Текст книги "Пять моих собак"

Автор книги: Анастасия Перфильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Анастасия Витальевна Перфильева
Пять моих собак

БУЛЯ

Однажды я вернулась с работы домой и увидела у нас на кухне… чудовище. Чудовище сидело в углу возле плиты. Лапы у него были раскорякой, нос приплюснутый, морда в глубоких складках. Красный кончик языка высовывался между зубами, а глаза были угрюмые, печальные.

Я спросила соседку:

– Откуда… оно?

Соседку звали Хая Львовна. Она была очень добрая и бестолковая. Всплеснула руками и быстро-быстро рассказала: приходил один наш знакомый, нашёл чудовище где-то в лесу за городом, откуда-то сбежало или потерялось – видите, на шее верёвка? Голодное, а ничего не ест. Знакомый просил подержать денёк-другой, пока позвонит в собачье учреждение: пёс, мол, денег стоит, породой не то прыгун, не то бегун… «Боксёр!» – догадалась я.

Вскоре чудовище показалось мне страшным, но и красивым.

На крепкой широкой груди у него была белая манишка, могучие лапы-раскоряки в белых носках, по коричневой спине, как у тигра, бежали чёрные полоски.

Мой пятилетний сын вышел из комнаты, зажмурился:

– Ух какой! Мама, знаешь, я подходил, он на меня не рычит!

Пёс повернул к нему голову и посмотрел ещё печальнее.

– Как же тебя зовут, бедняга? – спросила я. – Может быть, Джек? Бой? Томми? Или просто Булька?

Пёс едва заметно вздрогнул.

– Буля! – радостно закричал Андрейка. – Его зовут Буленька!

Кроме Хаи Львовны и её дочки Фриды, у нас в квартире жила вторая соседка, Каречка. Она терпеть не могла собак. Сейчас её не было дома. Но когда придёт, конечно, устроит скандальчик, что в кухне животное, да ещё неизвестно откуда. Посоветоваться мне было не с кем: муж накануне уехал в командировку. Значит, придётся взять пока Булю к себе в комнату.

Я тихонько потянула конец верёвки, болтавшейся у него на шее. Буля встал покорно, только сильно засопел.

В комнате я постелила ему между печкой и шкафом свой старый халат, налила в банку воды, положила в миску макароны. Буля посмотрел совсем грустно. Я прибавила котлету, но он всё равно есть не стал. Так и лёг спать в первый вечер голодный.

– Конечно, так я и знала! Мало того, что с утра до ночи ходят уличные ребята, теперь ещё этот ужас! Предупреждаю: если хоть раз услышу в передней лай, заявлю в домоуправление. У бульдогов мёртвая хватка!..

– Мёртвая? Чтобы мне быть такой мёртвой! Ходит живой и здоровый, виданное ли дело…

Так пререкались на кухне Каречка с Хаей Львовной; они и без Були не очень-то ладили.

Буля жил у нас уже две недели.

Знакомый обзвонил служебные собаководства, питомники, даже поместил в газете объявление, – хозяин Були так и не нашёлся. Возможно, его не было в Москве или Буля отстал где-нибудь проездом… Куда же было девать пса? К тому же Андрейку уже было просто невозможно оторвать от него. Поел Буля впервые из его рук и стал очень быстро слушаться каждого слова. Андрейка кричал:

– Сидеть!

Буля с тяжёлым вздохом садился. Сидел он как-то странно, по-человечьи, откинувшись на заднюю часть туловища.

Андрейка кричал:

– Лежать!

Буля медленно вытягивал передние лапы и валился на бок. Он знал, в награду за послушание Андрейка сейчас почешет ему брюхо.

– Голос!

Буля отвечал густым басом: «Гав!» Вот этого «гав!» я больше всего и боялась. Из-за Каречки. А ещё у нашей Каречки был котёнок. Чудесный, сибирский, очень редкой масти котёнок. Что будет, если котёнок встретится с Булей? Гулять-то мы его выводим через переднюю… Буля может проглотить котёнка, как муху!

Каречка заявила:

– А уж если ОН посмеет обидеть Пушка (так звали котёнка), извините, я сразу иду в милицию…

Пушок обычно смирнёхонько сидел в Каречкиной комнате, пока она куда-нибудь уходила. Как и всякий котёнок, он возился там и лазал повсюду, дёргал коготками нитки из дивана, свалил один раз хрустальную вазу. Но из-за двери почти не выглядывал: мал был и труслив.

Но вот пришло время, Пушок сунул нос в переднюю. И как раз, когда мы с Андрейкой вели Булю на поводке с очередной прогулки.

Что было!

От ужаса Пушок взвился дугой. Маленький, щуплый, он сразу стал вдвое толще – распушился. Глаза превратились в зелёные пуговицы, он угрожающе зашипел. А Буля, хоть Андрейка и натянул изо всех сил поводок, естественно, ринулся в атаку.

Пушка отшвырнуло к стене. Потом он взлетел на меня, как на дерево. Буля же оглушительно лаял, лаял… Только не зло, а весело, точно звал:

«Слезай, дурачок, поиграем!»

И я решилась. Благо, Каречка вышла в квартиру напротив, я осторожно оторвала, отцепила от себя котёнка – ох как билось его испуганное сердчишко! – и, погладив, поставила на пол. Тут уж Пушка от страха сморило совсем, он трясся, маленький, жалкий. Буля же быстро подошёл, пофыркивая, обнюхал его – хвост, грудку, нос, глаза, – лизнул раза два и, отойдя, спокойно улёгся у порога нашей комнаты.

– Андрейка, смотри! – шепнула я сыну. Пушок постоял-постоял, дрыгнул лапкой, точно отгоняя страх. Загладил шёрстку и мягко, бодро пошёл к Буле. Через минуту мы с Андрейкой, замерев от удивления, увидели: Пушок кувыркается возле Були на спине, ловит собственный хвост, заезжает им Буле в морду… А тот дремлет, помаргивая, и словно оберегает котёныша, загородив его сильной лапой. Хлопнула дверь, вошла Каречка.

– Боже мой! – Она задохнулась от ужаса. – Несчастный!..

– Да они уже подружились, – сказала я. – Видите, играют вместе.

– Нет уж!

Каречка нагнулась, схватила, как коршун цыплёнка, свою драгоценность и уволокла в комнату. Буля посмотрел ей вслед удивлённо.

Знакомство с котёнком вскоре перешло в настоящую дружбу.

Иногда, подкараулив пса, Пушок вихрем вылетал из-за двери и, ловко вцепившись в короткий собачий хвост, повисал на нём. Буля стряхивал малыша, валился в передней на пол, и Пушок тотчас начинал возню: влезал и съезжал с Були, как с горы, или теребил ему уши, кусал нос. Пёс только недовольно отворачивал голову, но ни разу не огрызнулся. А то, налакавшись из одной миски с Булей молока, причём всегда бесцеремонно отталкивая его, Пушок пристраивался у Булиного брюха и, мурлыча, сладко засыпал, попихивая его лапками. Делалось это всё, правда, без Каречки – никак она не могла привыкнуть к мысли, что собака и кошка, особенно если собака взрослая, а кот ещё маленький, прекрасно уживаются…

У нас во дворе был мальчишка, по прозвищу капитан Сопелькин.

За что его так прозвали, догадаться нетрудно. Андрейка и капитан Сопелькин были большие друзья. Но Буля, признавая их дружбу, никогда не позволял капитану Сопелькину, как, впрочем, и остальным Андрейкиным товарищам, подходить к своему маленькому хозяину, если тот спит.

Окна в доме были низкие, и летом ребята часто влезали к нам в комнату прямо через подоконник. Обычно Буля, как только Андрейка ляжет днём спать, укладывался на коврике у его кровати, но чутко поворачивал голову при малейшем шорохе за окном.

Вот скрипнул подоконник, за ним показалась голова капитана Сопелькина. Лицо мальчишки сияло: на груди, вернее, на животе висел роскошный красный барабан! Оказывается, был его день рождения и родители подарили ему обещанный барабан. (Я была на работе и узнала обо всём по рассказу.)

Капитан Сопелькин благополучно перелез через подоконник.

Увидев спящего Андрейку, он решил подшутить: вытащил из-за пазухи барабанные палочки, торжественно взмахнул ими…

Из-за кровати медленно поднялась, точно выросла, большая Булина голова. Потом встал он сам, во весь свой могучий рост. Вид у пса был угрожающий…

Все ребята во дворе уже отлично знали, что Буля очень добрый. Не раз они катались на нём верхом, Буля даже позволял тискать себя, тормошить. А если ему очень надоедали, осторожно стряхивал с себя кого-нибудь из маленьких сорванцов и удалялся домой.

Знал всё это и капитан Сопелькин.

Но сейчас грозный Булин вид и оскаленные нижние зубы (они у него всегда-то выдавались вперёд) говорили, что пёс не шутит. И капитан Сопелькин струсил тоже не на шутку.

Влезть в комнату он влез, а вот как вылезти? Буля же спокойно подошёл, отстранил его туловищем и загородил собой весь подоконник. Капитан Сопелькин оробел вконец.

Ручаюсь, Буля ни за что не обидел, не укусил бы ребёнка! Он просто считал своим долгом оберегать спящего Андрейку. А чутьё сторожевого пса подсказывало: нарушителя покоя впустить можно, но выпускать нельзя.

Капитан Сопелькин замер против Були.

Стояли они так довольно долго, и капитан Сопелькин устал. Маленький-маленький, он пустился на хитрость: еле заметно стал садиться на корточки. Ослабить коленки, придерживая барабан, опускаться ниже, ниже… Склонив голову, Буля следил за своим пленником. Бац!.. Мальчишка не рассчитал и плюхнулся на пол. Барабан на его животе глухо рявкнул, а его владелец решил, что ему пришёл конец.

Но Буля сидел у подоконника спокойно, как изваяние. Хитрости непрошеного гостя его не касались, лишь бы спал Андрейка.

А тот в это время уже не спал: вытаращив глаза, наблюдал он из-под одеяла за странным поведением обоих своих друзей.

– Буля, ты что? Ой, барабанище какой!.. Идите скорей сюда!

Слова эти были для Були как бы разрешением покинуть пост. Миролюбиво, ласково обнюхал он испуганного нарушителя и, вздохнув, удалился на законную подстилку в углу…

Недели через две после этого случая мы с Андрейкой получили от его папы письмо:

«Ребятишки! (Мой муж Вася часто называл нас так.) Знаете что? Пусть мама оформляет отпуск, приезжайте-ка вы оба ко мне! Командировка моя затягивается, а недалеко от здешнего завода есть чудная тихая деревушка с лесом и рекой. Согласны? О дне выезда сообщите, встречу».

Разумеется, мы были согласны!

Я быстро получила на работе отпуск. Хая Львовна, помогавшая мне по хозяйству, собрала нас в дорогу…

Да, но как же Буля? Оставить его дома с той же Хаей Львовной? Андрейка запищал в негодовании:

– С нами пусть едет! С нами!

Я ничего ещё не писала Васе о Буле. Нарочно.

Пускай познакомится с ним по приезде, нежданно-негаданно. Да и не знала я толком, надолго ли Буля останется у нас… Ладно. Пусть так же неожиданно мы предстанем перед Васей с огромным боксёром…

Буле заранее был куплен новый, в блестящих блямбах ошейник, намордник и, по совету Хаи Львовны, не поводок, а металлическая цепочка.

Когда мы для репетиции обрядили пса в эти грозные доспехи, Буля посмотрел на нас из-под тесного намордника с таким укором, что я нерешительно сказала:

– А может быть, всё-таки достаточно обычного поводка? (О наморднике сомнений не было – без него нашу добрую страшилу и в вагон-то не пустят.)

– Что вы, что вы! – замахала руками Хая Львовна. – Виданное ли дело… Да ему какую-то там кожу перегрызть – тьфу! – В азарте она плюнула.

Буля посмотрел на Хаю Львовну с упрёком, он точно понимал все наши слова.

Наконец сборы были кончены, и мы важно, хоть и пешком, благо вокзал был рядом, отправились. Хая Львовна махала нам из окна платком. Стоя в воротах, долго махал нам, а вернее, Буле ещё один жилец с нашего двора, молодой Саша-сапожник, о котором речь будет впереди…

Не пришлось мне раскаяться, что снабдили Булю цепью и намордником. Ещё на перроне, завидя пса, пассажиры и провожающие почтительно и боязливо расступались. Только один старичок в старомодном пальто, воскликнув восторженно:

– Ну и экземпляр! – отважился потрепать Булю по шее.

Проводница, дотошно проверив собачий билет, покачала головой:

– Не знаю, что другие пассажиры скажут. Как бы недоразумения не вышло! Ишь ведь страсть какая…

– Да нам всего шесть часов ехать, – поспешила я успокоить её.

– И за шесть часов с перепугу рехнуться можно. Но всё сошло благополучно.

Оба пассажира из нашего купе, завидя Булю, смирно сидящего у полки, быстро перебрались куда-то в конец вагона, и мы доехали прекрасно…

– Мама, а где же наш папа? – спросил Андрейка.

Мы стояли на платформе небольшой станции растерянные и смущённые. Всех приехавших давно встретили и увели, а нас – нет. По рассеянности Вася толком не написал, где его искать.

Делать нечего. Я взвалила на плечо чемодан, взяла Булю на цепь, Андрейка зашагал впереди по пыльной просёлочной дороге. Метров через двести сын стал канючить, что устал.

– Потерпи. Или садись верхом на Булю! – пошутила я.

Андрейка принял это всерьёз. Деловито вскарабкался он на широкую Булину спину. И можете себе представить, – Буля покорно повёз его!

Любопытное получилось шествие. Я не решалась выпустить цепь, и мы шли так: впереди, раскачиваясь, как гружёный верблюд, Буля с Андрейкой на загорбке, сзади я с чемоданом и цепью. Встречные прохожие смотрели на нас, как на циркачей…

Наконец где-то вдалеке застрекотал мотоцикл с коляской, и, чуть не съехав в кювет, из облака пыли выскочил Вася – он просто опоздал к поезду.

– Что… это? – удивлённо, как и недавно я, проговорил Вася.

Встречные прохожие смотрели на нас, как на циркачей.

Андрейка сидел на Буле гордо, сжимая ногами его мощные бока. Он закричал, размахивая панамкой:

– Это тебе!.. Наш!.. Сюрприз!.. Удивительно: Буля с первой минуты как будто понял, что Вася ему не чужой, а тоже хозяин.

Он позволил ему схватить Андрейку, подкинуть вверх, обнять меня. Потом Вася потрепал самого Булю, погладил и сказал:

– Ну что же, садись! Будем знакомиться. Давай лапу!

Буля сел. Закряхтел и вдруг медленно поднял, протянул Васе как-то косо, вбок, правую лапу. Сделал то, чего ни я, ни Андрейка до сих пор добиться не смогли. Стало ясно: Вася и Буля понравились друг другу.

Шествие наше и дальше, наверно, вызывало удивление прохожих. Мы с Андрейкой сидели в коляске, Вася трясся за рулём, чемодан на багажнике. А Буля ровной грузной рысью бежал за мотоциклом (Вася ехал медленно). Так мы и доползли до места назначения – маленькой деревни на берегу заросшей вётлами реки.

* * *

– Знаешь, Вася, пожалуй, мы с Андрейкой будем ночевать не в доме, а в саду. Или ещё лучше; в поле есть сарай, сеновал… Очень уж душно в комнате!

Жара и правда с нашим приездом установилась необычайная, даже ночью не спадала… Вася согласился; сам он приезжал к нам с завода только на субботу и воскресенье.

– А не забоишься одна на сеновале-то? – спросила хозяйка, наглухо повязанная тёмным платком старуха. – Не ровён час забредёт кто, попугает.

– У них своё пугало есть, – засмеялся Вася, показывая на Булю, мирно лежавшего у крыльца. – Сторож он должен быть отличный!

Хозяйка недоверчиво покосилась на Булю. Она, хоть и не говорила, от души невзлюбила его, наверно, как раз за свирепый вид.

– Этот сторож только тюрю с салом горазд хлебать. И на что таку страшну животину без проку в доме держите? Он вас усторожит…

Вася уехал, а мы с сыном в первый же вечер перекочевали на сеновал. Сеновал был рассохшийся, в щелях, сквозь которые приветливо мерцали частые летние звёзды. Сухое прошлогоднее сено ворохом возвышалось до самой крыши. Узкая, зарытая в нём лесенка вела наверх.

Я приготовила подушки, простыни, залезла, устроила уютное логово для себя и Андрейки. Булю я всё-таки положила спать внизу, у притворенных ворот. Чтобы он не убежал, на всякий случай привязала к столбу бечёвкой. Забрались мы с Андрейкой в сено и, радуясь свежему воздуху, тишине – только деревенские собаки брехали вдалеке, – быстро уснули. Спала я так сладко, что проснулась лишь на рассвете. Потянулась, свесила вниз голову и… чуть не вскрикнула.

Буля сидел в своей любимой человеческой позе, привалившись к воротам. Слегка раскачиваясь, он дремал: голова опускалась, глаза закрывались, он тут же просыпался, встряхивался и опять начинал клевать носом. А поодаль от него, на земляном полу, свернувшись калачиком и прикрыв рукой лицо – видна была только нестриженая патлатая голова, – лежал и как будто тоже спал незнакомый и непонятно как попавший в сарай подросток лет пятнадцати.

– Буля! – тихо позвала я.

Пёс открыл глаза, перевёл их кверху, на меня, и снова на неподвижную мальчишескую фигуру. Но сам не пошевелился.

– Кто это там внизу, мама? – Андрейка проснулся, свесил рядом с моей взлохмаченную, в сене, головенку.

– Понятия не имею.

Я тихонько слезла с лестницы. Может быть, парнишка на полу вовсе не спит, ему плохо? Кто он и зачем пришёл сюда ночью? Почему лёг на землю?

Я нагнулась, тронула спящего за плечо.

Рука медленно сползла с лица, открыла его. Да это же был сын нашей соседки, Ванятка, которого я мельком видела уже не раз возле забора!

Он как-то съёжился весь, потом, узнав меня, прояснел и вдруг снова испуганно загородился рукой.

– Ваня, зачем ты здесь?

– Уйти… не пускает… – шёпотом ответил парнишка.

– Кто? Куда?

Но я уже догадалась.

Буля же, вероятно решив, что раз хозяйка занялась непрошеным гостем – я не сомневалась, это пёс задержал Ванятку! – и он больше не нужен, встал, отошёл и развалился с видом исполненного долга в глубине сарая.

– Ваня, для чего ж ты на сеновал-то пришёл? Парень, увидев, что свирепый часовой больше не стережёт его, вздохнул с облегчением. И рассказал сперва неохотно, потом весело о том, что случайно слышал наш с хозяйкой разговор про Булю-сторожа да решил проверить, каков сторож-то; в сарай Буля его впустил, а назад – ни в какую. Только шагнёт – ка-ак он двинется, зарычит, аж душа в пятки… Насилу прилечь дал! После уж сам не помнит, как и заснул. На земле-то…

И Ванятка звонко расхохотался. А Буля в углу сеновала крепко спал – пришёл и его черёд.

Наш Буля очень легко поддавался воспитанию.

Когда мы после отпуска вернулись в Москву, Вася заявил, что займётся им всерьёз. Я спросила, что это значит. Вася ответил:

– На что, например, похоже, когда ты или Андрейка бросаете псу во время обеда под стол куски еды? Это похоже на безобразие, на распущенность. Нет. Кладу им конец!

Уселись мы обедать. Почуяв запах мяса, Буля слез с подстилки, подошёл, завилял коротким хвостом и сказал: «гав!»

– Буля, – строго произнёс Вася, – когда люди обедают, собаки всегда отправляются на место.

Вася сказал это, не выделив голосом последних слов, и Буля недопонял.

– Ты слышишь? – повторил Вася более чётко. – Когда люди обедают, собаки идут на место.

Буля недовольно повернулся, дошел до подстилки, однако не лёг, а ждал, скосив на нас глаза.

– Так, правильно, хорошо, – поощрил его Вася. – И лежать!

Буля послушался, лёг с тяжёлым вздохом – он всегда вздыхал, выражая неудовольствие.

На другой день, как только пёс появился у стола, Вася негромко и ровно произнёс ту же фразу:

– А ведь когда люди обедают, умные собаки идут на место!

С полминуты Буля грустно стоял, как бы размышляя, относится ли это к нему. И, всё же решив, что относится, покорно ушёл на подстилку. Вася торжествовал.

– Ну, что? – сказал он, с аппетитом обгладывая кость.

С тех пор стоило кому-либо из нас за столом при виде Були начать:

– Когда люди обедают… – не дожидаясь конца фразы, пёс поспешно, хоть и мрачно, удалялся.

И ещё у Були была такая черта: он любил часами лежать и, казалось, думать или вспоминать что-то; он то поднимал голову и глаза, словно всматривался в далёкое, забытое, иногда с грустью или, наоборот, весело; то, вздохнув, собирал морщины на лбу и тихо урчал. Может быть, вспоминал своих потерянных хозяев? Или ещё что-нибудь?

Я подходила, гладила крутую, могучую шею, спрашивала:

– Ты что? Скучаешь? Эх, Буля, Буля, если бы ты умел разговаривать…

И пёс со вздохом, лизнув мне руку, отвечал густым ласковым ворчанием.

Мы ведь ничего, ничего не знали о его прежней жизни. Не знали даже точно, сколько ему лет…

Наступила зима. Выпал первый снег. Не стаял, а сразу лёг прочно. Улицы, переулки, бульвары – всё в городе похорошело. Андрейка часами играл во дворе на свежем морозном воздухе.

Однажды Вася, гуляя с сыном и Булей, шутя запряг пса в Андрейкины сани, обмотал верёвкой шею и велел тащить в гору. Сразу на санки с визгом и хохотом навалились ребятишки.

И Буля, представьте, легко, точно ему это ничего не стоило, потащил тяжёлые санки наверх, к воротам.

Ну и началась у нас во дворе с этого дня потеха!

По утрам к окну липли азартные лица – капитана Сопелькина и других. В форточку кричали требовательные голоса:

– Буля скоро гулять выйдет?

– Андрюшка, мы ему сегодня зараз три санки свяжем!

– А дядя Саша-сапожник ему вожди настоящие сшил! С бубенчиками!

Андрейка мигом натягивал валенки, шубейку, нахлобучив ушанку и крикнув Булю, загремев в передней санками, исчезал.

Хая Львовна потеряла покой: раньше Андрейка мирно гулял во дворе, пока она готовила обед. Теперь же вся мелюзга с нашего переулка – виданное ли дело! – несётся чуть свет к нам во двор и только успевай смотреть за очередью «кататься на Буле». Не то передерутся! И Буля – виданное ли дело! – катает всех, как добрый конь!..

Каречка, слышавшая наш разговор с Хаей Львовной, от себя ехидно прибавила:

– Не иначе, скоро вашего учёного бульдога в Уголок Дурова пригласят. В артисты, хи-хи-хи!.. Ещё деньги платить будут.

Пришло теперь время рассказать, кто же такой был дядя Саша-сапожник, смастеривший Буле «вожди» – настоящую, с постромками и бубенчиками, сбрую из обрезков кожи.

Саша жил у нас во дворе во флигеле. Никакой он был не сапожник. Просто работал на обувной фабрике электромонтёром.

Саша был кумиром всех дворовых ребят. У него самого детей не было, только хорошенькая, на редкость чистоплотная и приветливая жена Ксюша, которая всё убиралась, убиралась…

Летом Саша мастерил ребятам великолепных змеев; осенью сажал во дворе жалкие прутья, чудом расцветавшие к весне; зимой выпиливал клюшки, точил коньки, чинил лыжные крепления – словом, вникал во все ребячьи дела. Ребята платили ему горячей привязанностью – за Сашей вечно тянулась цепочка мальчишек и девчонок.

А ещё у Саши была неудовлетворённая страсть к собакам. То ли Ксюша-чистюля не позволяла ему завести свою, то ли комната была мала. Знаю только, что Саша с первого взгляда полюбил нашего Булю. Ксюша – та его боялась. Саша же в свободный день, только Буля появится во дворе, готов был заниматься с ним часами. Он почти не ласкал Булю, не кидал ему подачек. Он разговаривал с Булей по-особенному, спрашивал что-то, играл с ним. Выучил нашего грузного, могучего боксёра с разбегу вскакивать на ствол старой липы во дворе и с высоты в два-три метра тяжело, но ловко прыгать на землю. Выучил довольно чётко произносить слово «мама». Обступив Булю, ребята хором кричали:

– Твоя хозяйка Андрейке кто? «М-м-ма-м-ма…» – глухо, но внятно отвечал Буля.

Как-то Саша пришёл и спросил, не разрешим ли мы свозить Андрейку с Булей погулять в парк. Мы разрешили. Только посоветовали на всякий случай не снимать с Були намордника.

– Ладно, не сниму, – усмехнулся Саша. – Я-то об заклад побьюсь, никого он не обидит…

Саша привёл такси, насажал в него ребятишек, уселся рядом с Булей, постелив под него вынесенную Ксюшей чистую тряпку. Буля сидел важный, словно идол. Саша увёз всех на целый тёплый весенний день в Фили, Андрейка долго вспоминал об этом чудесном дне…

А однажды, когда я гуляла с Булей по улице, Саша подошёл и, откашлявшись, сказал:

– Я, конечно, извиняюсь. Может, всё-таки, если когда надумаете, продадите мне… его? – и тронул Булю за ошейник.

– Что вы, Саша, он у нас непродажный! Вам бы своего щенка завести, лучше смолоду привыкнет. Можно ведь и боксёра достать…

– Нет. Мне ваш очень уж по сердцу пришёлся. Не слыхали, как мы с ним песню петь выучились?

Я засмеялась.

– Пойдёмте во двор, покажите.

Во дворе Саша сел на скамейку – из ребят никто не гулял, было поздно, – усадил рядом Булю.

– Споём? – спросил серьёзно. Буля явственно ответил:

«Уг-гу…»

Саша положил ему на спину руку, стал гладить, перебирать шерсть и запел удивительно приятным высоким голосом:

 
Вни-из по ма-атушке-е по Волге,
По-о широ-окому раздолью…
 

Буля насторожил уши и – я слышала это, можете поверить! – вдруг, подняв голову, низко, протяжно, но в тон стал подтягивать, подпевать по-своему…

– Саша, – сказала я, когда их необычный дуэт кончился, – вам бы не монтёром работать, а дрессировщиком. Пёс же вас понимает с полуслова!

Саша смутился, словно его уличили в плохом, заторопился и ушёл, крикнув:

– А то, может быть, продадите? Я бы хороших денег не пожалел…

Саша-сапожник сыграл в Булиной судьбе важную роль.

Буля жил у нас уже третий год.

Андрейка по-прежнему возился и забавлялся с ним, но кататься на санках, особенно где-нибудь на бульваре или в сквере, уже стеснялся – подрос. Зато охотно катал малышей, запрягая пса в сильно потрёпанную сбрую.

Случилось так, что Буля заболел.

Бульдоги и боксёры, оказывается, несмотря на могучее сложение, довольно нежные животные. Они легко простужаются. Может, оттого, что носы у них курносые, короткие? Простудился и Буля.

Стал он кашлять, чихать, нос сделался сухим и горячим. Мы с Васей боялись, уж не зачумился ли, и решили вызвать ветеринара. Вдруг прибегает со двора Андрейка и кричит:

– Мама, дядя Саша ветеринара к Буле привёз! Саша долго вытирал о половик ноги, как всегда извиняясь, вошёл в комнату. За ним следовал высокий парень в кожанке.

Тронутая Сашиным вниманием, я поблагодарила его. Он буркнул:

– Пустяки… Это ж брательник мой!.. Ветеринар, осмотрев Булю, нашёл у него катар верхних дыхательных путей, прописал лекарство. А ещё сказал, что у него суставы на лапах опухшие, хорошо бы, когда вылечится, повозить недельки две к ним в институт. И записал адрес. Это было очень далеко, где-то на Звенигородском шоссе. Я смутилась – понимала, что не сможем мы возить пса регулярно в такую даль…

Когда Буля поправился совсем, в нашей квартире снова появился Саша.

– Знаете что? – застенчиво предложил он. – Давайте я Булю в братнин ветеринарный институт повожу. С суставами-то… Ему там процедуры сделают.

– Саша, Саша, – сказала я, – славный вы человек! Право же, не могу я утруждать вас! Да и что-то не замечаю, чтобы у Були лапы болели…

– Нет, болят, – живо возразил Саша. – Он и с дерева не так свободно прыгает. И на глаз видно. Дай-ка, друг, лапу! – Он осторожно взял её, поднял.

Ничего я не увидела. Но договорились мы всё же возить Булю на процедуры по очереди: день – мы, день – Саша.

Первый раз отправилась с Булей я.

Мы пошли пешком, погода была отличная. На бульваре осыпались жёлтые листья, малыши гоняли мяч, старики читали газеты, играли в шахматы.

Завидя Булю, дети бежали навстречу, но пугливо останавливались, хотя он был в наморднике. Я решила позабавить их. Выбрала дерево с толстым стволом, показала Буле и крикнула: «Хоп!» Он разбежался, хотел подпрыгнуть, но не смог: подогнув лапу, сел и виновато опустил голову. Больно ему было, наверно, очень…

Добрались мы до ветеринарного института с трудом. Под конец Буля еле плёлся, хотя раньше одолевал шутя расстояния побольше.

Я никогда не подозревала о существовании такого института у нас в Москве! Это была настоящая клиника для животных. Помню огромный, огороженный высоким забором двор с рядом опрятных, просторных помещений для коров, овец, собак, кошек. Птицы размещались в специальном птичнике, в клетках. По коридорам большого светлого здания с операционными и лечебными кабинетами мелькали люди в белых халатах. Всё было, как в настоящей больнице.

К нам спустился Сашин брат, повёл наверх, в процедурную. Здесь всё блистало и сверкало. Посреди стоял большой, покрытый клеёнкой стол с ремнями. Дежурный врач осмотрел, прощупал все четыре Булины лапы и сказал:

– Намордник не снимайте, сейчас сделаем ему соллюкс. Или нет, погодите…

Он приставил к столу лесенку, а я позвала:

– Буленька, хоп!

Пёс преспокойно забрался по ступенькам на стол, мы только положили его на бок и закрепили ремни…

Вероятно, Буле было приятно, что его греют. Он лежал тихо, помаргивая, изредка взглядывал на меня, точно проверяя, тут ли я.

– Молодец! – похвалил его врач. – Знаете, вы ведь можете оставить его у нас, в стационаре. Далеконько вам ходить…

Я подумала и… согласилась. Но расставание наше с Булей было тяжёлым. Он же не знал, что это ненадолго!

Когда я отвела его на первый этаж, где в клетках лежали или тоскливо бродили другие заболевшие собаки, Буля заметался, заскулил, прижался к моей ноге…

Я убежала, боясь оглянуться.

А на следующий день вечером к нам пришёл Саша.

– Я извиняюсь, конечно, – взволнованно начал он. – Брательник на фабрику звонил: тоскует Буля! Не пьёт и не ест. Хотя сам, без понуканий, лечиться под аппарат лезет, даже на бочок ложится, и ремней не надо привязывать. Зачем его у них оставлять? Я через день машиной туда-обратно возить берусь: у меня дружок есть, таксист. Только ваше согласие требуется…

Вася было воспротивился, я тоже. Один Андрейка горячо сказал:

– Да, дядя Саша, да! Буля вас ещё больше полюбит! Не оставляйте его в больнице! Пожалуйста!..

И Буля начал через день, как почётный пациент, ездить лечиться. Радость его, когда Саша первый раз привёз его домой, была безгранична. Он бросался то ко мне, то к Васе с Андрейкой, то к Саше. Он так безудержно и восторженно лаял, стараясь подпрыгнуть на больных лапах, чтобы лизнуть каждого в лицо, что прибежала Каречка и «выразила возмущение».

Мы с Васей решили отблагодарить Сашу каким-нибудь хорошим подарком. Как только Булины процедуры кончились, лапы окрепли и он стал по-прежнему ловко прыгать на дерево и играть с ребятишками в футбол – это была последняя Сашина затея, к общему восторгу он ставил Булю вратарём, – мы выбрали и купили Саше красивый дорогой подстаканник…

Но Саша не принял подарка. Даже, мне показалось, слегка обиделся.

А ещё через месяц он зашёл к нам прощаться. Уезжал из Москвы совсем: решил переселиться к старикам родителям в деревню.

– А как же работа? – спросила я. – Ведь у вас хорошая профессия!

– Электрики и в колхозе нужны.

Саша всё гладил, гладил привалившегося к его ноге Булю.

И, помолчав, сказал:

– А может, теперь, раз не в городе будем с Ксюшей жить, продадите нам как-никак Бульку?

– Нет, Саша. Уж вам-то, если бы и решилась, не продала, просто отдала бы его.

– А… не решитесь? – Саша ждал моего ответа, я чувствовала, с надеждой.

Андрейка, сидевший за букварём – этой зимой он пошёл в первый класс, – встрепенулся, отложил книгу.

– Не знаю, Сашенька, право, не знаю. Да вам и Ксюша, пожалуй, не позволит…

Зачем я сказала это?

– Нет, она против не имеет. – Саша тоже встрепенулся. – Здесь, в городе, не скрою, с трудом согласилась бы. Чистоту сильно уважает. А за собакой, раз взялся, уход большой нужен. Ксюша Були не боится теперь, перестала…

– Не знаю, Саша, – повторила я. – Уверена, вы были бы лучшим хозяином для Були, чем мы.

– Мама, ему у нас тоже хорошо! Сорвавшись со стула, обиженный Андрейка бросился к Буле, обнял за шею, прижался.

– Сынок, я ведь не говорила, что отдаю собаку.

Но если бы пришлось, Саше отдала бы со спокойной душой.

– Ему у нас в деревне хорошо было б! – Глаза у Саши засияли. – Сад большой, воля, река… И в избе просторно, и во дворе.