Текст книги "Двугривенный"

Автор книги: Анастасия Соловово

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Анастасия Васильевна Соловово
Двугривенный

Просьба.

– Не приставай. говорю, не приставай.

– Мама, двугривенный всего.

– Сказала денег нет; мать-то, небось, гнет, гнет спину, а он в театры захотел, ишь театральщик какой…

Отвернулась мать от Шурки и опять руками в корыто… Нужно успеть белье перестирать до вечера. С утра опять на работу.

Шурка вышел па крылечко, сел, понурив голову.

– Не дает?– – спрашивает сестра Маруся.

– Не дает, – хлюпнул носом Шурка, – двугривенного жалко, а там, говорят, слоны будут и львы и кро… кроко… крокодилы… и ле… ле… леоп-а-ар…ды.

И Шурка заревел.

Шуркина семья.

Шуркина мать-вдова. Шуркин папа умер тогда, когда деревья только чуть-чуть начали зеленеть, а теперь уж на деревьях совсем нет листьев, и то и дело дождь идет, мелкий, холодный.

Когда жив был папа, Шурке часто перепадали пятаки и гривенники на семечки, на пряники, на конфеты в пестрых бумажках.

Уж папа, тот бы, наверное, не пожалел двугривенного Шурке на кино.

Кино ведь всего только одну неделю будет показываться в большом селе, куда мама ходит работать на поденную. Трудно приходится маме с работой, оттого ей и жаль двугривенного. Ведь Шурка не один. Есть Маруся, она маме помощница но хозяйству. Есть Малашка, у которой такая большая голова, что едва на плечах держится. Есть Петька, у него совсем нет зубов, говорят, новые вырастут. Есть еще трехлетняя Ганя. Она сует в рот все, что ни попало: бумажки, камешки, чурки, того гляди, булавку засунет.

Деревня, где живет Шурка, такая маленькая. что с одного конца улицы виден другой конец, а кругом голая степь. За пять верст есть село, там много домов и два кооператива, и туда приехало кино из города на одну недели) всего…

Шурка не очень хорошо знает, что такое кино. Знает только, что там зверей показывать будут, таких, как в книжке на картинке… Так Андрюшка рассказывал.

Тетка Катерина.

– Ух, уж и дорога! Совсем растрясло… Мочи нет, дай отдышусь… Уж и дорога, да дождь вдобавок… измочил!.. Ну, как живешь? Плохо? Да нешто легко с ребятами: сколько их у тебя, пятеро?.. Ну и дела!! Как ты одна справляешься, а? А я в село ездила из города в гости, дай, думаю, и к тебе заеду, у трактирщика лошадь взяла… Сколько лет ведь не видались.

Тараторит тетка Катерина без умолку, главами избу обшаривает.

Шурка хорошо помнит тетку Катерину.

Она раньше жила вон в той избе, напротив, а потом в город ушла, на фабрику поступила.

Видно, хорошо живет тетка Катерина: на голове полушалок цветистый, и платье сатиновое и полоску.

Накрыла. Шуркина мама на стол, чашки поставила, две с отбитыми ручками, а третья без блюдечка, самовар принесла нечищенный. Хлеба черного нарезала и сахар наколола мелкими-мелкими кусочками.

А тетка у себя в сумке шарит. Вынула баранок связку, шлепнула со на стол. Булок сахарных восемь штук… II конфет целую пригоршню, так прямо на стол и высыпала.

Обступили ребята тетку Катерину, глаза разгорелись, как у волчат, а Ганя из-под стола грязную ручонку тянет и ноет жалобно:

– Да-ай.

Напилась тетка Катерина чаю. Потолковали с мамой. Мама все о чем-то плакала, ни одной булочки не съела.

А Шурка за обе щеки уписывает… Дали бы волю, все бы съел, что на столе…

Собралась тетка Катерина уезжать. Распрощалась. вышла на крыльцо, да так и ахнула.

– Батюшки. лошадь-то ушла, и как и ее привязала так!.. Ах. батюшки, лошадь-то больно резвая… Тележку бы не разнесла, попадет мне тогда на орехи!

– Тетка Катерина, давай я сбегаю,– вызвался Шурка.

– Сбегай, родной.

Припустил Шурка во все лопатки.

Выбежал за околицу, ноги так и разъезжаются, чвак-чвак-чвак по грязи, на подошву целая лепешка налипла, а ветер с ног так и сшибает.

Пробежал Шурка немного, отдувается, по сторонам глядит. Да вот она. лошадь. Стоит на поле и щиплет себе осеннюю порыжевшую травку. И тележка цела.

Добился.

Тетка Катерина взгромоздилась на тележку, задергала веревочными вожжами, зачмокала на лошадь.

– Тетка Катерина, а тетка Катерина, ты не но той дороге,– кричит Шурка.

– Как не по той, я по этой самой приехала.

– Тут другая есть, поближе будет, и не так грязно ехать.

– Заплутаюсь, пожалуй.

– А я тебя довезу.– И Шурка живо вскакивает к тетке Катерине в тележку. – Но-о. милая!..

Поехали: колеса то и дело в колеях застревают, лошадь копытами в грязи вязнет,тележка то на один бок, то на другой, тетка Катерина точно мешок с картофелем колыхается. Поакивает да поохивает.

– Ах, батюшки, все нутро растрясло!

Но все-таки без-умолку разговаривает с Шуркой, о житье-бытье расспрашивает, полюбился ей Шурка, да и Шурке тетка Катерина но сердцу пришлась: ласковая такая, приветная…

Рассказал Шурка тетке Катерине, как трудно жить мамке, о себе рассказал, к слову пришлось, о «кине» сказал, как больно ему хочется в кино пойти, всего-то один разочек зверей показывать будут, а там опять дожидайся год целый, когда еще привезут…

– А дорого?-спрашивает тетка Катерина.

– Двугривенный, да у мамки денег нет, не дает,– вздыхает Шурка.

Вдали показалось село. Доехали. Подвез Шурка тетку Катерину к трактиру, соскочил с тележки, глазами на стену уставился, застыл на месте, не слышит даже, что ему говорит тетка Катерина.

К стене трактира приклеен большущий лист ярко-красной бумаги. а па красном листе желтыми буквами написано что-то, а внизу лев нарисован желтый, точно живой, с гривой, пасть разинул, зубы большущие…

– Ты куда это, Шурка, смотришь?

– Вот этого самого льва в кине показывать будут, – восхищенно шепчет Шурка. – Да гам не одни лев, там и другого зверья всякого много будет и охотники, а потом комическую картину показывать будут…

Улыбнулась тетка Катерина.

– Ишь. загорелось, вижу-больно попасть хочешь, ну, что с тобой делать, на нот получай, тетку Катерину вспоминай.

Глазам не верит Шурка, рот даже разинул, покраснел весь, и сердце заколотилось от радости.

Бежит Шурка домой, не чувствует, что ноги но щиколотку в грязи вязнут, а ветер с мелким дождем за ворот захлестывает.

Крепко зажал Шурка кулак, а в кулаке кружочек серебряный прилип к ладони блестящий, новенький…

Больная нога.

– Ты что это, Шурка, хромаешь?

– Ничего, так, – хмуро отвечает Шурка. Врешь, скидывай сапог, вижу – второй день еле ходишь, ну, скидывай, что ли.

Шурка нехотя стаскивает сапог, медленно раскручивает портянку.

– Батюшки. – вскрикивает мать, – да где это ты так ногу разукрасил?

У Шурки па пятке большущий нарыв, бугор целый, а пятка красная, как кумач.

– Когда же ты это успел? – допрашивает Шурку мать.

– Ногу занозил.-хнычет Шурка.

– Когда?

– Дня уж четыре, пошел в сени… босиком пошел… а там… там… щепки, ну. и занозил…

– Чего же раньше не сказал, я бы вынула.

– Боялся-больно будет…

– Вот дуралей, а теперь-то не больно?

– Бо-ольно.

Ночью Шурка мечется и стонет.

– Ма-а-ма, бо-о-льно, дерет, ай дерет, маманька. больно.

Утром зашла в избу соседка Наташа. Наташа – девушка веселая, бойкая, ученая. Посмотрела Наташа Шуркину ногу.

– Я тебе верно говорю, Анисья, -говорит Наташа Шуркиной матери,– вези его в амбулаторию, доктор прорежет, живо все пройдет, у меня на пальце резали, сразу полегчало.

– А я думала ему коровьим навозом приложить,-робко говорит Анисья.

– И ни-ни, хуже наделаешь, еще ногу отнимать придется, верно тебе говорю.

– Боюсь я докторов этих. – вздыхает Анисья.

– Чего их бояться, они умнее нас с тобой, не зря учились.

Уговорила Наташа Шуркину маму.

Страшный доктор.

Доктор страшный, в очках круглых больших, и халат белый, а руки до локтей голые. Подошел, посмотрел.

А Шурка набрался храбрости.

– Дяденька, а дяденька?

– Чего тебе?

– Мне к пятницу в кино идти, что нога выздоровеет, аль нет? Мне ведь так не дойти…

Покачал головой доктор и сказал:

– Сомневаюсь.

Не выдержал Шурка, кинулся на лавку ничком, уткнулся лицом в локти согнутые, а плечи так и подскочили от рыданий. Неужто так и не придется в кино попасть! А доктор потрепал Шурку по голове и говорит:

– Не плачь, мальчуган, посмотрим, ступай за мной.

Проковылял Шурка в операционную. В главах зарябило у Шурки от белизны: все белое и блестит, а на столике в углу кипятится что-то на синем огне в блестящей коробке.

Уложила фельдшерица Шурку на стол, а сиделка крепко схватила Шурку за ногу. Подошел доктор, посмотрел еще раз ногу, потрогал щипчиками и говорит:

– Ну. мальчуган, уговор дороже денег. Будешь орать благим матом – не пойдешь в кино, а не будешь – пойдешь. Идет?

Шурка только головой мотнул.

Стал доктор Шурке ногу трогать. У Шурки мурашки по спине пошли до самых корней волос. Не пикнул Шурка, крепко стиснул зубы, глаза закрыл.

А как резанул доктор но ноге острым блестящим ножичком и прямо до живого мяса дух занялся у Шурки в жар и в нот всего бросило, закружилась у Шурки голова, в главах потемнело, слезы так и брызнули. Разинул Шурка рот, собрался завопить что есть мочи па всю операционную, да вспомнил: «Нельзя, в кино не попадешь». Смолчал, ногтями в ладони впился, зубами заскрежетал.

А доктор поковырял, поковырял, потом перевязал ногу марлевым бинтом п сказал:

– Готово.

Смотрит на Шурку, улыбается.

– Молодчина парень, сдержал слово, и я в долгу не останусь, после завтра на перевязку приедешь, а в пятницу и в кино можно.

Отлегло у Шурки от сердца: не зря терпел.

По дороге в кино.

Андрюшка, Шуркин товарищ, понукает лошадь. покрикивает, дергает вожжами. Еле тащит Савраска нагруженную людьми телегу но размокшей, разъезженной, черной, грязной дороге. Сверху моросит мелкий, холодный дождь, голые деревья качаются от ветра, вдали мелькают огоньки села. Там свет! Там радость!! Там кино!!! Шурка сидит на телеге, сдавленный со всех сторон руками и плечами. Девушки, женщины лущат семечки, пересмеиваются. Парни кучкой идут пешком за телегой, чавкая сапогами но грязи.

Шурка не слушает болтовню девчонок. Шурка крепко зажал в кулаке маленький кусочек розовой бумажки.

Сегодня утром Андрюшка бегал покупать билеты в кино, иначе не достанешь, пожалуй. Шурка отдал ему двугривенный, и Андрюшка вместо двугривенного принес ему розовую бумажку.

– Ай. беда, тонем,-с хохотом завопили вдруг девушки.

– Стоп! Куда лезешь, сто-ой!..– закричал Андрюшка и осадил Савраску.

Телега въехала в широкую канаву, полную жидкой грязи, накренилась на бок и стала.

– Вылезайте, не вытянет лошадь, ишь насели,– скомандовал Андрюшка.

Девушки с хохотом стали тяжело спрыгивать с телеги в грязь.

Весь подол замочила. – ахает Маша.

– А у меня баретки грязные, только сегодня новенькие надела.– охает Феклуша.

– Калошу, калошу потеряла: девки, кто мою калошу видел? Ах. да вот она. в воде лежит, темно, не видать, – кричит Зина.

– Ишь, и править-то не умеет… заехал… гоже в кучера записался… – ворчит па Андрюшку Мотя.

Шурка тоже осторожно слез с телеги, чтобы не повредить больной ноги.

Молчит Шурка, а сам думает:

– Не опоздать бы только.

Билет.

Перед дверью избы-читальни тесно толпится народ, ждет, чтобы кино открыли, а кто просто так глазеет. Мальчишки безбилетные шныряют вокруг да около, так и выглядывают, как бы пролезть. Тусклый фонарь на столбике освещает любопытные, настороженные лица. Слышатся окрики:

– Танька, Фенька!

– Здеся…

– Не отбейтесь, вместе сядем.

– Я вперед полезу…

– Дурак… впереди хуже видать, надо на середку садиться.

– Павлу-у-шка!

– Здесь!

– Откроют сейчас.

– Ой, ребята, задавили совсем… дохнуть нечем.

– Открывают!..

Раскрылась дверь. Два парня, клубных работника, загородили вход, чтобы не лезли без билетов. Толпа хлынула торопливым, неровным потоком. Шурка быстро заковылял на хромой ноге, держа билет наготове. Его толкали вправо и влево. Боковой поток народа отшатнул Шурку в сторону. Мимо него промелькнули лица своих деревенских и скрылись за дверью.

– Пропустите.– пыхтит Шурка, пробиваясь локтями.

И вдруг… какой-то мальчишка подскочил к Шурке, сильно ударив его локтем в грудь, а кулаком по руке так сильно, что Шурка невольно разжал кулак. Мальчишка подхватил билет, юркнул в толпу и скрылся в дверях.

У Шурки все замелькало в глазах: фонарь, люди, большая афиша с желтым львом и стало холодно… холодно…

– Отня-я-яли,– заревел Шурка, метнувшись в дверь. Рука загородила ему вход.

– Билет показывай.

– Был билет…– рыдает Шурка,– был… да отняли сейчас… мальчишка отнял, пропустите… правду вам говорю, провалиться мне на этом месте… был билет!

– Врешь. Запирай дверь, Алексей! И дверь захлопнулась перед Шуркиным носом.

Повезло.

Шурка сидит скрючившись перед фонарем на бревне. Не чувствует Шурка, что дождь все сильней да сильней мочит ему голову, течет по спине тоненькими тепловатыми ручейками,что фуражка его, скомканная,валяется в грязи, что чужая какая-то взъерошенная собака с любопытством обнюхивает его сапоги, что на дворе грязно, темно, холодно, а там, за освещенными окнами читальни, бродят и колышутся серые людские тени…

– Степанов, откройте.

– Кто там?

– Это я, Степанов, я, Иван Гаврилович, доктор… Опоздал… Экстренного больного привезли. не началось еще?

– Не началось, опаздывают что-то, скоро начнется, идите скорей, Иван Гаврилович.

Доктор Иван Гаврилович подымает ногу, чтобы перешагнуть порог.

– Это еще кто, чего тебе?

Две маленькие руки крепко уцепились за карман докторского пальто.

– Ты что, мальчик?

– Дяденька, это я, Шурка.

– Какой Шурка?

– Шурка… кому вы ногу резали… Вот она нога, завязанная… я не ревел тогда… в кино попасть хотел… упомнили теперь?

– А помню, помню, в кино ты собирался, молодцом себя держал, не пикнул… Ну, в чем же дело?

Шурка, запыхавшись, волнуясь, путаясь, рассказывает о своем горе.

Желтая струя света падает с фонаря прямо Шурке на лицо, и доктор Иван Гаврилович ласково заглядывает Шурке в заплаканные правдивые глаза.

– Степанов, пропустите, пожалуйста, этого мальчика, я его знаю, он не врет.

Львы… Слоны… Леопарды.

Доктор толкнул Шурку на деревянную некрашенную скамейку и сказал:

– Сиди смирно. Смотри…

Кругом было совсем темно. Потушили последнюю керосиновую лампу. Кругом – справа, слева, спереди-торчали из темноты головы и плечи, кашляли, сморкались, шептались, хихикали, стучали ногами об пол. Было душно.

Шурка глаз не отводил от большой белой простыни на противоположной стене.

– Это экраном называется,– объяснил ему накануне Андрюшка,– на нем на самом все и показывают.

Вдруг запиликала скрипка, жалобно, жалобно, того гляди-оборвется струна, и что-то затрещало т-р-р-р-р.

«Точь в точь, как у нас косилка на лугу летом», подумал Шурка и не успел подумать, глаза вытаращил и рот разинул от удивлении.

На экране вдруг сразу вырос лес настоящий. деревья от ветра качаются… и в лесу хижины, а из хижин охотники выходят с ружьями… Не успел Шурка охотников хорошенько рассмотреть, а там уж и другое пошло: камыши высокие… в камышах львы… один лев страшенный, точь в точь, как на афише… Разинул пасть зубастую во весь экран… прыгнуть приготовился, завидя охотника…

Шурка от страха как вскрикнет на все кино: «Ай, съест!» и глаза закрыл, а рядом засмеялись: «Вот дурак».

Открывает Шурка глаза, а львов и в помине нет, и опять хижина, и опять охотники, а за ними другие убитых львов несут.

Много еще чего видел Шурка: большущих крокодилов на берегу огромной реки и пятнистых леопардов и слонов видел, на слонах домики и в домиках люди сидят… и жирафу с длинной шеей, и носорога толстого…

За целую жизнь не перевидать Шурке всего того, что за один вечер увидал…

Во второй части программы была веселая комедия: один человек все гонялся за другим по крышам, по комнатам и все ронял, уж такая веселая комедия, что Шурка от смеха живот надорвал, по лавке катался, за живот держался обеими руками, слезы утирал…

Кончилось представление. Хлынул народ из кино. У крыльца Шурка столкнулся с доктором.

– Повезло тебе здорово, не повстречал бы меня – не попасть бы в кино.

И доктор ласково погладил Шурку.