Текст книги "Срединная территория"

Автор книги: Анатолий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 10. Милый, милый каннибал

Я молчал.

Я ждал.

Я замкнулся.

Затаился.

Общение с Брутом убедило меня в том, что я сверхнормален, то есть непригоден для жизни.

Оставалось смотреть TV. Оказалось, что в лучшем из миров не прекращаются войны, идет множество войн одновременно. Кровавых сюжетов было в комическом изобилии: очевидно, на них был огромный спрос. Аварии, техногенные катастрофы, землетрясения, наводнения, вулканы… Погибли 12, 39 и 430 человек. Такое впечатление, что под новостями подразумевались именно катастрофы или несчастные случаи; обо всем другом люди не хотели знать ничего.

Вот мужчина с залитым кровью лицом. Он попал в объектив телекамеры, и тщится теперь сосредоточить в себе вселенскую боль и скорбь. Однако никто не удивится, если окажется, что он-то и был кровавым террористом-смертником, по вине которого погибли десятки мирных обывателей, родственники которых теперь прильнули к экранам телеприемников.

А вот знаменитое «Дог-шоу». Собачки, лохматые и гладкошерстные, густопсовые и муругие, носятся за порхающими тарелками, тренируя свой инстинкт «догонять и рвать в клочья». «Если его не тренировать – инстинкт угаснет», – говорит комментатор. И ему хочется верить. Однако лично я не верю. Я сильно сомневаюсь. Но не могу возразить ему, этому болвану за кадром.

Поэтому переключаю канал.

Во весь экран – крупное лицо мелкого антиглобалиста. С умным видом несет всякую чушь о голодающих детях.

Переключаю канал.

Еще один умный. Писатель. Рассуждает.

– Для кого восходит солнце? Для тех, кто горит синим пламенем, кто читает или пишет легкие мужские романы, кто, словно отпетый маргинал, разбрасывает апельсины по асфальту и мнит себя Халатовым, влюбленным в Лильку. Для тех, кто облюбовал свою срединную территорию, наконец… Блажен, кто в конце приходит к золотой середине.

«Наконец…» О чем это он?

Переключаю.

Совсем другой видеоряд. Здесь, в намоленном центре Европы, судят шайку педофилов, состоявшую из видных политиков, бизнесменов и прочих сильных мира сего. Я уверен, что главарем шайки был писатель, лауреат какой-нибудь престижной премии. Они не просто растлевали и насиловали, они убивали девочек. Зачем? Чистые псы. По их гладким лицам и уверенным профилям этого не скажешь. Слишком интеллигентные лица. Кому же тогда верить? Кстати, предводителю, похожему на писателя (у него были большие очки в роговой оправе в пол лица) задает вопрос корреспондент, подозрительно смахивающий на предводителя: «Зачем же вы убивали девочек?»

Обвиняемый после некоторого раздумья отвечает (не исключено, что ответ был искренним): «Молодые девушки привлекают меня своей грациозностью и добротой».

Вы хотите услышать от меня комментарий?

Меня глубоко впечатляет изношенность и затасканность всех человеческих слов и доктрин. В сегодняшнем мире невозможно отличить палача от жертвы.

Что у нас там дальше?

Судят компьютерщика. Каннибала?

Это интересно. Как его зовут?

Его зовут не Марат. И не Фредди Крюгер. У него какая-то известная фамилия. Кажется, Шуберт.

Сюжет был настолько гнусным, что захватил меня полностью. Жил-был один высококвалифицированный программист. Вдруг ни с того ни с сего он съел другого программиста, столь же высокой квалификации. Публика в недоумении. Должны быть причины и следствия. Всех интересуют подробности. Вот так вот взял – и съел? Где же логика?

Выяснилось, что оба – геи, гомосексуалисты. Почему-то стало еще интереснее. Хомосапиенсы, мать их так. Причем, Шуберт съел своего коллегу по настоянию этого другого программиста, фамилия которого была похожа на Геббельс. Или Геттельс.

Очень интересно. Один съел другого, Шуберт – Геббельса, и весь цивилизованный мир взволновался: а где же здесь состав преступления?

Дело в том, что Шуберт, строго говоря, даже не убивал Геббельса; г-н Геббельс, как бы это сказать, начал поедать самого себя, угощая при этом г-на Шуберта. Тот не отказался. Господа вначале полакомились членом д-ра Геббельса. Это логично. Что еще отрежешь из ненужного? Получили большое, неземное удовольствие. После этого Геббельс вежливо попросил г-на Шуберта отведать его, Геббельса, филе. После того, как он, Геббельс, будет гуманно умерщвлен, разумеется. Есть живого коллегу европейцу и в голову не придет.

Г-н Шуберт любезно согласился. И скрупулезно заснял на видеокамеру весь захватывающий процесс разделки и приготовления (виноват: сначала лишения жизни – практически, добровольного) разнообразных блюд. Сей повар готовил острые блюда из частей брудера Геббельса. Вопрос для любителей детективов: где здесь преступление?

И теперь вся демократическая Европа ломает голову: было здесь преступление или нет. Потрясающий юридический и моральный казус. Оно конечно, г-н Шуберт съел-таки д-ра Геббельса. Однако с точки зрения права, он не сделал ничего предосудительного. Не убивал. Не предавал. Не крал. Не мошенничал, боже упаси. Главное, платил налоги. А воздержаться от того, чтобы позавтракать членом коллеги, которым тот в здравом уме угощает тебя, в Библии, и даже в Уголовном Кодексе записать забыли.

Европу стало жалко.

Очень хотелось посмотреть фото г-на Шуберта. Показали. Вменяемое скучное лицо трудолюбивого исполнительного немца. Типичный обыватель.

Я во все глаза смотрел на телеэкран. Меня не покидало ощущение, что весь этот идиллический апокалипсис показали специально для меня. Но диктор на сей раз не подмигивал. Г-н Шуберт даже не взглянул на меня. Геи меня не выносят. Признаться, и я недолюбливаю геев в свою очередь. Мне кажется, я испытал бы к нему гораздо большую симпатию, будь он нормальным. Люби он баб. А с этими геями – что-то не так. Разреши им любить друг друга – так они готовы друг друга съесть. Слишком много человеколюбия.

Мне захотелось посмотреть что-нибудь про Марс. Но на этот раз события на Земле затмили то обстоятельство, что на Марсе когда-то была жизнь, возможно, похожая на нашу, и, следовательно, вполне возможно, что наша жизнь станет когда-нибудь подобием того застывшего ледяного пепла, что выстилает поверхность планеты Марс. В такой эволюции была своя логика.

Марса не было. И никто мне не подмигивал. В этот бесчеловечный мир людей исчезла Елена. Лучше бы она отправилась в экспедицию на Марс. Было бы больше шансов выжить. Я выключил TV, это основное благо цивилизации (хотя мне хотелось его разбить). И уставился на телефон. С живыми людьми общаться непосредственно что-то не хотелось. Но я не успел взять в руки трубку: телефон зазвонил прежде, чем я подошел к аппарату.

– Алло, Валерий?

Это был забытый голос Вероники.

Сигнал из прошлого.

Глава 11. Вероника выходит замуж

… – А я вот совершенно не помню свою первую любовь, – сказал Брут.

– Ты просто не любил, – возразил я.

– Один ты у нас Ромео, – поджал губы мудрый Брутер. Странно: он был обидчив, будто начинающий побирушка. Как это в нем совмещалось – оставалось прелестной загадкой.

– Да нет же, Брут, – пытался я сгладить противоречия. – Я имел в виду, что при твоей силе, при твоем могучем уме любовь должна казаться тебе какой-то ерундой. Разве не так?

– Разумеется, не так.

«Могучий ум», судя по всему, был оценен и принят к сведению. Следовало ожидать поучительного монолога маэстро. Однако монолога я так и не дождался. Брут молчал. Что ж, Брут всегда умел удивлять, как всякий живой и неглупый человек: естественность, подобно глупости, непредсказуема.

Вслед за этим Брут удивил меня вторично: он заговорил, властно и небрежно, как истый гуру, которому наплевать, слушают его или нет, понимают или глумятся над смыслом его речей. Он общался даже не со мной, даже не с духами, а с мудростью, накопленной человечеством. Он вступил в диалог с позиции силы, то есть мудрости. В этот момент он чем-то напомнил мне Карину и Константина. Люди разные, но их объединяло то, что живут они не одним днем, а – вечными смыслами. Хотя добывали они их по-разному.

– Послушай, Ромео, ты задумывался когда-нибудь над тем, кто такой Дон Жуан?

– Нет, – сказал я, – не задумывался.

– Да уж, конечно. Дон-Жуан тебе не по зубам. Тут уже не слепая страстишка, а философия любви.

Ответа не последовало. Брут был отмщен. Теперь пришел его черед проявить великодушие.

– «Женщина любит ушами»: это, вне сомнения, афоризм Дон Жуана – но Жуана циничного, незрелого, не понимающего еще толк в изысканном наслаждении. Зрелый Дон-Жуан – это человек, который понимает, что ключ к телу женщины находится даже не в ушах, а в голове. Да-да, в той самой голове, которой у женщины как бы нет. Уж что-что, а глупость женщины – специализация Жуана. Однако именно он апеллирует к ее, так сказать, уму. Интересно?

Я кивнул. Это означало, что его монолог я трактую как форму извинений и принимаю их; кроме того, это означало, что мне действительно интересно.

– Ведь женщины – существа кнопочные, словно котики. Всегда знаешь, чего от них ожидать, хотя мифы твердят об обратном. Так ведь мифы создают сами женщины, а всякие ромеоподобные им верят. Кстати, мужчины ненавидят настоящих Дон Жуанов: философия в любви – вещь виртуозная, она превращает безмозглых мужиков в баранов.

Возражений не последовало.

– Нажми на розовую кнопку – потекла нежность, на синюю – возбудилась легкая ревность, на красную – заклокотала безумная страсть, на коричневую – поперла ненависть. Тот, кто умеет манипулировать этим хозяйством и всерьез считает, что «женщина любит ушами», – не Дон-Жуан, а клавишник, кнопочник. Наука страсти нежной – подлая и низкая наука, ибо это игра на инстинктах. Настоящий Дон-Жуан завоевывает женщину всю, целиком, не скрывая при этом своих гнусных намерений. Вот это класс!

В этот момент раздался неробкий звонок, Брут метнулся к двери – и в комнату вошла привлекательная молодая женщина. Она бросалась в глаза тем, что делала вид, будто вовсе не бросается. Ее волосы отливали бледным углем – богатой, но блекловатой гаммой, несомненно будоражащей здоровую сексуальность. Глаза были подведены – скупо, но эффектно, заставляя мужчину удивляться тому, как это он их сразу не заметил. Вкус и изящество сквозили в каждом непродуманном движении.

Надо было видеть реакцию Брута! Он перестал делать непринужденные размашистые жесты, словно боясь спугнуть видение. А главное – он не стеснялся быть в моем присутствии таким – ручным и глупым.

Все мы в какой-то степени кнопочные существа! Мы унизительно предсказуемы; непредсказуемы только умные люди, а душевные дураки или здравомыслящие посредственности читаются проще, чем стада баранов с их скудными потребностями. И ты, Брут! Как я рад за тебя!

– Здравствуйте, принцесса, – сказал я. – Как вас зовут?

– Елена.

Не кокетничает. Не кокетничает – вот чудеса! В течение месяца я встречал вторую девушку, которая не кокетничает, и обеих зовут Еленами.

– Брут, – развязно начал я, – как в твоей пещере могла оказаться принцесса? Вы заблудились, Елена? Меня, кстати, зовут Валерий. И я знаю выход из этого мрачного лабиринта.

– А почему Брут, Юрий? – улыбнулась девушка. Было видно, что назови я Юрия Мякиша самим Яго, Елена была бы в восторге.

– Брут – это пустяки. На самом деле – он Дон-Жуан. Вы в курсе?

Я оставил Брута не у дел.

– Конечно, – блеснула улыбкой принцесса. – Вы думаете почему он мне понравился?

– Вам понравился Дон-Жуан? Я правильно вас понял?

– В 13 лет мне нравился Ромео. Сейчас, в 26, нравится Дон-Жуан. Это естественно. Кстати, вы тоже из породы донжуанов, имейте в виду.

– Вы мне льстите?

– Нет, я говорю жестокую правду. Нет ничего трагичней и прекрасней любви Дон-Жуана.

Я обернулся к Бруту за подмогой. С меня как-то унизительно быстро сбили спесь. Я в два-три хода проиграл позицию.

– Валерий страшно торопится, – буркнул Брут. – Это занятный, но очень занятой господин, и мы непременно насладимся его обществом в следующий раз. Удачи тебе, Валерьян. Что ж, если спешишь…

– Мне позвонила Вероника, – сказал я. – Я хотел посоветоваться с тобой…

– Какая Вероника? – округлил глаза Брут.

Мне трудно было назвать это предательством, да это было бы и неправдой. Но как назвать то, когда тебя оставляют один на один с проблемами, о которых ты никому не можешь рассказать?

Неужели так было задумано?

Когда Вероника по телефону сказала мне, что выходит замуж за программиста-компьютерщика, я пришел в ужас. Я стал лепетать что-то насчет Шуберта, стал отговаривать ее. «Пойми, пойми…» – нес я какую-то чушь. Вероника поняла все по-своему.

– У нас с тобой все равно ничего не вышло бы, – мягко сказала она. – И потом: при чем здесь Шуберт? С каких пор ты стал любителем классики?

– Да дело не в этом, – многозначительно хмыкнул я.

– А в чем тогда дело?

А дело было в том, что испугался я не Шуберта, как до меня стало доходить, а того самого трамвайного пророчества. Информация, дошедшая до меня во сне, оказалась правдой: вот отчего я пришел в ужас. Значит, правдой окажется и Марат, и что-то там про человечество. Марат.

– Скажи, пожалуйста, – на всякий случай я приготовился к лаврам прорицателя и предсказателя, – твоего будущего мужа зовут Марат? Ведь так?

– Нет, совсем не так. Его зовут Григорий. Гриша. Ты что ревнуешь?

– Конечно, – мгновенно отреагировал я. – Неужели ты думаешь, что ты была мне безразлична?

– Нет, не думаю. Кстати, извини за блондинку. Я погорячилась. Мне чего-то недоставало, хотелось проверить твои чувства, что ли. Сама толком не знаю. Каприз, наверно. Извини. А Гриша – это судьба. Вот просто сразу, с первого взгляда. Я думаю, это лучше для нас c тобой. Уверена, у тебя тоже все будет хорошо.

Эта трогательная забота о «нас с тобой». Можно подумать, в тот момент, когда она встретила Гришу, она думала о нас.

– Поживем – увидим, – сказал я. – Между прочим, где ты познакомилась со своим программистом?

– С Гришей? Не поверишь: на кладбище. Представляешь, поехала туда с подругой, у нее там мама похоронена…

На кладбище. Что бы это значило?

Об этом мне ничего не доложили.

Глава 12. Жало любви

После всех описанных происшествий прошло много, много дней.

Казалось, события будут развиваться стремительно, в вихревом темпе, к чему я и подготовил себя. Однако, к моему немалому разочарованию, дни уныло плелись за днями, ничего не происходило, мой дар считывать неуловимую для других информацию явно потускнел. Я был не востребован. Кроме того, что это было унизительно, я не знал, как мне искать Елену. Я вбил себе в голову, что ожидание – это и есть мое нынешнее испытание; ожидание я воспринимал как форму борьбы и не собирался проигрывать.

Что происходило вокруг меня?

Вокруг меня все было неопределенно. Я часто, в любое время дня и ночи, выходил на улицу, демонстрируя готовность к контактам. Темной ночью колючие лучики звезд с голубым стальным отливом надменно осветляли небо. Меня никто не замечал в упор. Иногда казалось, что алмазные брызги звезд холодным салютом усеивали небосвод. Праздник? Если праздник, то весьма иронический. В честь чего?

Порой чудилось, что молодой месяц ловко завис, зафиксировал свое положение специально для меня и светился лукавой улыбкой какого-то доброго небесного существа – тогда мне было не так одиноко. Иногда месяц покачивался в небе легким гусиным пером, навевая шаловливое вдохновение. А временами – лезвие месяца висело надо мной на ниточке, готовое сорваться в любое мгновение, и тогда я торопился спрятаться.

Затяжная влажная осень никак не могла смениться морозной зимой. Дни начинались бледно-голубыми утрами; заспанное всклокоченное солнце нехотя показывало свою недовольную рожицу. Потом оно до полудня сердито путалось в пелене тощих туч, а когда ветер разрывал пелену в рыхлые клочья, на небе не было солнца, не было сфокусированной точки: зияла зона ослепительного сияния. Солнце было размазано в полнеба, и устало заливало землю безжизненными софитами, но не грело. Что-то не так было в природе. Все вокруг было переведено в режим ожидания.

Я уже приветствовал решительное наступление угрюмого декабря – но вновь просчитался. Бесснежный, мокро-бесхарактерный декабрь запомнился удивительными сочетаниями красок одного вечера, которые создали на четверть часа пронзительное романтическое настроение. Темная до черноты кайма леса обозначила жирную ломаную черту горизонта. Сразу за чертой – тревожная оранжевая подсветка, переходящая истаивающими тонами в разводы червонного золота, а там – в пронзительную синь и, далее, в нежную сероватую темень небес.

На светло-голубом фоне знакомым фокусом завис юный месяц, своей беззащитностью напоминавший бледный истонченный лепесток, а над ним строго по линии, соединявшей остренькие края месяца, крупным недосягаемым бриллиантом колко и царственно мерцала одинокая звезда.

Удивительный гармонический аккорд застыл на четверть часа, а после уже зазвучала иная музыка. В эту 15-минутную паузу, которую хотелось назвать звездным или лунным часом, в хрупком мире обозначилось хрупкое равновесие. Потом что-то сдвинулось, краски потускнели, затем вспыхнули, опять поблекли – и мир перешел в обыденное состояние. Все это было несомненно, но ничего нельзя было доказать. Вроде бы ничего не произошло, однако мне уже не хотелось смотреть на небо. А ведь я месяцами ходил как завороженный, задрав голову и практически не глядя себе под ноги. В эти 15 минут я впал в состояние анабиоза, в состояние медиума. Я впервые четко принял чью-то сторону. Крещение состоялось. И «там» это зафиксировали. Своих союзников я мысленно назвал Лазурные Дали (ЛД). Той стороне, от которой я отрекся, нажив себе могущественного врага, я дал имя Духи Кратера (ДК).

На следующий день на землю пала белая зима. Важно кружились снежинки, и создавалось впечатление, что ни одна из них не падала вниз, а все устремлялись вверх. Странный хоровод: если долго смотреть на небо, то небо и земля менялись местами. Все в мире переворачивалось с ног на голову, и от этого становилось весело и тревожно.

Пора спросить: при чем здесь любовь?

А при том, что я сходил с ума от тоски по Елене. Вот и все. Сначала мне казалось, что с Еленой будет так, как с Вероникой: с глаз долой – из сердца вон. Что если это закон жизни – закон заземления всего живого? Из жизни моей исчезла бы сказка – только и всего. Скука – закон жизни.

Но я открыл другой закон. Я боялся, что вокруг столько соблазнов, что я не смогу устоять. Я ведь живой человек. Могу и оскорбить любовь. Беда пришла оттуда, откуда я ее не ждал: соблазны перестали быть соблазнами. Подлинная жестокость любви оказалась простой, но неотвратимой: меня перестали интересовать женщины. Более того, меня перестала интересовать собственная жизнь. Моя жизнь могла быть полноценной только с любовью, только с Еленой, все остальное было суррогат и подделка. Второй сорт. А объедки собственной жизни мне были не нужны. Не ожидал я от себя такого глупого максимализма. Все было простенько – и жестоко: найти ее значило обрести себя.

Вот я и смотрел на небо, а куда мне еще было смотреть?

Теперь я ждал сведений о Марате, но меня окружал заговор молчания.

Расскажу один случай, который поможет понять мое состояние.

Свирепый январь уже отошел, зима стала сдавать. Я бесцельно гулял по городу, окутанному февральским туманом. Мутно-серое небо сливалось с бледно-серым покровом снега, и взгляд упирался в плотную завесу серого тумана. Город дремал в этой сырой хмари, издавая негромкий рабочий рокот.

Снегу было много, деревья корчились и стыли. Взгляду не за что было зацепиться. Я направился к замерзшей Свислочи. Возле полыньи переваливались серо-пестрые жирные утки на багрово-красных лапах, словно вымазанных акварелью. Редкие прохожие останавливались именно здесь. Жизнь сосредоточилась возле полыньи или около померкшей, потерявшей цвет воды – узкого не замерзшего русла.

В воде отражался серый неброский мир – поэтому вода тоже была неопределенного цвета. Жизнь замерла. Утки скользили медленно и бесшумно.

Я оглянулся по сторонам – и вдруг увидел девушку с медно-красными вьющимися волосами и голубыми глазами. Я перевел глаза на уток – и они показались мне колоритного, пестровато-коричневого оттенка. У меня зарябило в глазах: калейдоскоп повернулся, и картинки заиграли цветом. У воды появился тускло-зеленый, неброский, но несомненно живой цвет. Все вокруг стало оживать. Возле утиц – как я не заметил сразу! – лениво кружили красавцы селезни, словно только что от модельера-авангардиста. Перья, облегавшие их ладные тушки, казались искусственными, накладными – почти неестественно яркими по расцветке и аляповатыми по сочетанию. Шелковистого отлива темная зелень и соскальзывающий в радужный спектр фиолет, густая синева и ослепительно белые вставки, ровный коричневый атласный тон и нежная зелень пера: перед вами не мачо водоплавающий, не суровый альфа-самец, а напыщенный альфонс, карнавальный принц, старающийся понравиться сереньким подружкам. Почему-то хотелось, чтобы у них было как у людей, а не наоборот. Клоуны-селезни оскорбляли мое мужское естество.

Но дело не в этом; дело в том, что мир заиграл красками, благодаря этой девушке. Красная ночь! И эти линии губ… Боже мой, глаз не отвести.

Девушка улыбнулась мне, и я решил, что я влюблен. Как все просто. Елена забыта. Есть только шевелюра «красная ночь» и голубые глаза. Я сделал какое-то движение – и только потом понял, что копирую селезня. Мое движение рукой к волосам было комическим соответствием их ленивым па возле избранниц. Я даже покраснел. Потом побледнел. В это время мои руки выделывали вензеля. Мне отчаянно хотелось, чтобы девушка обратила на меня внимание. Не рассуждая ни секунды, я подошел к ней и сказал, глубоко заглядывая в голубые глаза:

– Вам нравятся селезни?

– Разве они могут не нравиться?

Все правильно: голос был грудным и страшно привлекательным.

– Меня зовут Валерий.

– Очень приятно. Но я жду другого.

– Марата?

Девушка обомлела.

– Откуда вы знаете?

– Это долгая история. Можно мне с ним поговорить?

– Зачем? Кто вы такой?

– Я сильный и добрый человек. Не верите? Хотите, я сделаю так, что все утки улетят? При этом пальцем не пошевельну. Только поведу бровями – и с них опадут все сиреневые перья.

Мне ничего не стоило сконцентрироваться на самом тучном селезне. Он тут же задергался – и через мгновение паника охватила зажравшуюся стайку. Они дружно снялись и улетели.

Девушка, не глядя на меня, бросилась бежать. Догонять ее не было смысла: я уже давно понял, что это был не тот Марат. Совпадение, не более того.

«Мой» Марат сам отыскал меня.

И это произойдет в следующей главе, когда весна будет на исходе.