня. В этот паскудный промежуток мастер умудрялся вместить болванки, которые копились в цеху годами, а на склад унести их понадобилось сейчас; и недоубранную стружку, и недометенные проходы. Лешка поплелся в каптерку. Выбрал метлу поновей, вышел и привычно проследил, как выпало из груди и разбилось, разлетелось, раскатилось по бетонному полу его изношенное сердце.
С четырех до пяти Лешка жил без сердца, всех ненавидя и никого не жалея. Он сметал с пола металлическую стружку, обрывки ветоши, окурки и осколки своего разбитого сердца и мечтал о революции и гражданской войне. Атавизмы пролетарского самосознания поднимали в Лешкиной душе волны социального гнева и рабочей беспощадности к эксплуататорскому классу.
Прометая мимо сверловщиков, вскинул голову от донесшихся полувоплей-полустонов. Друг Петька, протыкая сверлом фланец за фланцем, пел фальшиво, коряво и громко. Три дня назад Михалыч пообещал Петьке платить почасовую на десять рублей больше, если Петька не будет “шалаться” в рабочее время по цеху. Петька три дня не отходил от станка, и вот “запел” песню-просьбу к человечеству не вторгаться в интимное пространство изнывающих от похоти голубей: “Это, блин, сама любовь ликует,
Голубок с голубкою кайфует.”
– Довели человека, сволочи! – сочувственно скрежетнул зубами Лешка. В обычное время к мастеру и, тем более, к хозяину, честному парню и работяге, каких поискать, относился Лешка с большим почтением, но с четырех до пяти точно знал, что не задумается спустить курок, поймав “буржуев” в перекрестье прицела.
– Ненавижу! – хотел подумать, но сказал вслух Лешка, и застучало в голове в такт взмахам: “Ненавижу, ненавижу, …вижу!”
Равномерные взмахи метлы по проходу успокоили и примирили с жизнью. Вскоре совсем разошелся и даже обрадовался, когда в голове оформилось: «А пусть их.» Почти смело зашел в бухгалтерию, и повезло – кассирша одна сидела. Попросил сто рублей аванса – дала.
А в голове только одна мысль: «Не обмывать!» Или это были две мысли – отдельно «не» и отдельно «обмывать». Какая выпадет?
Родные люди
– Открываемся, – Витька бросил карты на стол. – Двадцать одно!
– Аналогично. Свара, – Диман торжественно предъявил шестерку, семерку и восьмерку бубей. – Желающие довариться есть?
Сидящие вокруг стола работяги невольно отшатнулись: банк в три тысячи рублей для благоразумных отцов семейств, привыкших в перерывах «резаться в секу» по рублю за кон, казался запредельным.
Диман сдал на двоих.
– Довариваю штуку в темную, – Витька подвинул к банку тысячную и весело оглядел напряженно ожидающие лица. – Вкладывайте деньги в воспоминания. Проиграю или выиграю, но этот день уже не забуду.
– Не забудешь, – Диман подвернул вечно расстегнутые длинные рукава рубахи и сгреб свои карты, ему предстояло оканчивать игру за две тысячи. Пряча карты в ладони, глянул, поводил горбатым носом-шнобелем по нижней – восьмерка червей. Кончиками пальцев осторожно потащил из середины вторую – черва девятка. По его лицу скользнула невольная улыбка, и работяги задвигались облегченно, зашумели.
Перерыв закончился пять минут назад, но нельзя не досмотреть захватывающий поединок, и цех встретил возвращающегося из конторы мастера непривычной тишиной. На производстве тишина в неурочное время – сигнал тревоги, и Михалыч поспешил по проходу между станками к курилке.
– Витька, Диман. Опять вы?
– Дядь Саш, – Витька работал в цехе с четырнадцати лет, и привычно обращался ко всем старшим с приставкой «дядь», за что и назывался порой «племянником цеха» по аналогии с известным «сыном полка». – Дядь Саш, месячная зарплата на кону. Три минуты, пока я отстою честь сверловщиков и утру нос сварным.
– Открываюсь за две штуки, – Диман показал две червы и джокер. – Чисто, не тянуть рабочее время. – Победно вздернул нос-шнобель, посмотрел на мастера. – Задерживаюсь тут с игрочишками, когда план горит синим пламенем.
Пришлось открываться и Витьке. Двумя пальцами небрежно, не поднимая от стола, опрокинул карты – три туза.
– О, чертан! – работяги выдохнули разом, начали подниматься, расходиться по рабочим местам. – Везет, как дураку махорки.
– Не везет, а идет, – Витька спокойно собрал и положил в карман купюры, сгреб ладонью и высыпал следом мелочь. Насмешливо посмотрел на все еще сидящего Димана и объяснил. – По праву избранного. Бог меня отметил. – Откинул волосы со лба, обнажив дорожку из темных родинок, расположившихся в виде неровного креста.
– Трепло, – Диман толкнул рукой карты и вышел из курилки.
Михалыч присел на освободившийся стул, задумчиво следя глазами, как Витька прошел к стоящим в ряд сверловочным агрегатам. Протиснувшись между инструментальным ящиком и толстозадым напарником Николаем, мимоходом включил станок, опустил вращающееся сверло на стопку деталей, следом повторил движения на втором. Ткнул кнопку запуска на третьем, начал зенковать – обрабатывать края отверстий на просверленных деталях.
Пять лет назад худенького мелкого застенчивого мальчишку привела в цех мать, заводская кладовщица, при взгляде на которую невольно закрадывалась мысль, что парень не должен был родиться, даже не мог быть зачат: вряд ли в городе нашелся мужик, способный выпить столько водки, чтобы ее захотеть, а окраинные улицы с редкими фонарями были недостаточно темны, чтобы самый озабоченный маньяк принял ее фигуру за женский силуэт.
«Очевидно, непорочное зачатие» – усмехнулся тогда Михалыч, разглядывая угловатую, худосочную фигуру подростка. Хозяин сказал «пристроить», и пришлось поизобретать-подумать, куда определить недорощенное, недокормленное и недоучившееся создание.
Мальчишка работал старательно: грузил, таскал, возил тележкой заготовки и готовые детали, убирал стружку. Через год встал к станку на самую простую операцию: просверлить и отзенковать четыре отверстия на фланце.
– Витя, ты в курсе, что сверло надо изредка точить?
– А что его точить, если и так сверлит?
Станок напряженно заурчал, сверло завязло в детали и сломалось.
– Ну?
– Сейчас, дядь Саш, наточу, – недовольно пряча глаза, пробубнил Витька.
Подкинул Витька-«сверловщик» забот мастеру. Однажды срочно понадобилось просверлить фланец на восемь отверстий. Гордый поручением Витька с энтузиазмом принялся за работу. Через два часа встретил мастера смущенным взглядом, нерешительно протянул готовую деталь:
– Вот, типа…
– Ну, что? Молодец, – Михалыч уже пошел обратно, да остановился, глянул на деталь внимательней, пошевелил губами и начал пальцем отсчитывать отверстия. Не поверил себе, начал пересчитывать снова. – Так не бывает. Девять… Это невозможно. Как ты умудрился?
– Сначала показалось расстояние между дырками большое, я уменьшил, а потом осталось пустое место, и я продырявил.
– Витя, знаешь, чем отличается сверловщик от сверлильщика?
– Типа, я?
– Типа, ты… Сверловщик сверлит отверстия, а сверлильщик делает дырки, железо дырявит почем зря!
– Из зарплаты высчитают?
– Иди к Диману, – Михалыч вернул фланец. – Пусть заварит твои дырки. Потом вместе просверлим.
Вставать не хотелось. Жаркое лето с улицы заносило в цех расслабляющую истому. Голоса станков, сливаясь в однообразный напряженный гул, ровно давили на мозг, притупляя и успокаивая сознание. Откуда-то вывернулся Диман. Парень тащил за собой четырехметровую переливающуюся побежалостями на металле стружку, и пел, точнее, орал, стараясь перекричать станки, малопонятную песню.
«Цирк уехал, клоуны остались!»
– Сварной, заметив мастера, пригасил пение, скрутил стружку мотком и бросил в ящик. Изобразил руками и лицом невинность, исчез в направлении сварочного поста.
Вот еще чудо. Двадцать пять лет, а все никак не угомонится, шкода. То старую перчатку подпалит, и наслаждается, глядя на высматривающих пожар токарей, то в перерыве краны подачи эмульсии пооткрывает. Рабочий включает станок, а в него струя молочно-белой жидкости. Шустрый хлопчик на проделки, и как-то с рук сходит пакостнику.
Однако, пора работать.
– Витя, оторвись на минуту. Через часик подвезут экскаваторный ковш. Надо будет «ухо» просверлить.
– На «немце?» – Витька вопросительно кивнул на крайний в ряду сверлильный гигант немецкой довоенной постройки.
– На нем. Отверстие большое. Привезут, измеришь и сверло подберешь. Ну и, закрепи покрепче.
– А нельзя было сначала просверлить, а потом приваривать «ухо»? – Витька сделал ударение на последнем слове, он, как всегда быстро, «въехал» в проблему и смотрел на мастера с легкой усмешкой.
– Умничать будешь не здесь, – Михалыч улыбнулся в ответ. – За тебя уже подумали. Просто возьми и сделай.
– Сделаем. Поставлю минимальную скорость и подачу. Просверлим.
– Дерзай.
Прошли времена, когда приходилось оглядываться на Витьку, что он в очередной раз «напортачил». Теперь ладный девятнадцатилетний паренек свободно управлялся с любыми сверлящими устройствами и разнообразной номенклатурой деталей и изделий. Сам оплачивал учебу в колледже.
– Кстати, – приостановился Михалыч. – У тебя диплом скоро?
– У-уже… – Витька заулыбался во весь рот. – И с осенним призывом отбываю в десантные войска.
– А с кем я останусь? – Михалыч глянул на Витькиного напарника, толстого малоповоротливого парнягу лет двадцати, неуклюже ковыряющегося под станком. – Николай, что там потерял?
– Сверло уронил. Вот. – Николай, пыхтя и отдуваясь, выпрямился и загородил своей фигурой проход.
Михалыч взял сверло из его рук и поморщился: кромки неровные, углы разные.
– Пойдем, горемыка, покажу мастер-класс.
Витька, готовясь сверлить семидесятикилограммовый ковш, двигался неторопливо и осмысленно. Отточил и вставил сверло. Разместил, подогнал центр будущего отверстия. Струбцинами и прихватками закрепил изделие на рабочем столе. Выставил нужные скорость и подачу. Пощелкал кнопками: «Вперед», «Назад», «Стоп».
– Махина, – напарник Николай хлопнул по станине ладонью. – Не боишься на таком чудище работать? Он ведь железный, ему все равно, что крутить: сверло или сверловщика.
– Железу хозяин нужен, – вклинился в разговор подошедший Диман. – А не как вы: то один на станке работает, то другой, а такую дуру сразу не остановишь.
– А я слышал, – Николай запыхтел, стараясь выложить историю, пока не перебили. – У девчонки-токарихи были волосы длинные, а работала без косынки. Так с волосами весь скальп шпиндель стянул.
– Эту историю в любом ПТУ мастера на первом курсе рассказывают, – скривился Диман, – а вот месяц назад в соседней автобазе водила чинил кардан, включилась скорость, и его, как фуфайку на кардан намотало. – Диман победно посмотрел на приятелей и еще повторил “крылатое” сравнение. – Как фуфайку.
– Не болтайте под руку, – Витька регулировал подачу эмульсии на сверло. – Перед этим станком уже прошли толпы Витьков и Николаев, – глянул на сварного. – И прочих праздношатающихся Диманов, и он сам определяет, кому подарить благосклонность, а кого наказать примерно: башку снести или пинка хватит.
Еще раз осмотрел конструкцию и включил станок. Сверло, толщиной с мужскую руку, не быстро завращалось, коснулось железа и с напряженным урчанием стало погружаться в металл, закручивая толстую широкую стружку.
Витька, понаблюдав за сверлением, отвернулся, поискал глазами и отошел к соседнему станку за кочережкой. Диман хитро подмигнул Николаю и, схватив со стола ворох ветоши, поднес к сверлу. Есть повод повеселиться, пока Витька размотает со сверла груду обтирочных тряпок. Увы, пакость не удалась. Прежде ветоши стружка захватила край рукава, и сверло, равнодушно вращаясь, стало его наматывать.
Оглянувшийся на крик Витька, увидел упирающегося ногами в станину и орущего Димку. Бросился к станку, но путь закрывала толстая туша напарника.
– Как жить с такой жопой? – проломился, прорвался между Николаем и шкафом. Всей ладонью прижал кнопку «стоп!», но шпиндель продолжал вращаться.
Сверло уже стащило и намотало на себя больше половины рукава рубахи, и Диман с трудом удерживал руку в двух-трех сантиметрах от сверла.
«Такую дуру сразу не остановишь.» “А если попробовать?” – Витька без колебаний ткнул кнопку «Назад». Мощный агрегат, всхрапнул, будто схваченный за узду тяжеловоз и остановился. Не давая станку раскрутиться в обратную сторону, Витька придавил «Стоп». Сверло встало. Диман, всхлипывая “шнобелем”, высвободился из рубашки, оставив ее висеть на сверле. По его руке и плечам тянулись темно-красные полосы обожженной и содранной кожи.
Михалыч, не успевший добежать до станка пару метров, остановился, выдохнул и улыбнулся: «А ведь на глазах вырос. Считай, как сын.»
Семнадцатый не состоится
Что-то сломалось в жизни, если люди
не только после грубого слова,
после воровства руки мыть перестали.
Семнадцатый может и задержаться
на год-два, но наступит непременно
Полупрозрачная капля машинного масла на серебристой поверхности металла завораживала, притягивала взгляд, и пожилой, по-мальчишески стройный сверловщик, по цеховому обращению Боря Иваныч, не удержался. Коснулся кончиком мизинца, поднес к губам и слизнул, ощутив едва слышный привкус железа.
До восьми утра – начала смены – оставалось еще несколько минут, и механический цех радовал последними мгновениями тишины, чистоты и неподвижности дремлющих в ожидании напряженной работы станков.
Десяток разноразмерных сверловочных агрегатов Бори Иваныча стояли вдоль колонного ряда, заправленные стопками заготовок фланцев в кондукторах – приспособлениях для точной направленной сверловки.
Каждый из станков-агрегатов имел свой характер-норов и свою историю. С мощным трофейным «немцем» и отечественным «Нижегородцем» Боря Иваныч почти сорок лет тому начинал свою рабочую биографию на авиазаводе. Учился сам и учил других, практикантов из заводского ПТУ, радости красивой и точной работы.
– Попробуйте продавить, – протягивал, любовно поглаживая маслянисто взблескивающую металлическим отливом заготовку, мальчишкам. – Ничего не получится. Не под силу человеку вручную совладать с железом; но сталь отточенного сверла мгновенно разрушает девственную пелену, и вы невольно…
– Чувствуете себя Богом, – заканчивал ломким юношеским баском обязательный в группе ПТУшников насмешник.
– Не Богом, но близко к тому, – снисходительно улыбался тогда еще Борис. – Ваш станок – ваше оружие, простое, надежное, как автомат Калашникова. Все переключения, перемещения, срабатывания «по щелчку». И враг будет разбит, и победа будет за нами.
При словах «автомат Калашникова» разгорались глаза пацанов. Начальную военную подготовку проходили все. Разбирали-собирали оружие с закрытыми глазами, а понятия «откосить от армии» еще не придумали.
Была страна. Боря Иваныч хлопнул «немца» ладонью по станине. Не боялись стоять против половины мира, теперь под них же подстелились. Разорили, обанкротили, разворовали авиазавод, и вороватый хозяин – «средний класс», надежда и опора Российской экономики, выжимает последние силы из Бори Иваныча и ворованного старого оборудования, торопясь «нарубить бабла», пока «прет масть».
Мельком глянув на цеховые часы, Боря Иваныч ткнул кнопку «пуск», прислушался к ровному шелесту электромотора, включил подачу молочно-белой охлаждающей жидкости-эмульсии, быстро и аккуратно опустил сверло на стопку заготовок. Сверло, закручивая спирали стружек, плавно пошло в глубь металла. Боря Иваныч повторил операцию на двух других станках.
Начали работу токари и фрезеровщики, наполнив цех рабочим гулом: какофонией беспорядочных звуков, сопровождающих обработку металлов резанием. Работа на трех станках мало располагает к размышлениям, но создает задорный ритм, будоражащий память и чувства.
Простой работяга Боря Иваныч никогда не отделял себя от страны. Жил ее буднями, радовался праздниками, печалился бедами; отслужив «срочную» вернулся на завод.
Представлял Россию почему-то в образе мощной сивой, с развевающейся рыжей гривой, кобылы, звонко высекающей снопы искр из Кремлевской брусчатки. Гордо и независимо косящей фиолетовым взглядом на кривящуюся опасливо Европу. Плыли красные реки знамен в руках открыто и радостно улыбающихся людей и стекали кумачовым ковром на Красную площадь.
– Цок, цок, цок, цок, – сверло-зенкер, ритмично опускаясь, обработало края отверстий. – Щелк! – Фланец занял место в стопке изготовленных деталей.
– Иваныч, – голос начальника смены прервал воспоминания. – Отвлекись. Срочная деталька, маленькая, но противная
– И некому поручить? – «набивая цену», традиционно «поломался» Боря Иваныч.
– Отверстия в трех размерах, выручай, Иваныч. Без тебя никак, – подыграл начальник.
– За час уложусь.
Нестандартная деталь. С индивидуальной разметкой. Станки пришлось остановить.
Запрягли Сивку-бурку в воз перестройки, толкнули с горы. Умный бы правитель вскочил на облучок; понукая, направляя умело, притормаживая в опасных местах, провел бы к ровной дороге. А этот, спереди забежал, начал руками размахивать да языком молоть, «сухой закон» придумал, о двух главных Российских бедах забыв начисто.
Когда еще Михаил Евграфович Топтыгина упрекнул: «Тебя злодейства послали совершать. А ты чижика съел». Дольше страна смеялась только, когда другой «реформатор» захотел чиновников на отечественные «Волги» пересадить. Дороги-то лет через пятьсот мы построим, Александр Сергеевич – «наше все» – лично обещал на каждую станцию по трактиру, а вот с дураками во власти…
Запутал немудрый возница лошадку, и полетела неуправляемая вниз мимо дороги, и опрокинула воз, и разбились горшки; и набросились лихие люди, отхватывая куски мяса, кромсая шкуру едва дышащей животины, не пережёванным алчно заглатывали кровавое мясо.
