Текст книги "Огонь любви, огонь разлуки"
Автор книги: Анастасия Туманова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Пару недель спустя Петр Григорьевич Ахичевский, интересный брюнет тридцати двух лет, один сидел в большом зале казино «Империал» на Ришельевской улице и праздновал свою неожиданную свободу. Вчера жена получила телеграмму из Москвы, сообщающую о том, что ее мать, княгиня Лезвицкая, заболела и желает видеть дочь. Александрин была раздосадована и удивлена, поскольку еще месяц назад, когда они собирались в Крым, мать выглядела здоровой и веселой и чуть не поехала с ними – к ужасу обоих супругов. К счастью, княгиню задержали дела благотворительности, до которых Наталья Романовна была большая охотница, она осталась в Москве, на даче в Кунцево, и вот… Александрин с недовольным выражением на лице, еще более портившим ее, собрала саквояж и пустилась в обратный путь. Мужа она с собой не звала – понимая, видимо, что тот не поедет и даже не потрудится изобразить огорчение по поводу болезни тещи и разлуки с женой. Супруги Ахичевские не любили друг друга, это был старый добрый брак по расчету, о чем знали не только они сами, но и вся Москва. Оставшись один, Петр немедленно перебрался с дачи в город, в гостиницу, в первый же вечер отправился в казино, проиграл около пятисот рублей, нимало не расстроился и сейчас, сидя за столиком в ожидании заказанного ужина, благодушно раздумывал: продолжить ли отдых здесь, поехать ли в театр, к девицам или в кабаре. Ахичевский любил брать от жизни все и умудрялся делать это даже в стесненном положении женатого человека.
В казино уже было довольно много народу, слышались оживленные голоса, женский смех, звон бокалов. Женщин, впрочем, оказалось немного, в основном кокотки, но Ахичевский все же машинально рассматривал их лица, ища хорошеньких. От этого приятного занятия его отвлек подошедший официант с бутылкой аи на серебряном подносе.
– Чего тебе, братец? – удивился Ахичевский.
Старый официант слегка улыбнулся, поставил бутылку на стол и тихо сказал:
– Дама вон из-за того столика вам презентовать изволили.
– Мне? Которая же?
Официант отошел в сторону, заинтересованный Ахичевский посмотрел за дальний столик у стены с драпировкой, где действительно сидела одинокая женщина в атласном фиолетовом платье и такой же шляпе с вуалеткой. Он поклонился, тщетно пытаясь разглядеть лицо дамы. Та в ответ подняла бокал с вином, из-под короткой вуалетки блеснули белые зубы. «Кокотка? – напряженно размышлял Ахичевский. – Непохоже… Какая-то знакомая? Здесь, одна, без кавалера… Не может быть. Но кто же это? Шлет вино, интригует… Однако интересно!»
– Братец, сделай-ка милость… – окликнул он собравшегося отойти официанта. – Передай той даме, что я прошу позволения присесть за ее столик.
– Сделаем-с… – Старик скользящей походкой метнулся к дальнему столику, склонился к фиолетовой шляпке. Ахичевский ждал, нарочно не глядя в ту сторону и рассматривая на свет вино в бокале. В горле приятно щекотало предчувствие пикантного приключения, о котором будет так забавно рассказать друзьям по возвращении в Москву. А то они его уже отпели и похоронили как женатого… Вот уж нет! Надобно понимать, что семья и любовные интриги суть предметы разные. Не смешивать их и получать от каждого свой процент удовольствия – вот рецепт простого жизненного счастья. Как жаль, что Анна не согласилась сохранить отношений… Ахичевский часто ловил себя на мысли, что скучает по бывшей любовнице. Они расстались в начале весны, но уже несколько раз за минувшие три месяца Петр хотел нагрянуть без предупреждения в Столешников и в самый последний момент отказывался от этого. В своем последнем письме Анна сухо, четко и откровенно просила не искать с ней встреч после женитьбы, и Ахичевский считал необходимым уважать ее желание, хотя и не понимал причин подобной резкости. Ему казалось, что любовнице не в чем его упрекнуть: все эти годы он был неизменно внимателен к ней, давал очень достойное содержание, платил по счетам. А женитьба? – что ж… Все равно когда-то пришлось бы решиться на такую неприятность, Анна и сама должна была это понимать… В конце концов, он не повел себя мелочно: оставил Анне дом в Столешникове, украшения, туалеты… Чего ж еще? То, что любовницу может глубоко ранить его уход, что женщина остается одна, без средств к существованию, без надежды как-либо устроить свою жизнь, что после женитьбы покровителя ей уготован только выход на панель, Ахичевскому и в голову не приходило. Возможно, пришло бы, задумайся он об этом хоть на мгновение. Но анализировать последствия своего поведения Ахичевский не любил: от сего занятия у него болела голова и начиналась ипохондрия.
Официант, наконец, вернулся и заговорщическим шепотом сообщил:
– Они, ваша милость, дозволяют!
– А скажи-ка, братец, что это за дама?
– Никак-с не можем знать. В первый раз в нашем заведении видим-с.
– А на твой взгляд – не мамзель ли?
– Сомнительно будет, – важно заявил старик. – Выглядят благородно вполне. У нас на гулящих взгляд наметанный-с, небось не спутаем. Никак не уличные, только очень уж молоденькие.
«Стало быть, порядочная женщина… Странно. Может быть, истеричка? – весело размышлял Ахичевский, поднимаясь из-за стола и идя через зал к столику пригласившей его дамы. – В крайнем случае спасусь бегством. Знакомых здесь, кажется, нет, до Александрин не дойдет… Как она всегда бывает скучна со своими репримандами!»
– Добрый вечер, мадемуазель, – поздоровался он, останавливаясь возле столика. – Сердечно благодарю за приглашение. Имею ли честь быть с вами знакомым?
– Конечно, Петр Григорьевич. – Дама подняла голову, снова улыбнулась, блеснув зубами, откинула вуалетку – и Ахичевский чудом сдержал удивленный возглас. На мгновение ему показалось, что перед ним сидит Анна – такая же, какой она была в юности, когда только вступила с ним в связь. Но память тут же перевернула страницу, видение юной Анны исчезло, и Ахичевский пробормотал:
– Боже мой… Катерина? Ты?! В самом деле ты?!
– О, как вы удивлены! – рассмеялась Катерина, непринужденно откидываясь на спинку стула. – Не ожидали меня встретить?
– Признаться, нет… Как ты изменилась, однако!
– Вы на меня не в обиде? – светски спросила Катерина, пододвигая Ахичевскому свой пустой бокал, и тот машинально наполнил его.
– За что же?
– За то, что я обокрала приют, – напомнила она. – Вы ведь являлись моим поручителем перед княгиней. У вас не было неприятностей?
– Были, разумеется, – рассмеялся Ахичевский. – В качестве компенсации пришлось жениться на княжне Лезвицкой… Ты ведь с ней знакома, кажется? Помнишь, на рождественском балу в приюте она по-французски убеждала меня не любезничать с тобой, а я, право же, не мог тогда удержаться? Всегда питал неистребимую страсть к зеленоглазым брюнеткам!
«Господи, да он шутит! Смеется!» – молнией пронеслось в голове у Катерины.
Едва сдержав прыгнувшую к горлу ярость, она как можно равнодушнее спросила:
– А что же Анна? Как она на это согласилась?
– Ты не знаешь? – слегка смутился Ахичевский. – Ты не писала к ней?
– Нет, – пожала плечами Катерина. – Не видела смысла.
– Твоя сестра весьма умная женщина, – помолчав, произнес Ахичевский. Катерина впилась в него глазами, ища в лице хоть каплю сожаления или грусти, но оно было таким же безразличным, как и голос. – Анна сама отказала мне от дома, и… ее, вероятно, можно понять.
– На какие же средства она живет? – Катерина сдерживалась из последних сил.
– Что?.. Право, не знаю. Во всяком случае, ко мне за поддержкой она не обращалась, хотя я, разумеется, мог бы… Впрочем, Катя, о чем мы говорим? Расскажи лучше, как ты очутилась здесь. Ты одна в этом городе?
– Конечно, – взяла себя в руки Катерина. Она даже сумела широко улыбнуться Ахичевскому и тут же, словно смешавшись, опустить ресницы. – То есть была одна… до сих пор. Вы не поверите, как я обрадовалась, увидев вас. Хотя бы одно знакомое лицо… Долго не решалась обратиться к вам, но потом подумала… мы с вами, в сущности, почти родственники…
– И очень правильно сделала, что обратилась! – горячо произнес Ахичевский, весьма заинтригованный Катерининым незамысловатым ресничным маневром. – Я как раз пребываю в одиночестве, скучаю, буквально не с кем перекинуться словом…
– А что же супруга?..
– Она в Москве, я один как перст, всеми брошен и оставлен.
– Надо же, какая удача… – словно забывшись, пробормотала Катерина. Синие глаза Ахичевского посмотрели на нее в упор, и девушка как можно натуральнее сконфузилась: – Ах, это вовсе не то, что вы подумали… Мне не нужно денег, у меня они есть.
– Еще приютские? – откровенно расхохотался Ахичевский.
– Да, – обезоруживающе улыбнулась Катерина. И все-таки не удержалась от шпильки. – Не волнуйтесь, еще одна девица Грешнева вам на шею не сядет.
– Катрин, как ты можешь… – Ахичевский был смущен и, желая скрыть это, поспешно спросил: – Не сочти за нахальство, но мне всю весну страшно хотелось узнать, как тебе удалось устроить твою авантюру.
– Мой грабеж, вы имели в виду? – отказалась от обиняков Катерина. – Извольте, поведаю эту новеллу… Только закажите еще вина, ужасно хочется пить.
Принесли вина. Катерина, вопреки собственному заявлению, пила мало; лишь изредка прикасаясь губами к краю бокала, она непринужденно рассказывала историю своего первого «дела». Рассказывала так, как все происходило на самом деле, начиная со знакомства с сидящим на заборе Васькой и заканчивая лунной ночью в кабинете начальницы приюта, разлитыми по столу чернилами и спрятанной в тайник под часами пачкой денег. Риск был велик, но Катерина знала, что Ахичевский весьма неглуп и легко уличит ее в обмане, начни она сочинять. Говоря, девушка улыбалась, словно пересказывая занимательный роман, и осторожно следила за реакцией собеседника. Но и он вел себя так, будто слушал газетную историю: поднимал брови, смеялся, всплескивал руками и откровенно забавлялся.
– Браво, девочка, браво… Право слово, все грешневские барышни страшные авантюристки, это, видимо, кровь!
– Голь на выдумки хитра, Петр Григорьевич. – Катерина снова начала злиться и, чтобы потушить зарождающийся пожар, как следует отхлебнула из бокала. – Это все нищета, а не кровь… Ай, какая гадость, тьфу!..
Она крайне неизящно закашлялась и совсем уж по-извозчичьи сплюнула на пол белым сухим вином, которое пила первый раз в жизни и которое показалось ей отвратительной кислятиной. Проделав этот пассаж, она покосилась на Ахичевского, но тот наблюдал за ней с искренним восхищением.
– А знаешь, Катрин, ты просто божественна в своей непосредственности! Поразительная смесь неиспорченной натуры и утонченности… В Анне этого не было даже в молодости… Прости, я не помню, сколько тебе сейчас лет?
– Восемнадцать, – на голубом глазу соврала Катерина, прибавив себе два года в уверенности, что Ахичевский никогда не интересовался у Анны возрастом ее сестер.
– Вот как? – Он явно обрадовался. – И что же, этот твой Ринальдо Ринальдини бросил тебя здесь, в Одессе?
– Я сама его бросила, – беспечно ответила Катерина. – Вообразите, самый обычный босяк! Он мне помог – и на том спасибо, но более он мне не нужен.
– Умница, умница… Каковы же твои дальнейшие планы, леди Кэт? – Катерина непонимающе посмотрела на него, и Ахичевский, улыбнувшись, пояснил: – Была такая предводительница карибских пиратов в минувшем столетии. Ее не повесили лишь потому, что в момент пленения она оказалась беременна.
– Ах, как предусмотрительно! – восхитилась Катерина. – Надо и мне иметь в виду… на будущее. При жизни моей все, что угодно, может случиться!
Шутка была на грани фола, но Ахичевского она ничуть не шокировала:
– Право, Катрин, ты великолепна… Какое счастье, что тебя не изуродовали нашим отвратительным женским пансионным образованием! Анне оно только испортило характер, а ты – нетронутый девственный цветок из дикого леса… Просто шармант! – Словно забывшись, он сжал пальцы девушки – тонкие, длинные, еще по-детски хрупкие. Осторожно посмотрел на Катерину, но та невинно улыбалась, и Ахичевский, осмелев, поднес ее руку к губам.
– Вот вы меня о планах спрашиваете, Петр Григорьич, – жалобным голоском начала она, когда ее рука снова очутилась на свободе, – а я, право же, не знаю, что и делать в этом городе. Сами сказали – из дикого леса… Я даже не обижаюсь, ведь так это и есть… Дальше Юхнова никуда не ездила, Москву только через приютский забор видела… По Одессе вот вторую неделю гуляю и, не поверите, боюсь в рестораны заходить! Сегодня первый раз решилась, и такая удача, встреча с вами!
– Теперь я буду твоим чичероне, – покровительственно заявил Ахичевский. – Поскольку оба мы скучаем – поможем друг другу, не так ли?
– А как же супруга ваша, Петр Григорьевич? – опять не утерпела Катерина.
– Ах Александри-ин… – кисло улыбнулся Ахичевский. – Она, видишь ли, отбыла в Москву, к больной матери, пришла какая-то нелепая телеграмма…
Катерина, сама придумавшая эту аферу с телеграммой, которой дал ход Валет, сочувственно покивала головой… и вдруг, ахнув, вскочила из-за стола:
– Ох, боже мой! Какая же я глупая, ведь мне нужно быть в моей гостинице!
– Зачем?! – поразился Ахичевский. – Уже так поздно, какие могут быть встречи!
– Платье должны принести! Ах, ну и дура же я, сама попросила мадам прислать вечером, и вот… Вы меня обо всем заставили забыть! Прощайте!
– Катрин, подожди, но когда же…
– Завтра, завтра! Здесь же! Я обещаю! – Последние слова Катерина выпалила, уже скрываясь в полутьме гардеробной. Проводив глазами тонкую фигурку в фиолетовом атласе, Ахичевский мечтательно закрыл глаза и подумал, что таких, как он, вероятно, очень любит Фортуна. Неудивительно, ведь и она тоже Женщина… Из-за этих греющих самолюбие мыслей Ахичевский не обратил внимания на то, что почти одновременно с Катериной из-за соседнего столика поднялся и, небрежно бросив на скатерть ассигнацию, тронулся к выходу высокий молодой человек с загорелым лицом и светлыми холодными глазами.
Извозчик ждал Катерину и Валета у дверей казино. Валет помог своей даме взобраться в пролетку, легко вскочил сам, коротко велел: «К порту» – и всю дорогу молчал. Ничего не говорила, глядя на него, и Катерина, хотя девушку так и распирало от радостного возбуждения. Когда же впереди показалась полоса парапета, черная громада ночного моря и пересекающая его лунная дорожка, она выпрыгнула из экипажа, дождалась, пока выберется и Валет, отошла в непроглядную темноту под ветвями каштанов и лишь тогда спросила:
– Что тебе не понравилось?
Валет ответил не сразу. Из потемок были смутно видны лишь белки его глаз. Чуть погодя красный огонек папиросы осветил все лицо.
– Ох, рисковая ты девка… А если б он легавых свистнул? Мол, вот она, воровайка из Москвы…
– Не свистнул бы. Ему интересно было. А свистнул бы – убежала. Как ты говорил? Бутылкой – в лампу и тикать…
– Угу… А ты, стало быть, всамделе графиня?
– Я же тебе говорила, – улыбнулась Катерина. – Не поверил все-таки?
– Вот сейчас только и поверил… – пробурчал Валет. – Когда смотрел, как ты фраера работаешь. Так сколько ж тебе лет-то на самом деле, не пойму?
– Шестнадцать, Сережа, шестнадцать. Я тебе не врала.
– Зачем фраера кинула, что тебе восемнадцать?
– Мог бы испугаться. Чем старше барышня – тем спросу меньше.
– Это верно… – согласился Валет, затягиваясь папиросой. – Ну, а сколько, на твой прикид, взять можно на той хате?
– Много, – уверенно сказала Катерина. – Они богатые, я точно знаю. Если жена уехала, то, верно, все свои драгоценности оставила, не таскать же их по железной дороге взад-вперед…
– Угу… В сейфе оставила.
– А сейф – твоя забота, – сердито напомнила она. – Или передумал? Если так, то говори сейчас, я не взыщу. Одна справлюсь.
– «Одна-а»… – сердито передразнил ее Валет. – Малявка, а туда же… Дала наводку гретую – ну и сиди молчи, так нет – в самое дело суется! В кого ты лихая такая, а?
Она пожала плечами. Валет выбросил погасший окурок, сплюнул на невидимую землю, обнял Катерину. Она молча прижалась к нему, вдыхая соленый запах моря и крепкого мужского пота.
– Лихая… – медленно повторил Валет, зарываясь лицом в растрепавшуюся, пахнущую духами прическу Катерины. – Мы с тобой, девочка, еще таких делов по Одессе наворотим… только б боженька в доле был.
Катерина знала, что времени у нее очень мало. Явившись в Москву, графиня Ахичевская неизменно должна была узнать, что мать ее в добром здравии и полученная телеграмма – чья-то нелепая шутка. Скорее всего, Александрин поторопится вернуться к мужу в Одессу, а значит, в ее, Катеринином, распоряжении только несколько дней. Катерина, до пятнадцати лет прожившая в бедной уездной Грешневке, никогда не бывавшая в обществе, с трудом представляла себе, как можно соблазнить опытного взрослого светского мужчину, и сама удивлялась, почему у нее все так замечательно получается. Вспоминая об этой эскападе много лет спустя, она удивлялась собственной наглости. Вероятно, помогло то, что, играя перед Ахичевским роль роковой соблазнительницы, она бессознательно копировала манеры старшей сестры, на которую к тому же была очень похожа. Катерина имитировала негромкий смех Анны, ее манеру улыбаться, опуская глаза, чуть приподнимать брови, слушая собеседника, в ее речи то и дело проскальзывали Аннины обороты, страшно знакомые Петру. Иногда он ловил себя на странном ощущении, что беседует с Анной – юной, семнадцатилетней, такой, какой он встретил ее шесть лет назад в доме отца, и ему приходилось напоминать себе, что это – не Анна, а ее младшая сестра Катрин. С каждым днем Ахичевский становился все настойчивее: он тоже понимал, что надо спешить. Они успели посетить несколько ресторанов, кафешантан, кабаре, казино, где Катерина, неожиданно для себя самой, выиграла в рулетку почти тысячу рублей и играла бы дальше, не утащи ее Петр от стола насильно. Его будоражила эта девчонка-авантюристка, годившаяся ему почти в дочери, от смеси невинности и испорченности бросало в жар, и Ахичевский уже признавался самому себе, что почти влюблен.
Желая форсировать события, Катерина в один из вечеров, когда они с графом сидели в кафешантане, намекнула ему, что все еще невинна, и жалобно пояснила, что и целоваться-то толком не умеет, стыдно признаваться, но чего уж тут поделаешь… Услышав это, Ахичевский чуть с ума не сошел и предложил немедленно, сию же секунду ехать в первую попавшуюся гостиницу – избавлять несчастную девочку от бремени девственности.
Катерина, скроив кокетливую, неопределенную гримаску, принялась лихорадочно соображать. С самого начала девушка предлагала Валету именно этот вариант: она как можно дольше удерживает Ахичевского в гостинице, а Валет в это время спокойно и без нервов «чистит» дачу. Но Валет почему-то уперся как ишак и, сколько ни пытала его Катерина, на столь удобный способ не соглашался. Устав с ним ругаться, она спросила в упор:
– Хочешь, чтоб я погорела, а ты чистым вывернулся?
– Дура!!! – взорвался Валет так, что на них обернулась вся веранда: переговоры проходили в летнем ресторане. – Как я вывернусь, когда на пару работаем?! Тебя возьмут – ты меня и сдашь! Ла-а-адно, знаю я вас, бабьё-то, потому и не работал с вами сроду… Значит, так. Ты его напоишь, потом по-тихому меня впустишь, я «медведя» грохну – и тикаем… А фраер еще тепленьким до утра проспит.
– Но зачем я-то тебе там?! – не сдавалась Катерина. – А если у меня что-нибудь не выйдет? Вдруг он не заснет?! Ведь это ужасный риск, зачем, не понимаю! Я могла бы его держать в номерах хоть до рассвета, а ты тем временем…
Договорить она не успела, потому что Валет грохнул обоими кулаками по столу так, что все, что на нем стояло, зазвенело, опрокинулось, разлилось и посыпалось на пол. Подлетел услужливый официант, начал устранять непорядок. Катерина, ничуть не испугавшаяся, но очень удивленная, стерла салфеткой с платья плеснувшееся на него красное вино, аккуратно присыпала пятно солью, подождала, пока официант ускользнет, и лишь после этого повернулась к мрачно смотрящему в пол Валету:
– Ты что взбесился? Испугался, не хочешь связываться – так и скажи. Я уже говорила – не взыщу.
– Дура ты дура и есть, – глухо произнес Валет, не поднимая глаз. – Вот нутром чую – погорю я с тобой ясным пламенем… Катька, я ж не дурак. Может, оно, как ты говоришь, и лучшей будет. Но не могу я, чтоб он тебя за титьки мацал! Душа не стерпит!
– Что?!! – поразилась Катерина, которой и в голову не приходило, что Валет может ревновать.
Вор молчал. Она закрыла лицо руками и начала рыдать. Валет долго и изумленно наблюдал за этим процессом, затем протянул руку, отнял ладонь Катерины от ее лица и убедился, что подруга не плачет, а безудержно и искренне хохочет. Смуглое лицо Валета залилось темной краской, он вскочил было из-за стола, но девушка, все еще смеясь, повисла на его рукаве, заставляя сесть обратно, и, когда вор нехотя подчинился, едва смогла выговорить:
– Господи… Сережа… И ты туда же… Какие вы, оказывается, телята все… Даже не думала…
– Это кто тебе тут телята, шалава?!. – зарычал он.
– Да вы… все… Ох, не могу… Мужчины… И чего Аня столько лет мучилась, когда все так просто, не понимаю, право… Ладно, не злись, это я по глупости… Хорошо, сделаем, как хочешь, только не бесись, на нас уже весь ресторан смотрит… Налей мне вина, а то не уймусь! Ох, ну, умори-и-ил…
Вина Валет налил и вообще сразу же успокоился: дальше операцию разрабатывали уже без эмоций и по-деловому. Они обсудили даже самые мелкие детали, и поэтому на следующий день, услышав горячечное предложение Ахичевского немедленно, сию минуту ехать в номера, Катерина начала художественно «кобениться»:
– Петр Григорьевич, я, конечно, буду рада очень… С вами – куда угодно, вы ко мне так добры все это время… Я вам так благодарна, но… но… Видите ли, номера – это же вульгарно… Там бывают одни только… уличные женщины!
– Боже, Катя, кто тебе сказал такую глупость?! Ну, хорошо, поехали в «Палас»…
– Ах, но это же совсем то же самое… Вот если бы… Нет, вероятно, это сущее нахальство с моей стороны… – И она намертво замолчала, опустив ресницы.
Ахичевскому понадобилось добрых полчаса уговоров и расспросов, после чего Катерина, отчаянно смущаясь, созналась в том, что очень хочет побывать на их даче.
– Это только мечта моя, Петр Григорьич, вы не подумайте… Я прекрасно понимаю, что мне там не место… Но так хотелось бы взглянуть! Петр Григорьевич, я же в жизни ничего, кроме нашего медвежьего угла, не видела, да еще вот эти номера гостиничные, а вы, верно, как великий князь живете…
В конце концов, Ахичевский догадался, что девочке хочется лишиться девственности в красивой и изысканной обстановке, а не на казенном матраце в номерах. Мысленно усмехнувшись тому, какие же одинаковые все женщины, он покровительственно согласился:
– Ну, это легко устроить.
– Да разве можно?! – всплеснула руками Катерина. – Ой, Петр Григорьевич, да как же… А если кто узнает, расскажут Александре Германовне… Ой, я и так перед ней виновата!..
– Рассказывать некому, соседей нет, прислугу я отпущу… Ну же, Катрин, не мучай меня более… Я буду только счастлив видеть такую красавицу у себя!
Катерина поняла, что дело сделано. Еще немного поломавшись для приличия, она дала согласие прибыть на дачу Ахичевского завтра же вечером, в десять часов.
– Отчего не сегодня?
– Ах, Петр Григорьевич, мне, право, неловко вам говорить, но… Обычные маленькие женские неудобства. Завтра, полагаю, уже все закончится.
Он понял и больше не настаивал.
На следующий вечер Катерина, в роскошнейшем вечернем платье цвета «закат в Палермо» с открытой спиной, с персидской шалью на обнаженных плечах, подкатила на извозчике к утопающей в отцветающих каштанах и акации даче Ахичевских. Было душно: со стороны моря шла гроза. В потяжелевшем, густом, словно кисель, воздухе одуряюще пахло цветами. Туча была еще далеко, гром безмолвствовал, но зарницы одна за другой вспыхивали над портом бледно-сиреневыми полосами, и от этих всплесков призрачного света Катерине стало тревожно.
– Катя, ежели боишься – откажись, – тихо проговорил Валет, сидящий рядом с ней в пролетке. – Нельзя на такое дело без куража идтить. Ништо, фраеров много, нищими не останемся.
– Я не боюсь, Сережа. Просто зябко отчего-то… – Катерина повернула к подельнику худое скуластое лицо с полуприкрытыми глазами. Спросила, глядя мимо него: – Сережа, ты меня не бросишь?
– Ша, Семка, заворачивай, – решительно сказал Валет извозчику. – Хряем до хаты, дело рвется.
– Ничего не рвется! Семка, стоять! – тут же вскочила Катерина. – Как сговорено, так и сделаем! Где ридикюль?
– Держи свой рыдикуль… – Валет протянул подружке черную сумку мешочком. – Значит, правильно все помнишь? Как клиент засыпает – зажигаешь свет вон в том окне. И я работать иду. Ежели света не будет – сидю здесь и не полошусь. Но ежели и тебя долго не будет…
– Тем более сидишь здесь, – со всей возможной жесткостью произнесла Катерина. – А не усидишь – погорим по всей стати. Откажись, Сережа, если не потянешь.
Извозчик на козлах заржал было, но под тяжелым взглядом Валета осекся. Катерина вышла из пролетки.
– С богом, Катя, – сказал Валет.
Она кивнула, опустила вуалетку на шляпе и быстрыми шагами пошла к темнеющей в глубине сада даче, где горело одно-единственное окно. Мужчины молча провожали Катерину глазами.
– Ох, лиха маруха, цимес! – присвистнул извозчик, когда тонкая фигурка исчезла за буйно разросшимися у калитки кустами шиповника. – Иде такую взял, Валет?
– В море выловил, – отрывисто отозвался тот. – Завернись, Семка, неспокойно мне. Курить есть?
– Держи. Да не дрипайся, бог не фраер, вытянет, не впервой…
Ахичевский встретил Катерину внизу, в обширных сенях. Он был, как всегда, безукоризненно одет в светлый летний костюм с белоснежной сорочкой, в манжетах блестели запонки.
– Вы куда-то собирались выезжать? – изобразив глупый вид, осведомилась Катерина. Сама она, впервые в жизни надевшая вечернее платье с открытыми плечами, чувствовала себя в нем очень неловко и с искренней досадой недоумевала, как могут порядочные женщины натягивать на себя такое бесстыдство.
– Нет, всего лишь жду тебя, – рассмеялся Ахичевский. – Мой друг, ты… ты великолепна! Боже мой, боже мой, какое же поразительное сходство…
Катерина почувствовала вдруг такую острую брезгливость, что лишь колоссальным усилием воли удержала себя от того, чтобы не повернуться и не уйти прочь. Чтобы скрыть подступившее к горлу отвращение, она широко улыбнулась прямо в лицо Ахичевскому и спросила:
– А почему так темно в доме? Вы все-таки опасаетесь?..
– Нет, Катрин, нет… Опасаться, право, нечего. Мы одни, и у нас вся… сколько угодно времени впереди. Ты, кажется, хотела посмотреть дом?
– Да, да, с удовольствием! Вы не поверите, ведь я даже у Ани в гостях, в Москве, никогда не была! Соня была, а я – нет! О, mon ami, как же здесь красиво!
Последние слова вырвались у нее совершенно искренне. Богатая, выстроенная в стиле позднего классицизма, похожая снаружи на древнегреческий портик дача показалась Катерине великолепным дворцом. Ахичевский провел ее по всем комнатам, включая столовую, спальни и великолепную бальную залу с натертым паркетом. Гостья ахала, восхищалась и всплескивала руками, старательно не замечая прикосновений Ахичевского к ее обнаженным плечам и мимолетные поцелуи в шею и висок на каждом пороге.
– А что же там? – «наивно» поинтересовалась она, указывая на высокую полуоткрытую дверь, за которой не было света. – Туда нельзя?
– Отчего же? Но, я думаю, тебе будет неинтересно, это всего лишь мой кабинет…
– Ах, покажите, покажите непременно! У вас там, наверно, книги? Я очень люблю их, у нас в Грешневке это единственное удовольствие было… – лихо соврала Катерина, прочитавшая за всю жизнь две-три книги под отчаянным давлением сестер.
Ахичевский, благосклонно улыбнувшись ее капризу, отворил тяжелую дверь.
Это был действительно обычный рабочий кабинет с книжными шкафами, большим, крытым зеленым сукном, заваленным бумагами столом, монументальной чернильницей и пресс-папье. В углу стоял массивный металлический ящик. Катерина подумала, что это, вероятно, и есть сейф. Чтобы не сделать заметным свой интерес, она обошла весь кабинет, восхитилась чернильным прибором в виде прядущей чугунной старушки («Каслинское литье, моя милая, единственная в своем роде вещь!»), перелистала книги, посмотрела в окно и лишь потом покосилась на сейф:
– Какая странная штука… Это такой гардероб?
– Ка-а-атя, боже мой… – захохотал Ахичевский. – Это сейф, здесь хранятся важные бумаги… И прочие пустяки.
– Но это же неудобно! Он такой некрасивый, просто портит вам общий вид! Похож на гроб, и… Он запирается на ключ?
– Нет. Вот на этих ручках… – Ахичевский показал ручки с рядами цифр, – набирается некая комбинация цифр, известная лишь владельцу, и – вуаля! Дверь открывается сама.
– Ци-и-ифры… – разочарованно протянула Катерина. – Но как же это можно запомнить? Я, например, всю жизнь мучилась с арифметикой, для меня три цифры подряд запомнить – мука, а здесь…
– А здесь даже четыре! – откровенно веселился Ахичевский. – Но я, видишь ли, не мучаюсь. Просто набираю год рождения своей супруги – и все.
– Нет, не уговаривайте, скучно, скучно и скучно! – отрезала Катерина и вышла из кабинета.
Ахичевский, посмеиваясь, отправился за ней.
В диванной комнате был накрыт ужин на двоих, горели свечи в бронзовых канделябрах, стояло шампанское в ведерке со льдом. Ахичевский взял в руки запотевшую бутылку, пустил пробку в потолок, Катерина тихо взвизгнула и засмеялась:
– Аня говорила, вы в гусарах служили?
– Точно так! – Ахичевский подал ей бокал, в котором вихрем вертелись пузырьки. – Ну – пьем за нашу встречу?
– За нас, – подтвердила Катерина, поднося бокал к губам. Валет предупредил, чтобы она не вздумала ничего пить, и шампанское, стоило Ахичевскому отвернуться на мгновение, тут же отправилось в кадку с фикусом. Возвращая пустой бокал на стол, Катерина загадочно улыбнулась: – А у меня для вас подарок, Петр Григорьевич. Может, это и неприлично – делать подарки мужчинам, но вы были так добры ко мне, что я позволила себе… Вот. Только не смейтесь надо мной.
Она извлекла из сумочки бутылку вина, и, взглянув на этикетку, Ахичевский не смог скрыть удивленного возгласа:
– Цимлянское шестьдесят пятого года?! Бог мой, где ты умудрилась найти его?
– Это мой секрет, – заявила Катерина, до последнего боявшаяся, что невзрачная бутылка с полустертой этикеткой не произведет на Ахичевского никакого впечатления. Но Валет, вручивший ее подружке два часа назад, уверил, что «понимающий человек», увидев такое, упадет в обморок от радости.
– Сам-то где взял? – подозрительно спросила Катерина.
