Текст книги "Квартира без номера"

Автор книги: Анатоль Имерманис

Соавторы: Гунар Цирулис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

15

В книжное агентство Висвальда Буртниека один за другим приходили посетители: иные заказывали учебники, другие – редкие издания. Потом явился человек с длинными колючими усами. Буртниек видел его впервые. Руки у незнакомого посетителя были мозолистые, как у чернорабочего, а название немецкой газеты он произнес с таким невероятным акцентом, что сразу стало ясно, как невелики его познания в немецком языке.

– У вас есть «Volkischer Beobachter»? – спросил усач.

– Нет, но я мог бы вам предложить учебник по алгебре для пятого класса.

– Не годится. Мне надо завернуть селедку.

– Ах, вот как! А я думал, вы хотите прочитать речь фюрера…

Слова пароля совпали, и незнакомец вытащил из-под подкладки пиджака записку.

– Передайте Жанису.

Он уже был у выхода, когда Висвальд окликнул его.

– Погодите минутку. На всякий случай дам несколько номеров «Сигнала».

Усач, что-то пробурчав, засунул пестрые журналы в карман пальто и, не попрощавшись, ушел.

Под вечер явился Макулевич. Он никогда не выходил днем, не желая показываться при дневном свете в обтрепанной одежде.

После обычного вступления, занявшего не менее десяти минут, автор венка сонетов заявил:

– Любезнейший господин Буртниек, спешу уведомить вас, что сегодня – величайший день в моей жизни! Мне удалось решить проблему, которая без конца мучила меня.

– А именно?

– Я никак не мог прийти к ясности в вопросе о существовании бога.

– Какое же открытие вы наконец сделали?

– Я открыл, что бог есть… но он отъявленный негодяй! – торжественно объявил Макулевич. – Ибо, в противном случае, он не допустил бы подобных ужасов. Вчера мне привелось увидеть, как гитлеровцы убили русского военнопленного. Живого человека кололи штыками, пока он не перестал двигаться!

– По-моему, вы не последовательны, господин Макулевич, – с горькой иронией заметил Буртниек. – Ведь этот военнопленный умер, а вы сами лишь неделю тому назад утверждали, что уничтожение есть величайшее благо…

– Да, я продолжаю считать смерть единственным счастьем человека… – смущенно пролепетал Макулевич. – Но если для достижения этого счастья нужно пройти через такие жестокие мучения, то, право, даже смерть не может их искупить… Когда на улицах я вижу эту варварскую форму со свастикой и черепом, мне хочется куда-нибудь спрятаться, закрыть глаза. Единственное место, где я еще могу спокойно творить, – это мое фамильное владение, доставшееся по наследству моей матери от ее дядюшки.

– Как, господин Макулевич, вам принадлежит недвижимая собственность? – недоверчиво спросил Буртниек, оглядывая неоднократно штопанные брюки Макулевича.

– Совершенно верно, – с гордостью подтвердил поэт. – Это очень красивое сооружение в стиле Ренессанс. Местность вокруг живописная и спокойная. Я уже давно мечтаю показать его вам.

– Где же находится ваш особняк?

– Особняк? – удивился Макулевич. – Да нет же, это наша фамильная усыпальница… Высокочтимый, любезнейший господин Буртниек… уважаемый друг… – От волнения Макулевич начал заикаться. – Окажите мне честь… соблаговолите поехать со мной сейчас туда… Я буду счастлив принять столь почетного гостя в месте упокоения моих предков…

Буртниек едва удержался от смеха. Старая Элиза Свемпе не ошиблась: у несчастного проповедника философии уничтожения, который в этом мире беден, как церковная крыса, а во владениях своих покойных предков чувствует себя богатым собственником, действительно не хватает каких-то винтиков в голове. Висвальд хотел было отговориться тем, что занят. Но вдруг у него мелькнула неожиданная мысль: а что, если эту усыпальницу как-нибудь использовать? Поэтому он весьма любезно ответил:

– Сегодня, к сожалению, не смогу. Но завтра с удовольствием поеду с вами.

Это обещание привело Макулевича в такой восторг, что он позабыл даже осведомиться о заказанном год назад сборнике стихов.

Последним посетителем оказался сам Донат Бауманис, которого все считали домовладельцем. Только немногие знали о нем правду. В свое время, еще при буржуазном режиме, партии понадобилось помещение для подпольной работы. На помощь пришел случай. В газетах появилось сообщение о том, что какой-то Бауманис получил большое наследство. По заданию партии Донат Бауманис должен был выдать себя за богатого наследника и купить дом на улице Грециниеку. В этом доме не раз происходили собрания рижской организации. Когда понадобилось надежное место для подпольной типографии, Бауманису, по распоряжению Центрального Комитета, снова пришлось на время превратиться в домовладельца.

Донат поднимался наверх, в книжное агентство, уже несколько раз и в каждый приход извлекал из-под пальто туго набитый пакет…

Пока Висвальд раскладывал листовки в одинаковые по величине пачки, надписывая вымышленные адреса на бандеролях, и обвязывал их шпагатом, старый Донат с комическим отчаянием изливал все свои горести и накопившиеся обиды:

– Ну вот, подумай… Сестра моя – поденщица, наш Янис числится студентом, другие товарищи трудятся у станка или пашут землю, только мы с тобой, профессор, работаем «буржуями». Тебе-то еще ничего, ты как-никак интеллигент, лицо свободной профессии. А я кто? Домовладелец, паразит… Родная племянница, эта егоза Скайдрите, считает меня эксплуататором, бездельником, пьянчужкой, пропивающим все деньги… Стыдно людям в глаза смотреть! Будто я не знаю, что у каждого из них на уме! «Вон идет старый Бауманис, хозяин четырехэтажного дома. У самого мешки с деньгами припрятаны, а сестру голодом морит». Нет уж, профессор, с меня хватит. Вот что я тебе скажу: как только разделаемся с фашистами, никто меня больше не заставит в бездельниках ходить.

Буртниек не прерывал монолога Доната, чтобы дать ему отвести душу. Наконец упаковав все листовки, Висвальд положил руку на плечо приятеля.

– Побольше бы таких домовладельцев! Скажи Элизе, чтобы утром пришла пораньше… Теперь у нее будет много работы. Видишь, сколько пакетов!

Старый Донат с удовлетворением крякнул и, волоча ноги, пошел обратно в свою квартиру.

Четырехэтажный дом, казалось, погрузился в сон. Однако многие из его обитателей бодрствовали. Не спал старый Донат, стороживший вход на лестницу; не спал Эрик, слушавший в своей «квартире без номера» последние известия из Москвы; не спала Скайдрите, мучительно думавшая о загадочном исчезновении Эрика; не спал и Висвальд Буртниек, представлявший себе опасный и трудный путь, по которому отправятся завтра воззвания партии к народу.

16

Рано утром, когда улицы еще окутывала тьма, Элиза Свемпе вышла из дому. Сегодня вместо одной базарной сумки она несла две. Элиза держалась поближе к стенам домов, по временам останавливалась у витрин магазинов, чтобы дать отдых усталым ногам, делая вид, что разглядывает цены товаров. Наконец она добралась до почты. В большом зале толпились люди. Как только Элиза заняла очередь у окошка, где принимали пакеты и бандероли, какая-то девушка поднялась со скамейки и встала рядом. Свемпе быстро взглянула на нее, но не промолвила ни слова. С медлительностью старого человека она стала раскладывать у окошка все свои посылки. Пока Элиза наклеивала марки, девушка потихоньку оглянулась, ловко схватила пакет, обвязанный коричневым шнурком, и положила его в портфель.

…Пакет с листовками, взятый девушкой на почте, продолжал свой путь. Сперва он попал в бакалейный магазин, неподалеку от Воздушного моста. Через несколько часов туда заглянул рабочий завода ВЭФ Юрис Курцис. Подождав, пока освободится старшая продавщица, он спросил у нее:

– Нет ли у вас зубного порошка?

– Я бы вам посоветовала зубную пасту.

– Паста не годится для чистки туфель, – ответил Курцис.

– Ах, вот как. А я думала, вам для зубов… Погодите, может быть, у нас еще найдется коробочка. – И продавщица подала ему несколько коробок «Хлородонта».

Напевая веселую песенку, Курцис отправился на завод. Он работал во вторую смену. Во дворе завода Курцис встретил шофера Силиня.

– Принес? – шепотом спросил тот.

– Да. Оставлю, где всегда.

Перед уходом домой, после работы, механик Калнапур нашел в кармане пальто какой-то листок бумаги. «Да ведь это листовка! – в испуге подумал он. – Увидит кто-нибудь – и конец. Куда бы ее сунуть?» Он уже собирался бросить листок прямо на пол, но в эту минуту в гардероб вошли рабочие. Во дворе листовку тоже не удалось выкинуть, потому что вокруг были люди. В трамвае Калнапуру все время казалось, что кондуктор подозрительно поглядывает на его карман, который будто так и прожигала опасная листовка. Запыхавшийся и потный, Калнапур прибежал домой. У дверей его уже поджидала младшая дочка Модите.

– А ты мне что-нибудь вкусное принес? – спросила она отца.

Обычно для каждого ребенка у Калнапура находился и гостинец, и ласковое слово, но сегодня, не взглянув на детей, он бросился прямо на кухню.

– Хорошо, что у тебя уже топится плита! Брось-ка в огонь этот листок, Мирдза, да поживей!

– Отчего это мой старик сегодня не в духе? И что же это за страшный листок?

– Кажется, листовка! Знала бы ты, сколько страху я натерпелся!

– Постой, постой. Сжечь ее мы всегда успеем. Надо сначала прочитать!

– Прочитать! Да ты что, жена, в своем уме? А если вдруг кто войдет и увидит…

– Не бойся ты, заячья душа. Дверь же на запоре.

Калнапур немного успокоился. Видя, что Мирдза ничуть не боится, он тоже решил, что напрасно перепугался. И он стал читать вслух:

– «Товарищи! Сегодня мы празднуем двадцатипятилетие победы социалистической революции в нашей стране. Прошло двадцать пять лет с того времени, как установился у нас советский строй…»

Все, что Мирдзе раньше представлялось расплывчатым, как в тумане, обретало теперь ясные очертания. Слушая слова о том, что народы оккупированных стран Европы охвачены пламенем ненависти к захватчикам, что они на каждом шагу, где только возможно, стараются причинять ущерб фашистам, она еще острее почувствовала и прежде мучившие ее укоры совести.

– Правильно! – перебила она мужа. – Они вовсе не так сильны, как кажется. Мы сами виноваты в том, что Дрекслеры[13]13
  Дрекслер – нацистский верховный комиссар в Латвии.


[Закрыть] и Данкеры[14]14
  Данкер – глава латышского марионеточного «самоуправления», учрежденного нацистами.


[Закрыть] все еще сидят у нас на шее!

Калнапур снял очки и покосился на жену.

– Ну что ты раскудахталась! Дай же дочитать!

– «…Гитлеровские мерзавцы взяли за правило истязать советских военнопленных, убивать их сотнями, обрекать на голодную смерть тысячи из них. Они насилуют и убивают гражданское население оккупированных территорий нашей страны, мужчин и женщин, детей и стариков, наших братьев и сестер…»

– Старая Андерсоне, что жила на улице Бикерниеку, – снова прервала мужа Мирдза, – говорила, что своими глазами видела огромную яму, заваленную трупами. Эти мерзавцы не потрудились даже закопать несчастных. Тогда, как раз на пасху, исчез мой брат… – И Мирдза стала всхлипывать.

Калнапур сочувственно поглядел на жену, но Мирдза уже утерла слезы.

– Ну читай, читай дальше!

– «…Только низкие люди и подлецы, лишенные чести и павшие до состояния животных, могут позволить себе такие безобразия в отношении невинных безоружных людей. Но это не все. Они покрыли Европу виселицами и концентрационными лагерями. Они ввели подлую «систему заложников». Они расстреливают и вешают ни в чем не повинных граждан, взятых «в залог» из-за того, что какому-нибудь немецкому животному помешали насиловать женщин или грабить обывателей… – Листок выскользнул из рук. Калнапур вспомнил о судьбе селения Аудрини. За то, что крестьяне укрыли двух бойцов Красной Армии, фашисты учинили кровавую расправу: они убили 330 жителей – мужчин, женщин, стариков и детей. Голосом, полным возмущения, он продолжал читать: – Они превратили Европу в тюрьму народов. И это называется у них – «новый порядок в Европе». Мы знаем виновников этих безобразий, создателей «нового порядка в Европе», всех этих новоиспеченных генерал-губернаторов и просто губернаторов, комендантов и подкомендантов. Их имена известны десяткам тысяч замученных людей. Пусть знают эти палачи, что им не уйти от ответственности за свои преступления и не миновать карающей руки замученных народов». Ну, что ты обо всем этом скажешь? – спросил Калнапур, прочитав листовку до конца.

– Что скажу? Слово в слово то же самое… Тут все, как в зеркале. Разве не правда, что фашисты грабят нашу землю… Не считают нас за людей…

– Да, так оно и есть, – подтвердил Калнапур. – Такой же гитлеровец и наш директор. Рабочего не считает за человека, орет, как на собаку. Все соки выжимает… Сколько еще это может продолжаться?

– Если каждый будет только так вот спрашивать, а сам и пальцем о палец не ударит, то, конечно, от этого нам лучше не станет. Надо как-то действовать, Микель…

– Надо, надо, будто я сам не знаю. Но ты забываешь, что я отец троих детей! Ты совсем не думаешь о малышах…

– Неужели же будет лучше, если тебя отправят в Саласпилс только потому, что какому-то гитлеровцу не понравится твоя физиономия? Наш сосед Эвальд не уступил места немецкому офицеру, и теперь жена не знает, куда он исчез.

Калнапур поднялся.

– Ладно. Будь что будет. Погоди, я скоро вернусь.

– Куда ты собрался, Микель? Обед готов.

– Я недалеко. Брошу листовку в ящик Карлису Эмберу. Пусть тоже прочитает.

Машинист-железнодорожник Карлис Эмбер уже обедал, когда из школы пришел его сын Индрик.

– Посмотри, отец, что я нашел в почтовом ящике. – И он показал отцу листовку.

– Опять, наверное, какая-нибудь реклама, – пробурчал Эмбер и, даже не взглянув на листовку, продолжал есть суп.

– Нет, тут написано: «Центральный Комитет…»

– Что? А ну-ка, дай сюда! – И Эмбер вырвал листок из рук мальчика.

Совсем позабыв об остывшем супе, машинист несколько раз прочитал листовку. Вот уже вторая попадает в его руки. Первую ему показал товарищ по работе, теперь листовка вдруг очутилась у него дома. Это походило на вторичное напоминание, на вторичный призыв к его совести. Тысячи встали на борьбу, красноармейцы в Сталинграде сражаются за каждый дом, за каждую пядь земли, партизаны взрывают железнодорожные пути и мосты, а он? Что делает он, машинист Карлис Эмбер? При случае старается задержать движение поездов, нарушить график. Но этого слишком мало. Хоть и с опозданием, но фашистские эшелоны все же попадают на фронт… Активный саботаж – вот единственно правильный путь. Эмбер решил завтра же поговорить кое с кем из товарищей.

– Что тут написано? – спросил Индрик, нетерпеливо ожидая, когда наконец отец кончит читать.

– Вот посмотри сам. Ты уже не маленький, начинай разбираться в жизни.

Затаив дыхание мальчик прочитал листовку. Казалось, он старается заучить весь текст наизусть.

– Отец, я отнесу это в школу и покажу ребятам, – сказал Индрик. – Знаешь, недавно у нас по всем коридорам были рассыпаны красные звезды.

– Так-так, сынок. Выходит, вы тоже не спите… Но листовку в школу носить не стоит, там тебя кто-нибудь может выдать. Лучше перескажи ее ребятам.

Когда отец ушел на работу, Индрик решился: он положил свернутую трубочкой листовку в карман и прихватил с собой тюбик клея. Только – куда бы листовку приклеить?

К соседнему дому в это время подъехал «опель-адмирал». Из машины вышел шофер и скрылся в дверях. На миг позабыв о задуманном, мальчик остановился поглядеть на красивую машину. И вдруг ему пришло в голову, что из нее получится неплохой афишный столб. Индрик огляделся по сторонам, повернулся к машине спиной и прилепил листовку к крышке багажника. В следующее мгновение мальчик шмыгнул в ворота. Довольный и веселый, он помчался вверх по лестнице.

Почти столько же времени понадобилось шоферу Бауэру, чтобы подняться на второй этаж. Генерал Хартмут приказал подать машину к зданию гестапо на улице Реймерса. Этот дом вызывал у Бауэра отвращение. Занятый своими невеселыми мыслями, шофер не обратил внимания на то, что возле машины собралась кучка людей, и сел за руль. Опять, видимо, придется ждать несколько часов – можно не торопиться. Бауэр ехал так медленно, что его обгоняли даже велосипедисты. В зеркале над рулем скользили дома, машины, люди. Прохожие почему-то останавливались и долго провожали машину взглядом. «Уж не случилось ли чего с покрышками?» – подумал Бауэр. Он свернул в тихий переулок и осмотрел машину. Так! Вот почему люди смотрят на нее. Коммунистическая листовка на роскошной машине самого генерала Хартмута! Вот это здорово!

Клей еще не успел застыть, и шоферу удалось снять листовку, не разорвав бумаги. Тревожно и радостно забилось сердце…

Бауэр вспомнил Большого Теда – так немецкие рабочие называли своего любимого вождя Эрнста Тельмана. В памяти всплыли дни юности, бурные митинги, драки с молодчиками в коричневых рубашках, пикеты забастовщиков у заводских ворот Борзика, вспомнились замученные в Дахау товарищи. Как далеко то время, когда он, сжав кулаки, со слезами восторга слушал пламенную речь Тельмана на первомайской демонстрации!.. Как далеко то время, когда он сам разносил листовки и участвовал в избирательной кампании! Потом был гитлеровский переворот, годы террора, массовые аресты…

Бауэр чудом спасся – главным образом потому, что еще не успел вступить в партию… Поток сопротивления постепенно иссякал. Одни, запуганные топором палача, сами сложили оружие, другие попали в тюрьмы, и наконец пришел день, когда Бауэр потерял последние связи.

Здесь, в оккупированной Латвии, он сильнее, чем когда-либо, ощущал необходимость выйти из состояния пассивного наблюдателя и связаться с коммунистическим подпольем. Вот уже три месяца, как он здесь, но еще ничего не удалось сделать: местные жители видели в нем лишь ненавистного оккупанта. Неужели и вправду нет выхода?

17

Пока услужливый швейцар помогал Кисису снять пальто, агент успел окинуть взором зал за стеклянной дверью. В этот ранний послеобеденный час кафе уже было переполнено. Хорошо, что Мелсиня пришла пораньше и успела занять столик.

Самодовольно улыбаясь, Кисис подошел к зеркалу, провел расческой по волосам, поправил галстук и слегка окропил его «Шипром» из флакона, который всегда носил с собой. Затем он направился в зал. Голубоватый от папиросного дыма воздух, жужжание голосов и пиликанье струнного оркестра – все это сразу же слегка одурманило Кисиса.

Среди немногих кафе, еще не превращенных оккупантами в увеселительные заведения для вермахта, это считалось самым фешенебельным. И неудивительно, что Кисис встретил тут множество знакомых. Раскланиваясь направо и налево, он пробирался между столиками. Официально в кафе было разрешено подавать только суррогат кофе с сахарином. Но возбужденные лица и непринужденные речи посетителей недвусмысленно говорили о том, что из-под полы тут можно получить и кое-что покрепче.

– Здорово, Кисис! Идемте-ка в нашу компанию. Присоединяйтесь, пока живительная влага не высохла, – поднимая стакан с водкой, пригласил его управляющий банком Регерт.

Но агент не поддался искушению и прошел прямо к столику Мелсини. Чтобы оградить себя от нежелательных соседей, которые могли бы нарушить интимную обстановку, она заняла все три свободных стула различными предметами своего туалета.

– Ах, если бы ты знал, как я тебя ждала! – нежно шепнула Мелсиня. – Сердце билось так сильно, будто мне всего шестнадцать лет…

– И мне не терпелось тебя снова увидеть, – ответил Кисис и поцеловал ей руку. – Скажи, ты узнала что-нибудь еще об этой Земите? – добавил он, понизив голос.

Мелсиня вздохнула.

– Знаешь, Арнольд, – и она погладила руку Кисиса, – любовь, кажется, ослепила меня. Я не заметила ничего, абсолютно ничего предусмотрительного. Они все время говорят только о зубном порошке.

– О зубном порошке?

Агент навострил уши.

– Да. И покупают всегда «Хлородонт».

Кисис на минуту задумался:

– Подозрительно, подозрительно… На твоем месте я бы посмотрел, что это за порошок.

Вернувшись в свой магазин, Мелсиня решила тут же последовать совету Кисиса. Вечером она снова встретится с возлюбленным и, может быть, уже сумеет его чем-нибудь порадовать. Инстинктом женщины Мелсиня почувствовала, что Кисис придает этому делу большое значение.

Войдя в контору, хозяйка магазина уселась за столом так, чтобы через приоткрытую дверь можно было наблюдать за старшей продавщицей. Ей повезло. К Земите как раз подошел один из постоянных покупателей. Слов, которыми они обменивались, Мелсиня, правда, не расслышала, но видела, как продавщица протянула рабочему коробку с зубным порошком.

«За этим, видимо, в самом деле что-то кроется», – решила хозяйка и недолго думая направилась к прилавку. Елейным тоном, каким в последнее время всегда говорила со старшей продавщицей, Мелсиня сказала:

– Вы сегодня, вероятно, очень устали, дорогая Земите… Мне кажется, вам было бы полезно подышать свежим воздухом. Вот заказ, поезжайте-ка на склад за товаром.

– Но теперь так много покупателей, госпожа Мелсиня, – возразила Земите. – Мы и так не справляемся…

– Ничего, ничего… Я поработаю за вас… – И хозяйка магазина сунула бланк заказа в руку продавщице.

Как только Земите вышла, Мелсиня приступила к делу. Одну за другой она открывала все коробки с «Хлородонтом». Ничего! Все они содержали чистый, белый порошок. Затем она проверила сложенные под прилавком пустые ящики. И там не было ничего подозрительного. Тогда она принялась обшаривать ящик с деньгами. Но, помимо кредитных билетов, выданных немецким банком, и здесь обнаружить ничего не удалось. Мелсиня собиралась уже закрыть ящик, и тут вдруг произошла одна из тех мелких случайностей, которые часто ведут к серьезным последствиям. Измятая, засаленная десятимарковая бумажка упала на пол. Мелсиня нагнулась, подняла ее и при этом заметила под верхней доской прилавка несколько коробок «Хлородонта». Сначала она не могла понять, на чем же они там держатся. Потом ей все стало ясно – коробки приклеены! Дрожащими пальцами Мелсиня раскрыла одну из них, извлекла вчетверо сложенный листок бумаги и от волнения чуть не разорвала его. «…Их имена знают десятки тысяч замученных людей…» – прочла она.

Лицо Мелсини побурело от злости. Большевистская листовка! И где? В ее магазине! Была бы Земите поблизости, она бы ей показала!

– Будьте любезны, мне коробочку зубного порошка, – раздался в это мгновение голос за ее спиной.

Уверенная, что имеет дело с одним из этих красных ублюдков, Мелсиня резко обернулась и… изумилась настолько, что не знала, верить ли ей своим глазам: по другую сторону прилавка с раскрытым кошельком стоял приват-доцент Граве…

– Что с вами, госпожа Мелсиня?! Вы не больны? – озабоченно осведомился приват-доцент.

– Если бы вы только знали, что я сейчас обнаружила! Коммун…

– Тише, тише! – Граве прижал указательный палец к губам и увлек Мелсиню в ее контору.

Прочитав листовку, приват-доцент заволновался еще больше, чем сама владелица магазина:

– Сейчас же звонить в гестапо! Сейчас же, не теряя ни одной минуты! – И он лихорадочно стал перелистывать телефонную книгу.

– Но ведь я обещала своему другу… Мне прежде всего надо поговорить с Кисисом, – колебалась Мелсиня.

– Что там Кисис! Что он понимает в таких делах?.. Здесь дорога каждая секунда! – И Граве энергично набрал номер.

…Вечером, на очередном приеме у Граудниеков, приват-доцент стал героем дня. Его чествовали и поздравляли так бурно, будто он по крайней мере спас всех присутствующих от смерти.