Текст книги "Гибель красного атамана(СИ)"

Автор книги: Анатолий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Куда это вы, на ночь глядя? – спросил вахмистр. – Возвращайтесь.

Пришлось вернуться. Спрятаться у знакомых в станице не удалось. Куда бы они ни стучались, им не открывали, Голубова боялись – мало ли что у него на уме?

И Митрофан Петрович решил сдаться непосредственно Голубову. В конце концов, он его должник. Когда царицынские рабочие назначили Голубова атаманом, это очень разозлило казаков и старики, даже, решили лишить его казачьего звания. Но Митрофан Петрович поручился за Голубова.

Голубов встретил Богаевског радостно. Усадил за стол, Елизавету Дмитриевну на лавку напротив, подкрутил керосиновую лампу под потолком, что бы ярче светила.

– Я уж и не чаял отыскать тебя, Митрофан Петрович.

– Что ты хочешь? – напрямую спросил Богаевский, имея в виду, главным образом, себя.

– Атаманскую булаву, – честно ответил Голубов, – а ты у меня будешь комиссаром.

– Комиссаром? – удивился Богаевский.

– А что такого, Митрофан Петрович? Сейчас без идеологии никуда! Большевики свою линию гнут, а мы будем свою, казачью. Знаешь, сколько большевики прислали агитаторов на Дон? Сто человек! И все сплошь казаки! Где только и набрали?

– Чему удивляться? Дон большой. Не обижайся, Николай Матвеевич, но отношение к тебе у казаков своеобразное. Болтаешься туда-сюда: то ты за царя, то ты за большевиков, то, вдруг за эсэров.

– Так и не я один. Все болтаются. В семнадцатом году большевиков на Дону как Христа ждали. Не я один.

– Да, но не все у большевиков атаманство получают. Из казаков тебя хотели выгнать. Я тогда за тебя поручился…

– И правильно сделал. Не зря поручился. А атаманство от красных – что? Они давали, я взял. Отказываться что ли? И как бы на это, на отказ, посмотрели бы? Что мне это красное атаманство? А с твоей помощью настоящее будет!

– Казаки на тебя косо смотрят, говорят, что ты Каледина убил.

– Да мало ли что гутарят! Как? В бою мог бы, конечно, а так нет. Сам он.

– Не по-казачьи это. Казаки до конца бьются – или до своего или до врагов.

– Сейчас уже не старые времена, Митрофан Петрович, да и до конца он бился. Сам он. Своей смертью Тихий Дон хотел поднять. Ты же сам его видел. Он часы на стул положил, письмо прощальное написал, а потом лёг на кровать, наган дулом к сердцу и поминай, как звали!

– Могли и подстроить.

– Как? А письмо? Заставили написать? Заставить Алексей Максимовича сделать что-то против его воли – невозможно!

– Может быть, может быть, – задумчиво сказал Богаевский, – и куда ты меня определишь в Новочеркасске?

– На гауптвахту. Под надёжную казачью охрану.

– Надёжную?

– Надёжную.

– А Назаров где?

– Расстреляли Назарова, – горестно сообщил Голубов.

– А говоришь – надёжная.

– Лучше всё равно нет. Уж такой оплошности больше не совершим. Да и не совершили. Через день после гибели Назарова, хотели красные расправиться с офицерами, что были на гауптвахте, да казаки не позволили. Поэтому я и здесь. Меня вытолкали из Новочеркасска после этого. Да и большевики сейчас в Ростове. А сагитируешь казаков – у нас своя власть будет в Новочеркасске. Тогда уж мы Подтёлкова из Ростова вытолкаем. Кровь, гад, казачью льёт, что воду. Вот посмотрите, Елизавета Дмитриевна, что сестрица моя, Оля, написала.

С этими словами он достал газетный листок и подал жене Богаевского.

Она его развернула и прочитала:

– Великому народу! Название многообещающее, – прокомментировала Елизавета Дмитриевна и продолжила:

– Подымайся, великий народ,

Остальные пойдут за тобою.

Дружной ратью пойдём мы вперёд

Только трусы не явятся к бою.

Если ярким наш будет удел,

Лихо станем над чёрною бездной.

Кто может, беспощаден и смел.

Она взовьётся к высотам надзвёздным.

В грозном рокоте слышан удар

По позорным столбам капитала.

От мерцанья зажёгся пожар,

Долгожданная радость настала.

Люди – братья, в великие дни

Есть надежда на гибель Ваала.

Цепи пали … Зажглися огни…

– Забавно. И что это?

– Вы не поняли, Елизавета Дмитриевна? Если прочитать первые буквы строчек, то получиться: ПОДТЁЛКОВ ПОДЛЕЦ.

И Голубов довольный рассмеялся.

– И это пропустили в революционной газете? – удивилась жена Богаевского.

– Да. Там не все дюже грамотные.

– И как же я тебе помогу, Николай Матвеевич? – спросил Богаевский.

– То, что ты со мной, это уже помощь.

– С тобой я как пленник или как союзник?

– А мы не будем уточнять. Пусть думают, как хотят. Нам и то и то сгодиться.

На следующий день они уже были в станице Платовской, а ещё через день Голубов ушёл к хуторам в Сальской степи в надежде на встречу с Поповым. В Платовской оставил охранять чету Богаевских десяток казаков и своего ординарца.

По станице разнеслась весть, что захвачен брат Африкана Петровича Богаевского, что сейчас командует полком у Корнилова. Несколькими днями ранее здесь на соединение с Петром Харитоновичем Поповым прошёл его однофамилец Иван Данилович с сотнями набранных им калмыков, «влача кровавый след», как сказал поэт Максимилиан Волошин. Карательные меры, учиненные калмыками, популярности белому движению, разумеется, не принесло. Иногородние были очень злые. Собрался сход. Потребовали от Богаевского оправданий за брата и за всё белое движение. Охрана, оставленная Голубовым, справиться с толпой была не в силах. Митрофану пришлось согласиться на выступление. Вытащили стол, на него взобрался Богаевский, его жена и охрана стояли рядом. Говорил Митрофан Петрович два часа. Ничего такого он не сказал. Говорил, что беднейшее казачество и иногородние должны протянуть друг другу руки и вместе трудиться над процветанием Тихого Дона. Но кровь, кровь была между красными и белыми! И эта кровавая река широко разлилась: рукой до другого берега не достать.

Раздались злобные выкрики.

– Да, протянешь им руку. Шашкой полосонут, и тут же ноги протянешь!

– Верь им, сволочам этим! Порубают всех в мелкую капусту!

– Скольких порубили да постреляли эти лампасники узкоглазые!

– Звери эти степняки!

– С Пеши Ефремова живьём кожу содрали да на снег бросили!

– Они такие!

– Но красногвардейцы тоже не отличаются миролюбием, – возразил Митрофан Петрович, – в Новочеркасске и в Ростове расстреливают без суда.

– Так это контру бьют, офицеров всяких во имя светлой жизни!

– То есть красным можно убивать, – уточнил Митрофан Петрович, – а контрреволюционерам, как вы их называете – нельзя?

– Так мы ж за правое дело! Встань на сторону бедняков, и ты нам товарищ и брат!

– А вы косо смотреть будите?

– Может, первое время и будем, потому как к вам доверия нет! А ты заслужи!

– Как заслужить? На задних лапках перед вами прыгать? А честь? А достоинство? Какой же он после этого офицер?

– Какая честь? Какое достоинство? Контра Митрофан, как и его братец!

– Расстрелять его! И вся недолга!

На добром лице Богаевского появилась растерянность. В пенсне и с широкими усами он был похож на умного, но грустного кота.

– Не-е! Судить, а потом расстрелять!

Тут вмешался ординарец Голубова:

– Правильно, товарищи, судить надо! Мы же не банда какая-то! Мы государство строим рабочих и крестьян. По закону всё должно быть! По нашей рабоче-крестьянской совести. Только не мы судить его должны. А может, он чего такого знает про брата и беляков? А вы его кокнете! С мёртвого какой спрос? В Новочеркасск его надо! Там пусть судят, кому это положено.

– Это правильно!– согласились красногвардейцы и им сочувствовавшие и посоветовали:

– Так вези его, казак, куда положено, что он тут глаза мозолит?

Голобовцы в этот же день увезли чету Богаевских в станицу Великокняжескую. Митрофана Петровича посадили в тюрьму, а Елизавету Дмитриевну приютили добрые люди.

Через день в Платовскую вернулся недовольный Голубов. Переговоры с Поповым сорвались, вернее, они даже и не начались. Разговаривать с красным атаманом никто не захотел, а на словах Попов передал через голубовских парламентёров, что, мол, пусть сначала Голубов определиться: на чьей он стороне и, если уж он привёл красных в Новочеркасск, так пусть и выведет их оттуда, а тогда и гутарить можно.

Голубов ускакал в Великокняжескую и там явился к Богаевскому.

– Не захотел Попов со мной гутарить. Упёрся. Не понимает он общего положения! Гражданская война! На ней надо быть гибким и хитрым! И себе на уме! Объединяться надо со мной под видом красных. У красных сейчас сила! У казаков мозги агитацией большевицкой затуманены. Врут им, а они верят, потому как тёмные! Разагитировать их надо. Воевать-то они умеют! А кто у Попова? У Корнилова? Кто под началом у твоего брата Африкана Петровича? Мальчишки от четырнадцати до восемнадцати лет! Куда им против матёрых казаков! Побьют их! Полягут все в степи. Как щенков перестреляют! Напиши им, Митрофан Петрович. Пусть «степняки» Попова перейдут на сторону красных, для вида. Будем вместе, захватим власть на Тихом Дону. В Новочеркасске и так вся власть в моих руках. А вместе с Поповым мы сила будем. В Новочеркасске казаков и агитировать дюже-то и не надо. Насмотрелись, что большевики вытворяют. Как у генерала Пименова трёх зятьёв-офицеров убили? Знали его? Вызвали, значить, их в комиссариат, а через час приходит к Пименовым комиссар и гутарит: «Извините, барышни, ошибочка вышла. Расстреляли ваших мужей по недоразумению». Три дочери генерала враз стали вдовами! Напиши Попову, Митрофан Петрович.

Долго уговаривал Голубов и уговорил-таки Богаевского написать Попову. Написал он очень обтекаемо, завуалированно, так, что Попов ничего не понял, и, разумеется, на него не ответил. Напрасно ждал Голубов ответа, не дождавшись, уехал в Новочеркасск, прихватив с собой чету Богаевских и оставив в Великокняжеской своих казаков, на случай, если Попов передумает.

Паровоз тащил один вагон, где в центральном купе расположились Голубов и Богаевские. Ехали молча (О чём разговаривать?). Богаевские дремали, прижавшись, друг к другу, Голубов смотрел в окно на белую степь с пятнами проталин на холмах. Весна.

В Ростове поезд был остановлен и отогнан на запасной путь. Голубов куда-то удалился, вернулся через несколько часов злой и весёлый.

– Подтёлков хотел вас у себя оставить, – сообщил Голубов своим попутчикам. – Шиш ему с маслом! Чернецова один раз доверил этому полудурку! Всё! Научил!

Поезд тронулся на север в Новочеркасск.

По прибытии, Богаевского поместили на гауптвахту, а Елизавета Дмитриевна поселилась на квартире у сестры мужа.

Положение в Новочеркасске было не такое радужное, как Голобову представлялось в станице Великокняжеской.

После отъезда его из Новочеркасска казаки 6-го пешего батальона, а так же казаки 10 и 27 Донских полков продолжили спасать от расправ офицеров и партизан, попросту вводя их в состав своих подразделений.

И тут в начале марта (или в середине – смотря по какому стилю: старому или революционному) исполком Совета Новочеркасска решил провести регистрацию всех проживаемых в городе офицеров. Зная, чем эта регистрация обычно кончается, 6-й казачий батальон послал делегацию в исполком с просьбой отменить регистрацию. Ответа не последовало. Тогда казаки 6-го батальона и присоединившиеся к ним казаки 10 и 27 полков и голубовской революционной дивизии окружили здание исполкома и навели на него артиллерийское орудие. После чего ещё раз вежливо попросили отменить регистрацию. Регистрацию отменили. Обиженный комендант Новочеркасска Медведев уехал в Ростов. А в городе вскоре появился Первый Титовский революционный полк, названный так потому, что состоял из крестьян Титовской слободы. Между казаками и революционерами образовалось равновесие и вооружённый нейтралитет.

Голобову предстояло не спеша и осторожно переманить красногвардейцев, в основном коренных донских крестьян, на свою сторону. Конечно, были бы в городе одни казаки, всё бы упрощалось. Но Голубов не унывал – надо работать с тем, что есть. И он развил кипучую деятельность. Но на одном из собраний случился трагический казус.

Произошло это в городском театре. В партере вперемешку сидели казаки и солдаты Титовского полка. Выступавшие призывали казаков и крестьян пойти навстречу друг другу, ведь Советская власть, это власть трудящихся, то есть власть землеробов – казаков и крестьян. Голубов выступал четвёртым. И во время выступления ему вручили телеграмму. Голубов по инерции зачитал её. Начиналась она словами «Всем, всем, всем», и по мере чтения в зале устанавливалась гробовая тишина. И в этой тишине Голубов громко произнёс последние строчки: « … и изгнать красную сволочь – большевиков из Донской Области!» Это оказалась телеграмма от полковника Мамонтова, одного из «степняков» атамана Попова. Голубов растерянно вертел в руках телеграмму, а казаки разразились бурными и продолжительными аплодисментами с криками «Ура!» Солдаты Титовского полка встали со своих мест и молча покинули театр. А ведь все были вооружены! Собрание могло окончиться перестрелкой!

После этого собрания всех подразделений Новочеркасского гарнизона постановили являться на собрания и митинги без оружия. Это постановление относилось ко всем без исключения.

События разворачивались стремительно, у Голобова времени на размышление не было. Власть в Новочеркасске надо было немедленно брать в свои руки. Но сил явно не хватало, и, значить, надо было объединить красногвардейцев и казаков. И он решил выложить последний свой козырь – Митрофана Петровича Богаевского.

На гауптвахту за Богаевским подъехали с шиком, на автомобилях. Митинг намечался в здании Кадетского корпуса. В городе узнали, что на нём будет выступать «донской златоуст» Митрофан Богаевский и зал корпуса был переполнен. Казаки и солдаты перемешались и с нетерпением ждали начало митинга.

Наконец, прибыло начальство: Голубов, начальник гарнизона Новочеркасска Смирнов и военный комиссар по борьбе с контрреволюцией товарищ Ларин. Богаевского ввели в зал толи под охраной, толи под почётным эскортом в виде двух конвоиров–красноармейцев с примкнутыми к винтовкам штыками.

Первым выступал Ларин. Он охарактеризовал Митрофана Петровича как ярого контрреволюционера и врага трудового народа. Ларин призывал осудить Богаевского по всей строгости революционного закона согласно народной воле.

– Суд над этим прихвостнем мировой буржуазии может состояться и здесь, товарищи! Не надо стесняться, выражая свою народную волю!

Зал на этот призыв отреагировал полным равнодушием.

Ларин продолжал. Он говорил о большевиках и о том, как много хорошего сделала Советская власть за эти несколько месяцев после революции, хвалил красную гвардию и недавно образованную красную армию. Его не слушали, в зале переговаривались в полголоса. А когда Ларин упомянул о «гидре контрреволюции – офицерстве» из зала прокричали:

– Какой такой гидре? Мы с офицерами вшей в окопах кормили, хлебали из одного котла, одной шинелью укрывались. Гидра! Ты сам-то где был в войну, товарищ Ларин?

– Молод он ещё для фронта!

– Какой молодой? Тебе сколько лет было в четырнадцатом году, товарищ Ларин?

– Девятнадцать.

– Во! И где ты был, товарищ Ларин.

На фронте товарищ Ларин точно не был и Голубов это знал:

– Товарищи, – сказал он, – о «гидре» это личное мнение товарища Ларина. У нас не царский режим. У нас свобода слова!

Ларин продолжил речь, но зал его уже не слушал и шумел не переставая.

– Виталий Филиппович, – зашептал ему в спину Голубов, – закругляйся, не испытывай терпения казаков.

Ларин попытался завладеть вниманием зала, но это у него не получалось и он машинально стал теребить застёжку на кобуре револьвера.

Из зала прозвучало:

– А почему это товарищ Ларин не выполняет постановление? Договорились же, что на собрании и митинги приходить всем без оружия! Всем без исключения!

На это ответить было не чего, и Ларин смущённый и обиженный был вынужден прекратить выступление.

Голубов объявил выступление Богаевского и попросил тишины. Но это было излишне: зал замер. Митрофана Петровича подняли на стол, и он начал спокойным тихим голосом:

– Товарищи! Мы с комиссаром Лариным находимся в неравных условиях. Он свободен, при власти и, даже при оружии. Поэтому и бросается необоснованными обвинениями.

– Ни хрена не слышно! – раздалось из зала. – Давайте стол на середину.

Начались прения, проголосовали. Стол, Богаевского, президиум собрания и конвой переместили в центр зала. Митрофан Петрович продолжил:

– А я под угрозой штыков, – он указал на винтовки конвоя, – но, товарищи, ни чьим прихвостнем я никогда не был. Я всегда был за наш Тихий Дон, за его граждан. За казаков, за крестьян, за иногородних.

Три часа говорил Богаевский, три часа стояла почтительная тишина.

Он рассказывал о себе, о своём друге атамане Каледине, которому своим самоубийством не удалось поднять казаков против Советов. Говорил о том, что он пережил в Платовской. «Пришли красные – стали вырезать калмыков, потому что они казаки, появились калмыки Ивана Попова, стали вырезать красных, мстя за своих. Разве можно это вынести?»

Спокойный тихий голос Митрофана Петровича разливался по залу тёплой волной. Он говорил как учитель, объясняющий трудный материал своим ученикам:

– Нужно примириться с партизанами. Позвать их. Вернуть из степей. Ведь там молодые силы. Там цвет будущего Дона. Там такие дорогие и нужные силы для процветания и жизни Дона. Привлечь к работе и интеллигенцию – её силы. Без неё ничего нельзя сделать. Не будет цвести и расти Дон, если интеллигенция будет стоять в стороне. Если она не будет работать. Если не воспользоваться её опытом и знаниями. Пора прекратить перестать лить нужную нам кровь своих же братьев, одинаково и сильно любящих Дон. Также желающих ему добра и благополучия и роста в дальнейшем.

И когда он закончил, сразу не поняли, что это всё, ждали ещё. Воцарившаяся тишина взорвалась бурными аплодисментами. Казаки рукоплескали стоя, аплодировали «титовцы» и даже конвой Богаевского, отставив винтовки, хлопал в ладоши.

Голубов победно улыбался в усы. Ещё чуть-чуть и Дон его. Он уже фактически хозяин положения в городе.

Речь Богаевского не на шутку встревожила военного комиссара Ларина, и он посчитал своим долгом доложить о митинге в Ростов.

В Ростове это восприняли как начало мятежа. Оттуда дозвонились до Смирнова, начальника гарнизона Новочеркасска, и приказали ему явиться незамедлительно в Ростов вместе с Голубовом и доставить туда же Богаевского. Смирнов всё это выслушал и твёрдо заявил:

– Данный приказ выполнить не представляется возможным.

И повесил трубку. Он прекрасно понимал, что если они с Голубовом тронут Богаевского, то их собственные подчинённые зарубят их без лишних слов. В Ростове это тоже поняли.

В Новочеркасске начался мятеж против Советской власти.

Но собственно казаки этого не поняли. Они поняли только, что с Советской властью им не по пути и стали расходиться по своим станицам.

Голобову, конечно, тоже надо было уходить и прихватить с собой Богаевского. И у него, наверное, получилось бы возглавить казачьи станицы, которые и без того вот-вот поднимутся против Советской власти. Но он медлил, пытаясь удержать Новочеркасск.

В Ростове думали, что делать с мятежным городом. А решение было за окнами.

С запада надвигались германо-австрийские войска, гоня перед собой мелкие отряды красногвардейцев и союзные им отряды анархистов. И если красногвардейцев ещё можно было как-то организовать, дисциплинировать, то с анархистами это сделать было почти невозможно. В основном это были моряки Балтийского и Черноморского флотов, которые считали, что находятся на самоснабжении, то есть попросту грабили население. И руководству Донской Советской республики с этим надо было что-то делать! Мятеж в Новочеркасске подвернулся как нельзя кстати.

И 27 марта(9 апреля) в Новочеркасск отправили дополнительные силы красногвардейцев, в основном состоящие из матросов-анархистов. Большую их часть отправили по железной дороге, а в качестве передового дозора отправили броневики и матросов на лошадях, чья посадка в седле вызвала презрительную улыбку у казаков.

Для Голубова всё случилось довольно неожиданно. Сказалось отсутствие разведки и самоуверенность красного атамана. Первое, что он услышал – это перестрелку на железнодорожном вокзале. Малочисленная охрана вокзала не смогла сдержать прибывших анархистов и вынуждена была отступить. Вот и у Атаманского дворца появились бронеавтомобили и матросы на лошадях. Голубов с тремя десятками казаков оборонялся, сколько мог, но матросов прибывало всё больше и больше, возник риск окружения. Голубов с казаками выскочил из дворца и по Московской улице, отстреливаясь, конные вырвались из города.

Броневик и матросы подошли к зданию гауптвахты. Казаки 10 Донского полка решили обороняться.

– Ей, урядник, – крикнул матрос на лошади с надписью «Аврора» на бескозырке, – помнишь меня?

Это был тот матрос, которого они выгнали почти два месяца назад пьяного с гауптвахты.

– И что с того? – спросил урядник.

– А ничего. Я зла не помню. Могли достать шашкой – не достали. Вы при исполнении. Понятное дело. И мы на задании. У нас приказ от Центрального Исполнительного Комитета Донской Советской республики доставить в Ростов Богаевского Митрофана Петровича.

– С гауптвахты никого не отдам, – хмуро и твёрдо ответил урядник.

– Я же сказал – у меня приказ!

Тут из гауптвахты вышел Богавский, легко спустился с крыльца, подошёл к казакам.

– Не надо из-за меня умирать, господин урядник. Я в вашем распоряжении, товарищ.

– Вот это другое дело, – улыбнулся матрос, – прошу.

Распахнулась дверца броневика, Богаевский, нагнувшись, шагнул туда, дверца захлопнулась, броневик развернулся и направился в сторону Ростова.

Урядник раздумывал, перекрестить броневик с удаляющимся в нём Митрофаном Петровичем или не надо. Решил, что не надо.

Анархисты подавляли редкие очаги сопротивления. Недовольные Советской властью огрызались короткими перестрелками и покидали город. На Сенной площади нашли семерых матросов, заколотых штыками.

Обогнув Новочеркасск с севера на юго-восток, Голубов появился в ближайшей к городу станице Кривянской. Переночевав там и оставив утром в станице Смирнова, он отправился дальше. Он не унывал. Не в первый раз начинать всё сначала. Дон вот-вот восстанет и красным в Области не удержаться. Сразу надо было воевать за белых. Всё могло бы быть по-другому. Прав был Назаров. А теперь не понятно многим: толи он за красных, толи он за белых. Ну да ничего! Язык есть, всё можно объяснить. Не один он такой колеблющейся. Вороной жеребец атамана Каледина мчал Голубова вперёд. Впереди показались крыши станицы Заплавской.

А в Кривлянской появились двадцать матросов на лошадях. Один из них с надписью «Аврора» на бескозырке сказал станичному атаману:

– Так, дядя, скажи своим лампасникам, что бы выдали Голубова и всех офицеров, что вы здесь укрываете. И контрибуцию за укрывательство уплатить нам в размере сколько скажем.

– А ты знаешь, племянничек, – усмехнулся атаман, – что с Дону выдачи нет. А контрибуцию обычно казакам платят, а наоборот отродясь не было.

– Поговори ещё! Я Ванька-кочегар с «Авроры»! Мы на Балтике вас душили, – матрос показал кулак, – и здесь душить будем.

Вокруг собирались казаки.

– А ну в плети их, станичники! – приказал атаман.

Казаки знали куда бить. Лошади вставали на дыбы, сбрасывали седоков. Матросы падали, теряли оружие. А плети безжалостно ходили по ним. Вскоре казаки отделили лошадей от матросов и погнали в ближайший сарай.

– Охолоньте, мужики, вспомните Балтику.

Собрался Круг. Приняли решение о восстании. А первого апреля (у большевиков -14) кривлянские казаки с налёту освободили от красных Новочеркасск. И первое, что они сделали, это позвонили в Ростов с требованием освободить Митрофана Богаевского, в противном случае обещали расстреливать пленных красногвардейцев.

Большевики в Ростове задумались, уж кто-кто, а они знали о силе слова. Митрофан Богаевский один дивизии стоил, а то и армии.

В этот же день около пяти часов вечера от ростовской тюрьмы в сторону Новочеркасска отъехал автомобиль чёрного цвета. В нём находилось пять человек: два шофёра на переднем сидении, на заднем сидели Яков Антонов, молодой, но известный в Ростове человек – организатор ростовской красной гвардии и председатель следственной комиссии Рожанский. Между ними сидел Митрофан Богаевский. Доехав до первой рощи, поплутав между деревьев автомобиль остановился. Из него вышел Яков Антонов и пошёл вперёд, за ним последовал Богаевский. Сделав несколько шагов, Антонов резко развернулся и выстрелил из нагана в лицо Богавскому. Тот упал, Яков вернулся к автомобилю.

– По-моему он жив, – сказал Рожанский. – Шевелиться.

Антонов вернулся к телу Богавского и выстрелил ещё несколько раз. После чего автомобиль развернулся и уехал назад в Ростов.

Неунывающий Голубов 29 марта въехал в станицу Заплавскую в окружении казаков станицы Богаевская. Они уверяли его, что их станица готова к восстанию. Было видно, что и в Заплавской не спокойно, станица бурлила сходками. На крыльцо правления вышел станичный атаман, знакомый Голобову.

– ЗдорОво ночевали, станичники, – сказал атаман Голобову.

– Слава Богу.

– А ты, Николай Матвеевич, ноне за красных, али за кадетов?

– Я ноне за казаков.

– А был за красных.

– А кто не был? Как большевиков ждали на Дону. От ярма царского освободят! Дождались! Освободят пулей в лоб!

– Да ты их сам в Новочеркасск-то привёл!

– Ну, грешен! Кто Богу не грешен, кто царю не виноват? Исправлю!

– Время-то, убежало.

– Нагоню!

Станичный атаман посмотрел на Голубова недоверчиво и предложил:

– Отдохни, Николай Матвеевич, сойди с коня, расскажи казакам о положении в области.

Это было на руку Голобову. Он собственно и добивался скорейшего восстания казаков на Дону, что бы самому возглавить его.

Зашли в правление, Голубов сел на стол, винтовку положил на колени, начал речь. Говорил он четыре часа: хвалил себя, хвастал заслугами перед казаками, а свою службу у большевиков упомянул вскользь, как малозначительный эпизод своей жизни.

Первыми о восстании в станице Кривянской узнали в станице Раздорская и поспешили им на помощь. Одним из взводов раздорцев командовал студент Фёдор Пухляков. Тощий, длинный с вытянутым лицом он совершенно не соответствовал своей фамилии. Это его и студента Сулина встретил Голубов в ночь на 13 февраля в Новочеркасске. Тогда он добрался до станицы Ольгинская, получил от Корнилова звание «походный юнкер». Корнилов это звание давал всем студентам, кто участвовал в походе. Пухляков с Корниловым не пошёл. Он ушёл с Поповым в Сальские степи, сообщив ему, что всех юнкеров Корнилов сделал прапорщиками. Попов об этом слышал, и возражать не стал. Думал Фёдор Пухляков, что перезимует спокойно вместе с казаками Попова. Но красные отряды не позволили. Казаки Попова весь февраль и март отбивались от большевиков, кочуя по заснеженным Сальским степям. К концу марта в казачьих станицах начались восстания против Советской власти. И Пухляков появился в станице Раздорская с погонами подпоручика нашитых на шинель Новочеркасского реального училища.

И вот в станице Заплавская снова пересеклись пути Голубова и Пухлякова.

– Что там за суета в правлении? – спросил Пухляков встречного казака.

– Голубов агитирует.

– За Советскую власть?

– Нет. Как раз против.

– Он же за красных. Красный атаман.

– Тут много, кто был за красных, да побелел.

– Это что за Голубов? – спросил Сулин.

– Он тот гад, что взял Новочеркасск для красных. Мы из-за него чуть не погибли.

– А спас нас кто?

– Да какая разница! Ты совсем ничего не помнишь?

– Нет.

– Ну и не надо тебе. А Голубов сволочь!

«Главное, что бы он не узнал меня и не рассказал, как я вёл себя на расстреле. Для офицера и казака это позор. Не осрамил бы» – подумал Пухляков.

В правлении не протолкнуться. Пухляков встал сзади Голубова. Голубов недовольно на него покосился, продолжая речь:

– Многие считают меня виновником современного положения на Дону… Кто-то что-то делает, кто-то в чём-то виноват – но всё слагалось так, что во всём виноват Николай Голубов…

Голубов прервался и горестно покачал головой.

– Ты что же себя редиской считаешь, товарищ большевик? Сверху красный, а внутри белый?

Николай Матвеевич удивлённо посмотрел на Пухлякова, а казаки стали возмущаться:

– Глупость гутаришь, студент. Дай человеку высказаться. Продолжай, ваше высокоблагородие.

Голубов продолжил. Беседа затянулась. Пухляков гадал: узнал его атаман или нет. Потом решил, что в любом случаи его надо кончать. А то вдруг спросит: как это он из плачущего студента за полтора месяца превратился в офицера?

– Оставайся у нас ночевать, Николай Матвеевич, – предложил станичный атаман, – завтра продолжишь гутарить.

Спать легли восемь человек в одной комнате.

– А кто этот наглый парень, – укладываясь спать, спросил казаков Голубов, – что меня редиской назвал.

– Да это студент из Раздоров. Они там все наглые. Был студент, стал офицером.

– Сейчас время такое, что всё возможно.

– Ты правильно гутарил – врут большевики, прельщают народ аки змии, – сказал один из казаков.

– Я тоже так думал, – откликнулся Голубов. – А потом понял, что не врут.

– А что же?

– Гораздо хуже. Они заблуждаются. Они искренне верят в то, что говорят. Они действительно хотят счастья для всех народов мира. Почему их Ленин заключил Брестский мир такой позорный? Да потому что он искренне верит, что завтра или послезавтра начнётся Мировая революция, победит пролетариат вкупе с прочими трудящимися и границы исчезнет. Поэтому он и земли Российской империи раздаёт. Если завтра Мировая революция, то всё это не имеет значения. Рай хотят на земле построить и туда всех людей загнать. А кто не хочет – того в расход!

– Да разве можно в рай пинками загонять?

– Они уверенны, что можно.

В шесть часов утра 30 марта по-старому опять состоялся сбор. Казаки толпились у правления. Все без оружия. Вооружёнными были только казаки взвода Пухляков, его дядя поручик Александров и его брат подъесаул Андрей Пухляков. У брата Фёдор накануне выпросил наган.

– Зачем? – удивился подъесаул.

– Для солидности. Какой же я офицер без нагана.

– Офицер ли ты?

– Я командир взвода – гордо возразил Фёдор.

Голубов вышел из куреня, где ночевал и направился к правлению. Пухляков шёл чуть сзади Голубова с наганом в руке, за ними шёл его вооружённый взвод. Создавалось впечатление, что Голубов был под арестом. И, правда, он был без оружия. Голубов хотел было пройти в правление, но его остановили около крыльца. Пухляков расположился сзади Голубова на крыльце.

– Почему был убит Чернецов? – спросили из толпы.

– Товарищи! – начал Голубов.

Раздались протестующие крики.

– Товарищи! – с нажимом в голосе сказал Голубов. – Это обращение большевики экспроприировали у нас, социалистов-революционеров. Для меня это принципиально. И вы для меня, станичники, братья и товарищи! И я вам не господин! В смерти Чернецова я не виноват. Был грех, разбил его отряд. Но убил его этот гад Подтёлков! Я-то чернецовцев в плен взял, да отпустил. А их опять выдали красным! Да не кому-нибудь, а Подтёлкову. Он Василия и убил.