Текст книги "Яблоко Немезиды"

Автор книги: Анатолий Жаренов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Затормозив возле люка канализационного колодца, он подвел машину к тротуару и остановил ее. Потом оглядел улицу, соображая, какой из окрестных домов располагается ближе всего к люку.

Ему пришлось долго звонить. Наконец где-то в глубине дома послышались шаркающие шаги, дверь открылась, и Коун увидел заспанного старика в мятом халате. Старик моргал красными веками и недовольно смотрел на неожиданного гостя.

– Я из полиции, – сказал Коун. – Хочу задать вам несколько вопросов.

Старик отодвинулся и, не говоря ни слова, поманил инспектора за собой.

Коуну за годы службы приходилось много раз вот так заходить в чужие квартиры. Когда-то он с любопытством присматривался к тому, как живут люди. Потом любопытство сменилось равнодушием. Он перестал обращать внимание на мебель и картины на стенах, на планировку квартир и мелкие детали быта людей. Он даже старался не запоминать лиц, если это не было нужно для дела.

Сейчас это было не нужно. Он прошел за стариком в комнату, которая служила хозяину и кабинетом, и спальней, и гостиной. Мельком взглянул на книжные полки и сел в старинное кресло у письменного стола. Старик запахнул полы халата, зябко передернул плечами и устроился на низкой скамеечке у камина.

– За беспорядок прошу извинить, – сказал он, кивнув на развороченную смятую постель и кучу грязных поленьев у камина. И буркнул: – Что там?

Коун объяснил, что хотел бы узнать, не заметил ли хозяин чего-нибудь необычного в прошедшую ночь. Не слышал ли шума на улице? Не мешало ли ему что-нибудь спать?

– Бросьте вы эти подходцы, – покосился старик. – Думаете, я видел убийцу? Черта с два. Я спал, как сурок. Да-да… Лучше спать, чем видеть все это. – Он махнул рукой на окно, пытаясь показать, что подразумевает под словом “это”, наклонился, пошарил под скамейкой, на которой сидел, вытащил темную бутылку и пососал из горлышка. – Если вы хотите выпить, я принесу стакан, – сказал он, облизывая губы.

Коун покачал головой. Зачем говорить этому человеку, что он не пьет на службе. Старик хмыкнул:

– Непьющий инспектор. Ха. Уж не состоите ли вы членом Ассоциации борцов за сохранение устоев нравственности? Теперь это модно.

Коун рассердился.

– Вопросы задаю я, – сказал он резко.

– Катитесь-ка вы, инспектор, – сказал старик, засовывая бутылку обратно. – Я ведь угадал – вы инспектор? И я так и знал, что ко мне кто-нибудь припрется. Но я ничего не видел. И ничего не слышал. Понятно? Моя фамилия Броуди. Запишите, что Броуди спал и ничего не знает. Мне нет дела до полиции.

Он снова пошарил под скамейкой и сделал несколько глотков из бутылки. Коуну показалось, что он где-то слышал фамилию Броуди. Сначала он мысленно окрестил старика упрямым вонючим сусликом. Он подумал было, что имеет дело с каким-нибудь спившимся старым актером или художником. Но фамилия Броуди наталкивала на другие воспоминания.

– Послушайте, – сказал Коун. – Вы случайно не тот Броуди? Тот, который…

– Ну и что? – ощерился старик. – Да. Я тот, который… Который был… А теперь меня нет…

– В газетах писали, что вы за границей.

– Если газетам угодно так называть тюрьму, то да, я был за границей. Впрочем, о чем мы толкуем? Повторяю: Броуди нет дела до полицейских забот. Я вам уже говорил: катитесь к дьяволу.

– “Непримиримый Броуди”, – вспомнил Коун один из газетных заголовков пятнадцатилетней давности. – Что с вами случилось?

В глазах старика мелькнули искорки. Мелькнули и погасли. Он поднял бутылку, отпил глоток и равнодушно взглянул на Коуна.

– А вам-то какое дело? Вы ведь не за этим ко мне пришли. Все исчерпывающие сведения я вам дал. – Старик хихикнул. – Да, я спал, когда убивали полицейского. Только в этом моя вина… Дверь вы можете открыть сами. Почему вы не уходите? Ждете, когда я опьянею? Ну что ж. Ждите.

Он швырнул пустую бутылку в камин, сходил в соседнюю комнату и принес новую. Усаживаясь, спросил Коуна:

– Так вы в самом деле – член Лиги?

– Какой Лиги? – удивился Коун.

– Ну эта, Ассоциация борцов. Те, которые дежурят у борделей и предлагают людям вместо девок книжки с благочестивыми картинками из жизни Истинного Католика.

Коун засмеялся.

– Нет, – сказал он, вставая. – Нет, Броуди. И все-таки очень жаль, что вы спали, когда убивали полицейского. Он был хорошим полицейским, Броуди.

– Ладно, ладно, – проворчал Броуди.

Выйдя на улицу, Коун взглянул на часы. Пять. День прошел. Ничего он не узнал. Хорошо бы сейчас выпить кофе и съесть что-нибудь. Забыть о деле и об этой странной встрече. Броуди… Разве можно узнать в этом опустившемся старике, в этом вонючем суслике энергичного адвоката с холеным лицом и аристократическими манерами. Пятнадцать лет…

Пятнадцать лет назад Коун служил в провинции. Но даже в тот глухой угол докатились отголоски процесса, главным героем в котором выступал Броуди. Тогда тоже было убийство. Броуди защищал обвиняемого. Ему удалось раздобыть сенсационные материалы и документы, неопровержимо доказывавшие непричастность обвиняемого к преступлению. Дело приобрело зловещую окраску. Несколько промышленных магнатов и один сенатор уже готовились сесть на скамью подсудимых. А потом…

Коун постоял в задумчивости возле машины. Он вынул из кармана ключ от зажигания и машинально подбросил его на ладони. Так что же было потом? Он мучительно напрягал память, но, кроме газетного заголовка “Непримиримый Броуди вынужден покинуть родину”, так ничего и не вспомнил. А Броуди, значит, сидел в тюрьме.

Он открыл было дверцу машины, но тут же захлопнул ее, пробормотав:

– Черт с ним. Потеряю еще час. – И зашагал к другому дому. Хозяйку квартиры звали Алиса Кэрри. В пять минут Коун узнал, что ее муж год тому назад погиб во время автомобильной катастрофы. Что дом, в котором она живет, куплен ее отцом. Что отец и мать сейчас в отъезде: гостят у тетки Алисы. Что она служит в универмаге “Радость крошки”, зарабатывает мало. Семье с трудом удается сводить концы с концами.

В эти же пять минут инспектору было сообщено, что Алиса слышала ночью, как мимо дома проходила машина. Возможно, она даже останавливалась.

– Часто мимо вашего дома ходят машины? – спросил Коун. И добавил, уточняя: – По ночам?

– Нет. Это очень тихий район. Магистраль – в двух кварталах. Разве только к кому-нибудь… Но это редко.

– Странно, – сказал Коун задумчиво. – Ваш сосед утверждает, что он ничего не слышал. Хотя спит он, вероятно, неспокойно.

– Броуди? – В темных глазах Алисы мелькнуло что-то похожее на презрение. Губы сложились в брезгливую гримасу. – Броуди вам сказал это?

Коун кивнул. С первых минут своего пребывания здесь он понял, что Алиса не умеет лгать. Лгал Броуди. Зачем он это делал, было неясно. Но, как бы там ни было, ложь тоже являлась фактом. Коун волен был или оставить этот факт без внимания, или бросить его в копилку своей памяти, где уже хранились другие, не менее любопытные.

– Броуди – дрянь, – сказала Алиса убежденно.

– Почему вы так думаете? – спросил он. – Вы давно знаете Броуди?

– Я его совсем не знаю. Он поселился здесь год назад. Говорят, он вышел из тюрьмы. Его судили за какую-то пакость.

– Вот как! Кто же это так говорит?

– Он сам. Мать слышала, как он рассказывал об этом Тернесам – нашим соседям. Я не могу повторить это. Язык не поворачивается. А он хвастался своими подвигами и хихикал. Его бросила жена. А он хихикает и напивается. Напивается и болтает про… – Алиса споткнулась и, оборвав фразу на полуслове, растерянно взглянула на инспектора.

– Простите, я, кажется, говорю лишнее.

– Полицейскому, как священнику, можно говорить все, – усмехнулся Коун. Ему понравилась наивная убежденность женщины, ее искренность. Броуди, по ее мнению, был изрядным негодяем. Но Броуди лгал. Ему надо было прослыть в глазах людей подлецом. Для чего? Может быть, чтобы уйти от внимания, не возбуждать излишнего любопытства к своей персоне? Так уж устроен этот мир, в котором честный человек равнодушно смотрит на подлеца и даже готов отодвинуться подальше, чтобы последний получил побольше места под солнцем. Броуди это отлично понимал. И он решил сделаться в глазах людей подлецом. И люди потеряли к нему интерес. Любопытно, как повела бы себя Алиса, если бы Коун рассказал ей то, что знал про Броуди? Но нужно ли говорить?..

От Алисы Коун не сразу поехал домой. Он завернул в кабак Вилли Кноуде.

Владелец заведения был на месте. Увидев Коуна, он вынул щеточку и два раза провел ею по усам.

– Давненько, – сказал он, щуря влажные и черные, как маслины, глаза. – Хотите виски, инспектор?

В кабинете все было по-прежнему. Два розовых кресла гостеприимно выгибали спинки возле низкого столика. На зеленой стене напротив висела крышка от унитаза, разрисованная итальянской княгиней Эсмеральдой Русполи. Говорили, что Кноуде заплатил бешеные деньги за это единственное, если не считать розовых кресел, украшение своего служебного помещения. Вилли не любил помпезности, он считал себя поклонником строгого стиля. Женщины в его заведении поэтому тоже были экипированы в соответствии со вкусами Вилли. Их туалет составляли короткие блузки, туфли и желтая лента в волосах. Вилли не хотел, чтобы женщины бегали совсем голышом. “Это неприлично, – повторял он. – И потом блузки придают интимность обстановке. Создается нечто вроде домашнего уюта. А он так необходим в наше беспокойное и безжалостное время”. Вздохнув, Вилли менял тему и начинал говорить о лошадях. В них он тоже понимал толк.

Коун сел в розовое кресло и вытянул ногу. Левый ботинок снова жал, хотя инспектор и смазывал его одеколоном. Поэтому в ответ на приветствие Вилли Коун поморщился и сказал недовольным голосом:

– Садитесь, Вилли. Терпеть не могу, когда кто-нибудь торчит надо мной столбом. Виски можете не доставать.

Вилли переступил с ноги на ногу, спрятал щеточку и присел возле столика. Он перебрал в памяти происшествия последних дней, но ничего особенного не припомнил. Мелкие скандальчики, которыми была наполнена жизнь кабака, для полиции интереса не представляли. Лично за собой Кноуде не числил никаких прегрешений. Но он знал, что Коун зря в его заведение не потащится. И решил на всякий случай быть настороже. Инспектор тоже знал, что за птица Вилли Кноуде, и не торопился. Он пошевелил пальцем в ботинке. Боль унялась. Инспектор ухмыльнулся и спросил, здоров ли Вилли.

Кноуде вытащил щеточку, повертел ее в пальцах и прищурился.

– Бросьте играть, инспектор, – сказал он грубо. – Вам это так же интересно, как ослу Коран.

Коун укоризненно покачал головой.

– Нехорошо, Вилли. Вежливость украшает джентльмена. Нервы тоже полагается беречь. В вашем положении особенно, – подчеркнул он последние слова.

– Мое положение вас не касается, – бросил Вилли отрывисто.

– Почему же? Неужели вы думаете, что я зашел сюда только затем, чтобы полюбоваться на вашу физиономию? Вы ведь умный человек, Вилли. В свое время вы, по-моему, окончили колледж.

Кноуде засопел, набычился. На щеках его выступили красные пятна. Он не любил, когда ему напоминали о днях далекой юности.

– Ближе к делу, инспектор, – сказал он угрюмо. – Я привык ценить свое время.

– Ну что ж, – согласился Коун, – к делу так к делу. – Он сделал паузу и холодно оглядел собеседника. – Суть в том, Вилли, что вчера ночью произошло убийство. Вы, надеюсь, были знакомы с Бредли? Так вот, вчера ночью Бредли убили.

– Я могу вам только посочувствовать, – откликнулся Кноуде.

– Не торопитесь, Вилли, – перебил его Коун. – Я еще не задал главного вопроса. Попытайтесь меня понять. Бредли убили вчера ночью, и вчера же ночью исчез еще один ваш знакомый – шах Бен Аюз. А где были ночью вы, Вилли?

– Вы все там в полиции сошли с ума, – рассердился Вилли. – Где я был вчера? А где я был позавчера? А где буду сегодня? Может быть, вам нужно точно знать, в какие часы я хожу в сортир?

– Может быть, – сказал Коун. – Но прежде ответьте на мой вопрос.

Вилли уставился немигающим взглядом в глаза Коуну. Инспектор пошевелился в кресле и буркнул:

– Ну?

– Я был здесь, – сказал Кноуде.

– Всю ночь? Один?

– Нет. До двенадцати я сидел в кабаре. Слушал Лилиан. Потом вместе с ней пил здесь виски. В двенадцать пришел Бен Аюз. Мы говорили о лошадях.

– Потом?

– Он ушел около трех.

– Где сейчас Лилиан? Вилли взглянул на часы.

– Вероятно, в своей уборной.

– Она присутствовала при вашей беседе с Бен Аюзом?

– Да.

– Значит, шах ушел в три?

– Примерно.

– Он говорил, куда пойдет?

– Сказал, что пойдет спать.

– А когда он к вам пришел, как он выглядел? Не был ли расстроен? Или возбужден?

Кноуде пожал плечами. Ничего особенного он не заметил. Возможно, Лилиан что-нибудь увидела. Но она дала бы знать об этом ему, Вилли. А она ничего не сказала.

Коун задумчиво смотрел мимо Вилли. Перед глазами мельтешила разрисованная крышка от унитаза. Она мешала думать, и Коун отвел глаза. Вилли не врет. В этом Коун не сомневался. Однако его показания можно истолковать как угодно. Бредли был убит где-то около двенадцати ночи. Бен Аюз появился в клубе в двенадцать. На машине расстояние от места убийства до клуба можно преодолеть за полчаса. Но зачем? Зачем тащиться в клуб, трепаться о лошадях? Ведь это посещение не обеспечивало шаху алиби. Это с одной стороны. С другой, выходило так, что Бен Аюз к убийству Бредли не имел отношения. Тогда куда же он девался? Что случилось с ним на отрезке пути между клубом и “Орионом”?

Вилли перебил его размышления вопросом:

– Вы что, инспектор, подозреваете шаха?

Коун не ответил. Повернулся к Вилли:

– Вам еще надо объяснить, Вилли, каким путем в ваше благопристойное заведение попадает “Привет из рая”.

– Это не мое дело, – сказал Кноуде. – Если какая-то девка нахваталась наркотика, то это не значит, что честный человек должен нести за нее ответственность.

– Вы знаете о том, что каждый случай употребления “Привета из рая” тщательно расследуется, а виновный привлекается к суду?

– Ну и что? Судите эту девку.

– Ее снабдил наркотиками шах.

– Чушь!

– У нас есть доказательства.

– Липа, – сказал Кноуде.

– Между прочим, Вилли, это уже второй случай. Тогда вам удалось выкрутиться. Сейчас я в этом не уверен. Дело, кажется, приняло широкую огласку. И я не могу поручиться, что ваше имя не будет фигурировать в сегодняшних вечерних газетах. Полагаю, мало приятного лицезреть себя в числе причастных к убийству Бредли.

– Я не причастен. И вы это знаете.

– Я-то знаю, Вилли. Журналисты не знают. Вы якшались с шахом. Может, вы и в самом деле болтали с ним о лошадях. Никто ведь не слышал, о чем вы беседовали. Есть только факт. И есть другой факт. Пока неопровержимый. Шах – спекулянт запрещенным наркотиком. И есть третий факт, Вилли. Шах угощал “Приветом из рая” одну из ваших девушек. Не надо обладать выдающейся фантазией, чтобы связать эти три факта и соответствующим образом прокомментировать.

В глазах Вилли появилась тревога. Он хоть и не отличался острым умом, но был достаточно сообразителен, чтобы уяснить: в словах Коуна есть резон. Если начнется следствие, то нетрудно угодить под арест. И в то же время все это выглядело так чудовищно, что мозг Вилли отказывался что-нибудь понять.

Коун будто угадал его мысли.

– Обстоятельства складываются не в вашу пользу, Вилли, – сказал он. – Пока полиция не разыщет шаха, вы единственный свидетель. Вы последний, с кем он встречался, перед тем как исчезнуть. Вы и Лилиан.

– Не трогайте Лилиан.

– Это не ваша забота, Вилли. Думайте о себе. Постарайтесь припомнить все, что вам известно о шахе. Ведь не только о лошадях вы с ним говорили.

– Честное слово, о лошадях. Шах – знаток. О своем прошлом он мне ничего не рассказывал.

– А о любовницах? Вилли покачал головой.

– Нет. И знаете что, инспектор? Я могу поклясться, что Бен Аюз не давал наркотик этой Магде из кордебалета. Она или все выдумала, или…

– Что?

– Лилиан говорила, что ей эта женщина не нравится. Что она когда-нибудь… – Вилли задумался. Ему не хотелось говорить Коуну о подозрениях Лилиан. И он, выдержав паузу, сказал уклончиво: – Она не наша, эта Магда.

– Как это понимать? – спросил Коун.

– Она пришла к нам из Лиги. Из этой, как ее, Ассоциации борцов. Там ведь сейчас не только старые девы. Магда сказала, что в Лиге у нее произошел крупный скандал. Что уход ее к нам – месть. Мы не допытывались, в чем там дело. А Лилиан сказала мне: “Вилли, это шпионка. Можешь мне поверить”. Я посмеялся. Теперь же не знаю, что и думать.

Коун встал. Сообщение Вилли показалось ему любопытным. Но он зевнул и сказал, что у Кноуде просто больное воображение. Насчет Магды инспектор выразился более определенно и заметил, что суда ей не миновать. Да и самому Вилли надо призадуматься.

Из клуба инспектор ушел не сразу. С полчаса он опрашивал служащих. Но ничего существенного не узнал. Кроме того разве, что шах, выйдя из клуба, свернул направо. Направо – значит, к “Ориону”.

Впрочем, подумал Кноуде, это ровным счетом ничего не означало.

Алиса Кэрри, проводив Коуна, вернулась в комнату и распахнула окно. Потом недолго постояла, положив руку на спинку стула, на котором сидел полицейский инспектор, отошла к зеркалу, поправила волосы. В зеркале Алисе была видна часть улицы и угол дома Броуди. Из-за угла показался старик. Он прошелся возле дома, затем решительно пересек улицу. Алиса поняла, что Броуди собрался идти к ней. И тут же услышала звонок.

– Нам надо поговорить, – сказал Броуди, входя в комнату. Алиса молча указала ему на стул.

Резко запахло спиртным. Женщина поморщилась. Визит этот удивил ее. Она догадывалась, что приход старика связан с посещением полицейского. Последнее было понятно. Инспектор выполнял свой долг. Он искал убийцу. Ему нужны были свидетели. Все это было просто, как апельсин, и Алиса отнеслась к расспросам Коуна, как к важному и необходимому делу. Но зачем явился этот красноглазый старый пьяница?

Алиса привыкла уважать старых людей. Этот не вызывал иных чувств, кроме отвращения. Она была уверена, что жизнь Броуди была соткана из мелкой лжи и пакостных поступков по отношению к своим ближним. Коун мог бы поколебать эту уверенность. Но он умолчал о прошлом Броуди. Поэтому старик ни на что, кроме молчаливого презрения, не мог рассчитывать. С этого он и начал разговор.

– Вы можете презирать меня, – сказал он, пьяно ухмыляясь. – Это ваше личное дело. Мне наплевать. Считайте меня дерьмом. Полицейский тоже решил, что я – дерьмо. Даже выпить со мной не захотел. Подумаешь, цаца. А вы знаете, кем был Броуди до войны?

Алиса пожала плечами. С нее было достаточно того, что она сейчас знала.

– Что вы на меня уставились? – спросил Броуди. – Я еще не настолько пьян, чтобы ничего не соображать. Кстати, есть у вас виски? Нет? Ну, конечно. В добропорядочных семействах этот напиток не пользуется спросом. Мы живем в эпоху процветания. А много вы получаете в своем магазине? Почему вы не выходите замуж?

– Идите вон, – негромко сказала Алиса.

– Уйду, – буркнул старик. – Но сначала мы с вами побеседуем. Когда я был моложе, то умел говорить с красивыми женщинами. Теперь я не сплю по ночам по другим причинам.

– Идите вон, – повторила Алиса.

– Но-но, – сказал старик, пристально разглядывая Алису. – Выгнать меня вы еще успеете. А инспектор сидел у вас долго. И у него приятное лицо. Умные глаза. Такие глаза не смогут предать, скажете вы. Сколько вам лет? Двадцать пять? Тридцать? В этом возрасте пора уже кое-чему научиться. Осторожности хотя бы.

– Я не хочу с вами говорить.

– Захотите. Я сделал глупость, что не пришел раньше. Но кто мог знать, что он появится? Я понимаю: вы глупы и наивны. Вы мыслите прямолинейными категориями и за деревьями не видите леса. А в лесу прячутся чудовища. И они сожрут глупую Красную Шапочку. Разве вы не видите, что живете в мире ряженых? Разве не понимаете, что на маскараде лучше не открывать лица? Кому нужна ваша правда? Вы – анахронизм. Полицейский заходил только к вам и ко мне. Наши дома расположены близко к перекрестку. Наши окна глядят на то место, где был убит полицейский. Мы с вами возможные свидетели. И нам надо договориться об идентичности наших показаний. Может быть, еще не поздно…

Он замолчал, опустил голову. Алиса вдруг увидела его сухие, исчерченные вспухшими венами руки. И что-то похожее на жалость шевельнулось в сердце. На мгновение она забыла, что перед ней сидит человек, заслуживающий только презрения. Она отругала себя за те неосторожные слова, которые сказала инспектору. Может, следовало помолчать. Но что, в сущности, она сказала? То, что известно всем. То, что сам Броуди не только не скрывал, но даже афишировал.

– Я не понимаю вас, – сказала она.

– Достаточно, что я понимаю, – откликнулся Броуди. – Я сказал инспектору, что в ночь убийства спал, как сурок. Старый мерзавец привык лгать, думаете вы. И еще вы думаете, что лгу я с корыстными целями. Да, я дрожу за свою шкуру. Но меня волнует и целость вашей. Может, вам это неприятно слушать, но это так. Вы наивны. Я уже в который раз повторяю это. Вы даже представить не можете, что инспектору моя ложь в данной ситуации нужнее вашей правды.

Алиса изумленно подняла брови. Броуди выдержал паузу и заговорил вновь:

– Да. Я еще не все свое виски выпил. Мне не хочется доживать свои дни в комнатах, окна которых закрыты железными решетками. Мне кажется, что и вы – молодая женщина – не стремитесь в тюрьму. Поэтому вы должны прислушаться к моим словам. Нам надо договориться.

– О чем?

– Дьявол! Да об этом я вам толкую целый час. Когда вас позовут в полицию, – а вы можете быть уверены, что они позовут, – вы скажете там, что ничего не видели. Спали.

– Но я и так ничего не видела.

– Что же вы сообщили инспектору?

– Сказала, что слышала ночью, как у дома остановилась машина.

– И не подходили к окну?

– Нет.

Броуди потер лоб, тряхнул головой и пробормотал:

– Старый дурак. Вообразил, что и другие любят, как ты, выть по ночам на луну.

И пошел к двери. На пороге остановился. Поморгал и спросил:

– Это вы и сказали инспектору?

– Да, – ответила Алиса, удивляясь внезапной перемене настроения старика. – И еще сказала, что вы лжец и пьяница.

Броуди крякнул и захохотал. Так, хохоча, он вышел на улицу. Алиса видела, как тряслись плечи старика, когда он переходил дорогу.

Зачем он приходил? Чего боялся? Почему успокоился, выведав у нее то немногое, что знала она сама? Конечно, Броуди видел что-то ночью. Он опасался, что и Алиса видела это и рассказала инспектору. Что же он видел? “Моя ложь ему нужнее вашей правды”. Какие странные и страшные слова. Но долго раздумывать Алисе не пришлось. С улицы донесся крик Броуди.

– К дьяволу! – орал он. – Вонючая дрянь!

Затем послышался звон стекла. Алиса подскочила к окну и увидела высокую женщину в темном платье. У ног ее валялись осколки бутылки. Птичье лицо женщины было испуганным. Она нелепо взмахнула руками и, спотыкаясь, побежала через улицу к дому Алисы. Алиса решительно вышла ей навстречу. Она подхватила запыхавшуюся незнакомку под руку и ввела ее в дом.

– Ужасный человек, – сказала незнакомка, отдышавшись. – Спасибо вам, милочка. Скажите мне, как вас зовут? Ибо, когда мы окажемся пред ликом Предержащего, я должна буду произнести ваше имя.

Последняя фраза неожиданной гостьи дала понять Алисе, с кем она имеет дело. Ругательства Броуди тоже получили объяснение. Она была наслышана об Ассоциации борцов за сохранение устоев нравственности, или блюстителях, как они называли себя. Возникшая из многочисленных союзов и обществ, столь разношерстных, что, казалось, не найдется идеи, их объединяющей, Лига эта год от года крепла, процветала и росла, как тесто на дрожжах. Она впитала и растворила в себе и Общество покровителей певчих птиц, и Клуб ревнителей старых добрых обычаев, и Ассоциацию ищущих бога в ближнем своем. Членами Лиги были миллионеры и бедняки, адвокаты и полицейские, священники и клерки, прачки и коммивояжеры. У Лиги был свой печатный орган – газета “Кодекс”, финансируемая папашей Филом, тоже членом Ассоциации. Блюстители не только пропагандировали свои взгляды. Они недаром называли себя борцами. Ассоциация имела своих представителей как в государственных учреждениях, так и в самых различных заведениях типа кабака Вилли Кноуде, где они претворяли в жизнь директивы Лиги. Понятие устоев нравственности включало в себя целый комплекс идей. На первый план выдвигалась проблема очищения души человека от скверны цивилизации и приобщения его к Богу посредством этого очищения.

Алиса, конечно, никогда не пыталась постичь всю глубину философских доктрин Лиги. Она знала, что блюстители часто скандалят в ночных клубах и ресторанах. Слышала, что они забредают и в квартиры. Поэтому приход высокой женщины к Броуди не вызвал у нее удивления. Результаты этого посещения в виде разбитой у ног представительницы Лиги бутылки тоже, по мнению Алисы, не могли быть иными. Она и сказала об этом женщине.

– Увы, милочка, – фальцетом пропела та. – Мы не властны в своих поступках. Воля Предержащего привела меня к этому человеку. Он указал мне на этот дом. Он наполнил меня желанием помочь погрязшему в грехе и укрепил мои помыслы приказом спасти еще одну душу. Я шла сюда исполненной великого очистительного назначения. Я шла сюда, чтобы рассказать нечестивцу о том, что его ждет, просветить его беседой и указать тропинку к тому пути, который один ведет к стопам Предержащего.

Алиса вздохнула, из вежливости сделав это незаметно. Откровения Блюстительницы оставили ее равнодушной. Туманные фразы были непонятны. Алиса любила жизнь. Припадать к стопам Предержащего она не собиралась. Она могла посочувствовать Броуди, который выразил свое отношение к этой скучной материи резко и недвусмысленно. Конечно, сама Алиса так не поступила бы. Такт и бутылка из-под виски – слишком разные вещи. Но она с удовольствием закрыла бы двери за этой женщиной, похожей на черную ворону.

А та уходить не собиралась. Начав говорить, она уже не могла остановиться. Великое очистительное назначение неудержимо рвалось из нее наружу. И Блюстительнице было безразлично, на какой объект оно изливалось.

– И упадет оно, – бормотала женщина, сверля Алису взглядом. – И не упадет оно. И расколется смрадом и копотью. И вырастет из него поганый гриб на потеху сатане. И обнимет мир сатана и захохочет. И распахнет ворота адовы. И уйдут к нему все, кто не очистился, и примет их сатана и будет мучить вечно. И пойдут туда все отступники, нарушающие устои. Таково, милочка, предначертание Предержащего. И случится все скоро. Недалек час. Готовы ли вы?

– Я не понимаю, – сказала Алиса, вторично зевнув украдкой. Она думала о том, как выпроводить гостью, сделав это возможно деликатнее, и плохо ее слушала. – Я не понимаю, – повторила она, – к чему мне надо готовиться?

– Я открою вам, милочка, – понизила голос Блюстительница. – Я скажу: оно близко. Каждый его ощущает, но безотчетно. Только мы понимаем до конца. Ибо мы ближе всех к престолу. Разве вы не видите, как люди мечутся в страхе? Слабые погрязают в грехе, убегают в вертепы, тонут в разврате. К ним в первую очередь направляет нас Предержащий, их надо быстрее вызволить из бездны. Но есть еще качающиеся. Они клонятся то сюда, то туда. Внешне они выглядят благополучно. Но и их терзает страх. Он приходит по ночам, во сне…

Блюстительница перевела дыхание. Воспользовавшись паузой, Алиса мягко заметила, что ее ночные страхи не терзают, и намекнула на необходимость, по ее мнению, сократить этот затянувшийся разговор. Женщина, казалось, не обратила никакого внимания на слова Алисы. Она стала уверять Алису, что той крайне нужно сейчас, сию минуту, переоценить всю свою жизнь, исповедаться перед Блюстительницей во всех грехах – тайных, явных и мысленных, а затем она, Блюстительница, приведет ее в лоно хранителей устоев. После этого акта душа Алисы обретет покой, а видения, которые мешают ей спать, отойдут в сторону.

И кроткая, деликатная Алиса не вынесла этого натиска. Бутылки под руками у нее не было. Поэтому она ответила на лестное предложение словами, произнеся их возможно убедительнее.

– Моя душа, – сказала она, – обретет покой, когда вы уйдете отсюда.

Сообщив это, Алиса тут же застеснялась. Ей показалось, что она слишком резко высказала свою мысль. И решила было извиниться. Но она плохо знала блюстителей. Гостья только скорбно поджала губы.

– Вы сердитесь, милочка, – пропела она. И зашептала: – Это он в вас. Страх точит душу. Страх томит тело. Душа не ведает, что говорят уста, потому что вы – качающаяся. А сатана близко. Он тут, не ушел еще. Он всегда там, где убивают. Ждет…

Алиса насторожилась.

– Ждет… – повторила Блюстительница. – И я жду. Я пришла, чтобы отвратить его происк. Я тоже всегда там, где убивают. Как сатана. Но я – посланница. Я иду, чтобы уничтожить страх, который приносит сатана. Он принес его сюда ночью.

Это было уже слишком. Сначала инспектор, потом Броуди, а теперь эта фанатичка, похожая на ворону, задавали хоть и в разных формах, один и тот же вопрос. “Моя ложь нужнее вашей правды”, – сказал Броуди. “Признайтесь, милочка, что он разбудил вас”, – говорит эта дура. Да полно, дура ли она? Напустила туману. Выпытывает. И Алисе стало по-настоящему страшно. Она почувствовала себя беспомощной девчонкой, упавшей в глубокую яму. Она пытается выбраться, хватается за стенки, но срывается и падает на дно. А сверху на нее смотрят инспектор, Броуди и Блюстительница, смотрят и говорят в один голос: “Признайтесь, милочка”. В чем она должна признаться? Откуда это на нее свалилось? Что делать? Прежде всего надо прогнать эту ворону. Но как? Закричать? Глупо. Уйти? Алиса вскакивает и из прихожей говорит решительно:

– Я ухожу.

Блюстительница кротко вздыхает, поднимается и идет вслед за Алисой к двери.

– Напрасно, милочка, – говорит она. – От страха не бегут! У сатаны быстрые ноги.

Она еще что-то говорит, но Алиса уже далеко.

“…и была Изабель. Полусогнутые тростинки над округлостью сфер. Замок за границами смысла. Восходы и заходы. Утомительные орбиты, упирающиеся в бесконечность.

– Мне страшно, – сказал Карл.

– Уйди! – прорычал Лрак.

Они оба любили Изабель. Бель… Ель… Ль… Пустота. Ничто и все! Карл и Лрак. Логарифмы. Звенела и плакала Изабель. Рычал Карл. Говорил Лрак. Оборотни стонали, когда приходила Она… На… А…

– Мне трудно, – сказал Лрак.

– Убью, – прорычал Карл.

Изабель звенела, хохотала, билась в истерике. Ко… Е… Буква – логарифм. Человек – логарифм. Загадка бытия.

– Я, – сказал Карл.

– Я, – сказал Лрак.

Изабель ушла. Уходила, струясь. Бормотало и клокотало Ничто. Что?..”

Коун швырнул книжку в угол. Она полетела, трепыхаясь, и шлепнулась на пол обложкой вверх. На обложке было написано: “Кнут Диксон. “Логарифмы бытия”. Книжка – бестселлер. Об авторе кричали в салонах любителей модной литературы. Критики писали, что Диксон – новое слово в авангардизме, что он сумел осмыслить бессмыслицу, что с выходом в свет “Логарифмов” в спину реалистов вбит последний гвоздь. Афоризмы Диксона печатались на первых полосах газет. Болтали, что его счет в банке вырос до неприличных размеров. Женщины струились через пальцы Кнута, как Изабель в его книжке. Содержатель ночного клуба Вилли Кноуде прислал Кнуту постоянный пропуск в свое заведение. Но Диксон там не показывался. Говорили, что он предпочитает проводить ночи в магазине – салоне амулетов, хозяйка которого – Эльвира Гирнсбей – недавно стала его любовницей.