Текст книги "Пепеня (СИ)"

Автор книги: Анатолий Атанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Давай!!!

Но у сержанта, который держал динамку, так тряслись руки, что он не мог сделать ни малейшего движения. Его будто сковало невидимыми цепями. Видя это, командир, оставив ругань на потом, сам взял машинку и еще более не по уставному, скомандовал сам себе.

-Ну, с Богом!

Зажужжала, как пуля, динамка, отжат рычаг, и... в вечерних лучах заходящего солнца величественная громада храма вздрогнула. Оглушительный грохот прокатился на многие километры до других сел и деревень.

Поднявшаяся пыль закрыла светило.

Земля тряслась,

Земля дрожала,

Земля стонала от боли!

А когда отзвучало эхо взрыва, ветер разогнал дым и гарь, перед глазами изумленных саперов предстала несокрушимая ТВЕРДЫНЯ! Цельный и невредимый, блистающий золочеными куполами, храм Святой Живоначальной Троицы.

Что творилось в умах и душах солдатиков, одному Богу известно. Народ, даже неверующий, ликовал. Ребятня хлопала в ладошки, прихожане крестились, клали поклоны и благодарили Господа за то, что Он не позволил порушить церковь! Все подумали, что взрывники уедут. Ведь, НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ же! Но не тут то было.

Командир саперов приказал заново закладывать взрывчатку. Он солдат! А для солдата приказ – дело непререкаемое. За невыполнение приказа последует строгое наказание, вплоть до расстрела. Это, конечно, в военное время, а в мирное – трибунал. У нас, как известно, от сумы да от тюрьмы не стоит зарекаться.

До заката оставалось часа три, и командир, подгоняя подчиненных, сам протягивал провода. В общем, спешил, потому и помогал солдатикам. Через полтора часа все было готово к взрыву. И все повторилось с начала.

Сначала храм вздрогнул!

Под грохот и клубы дыма попытался оторваться от земли!

Взлететь, как ракета!

Туда – а – а.......

Далёко – далеко!

В небо!

К звездам!

Но весь израненный, истерзанный, он рухнул на землю.

И вдруг в наступившей тишине, откуда-то издалека, послышался колокольный звон!Не с одной стороны, а со всех сторон звучало:

БОМ – М – М, БОМ – М – М, БОМ – М – М ! ! !

В соседних селах, где еще были действующие храмы, а они находились в семи, десяти верстах от села Яркино, звонари били в набат!

До самого заката!

До самой зари!

А заря была красная, как полыхающий пожар!

***

Якова Мусина хоронили всем селом. Курин и Петруха были теперь не разлей вода. Сдружила их смерть деда Якова и все, что происходило в селе в тот злополучный день. По воскресеньям даже стали семьями посещать храм в соседнем селе. Все удивлялись этому, даже посмеивались над ними, но не зло, а как-то так незлопамятно. В деревне так смеются над слабостями человека или его чудачествами. Только не отмолил Петр своих грехов. И с ним, вернее, с его ребятенком, случилась непоправимая беда. Страшное несчастье. А было это так.

У Петра, если вы помните, было двое мальчишек. Одного из них звали тоже Петей. Как – то Ленка, жена Петра, парила на электрической плитке комбикорм для скотины. Когда все было готово, она унесла ведро с пойлом в хлев. Плитка же осталась включенная. Рядом с ней, на крыльце, сидел сынишка Петька.

Отец принес домой маленького щенка. Разулся, спрятал псину за спиной и позвал сына к себе. Тот, в одних спущенных до колен трусишках, улыбаясь во весь рот, подошел к отцу.

– Смотри, Петюня, чо тебе папка принес!

Вытащил из-за спины лопоухого кобелька и поднес его к самому лицу сына. Щенок лизнул в губы мальчонку и негромко тявкнул. Младший Петруха попятился от испуга и сел попкой прямо на раскаленную до красна электроплиту. Сначала не было слышно ни звука, у мальчонки только широко открылись глаза, лицо исказила страшная гримаса боли. Потом малыш закричал так громко, завизжал на такой высокой ноте, будто диск пилорамы на совхозной лесопилке. Не вставая с плиты, он потерял сознание. Запахло жареным мясом и паленой тряпкой. Петр оторвал маленькое тельце от плитки, положил на пол, плеснул в лицо из кружки водой.

Он сам забился в истерике. Сел на ступени, обхватил голову руками, и стал раскачиваться из стороны в сторону и мычать, как голодный бык. Прибежала Ленка. Увидев эту картину, она сама запричитала, как плакальщица возле покойного. Щенок, прижавшись к лежащему на полу малышу, тоже в испуге повизгивал и скулил.

В общем, мальчик от болевого шока не пришел в себя, тронулся умом. Стал он деревенским дурачком. Незлобивым, даже излишне добрым и доверчивым. Прозвали его Пепеней. Это он сам себя так называл. Его спросят: «Как тебя зовут?» Он отвечал: «Пепеня». Что-то производное от своего имени. Он вообще плохо и мало разговаривал. Обходился десятком фраз, которые для незнакомых людей были совсем непонятны.

Покладистым, работящим, небуйным рос Пепеня. Хотя, честно говоря, его можно было разозлить. Да ещё как! Но при условии, если кого – то обижали у него на глазах. Неважно кого, человека или скотину. Тогда Пепеня мог схватить все, что было под руками, дрыну или кирпич, и припечатать кому следует и как следует. Правда, перед тем как ударить, он предупреждал: «У-у, блин, гада!».

Если человек, делающий по мнению Пепени что-то плохое, не переставал этого делать, то его постигало «возмездие». Поэтому в присутствии Пепени, встречая с выгона скотину, никто не погонял животных даже хлипким прутиком. Физически он был крепок и силен неимоверно. Поэтому его просили старые люди и одинокие женщины, то порубить дровишки, то вскопать огород, скосить надел травы. И все это за умеренную плату. Чаще всего расплачивались продуктами, реже деньгами. Все заработанное Пепеня приносил домой.

– Добытчик ты наш!– говорили ему мать и отец. Отчего он улыбался такой же широкой улыбкой, как тогда... перед отцом.

По всему, Пепеня остался по разуму таким же, как был перед бедою.

Отец сделал ему тачку на двух колесиках. Укрепил старое ведро, в которое Пепеня положил несколько ржавых консервных банок. Когда он катил по деревенским колдобинам эту тачку, грохот стоял неимоверный. При этом Пепеня еще и рычал, как ракетный тягач «Ураган». Называл он свой агрегат по своему косноязычно, но верно – «Рынька».

Когда крестили Пепеню в тогда еще величественно блистающими крестами и куполами храме, местный фотограф запечатлел все семейство Петрухи Мусина. После крещения они все вышли на ступени церкви и стали в рядок. По серёдке стояла улыбающаяся Лена с маленьким Пепеней. Рядом, держась за ее юбку одной рукой, а другой, ковыряясь в носу, стоял старший братишка Сашка. По разные стороны от Елены расположились крестные, дед Яков да старуха Щукина. Вот с тех пор на стене в избе и висела грубо отретушированная, многопамятная фотография. Пепеня часто смотрел на фото, и тыкая пальцем на глянец снимка, комментировал:

– Мам, де Ясь, па, Сяся, ляль Пепень, Ссюка баб, клёсны.

Показывая на храм, говорил:

– Изба Бозина, церка! Бозька там пит, Бозя доба – доба!

При этом гладил себя рукой по голове и повторял:

– Доба – доба!

То есть, дом Божий, Бог там спит, он добрый – добрый. На причастие он приходил вместе с отцом и мамой каждую неделю.

Священник, отец Николай, приходился дальним родственником по материнской линии. Жена умерла, не оставив ему наследников. Сам он стал прислуживать в церкви псаломщиком после войны, с которой вернулся инвалидом. Ему прострелили колено, и нога не гнулась. Жена имела музыкальное образование, потому регентовала в храме. Она и привела его в церковь. Потом стал дьяконом, а потом рукоположился в священники. Служил он в двух приходах, разъезжая от села к селу на инвалидной мотоколяске.

Отец Николай всегда привечал Пепеню. Относился к нему по-отечески тепло и ласково. Иногда поручал несложную работу по благоустройству территории храма. Косить траву на Троицу, украшать внутреннее убранство, наносить воды для крещения и всякое прочее, что было по силам и разуму больного. Отец Николай часто разговаривал с Пепеней, вернее он говорил, а Пепеня молча слушал. Он был идеальным собеседником. Казалось, за этим молчанием кроется, не смотря на умственную болезнь, пытливый и здоровый разум. Отец Николай научил его креститься. Молитвы, выученные Пепеней, звучали из его уст милой, понятной только ему, тарабарщиной. Батюшка подарил ему большой, литой из бронзы, нательный крест, да свою старую, поношенную скуфейку.

Когда по близости не было отца Николая, Пепеня вынимал из-за пазухи крестик, вешал его поверх одежды. И гордо, в скуфейке на ушастой голове и с крестом шее, тарахтел своей «Рынькой», гоняя по селу.

– Пепеня – попа, – докладывался он каждому встречному и осенял крестом, размером с коромысло.

Крест он связал проволокой из сломанных детских лыж. Священник, конечно, об этом знал, не ругал его. Грешного в этом ничего не видел, не в разбойника же играет. Перед тем, как закурить, а Пепеня уже покуривал, мужики научили, он снимал скуфейку, прятал нательный крест снова за пазуху. Крестился и говорил, глядя на небо:

– Гди, Бозька туда – тама вон, – и показывал пальцем в сторону леса, -

Пепеня тютю.

Аккуратно складывал скуфейку, прятал ее в карман и закуривал папиросу. Это он говорил, что бы Боженька глядел не на него, а в лес. Что Пепени здесь нет, тютю, в общем, Пепеня.

***

Левинсона давно уже убрали с руководства районом и действительно направили в какую-то дыру. Но не за то, что случилось в недалёком далеко, а за пьянку и моральное разложение. Районное начальство было новым. По слухам, простых людей не обижало. Зато областные партчинуши райком «обижали». А случилось вот что.

Обком завалили жалобами на то, что справлять «религиозную нужду православным христианам почти негде». Что скоро может возникнуть «межрелигиозные и международные конфликты». Потому как «православные храмы большей частью разрушены или в клубы превращены, а мечетей не тронули не одной».

Это Петруха Мусин и Федька Курин вместе с партийной, но сочувствующей вере, библиотекаршей организовали этот вал жалоб в верха.

– А чо? Тыры – пыры, пусть немного почухаются! Да, Петруха?

– Угу, мы этим краснокнижникам устроим такой Царандой, блямба – карамба! Разбомбим бамажками, как янки Харасиму!

Наверное, жалоб было больше, чем населения всего района. «Бомбёжка» явно удалась и случился «Царандой».

Руководство области спустило всю корреспонденцию в райком и обязало район разобраться с жалобами в короткий срок.

Короткий срок, так короткий срок. Собрав сельский сход, постановили собственными силами и на собственные средства заново отстроить церковь на старом месте.

– Только у меня ничего не просите. Не дам ничего, ни гвоздочка! – сказал секретарь райкома и укатил писать отписку в верха, что «межрелигиозный и международный конфликт» улажен.

Выбрали старосту. Им стал Курин. В его обязанности входило, не много не мало, сбор и хранение средств на строительство нового храма.

– Вот будут строить в Яркино новую церковь, – говорил как-то Пепене отец Николай, – ты обязательно будешь помогать, Петюша. Только кирпичиков для стройки нет, гвоздиков, цемента, песочка, денежек совсем – совсем мало. Зато помощника, милостью Божьей, мы уже имеем, – и гладил его по голове. А тот жмурился от удовольствия, как кисёнок.

– Угу, Пепеня гагагать бу! – Мол, помогать буду.

Схватив свою тарантайку, побежал от отца Николая в свое Яркино. А это было около четырех километров. Кирпичики и гвоздики Пепеня найдет! О чем не знал отец Николай, так это о том, что уже гвоздиков и кирпичиков Пепеней заготовлено неимоверное количество. Это, конечно, по мнению самого Пети неимоверное. Он давно уже помогает. Он уже давно – «помощник милостью Божьей».

А дело вот в чем. Пепеня уже несколько лет разбирал старую, разрушенную кладку храма. Кирпичи развозил на своей «Рыньке» по домам прихожан. Разберет кладку, очистит кирпич от крепкого раствора, сложит на свою тачку и отвезет кому – нибудь из селян, прихожанам порушенного храма или просто очень добрым по отношению к Пепене людям. Привезет с десяток кирпичей, постучит в ворота, покажет хозяевам, что привез не просто кирпичи, а слитки золотые и хранить их нужно в тайне, чтоб: «ни жуля кто» – не спер, значит. Сам их аккуратно сложит, где-нибудь под забором, в укромном местечке.

В общем, старыми кирпичами от разрушенного храма Петя снабдил полсела. Гвоздики, крестики, лампадки и прочие металлические останки, он привозил к себе домой и прятал за баней, под кадушкой. Народ роптать против Пепени не смел. Во – первых, это никому не мешало, во – вторых, всю работу делал сам Пепеня, ни у кого не прося помощи. В – третьих, кирпичи каши не просят, лежат себе и лежат, никого не трогают. Правда, сердито насупив брови и грозя кривым указательным пальцем левой руки, Пепеня предупреждал уже самих хозяев: «Три, не руй! Бозя попа бум – бум!». Что в переводе: «Смотри не воруй! Бог накажет!»

Как-то раз Пепеня колол дрова для бани бабки Щукиной и оттяпал себе два пальца правой руки, указательный и средний (он был левша). Петя не кричал, не плакал, а, взяв отрубленные пальцы левой рукой, завороженно смотрел на них. Из раны ключом била кровь, пальцы дергались в конвульсии. Пепеня, глядя то на пальцы, то на рану, восторженно и удивленно воскликнул:

– О – о -о ! Пац тяп – тяп! Тяп – тяп, а ани, пацы, Бози мо, кака у папа Коки! (Пальцы отрубил, а они Богу молятся, крестятся, как отец Николай).

Раны заросли, а Пепеня так и крестился обрубками своих пальцев. При этом, беззвучно шевелил губами, как это делала старуха Щукина, стоя под образами. На это было удивительно смотреть. В этот момент Пепеня не казался глупым, косноязычным, деревенским недоумком. В глазах его светился огонек разума, а губы выговаривали полный и правильный текст молитвы «Отче наш».

Некоторые из селян пользовались доверчивостью Пепени. Например, нужно было трактористу Юрану баньку срубить. Юран подошел к Пепене и спросил:

– Пепеня, будешь помогать храм строить?

– Бози дом? Угу!

– Будешь?

– Бу, бу! (Буду, мол, буду).

И трудился он вдохновенно на благо хитроумного бесстыдника, думая, что он строит Храм Божий. При всем при том, его еще поили вином или брагой. Выпив, Пепеня начинал петь, подражая отцу Николаю, кланяться воображаемым иконам.

В конце строительства, Юран причастился «Вермутом» и для куражу, попросил Пепеню «освятить» баньку. Он сделал из консервной банки нечто вроде кадила. Из мочального помазка, чем белят стены, вышло кропило. А кропильницу заменили банным ковшиком. Пепеня Насыпал в банку прелых листьев, надел на голову скуфейку, повесил крестик по верх рубахи. Подражая отцу Николаю, он благостно запел понятные ему одному, песнопения. При этом он, дымя листьями, размахивал банкой. Обильно кропил мочалкой и баньку и ржущего, как жеребец, Юрана. Делал он все это с большим прилежанием и старанием, под пьяный хохот богохульника. Потом Пепеня спросил:

– Сё? Бози дом Пепеня гагагал де?

– Помог, помог Пепеня! Только Бог здесь будет жить другой. Маленький такой божёнок. Банником его зовут. Дух банный.

Слово «дух», Петя слышал не раз от отца Николая и потому оно было ему знакомо. При очередной встрече Пепеня рассказал на своем языке священнику, как он, «помошник милостью Божьей», помог срубить дом для Боженьки. Ма – а – аленький такой дом, что там будет жить маленький божёнок – «дух» Банник.

Отец Николай возмутился поступком Юрана, и, как мог, объяснил Пепене:

– Жить в баньке будет не Бог, а злой дух – бес. Бесов надо изгонять, ибо они мешают жить хорошим людям. Все беды, несчастья и зло от бесов. Они вокруг нас, они в нас. Даже хороший человек, прельщённый бесами, становится плохим. Все без исключения люди изначально добры и справедливы. Боженька всем – всем, кто рождается на свет Божий, дает в дар способность любить всякую тварь земную, а не только человека. Хотя, человека любить надо в первую очередь. Человек человеку должен быть любящим другом. А сейчас, бесы вселившиеся в человека, заставляют людей относится друг к другу не так, как Бог велит – по человечески, а по звериному. А ещё Бог велит творить добро. Сделал доброе дело, к тебе добро добром и вернётся. Сделал плохое, к тебе плохое вернётся, да ещё с большими несчастьями и бедами. А Юран в церковь не ходит, не причащается святыми дарами Божьими. Потому в него бес и вселился. Вот и богохульничает над верой и верующими. Так и в баньке живёт не Бог, не дух Божий, а дух бесовский. И кто ему поклоняется или не сопротивляется его соблазнам, того он, Петюша, вводит в заблуждение и заставляет делать плохие дела.

Пепеня про беса, духа банного, как мог, понял. Но по-своему Юрана ему было жалко. Тот был не злой. Часто угощал сигаретами, наливал винца, катал на тракторе. Но вот этот дух банный! Он же может доброго Юрана превратить в злого, козлокопытного беса. И станет он похожим на бабки Щукиной козла. Пепеня представил эту омерзительную картину, как козёл Юран, весь в какашках и репьях, жуёт сельсоветскую крапиву и блеет:

– Бе-е-е, бе-е-е!

Как будто говорит всем:

– Я бе-е-ес, я бе-е-ес!

Ещё жальче ему стало Юрана. И он решил избавить его от беса. Придя ближе к ночи домой, он зашел в сенник, раскопал своё кадило, кропило и кропильницу. Сложил всё это в «Рыньку». Вернулся домой, взял пузырёк тройного одеколона.

Пепеня думал, что он в прошлый раз неправильно провел каждение. У отца Николая из кадила всегда идёт дым, который пахнет цветами, а у него из кадила воняло как из печки. Бесы же боятся этого цветочного запаха и убегают в тартарары. Вот он и прихватил для запаха пузырёк одеколона.

– У – у – у, беся! Пепеня беся какалон! Беся фьу-у-у, и сё!

То есть, бес испугается запаха цветочного дыма, и «фьу-у-у», и всё. Со свистом улетит, не искозлит доброго Юрана.

Стемнело. Пепеня на своей «Рыньке», быстро «дорычал» до бесовской бани. И так же быстро разгрузил «оружие возмездия» для Банника. Достал «кропило» и «кропильницу». Надел скуфейку, вытащил крест и, поцеловав его, повесил по верх рубахи. И, наконец, залил в «кадило» весь пузырёк одеколона. Всё, он был готов делать добро! Чиркнув спичкой, Пепеня прицелился и бросил её в полную одеколона банку. Что и говорить, одеколон с хлопком вспыхнул, обдал жаром испугавшегося «добродетеля». Тот, расплёскивая горящую жидкость на руки, отшвырнул банку подальше от себя, захлопал по бокам горящими руками, как курица крыльями. Потом, просто – напросто, сел на обе горящие руки и погасил пламя своим задом.

Банка отлетела прямо под угол бани. Разлившееся пламя быстро занялось на смолистой коре, что осталась после обдирки сосновых брёвен и поползло вверх по срубу. Пока Пепеня отвинтил ведро от своего вездехода, пока сбегал на речку за водой, огнём охватило весь сруб. Он смотрел на жаркое пламя и думал, что даже лучше получилось – бес не просто убежал, скрылся, спрятался куда-нибудь. Бесяка совсем сгорел. Превратился вместе с баней в дым и черные угольки. Если бы бес спрятался, то потом в кого-нибудь другого вселился бы, а так нет, сгорел и всё.

Сбегался, громыхая пустыми вёдрами, народ. Но тушить уже было нечего. У догорающих брёвен сидел улыбающийся Пепеня. Он спас Юрана! Бес теперь вместе с банькой, всё. Фьу-у-у. Живи спокойно, Юран, делай добро!

Юран пошёл к родителям Пепени, всё рассказал. Те схватились за голову. Денег и так-то не хватало, а тут ещё за новый сруб платить надо! Выручил Курин. Он прикатил с батюшкой на инвалидке к дому Юрана и предложил ему помочь свалить сосёночек в леспромхозе. Только, тихо! Чтоб «лишние» не знали об этом. С лесником договорится отец Николай. Тот ему был родным братом. А баньку будут строить всем миром. На том и порешили.

Через две недели рядом с пожарищем красовалась, желтея каплями смолы, новая банька. А обновляли её тоже всем миром. Последними мылись Пепеня, Курин, Пётр Мусин и Юран. Уже после заката они несколько раз выбегали из бани охладиться после парной на речку. Плескались и смеялись, будто ребятня. Им было хорошо четверым! А беса среди них уж точно не было. Только потерявшийся козёл бабки Щуки стоял на крутом берегу, смотрел на гогочущих мужиков, тряс лохматой бородой и завидно блеял.

«Священствовать» Пепеня прекратил по просьбе отца Николая. Сдал ему всё, кроме крестика и скуфейки. Даже пустой пузырёк из-под одеколона. Он нарисовал мелом на своей тележке по бокам кресты и всем говорил, что это «Рынька налидка, как у попы Ко». Острослов Юран не злобно подтрунивал над Пепеней:

– Нет, мой спаситель, это у тебя не инвалидка попа Николая, а танк «Т – 34». С таким вооружением ты всех бесов в округе перепугаешь. Вот только зажигательная смесь у тебя закончилась. Жаль! Да и ладно! Ты рычи погромче, они тебя и так будут бояться, как огня.

А сбор средств на строительство нового храма, тем временем, продолжался с переменным успехом. Много собрали пожертвований по окрестным сёлам. Местная епархия подкинула внушительную сумму в рублях и выделила несколько машин цемента. Что самое удивительное, так это то, что районное начальство, не смотря на обещание «не дать не гвоздочка», обязало диатомовый комбинат выписать кирпич по символической цене, а леспромхоз выделить бесплатно делянку соснового леса. Обещали помочь с техникой и рабочими. Песка было достаточно и своего, на речке.

Потихонечку, полегонечку дело сдвинулось с места. Наняли бригаду шабашников, в основном из армян, а местные были в подручных. Приехал епископ, благословил строительство нового храма на старом фундаменте. Пепеня, как понял, что начинается стройка, снял скуфейку и закричал, что было мочи.

– Уя-а-а-а! Уя-а-а-а! Пепеня Бози дом троить бу гагагать! Уя-а-а-а!

Дождался! Храм будет помогать строить! Настоящий храм! Вот такое случилось событие в селе Яркино.

А что случилось с секретарём райкома? Почему он стал помогать восстановлению церкви? Никто не знает. Только за это самоуправство он получил, что называется, «по шапке». Забегая вперёд, скажу, что в ещё недостроенном, но уже действующем храме, он тайно крестился сам и крестил свою маленькую внучку. Вот какие чудные фортеля выделывает жизнь!

Люди везли из разных концов села кирпичи от старого храма. Те самые кирпичи, что привозил на хранение в своей «Рыньке» Пепеня. Они пошли на кладку алтаря. И хватило их ведь тютелька в тютельку! Народ, на удивление, дружно приходил на помощь строителям. На субботники так не приходили. Мужички, правда, между делом, понятно, «усугубляли» малость. Но пьяных не было.

Вечером на лавочке под тополем было продолжение. Собирались семьями. Расстелят фуфайки, понемногу выпьют и сидят до темна, предаваясь хорошим воспоминаниям о недалёком прошлом. Было какое-то приподнятое, праздничное настроение. Непонятное, но приятное состояние души, которое делало всех ближе и роднее.

Пепеня, естественно, принимал самое активное, деятельное участие в строительстве. Он всегда был под рукой. Летал, как пчелка от строителя к строителю. Одному надобно раствора, другому подать кирпичи, третьему водички попить и т.д. Погода всю весну, лето, осень на удивление была в меру дождливая, в меру жаркая. Работа шла спорно, ладно. Под крышу подвели уже в начале сентября. К середине ноября сделали крышу и купол.

Кресты ковали в своей кузне. Ковалями были кузнец Филиппыч, Курин, Петруха и в помощниках хаживал, естественно, Пепеня. В основном он качал меха, раздувая угли и помогал молотобойцу. Синхронно вместе с ударом молота кричал во всё горло:

-Дынь, дынь, дынь, дынь!

Помогал по мере сил. Да и веселил своей суетливостью и тарабарщиной мужиков. Иногда, когда его просили, бегал в сельмаг к дяде Моте за папиросами и вином.

Кресты получились такими же, как были на фотографии старого храма. Огромные, под четыре метра высотой.

Из соседней области с номерного завода привезли какой-то чудо-лак и бронзовую краску. Загрунтовали поверхность. Краску смешали с лаком, и Пепеня, высунув изо рта язык, старательно орудуя кистью, красил кресты. На следующий день, секретарь райкома самолично пригнал высоченный подъёмный кран. Через пару часов кресты водрузили на место.

Делегация священников во главе с епископом привезла всё, что полагается для службы. Они всем гуртом вошли в алтарь и долго читали молитвы и пели. Чего они еще там делали, никто не видел. Но, наверное, что надо, то и делали. Потом обошли весь храм изнутри и с наружи, дымя кадилами и брызгая святой водой стены и углы храма.

Пепеня стоял за алтарём со своей, расписанной крестами, «Рынькой налидкой как у попы Ко». Стоял, чумазый, как помазок. В краске, цементе, но при параде. По такому важному случаю крест был поверх одежды, скуфейка сбилась на бок, как папаха у атамана. Из-под неё торчал залихватский чуб. Он, подражая пению, тоже что-то громко мычал, чем вызвал улыбку умиления у епископа. Тот опустил кропило в кропильницу и буквально с ног до головы окатил святой водой «помошника милостью Божьей». Пепеня опешил, задохнулся от неожиданности, чуб его повис мокрым, собачьим хвостиком! Детская, лучезарная улыбка просветлила лицо. Как будто солнечные лучики засветились внутри него. И счастливее Пепени не было никого за тысячу вёрст вокруг!

Настоятелем храма стал отец Николай. Внутренняя отделка церкви закончилась только через несколько лет.

Когда сняли колокола со старой церкви, то раздали их в разные отделения совхоза. Они висели на перекладинах, как висельники и отбивали время, будто рынды на корабле. Курин все колокола, вернее всё, что от них осталось, собрал воедино и укрепил на колокольне. Теперь они вместе с Петрухой, поочерёдно, а иногда и вместе, трезвонили по праздникам. Пепеня, как был помошником «милостью Божьей», так им и остался. В зиму был истопником, снег убирал. А по теплу вместе с бабкой Щукиной убирался в храме и вокруг него. Отец Николай даже платил ему скромную, но всё же зарплату.

А курить Пепеня бросил. И всем курякам говорил, грозя окамёлком пальца или кулаком, размером с мяч:

– Три, Бозя попа бум – бум! Низя кури, вонюч с рота синна бяка! – Смотри, Бог накажет! Нельзя курить, изо рта воняет очень плохо!

Храм блистал новыми крестами и куполами так, что его было видно за многие километры от Яркино. Колокольный звон был слышен даже в кабинете первого секретаря райкома.

Как-то раз за церковью проходил пьяненький Юран и увидел Пепеню. Тот сидел на своей «Рыньке», низко опустив голову. Лопатки его, как воробьиные крылышки, торчали под рубахой и мелко вздрагивали. В руках он теребил свою скуфейку. Юран подошёл к Пепене, хлопнул его по плечу и весело спросил:

– Здорово, Пепенько, как здоровенько?

Пепеня поднял заплаканные глаза на Юрана. Они были умными. Не было в них привычной Пепениной глупинки. Вернее сказать, это был взгляд не деревенского дурачка. Только невыносимая печаль и жгучая обида сочилась из глаз вместе со слезами. Таким Пепеню ни Юран, ни кто другой ещё не видели.

– Ты чо это, а? Кто обидел?

– Не – е, – ответил тот, высунул язык и ткнул в него обрубком пальца, потом тем же обрубком покрутил себе у виска. Мол, дурак и разговаривать не умею. Юран не нашелся, чего ему ответить. Нечего было отвечать. Присел на корточки рядом с Пепеней. Долго молча смотрели на уходящее за горизонт солнышко. Потом Юран тихо, буквально, про себя сказал:

– Это ещё не известно, кто глупее, Пепеня... Ты или ... мы.