Текст книги "Создать душу (СИ)"

Я леплю из пластилина .

Пластилин нежней, чем глина.

Я леплю из пластилина

к укол, клоунов, собак.

(с) Никитины

Сначала было... плохо.

Океан при любом сотрясении проливался за край мирового Диска, Луна то падала на Землю, оставляя кратеры, то норовила отправиться в гости к лучезарному Солнцу. Впрочем, накладки были неизбежны: она впервые лепила собственный мир из первозданного Ничто. Многие идеи, казавшиеся такими удачными в проекте, потеряли привлекательность, столкнувшись с громоздкими ограничениями материальной реальности.

У него было больше опыта. И под его руководством края Диска оказались стянуты в одну точку, перевязаны морозным шнурком полюса, а для надёжности ещё и прошиты спицей оси вращения. Луна легла на орбиту и теперь исправно появлялась на небосклоне, лишь незначительно, и предсказуемо, уменьшаясь или увеличиваясь в размерах. Мироздание двигалось, музыкально стрекотало, росло и при этом не разваливалось на куски. В первом приближении она была удовлетворена.

Ещё тут зародилась жизнь. Созидающая фантазия прорастала гигантскими травами и миниатюрными деревьями, острыми листиками и мясистыми иглами, ядовитыми цветами и благоухающими корнями.

Потом настал его черёд пробовать силы в новом качестве. Звери и насекомые получились хорошо. Воодушевлённый, он с энтузиазмом взялся за глину и создал тех, ради кого они всё это затеяли.

***

Мелкая галька серебряно блестела в лунном свете, воздух наполняло благоухание маттиолы и нагретой за день хвои, стрёкот сверчков служил музыкальным сопровождением песне, доносившейся из глубины леса, оттуда, где мерцали огни жилья.

"Мило, – её улыбка усыпала траву бриллиантовыми капельками росы. Но в глубине грозовых глаз плясали насмешливые искры. – Я помню, как ты сочинил эту мелодию. В другом времени и другом месте. Для меня".

Он ответил неразборчивым шелестом дубовых ветвей. С одной из них взлетел и недовольно каркнул ворон.

Неслышные и незримые они посетили первый Город. Строения здесь не нарушали ландшафт или лесной покров, но органично врастали в него, становясь естественным пристанищем не только для венца творения, но и для мириад других крупных и мелких тварей. Жизнь копошилась тут тихо и безмятежно, не обременённая ни тяжким трудом, ни борьбой. Обитатели предавались только приятным занятиям: несколько пар кружили на площади в неспешном танце, лютнист, арфист и флейтист аккомпанировали певцам. Флейтист досадно сбился – когда она, задумавшись, повертела музыканта, осматривая со всех сторон, словно куклу. Спохватившись, она вложила инструмент в на миг ослабевшие пальцы, флейтист продолжил с той же ноты, и никто в Городе не заметил заминки.

– Красиво, – сказала она, имея в виду не столько музыку или танцы, сколько самих участников вечернего концерта: все как один стройные, гибкие и безмятежные. Однако в уголках её улыбки собирался язвительный яд. – Разве ты не доволен?

Они беспрепятственно проникли в ярко освещённую мастерскую у основания скалы. Скульптор работал над портретом. Пренебрегая глиняной моделью, высвобождал женские черты из глыбы мрамора. Работа была ещё далека от завершения, но уже теперь прослеживалось сходство с моделью, сидевшей тут же, напротив окна.

Молодой творец отличался несомненным талантом, твёрдая рука уверенно высекала лицо с высокими скулами и миндалевидным разрезом глаз. Тот, чьи пальцы лепили из первозданной Глины и заскучавшую девушку, и образ скульптора, смутился и затянул небо тучами. И хорошо, потому что там, у хрустального свода, звёзды играли в чехарду: так отражался от мира её смех.

– Какая очаровательная... рекурсия! Слепок со слепка, подобие подобия, уходящее в бесконечную глубину повторений. Ты забавный.

– Смейся, – догорало над морем печальными рунами заката. – Смейся сколько угодно. Только скажи, что мне делать теперь?

– С ними? С твоими недостаточно живыми куколками? – ехидный прищур Луны показался из-за склона горы. Вдруг стало холодно. Он вспомнил, что посоветовал... нет, потребовал тогда. Прежде. На Зелёном Острове, который Он поднял из морских глубин, а Она заселила первыми людьми.

"Уничтожь. И сделай других".

Горячий камень, служивший ему сердцем, сжался в предвкушении повторения. Немыслимо последовать собственному холодному, пусть и рациональному совету. Она тоже не смогла. Тогда.

Солнце умирало, окрашивая посветлевшие облака золотом. Теперь уже Луна восседала на небесном троне. Любуясь на себя в круглое зеркало озера, она мочила в воде светлую косу.

Но маленькая женщина с грозовыми глазами даже не взглянула в ту сторону: сделала пару шагов по лунной дорожке, и вот уже прыгает по обломкам скал, взбивает босыми ногами барашки волн. Она никогда не искала прямых и предсказуемых путей.

Ночные цветы распустили светящиеся чашечки, привлекая насекомых, и их деловитые покачивания слагались во внятные лишь Им двоим письмена: "Сам-то хоть понял, чего недостаёт твоим бледным статуям?"

Резкий порыв ветра сорвал яблоко с ветви. Оно угодило на острый камень и разлетелось кашицей. "Нет!"

Чуть погодя, Он тронул яблоню ещё раз – уже нежнее. Золотистые плоды дробно застучали по траве: "Я создал их по образу и подобию... нашему. И вложил всё лучшее, всё светлое и божественное, что нашёл в сердце своём. Всё, без остатка! Не знаю, что ещё им дать".

– О, нет, – мягкое тепло её голоса давило грудь духотой, предвестницей грозы, – в тебе есть много чего ещё.

– Например? – молодую берёзу согнуло требовательным порывом ветра.

– Ярость!

Один взмах руки – и её длинные ногти распороли небо и землю по линии горизонта.

– Упрямство!

Неуловимо мелкие, вёрткие частицы мира бросились врассыпную, нагнетая потенциал. Какое-то время они спорили, которые из них будут считаться отрицательными, которые – положительными, но вскоре две армии уже настолько разделились, что стало не до разговоров: напряжение нарастало.

– Гнев! Ненависть! Страсть!

Горячие струи подземного потока разметали камни: на фоне тёмного неба гейзером распахнулись молодые, влажные крылья. Деревья молний пронзали корнями землю, а ветвями небо, мерцая и превращая мир в череду отдельных картинок: вот музыканты вскакивают, прижимая к себе инструменты – громовые удары гораздо лучший аккомпанемент к тому, что сейчас происходит с миром. Вот девушка прячется у скульптора на груди – он обнимает её, но взгляд его прикован к окну. Вот двое танцоров глядят в небо, взявшись за руки, и их глаза восторженно расширены: в небо летит пепел, камни и огненные искры, а склон горы заливает алым.

В какой-то миг через эту нежданную брешь из недр земли вырывается влажное от огня воплощение страсти и устремляется в небо, где уже кружат его собратья: червлёные, бурые, рубиновые, золотые крылья расцвечивают свет безумным переплетением красок... но вот, наконец, хлынул дождь.

Она вытирает каплю, катящуюся по его щеке.

– Тоска. Раскаяние. Боль...

Ливень покрыл озеро пузырями, будто чешуйками. И вот из воды, тяжело взмахивая только что обретёнными крыльями, действительно взмывают чешуйчатые тела: серебристое, серое и тёмное... чёрно-синее.

Он смотрит, не шелохнувшись. Лишь кусает губы. Она улыбается: на это раз без яда сарказма в уголках рта. И голос её звучит нежно:

– Ты создал прекрасных дам и рыцарей без страха и упрёка. Но рыцарям нужны драконы, а не песни о них. Женщинам – мужчины, а не мраморные статуи.

– Подобию никогда не превзойти оригинал, – обречённо промолвил он. Ливень иссякал, теряя силы. – Мои пороки вечно будут тяготеть над любыми из наших творений, да?

Она всплеснула руками, и грозовые тучи разлетелись, как стая испуганных птиц.

– Пороки! Ты кто такой, чтобы определять их в качестве таковых?

– Я... – краешек солнца несмело выглянул из-за горизонта, – вообще-то я...

– ...бог? – в каждой капле на траве искрилась её откровенная насмешка.

И он, наконец, улыбнулся золотыми утренними лучами, окрасил горизонт смущённо-розовым.

– Я хотел сделать всё правильно. Создать... Порядок.

Она фыркнула, демонстративно разглядывая острые ногти.

– Ты штаны свои на место не в состоянии положить. А туда же.

– Но ты ведь... – невысокий мужчина в тёмном плаще подошёл к женщине с грозовыми глазами, обнял за талию. Пальцы великого скульптора нежно очертили высокую скулу. – Ты ведь всё равно меня...

Они вместе уже так давно, что ему нет необходимости оканчивать фразу. Как и ей не нужно вслух произносить ответ на заданный в жарком каменном сердце вопрос. Утреннее тепло пробуждает притихший мир, птичьи трели хаотичны, почти не связаны между собой, но странное дело! Конечным эффектом превосходят сыгранное трио музыкантов.

"Потанцуем?" – солнечными зайчиками разбегается по листве.

И они танцевали, легконогие, по пёстрым радугам, по омытому дождём воздуху, над всем своим юным миром.

А время шло.

***

– Снова ты! – Его голос звучит устало. И раздражённо.

Девушка, сидящая на краю террасы, не отвечает. Она сжалась в комочек, спрятала лицо в коленях, только золото волос солнечными лучами разлилось по белоснежным одеждам. – Сколько раз повторять?! Прекрати прятаться здесь!

Незваная гостья подняла на Него взгляд заплаканных глаз. Но её губы сжаты в решительную линию.

– Я туда не вернусь.

Он взял её за плечо и заставил подняться с мраморного пола обиталища Бога.

– Я что-то забыл, когда предлагал тебе выбор.

В устремлённых на Него глазах бил крыльями голубой дракон холодной ненависти.

– Снова война. И снова – из-за меня. Таких совпадений не бывает.

– Милая девочка, – произнёс Он, едва подавляя рвущуюся из груди ярость. Злился не на этого ребёнка, разумеется – на себя. На своё бессилие и несовершенство, результатами которых стала в том числе и она, – милая девочка, кто сказал тебе, что это совпадения?

Создать мир не так легко, как может показаться. Но усовершенствовать его, уже созданный, не подвергая тотальному уничтожению, намного, намного сложнее. Жаль, мало кто это понимает. Сотворённые по отдельности форма и содержание никак не желают соединяться, обзавелись инерцией и то и дело стремятся вернуться в состояние покоя, остановив и без того слабое биение жизни в только набирающей обороты вселенной. Чем только не пытался Он связать идею и материю: гравитацией, волшебством, неопределённостью!

Лучше и качественнее всего реальность создаёт Сознание. Воля. Но чтобы мир стал самостоятельным и смог работать без присмотра, воля должна быть отлична от божественного сознания Творца. Неплохо придумано! Вот только катализатор протекания всех процессов в мире обладает скверным характером и ранимостью подростка.

Девушка вырвалась из Его руки и отпрянула в сторону.

– Ты даже не отрицаешь! Ты... ты так всё и задумал! Злобный кукловод! Тебе это нравится? Забавно наблюдать, как они страдают, бессмысленно дёргаются, мрут?

Его гнев угнетал всё вокруг: даже свет и воздух. Очень хотелось заставить дерзкую девчонку замолчать. Но она продолжала, хотя ей уже было трудно вздохнуть, а по щекам катились слёзы:

– Чудовище! Ты хуже любого дракона! Хуже войны! Хуже самой смерти!

Его рука непроизвольно сжалась в кулак.

"Ну же! Сотри свою неудачу в порошок, как первый философский камень. Или сомни, как священный кубок Грааля, также не оправдавший твоих ожиданий", – пронеслось Её полынным запахом. Ветер Её присутствия разогнал липкий туман Его отчаяния. Сразу стало легче дышать.

– Отправляйся назад, – сухо сказал Он девочке с покрасневшими от слёз, но всё ещё прекрасными глазами. – И делай, что должно. Потренируешься – последствиями сможешь управлять.

– Скольким из них придётся погибнуть прежде, чем я научусь? – короткое злое движение отбросило назад лезущие в лицо волосы.

Он не вздрогнул, не изменился в лице, хотя удар пришёлся точно в цель: будто девчонка и в самом деле была безвольной куклой, все действия которой направляет рука свыше. Например, Её.

Но нет. Просто от подобного рождается подобное. И не случайно вместо "скольким из нас" у неё вырвалось "скольким из них".

– Учись быстрее, – сухо произнёс невзрачный человек, изредка появлявшийся в храме Творца. – Или я зря дал тебе сердце вместо бессмысленного камня?

– Так перестань обращаться со мной, как с бессмысленным камнем!!!

Отчаявшаяся девушка не глядела, куда бежит, но в этом и не было нужды: колючки терновника раздвигались перед ней, а усыпанная галькой дорожка сама ложилась под ноги. Тем внезапнее оказалось столкновение грудь в грудь.

– Родная! – мужчина очень походил на неё: голубоглазый, тонконосый. Золотые волосы свободно падают по плечам. Только на лбу стянуты холодно скалящимся острозубым обручем. Символом власти считали его покорённые народы. И лишь сам молодой царь, да ещё те, кто мог читать в его душе, как в открытой книге, знали: венец из Лунного Железа – обруч, которым тиран сковал своё сердце, дабы не разорвалось оно от невыразимой скорби.

– Не зли Его. Только хуже будет, – царь хотел прижать к себе сестру, погладить по голове, и самому забыться в тепле ответной ласки, как уже бывало не раз. Но она оттолкнула его, хлестнув бешеным взглядом:

– Ты! Ты тоже с Ним заодно? Как ты можешь?!..

Всхлипнув, она бросилась прочь. Брат не последовал за ней – почувствовал на себе чужой взгляд. Не Создателя – к тому он давно привык. И смирился. Ведь такой ход вещей был единственно возможным. Правильным.

Но сейчас кто-то действительно чужой смотрел ему в спину. Здесь, в священной роще, ограждённой от остального мира зарослями ежевики и тёрна, скрытой пологом тумана? Можно поклясться самим Солнцем: непрошеный свидетель сейчас холодно улыбается одним уголком тонкого рта.

Этого "кого-то" царь ненавидел. Потому что тот, другой, тоже называл его милую девочку сестрой, сам же походил, скорее, на ночной кошмар. По крайней мере, кошмары, мучавшие молодого властителя по ночам, выглядели именно так: с высокими скулами и миндалевидным разрезом глаз, в глубине которых собирается гроза.

Царь вошёл под сень храма и встал на одно колено перед гончарным кругом, не использовавшимся по назначению никем и никогда: просто люди, построившие храм, посчитали, что Творцу-глиномесу понравится такой алтарь. Потом оказалось, что Ему всё равно.

– Не сердись, – тихо произнёс монарх, опуская голову. – Она ведь ещё дитя. Если я не сумел внушить ей достаточно почтения к Тебе и правила поведения, это моя вина. С меня и спрашивай, если должно.

Создатель не удостоил царя ответом. Или, возможно, тот просто не понял, что означал Его тяжёлый вздох. Земное воплощение Творца уселось на алтарь. Взгляд Его был устремлён вглубь храма, за колонны, увитые плющом и хмелем, в неверный полумрак.

– Ты тоже прятаться сюда пришёл?

Тени чуть всколыхнулись, как будто в колеблющемся свете свечей, которых тут не зажигали. К алтарю шагнул мужчина.

– Я пришёл помолиться своему Создателю, – почтительно произнёс сын короля и ведьмы, чернокнижник и некромант. – Если верно, что это Ты создал всех нас, я хочу отдать Тебе причитающуюся дань уважения.

"Смело!", – отозвалось Её весёлым шёпотом в шуршании листьев терновника.

"Дерзко, – ответил Он косыми лучами догорающего заката. – Весь в тебя".

"Самообладанием – точно", – начертали на куполе храма зеленоватые спинки сверчков.

И Он вынужден был согласиться, ибо видел у чернокнижника горячее, как вулкан сердце, так ясно, будто грудь его была стеклянной. Это сердце наполняли разнонаправленные аффекты, и не разорвали его на части лишь потому, что мрачный отшельник научился виртуозно сталкивать их между собой.

Некромант так же, как и царь, встал перед алтарём, смирив в себе гнев, гордость, ненависть и ярость, спрятав всё это в дальнем уголке души, в существование которой не верил. Как не верил и в божественную природу того, кому царь приходил молиться в храм. Черты скуластого лица выражали благоговение, но под сенью ресниц скрывался лишь расчёт. И предложение сделки. Уже второй за сегодня. Торговый дом, а не храм.

"А мне он нравится, – ночная бабочка – уродливая и пугающая, как все дети ночи, уселась на плечо просителя, покрытое тёмным плащом. Совсем таким же, как Он сам носил когда-то. Не здесь, не сейчас. – Это так трогательно – предложить тебе своё могущество, даром что пока оно невелико, в обмен на детскую привязанность. Хорошо может получиться, если опять всё не испортишь".

"Бери сама и воспитывай", – Его раздражение пронзило храм тонким писком летучей мыши. Некромант, не задумываясь, отбросил от себя спикировавшего зверька. Летучая мышь запищала ещё раз, обиженно, чернокнижник обернул тряпицей царапины на руке. Бабочка всё это время сидела не шелохнувшись. Он снял её с плеча и внимательно рассмотрел: узор на спинке удивительно напоминал человеческий череп.

– Проваливай, – угрюмо сказал сидящий на алтаре. И чернокнижника в храме не стало.

Царь вернулся к войскам, успокоенный в сердце своём, величественный, благородный и прекрасный, сияющий верой в справедливость и власть Создателя всего сущего на земле.

А чернокнижнику свело ногу судорогой в холодной воде. По счастью, он был отличный пловец – часами, бывало, они с милой сестрицей ныряли друг за другом в ледяные омуты, дразня русалок и дёргая за бороду водяных.

Завоеватель не успел ещё окончить воодушевляющей речи перед боем, а некромант уже выбрался на каменистый берег и, дрожа от холода, рассматривал сброшенную каким-то исполинским зверем чешую.

***

Одинокая избушка, затерянная в лесу, зияла разбитыми окнами, как пустыми глазницами на обглоданном черепе. Лучи солнца золотыми копьями пронзали полуразрушенную крышу, выхватывая сверкающие пылинки драгоценных составов и снадобий, взбитых в случайную взвесь.

В тайном прибежище чернокнижника не осталось ни одной невредимой реторты, ни одной целой книги – только осколки на полу и хлопья пепла в печи. Впрочем, большое зеркало в дубовой раме оказалось нетронутым: разорители то ли побоялись приближаться к единственному наследству, оставшемуся сыну-колдуну от матери-ведьмы, то ли не захотели возиться: холодная поверхность старого зеркала была на удивление прочной, даже удар меча наотмашь не оставлял на нём ни царапин, ни трещин. Теперь, когда на него падал солнечный свет, зеркало запотело и перестало что-либо отражать, в том числе и девушку, потрясённо замершую посреди всего этого разрушения. Она стояла, вцепившись рукой в свои волосы, и чуть покачивалась, неслышно шептала побелевшими губами:

– Что? Что?..

А лес продолжал жить своей жизнью. Беспечная птаха уселась на выступающий обломок доски, наполнила грудку воздухом, собираясь выдать заливистую трель, но тут же вспорхнула в испуге: её ничтожного веса хватило, чтобы обвалить ещё один кусок крыши. Свет хлынул в разорённое логово некроманта, тёплым плащом упал девушке на плечи.

– Что ты с ним сделал?!! – вскричала она, запрокинув голову, гневно щурясь на Солнце. – Что он тебе сделал, чудовище? Зачем?

– Он плохо на тебя влиял, – раздался бесстрастный голос у неё из-за спины.

Девушка резко обернулась, ударившись локтем о раму зеркала.

– Где... где он теперь? Ты запер его у себя?

Невысокий мужчина, каким Создатель всегда представал перед ней, усмехнулся. Очень знакомой, ядовитой усмешкой – одним уголком тонкогубого рта.

– Братец твой теперь у своей матушки. Меня он уже утомил.

Девушка вскрикнула, но тут же прикрыла рот ладонью. Вся страна знала: ведьма, соблазнившая короля, не пережила первых родов.

Несколько минут она простояла так: молчаливая и бледная. А потом тряхнула головой и решительно прошла мимо невзрачного мужчины – словно того не было вовсе. Скоро Он и в самом деле растворился в солнечных бликах, рассыпался стрёкотом кузнечиков и пением птиц. Но девушка не думала об этом. Она наломала орешника и стянула в веник. К тому времени, как перед избушкой объявился царь, единственная комната была уже убрана, прорехи в крыше забраны плетёными щитами из гибких ветвей плакучей ивы, а разбитые окна закрыты ставнями.

– Пойдём со мной, родная, – тихо сказал царь. Доспех его был изрядно помят и залит кровью. Не его кровью – чужой. Но всё равно она сочувственно вздохнула и погладила его по щеке. – Не годится тебе тут... деревенские прознали уже. Скоро поджигать придут.

– Задержи их, – попросила девушка и помогла завоевателю разоблачиться. – Я хочу немного побыть здесь. Одна.

Царь медлил, прежде чем ответить. Сестра поднесла ему воды. Колодезной, холодной до боли. Но ему стало легче.

– Пожалуйста, – сказала она кротко, опустив взгляд. – Это мой последний каприз. Я больше не стану перечить. И ни о чём тебя никогда не попрошу.

Он отложил острозубую корону и обнял свою отраду, единственное, что осталось от счастливой страны детства, зарылся лицом в её тёплые локоны. Прошептал:

– Ты же знаешь, я мир ради тебя переверну.

– Не надо, – тихо ответила девушка, лаская золотистые, как у неё самой, волосы угнетателя и тирана. – Дай мне только время. До полной луны.

***

– Упрямая! – Она с удовлетворением разглядывала домик у себя на ладони. – Совсем как ты.

Он хмурил брови и прислушивался к мелодии, которую напевала девушка в избе.

– Раз-два, три-четыре,

Виверн крылья растопырил.

Пять-шесть, семь-восемь,

Вон дракон залёг у сосен.

Кто страшней из них злодей?

Разбегайся поскорей!

Пестик проворно отбивал такт нехитрой детской песенки, ступа из красного тиса нагрелась в руках – сестре некроманта не впервой растирать ингредиенты для снадобий. А рецепт того, над которым она сейчас трудится, даже не нужно вычитывать в книге. Врезался в память. Уж больно воспоминания с ним связаны... незабываемые.

– Ты её не остановишь?

Ладонь с избушкой ткнулась прямо Создателю под нос. От Его чиха с крыши едва не послетали ивовые заплаты.

– Не представляю, как.

– Придумай что-нибудь. Знамение яви или выскочи из горящего куста. Как ты любишь.

Он только поморщился.

– Не тот случай.

Она пренебрежительно фыркнула, но взглянула искоса – одобрительно.

Девушка в избушке осторожно достала из сумки укутанный в несколько слоёв шёлка бокал. Протёрла этой же тканью и наполнила водой из щербатого кувшина. Хрусталь засверкал в прихотливом пламени свечей.

- Раз-два, три-четыре...

Так же, как девушка в игрушечной избушке, Творец напевал под нос навязчивую в своей простоте мелодию, придуманную не Им. И в такт с ней перекатывался с носков на пятки. И обратно.

- Виверн крылья растопырил.

Девушка чётким движением заправского аптекаря отмеряла ингредиенты: белый порошок на кончике ножа, пол-ложечки серой пыли, одна маслянистая капля, выжатая из резко пахнущей кашицы, обёрнутой марлей.

- Пять-шесть, семь-восемь.

Взошла луна. Круглая, как новенькая полтина. Ветер, без того едва ощутимый, вовсе стих. Гнетущее ожидание загнало в укромные норки и ночных охотников, и их возможных жертв.

- Вон дракон залёг у сосен.

Ни в одной из окрестных деревень не светились окна. Люди спали крепко, но тяжело, беспокойно. Дети вздрагивали и хныкали.

- Кто страшней из них злодей?

Скулёж деревенских собак слился с воем волков, разнёсся по лесу. Молодой царь, забыв об острозубой короне, о свите, о встревоженном лагере, поймал за рога оленя и вскочил на него верхом, погнал в ночь, навстречу этому вою, полному страха и тоски.

- Разбегайся поскорей!

Девушка стояла перед зеркалом и разглядывала совершенные, идеально правильные черты, достойные руки величайшего скульптора.

– Сделай себе другую куклу, – тихо сказала она, чокаясь с отражением.

Зеркало отозвалось сухим стуком, и хотя прикосновение хрусталя было совсем лёгким, покрылось сеточкой трещин.

– Скорей, дракон тебя раздери! – немилосердно погонял наездник своего рогатого скакуна.

А драгоценный бокал уже лежал на полу избушки, невредимым выкатившийся из ослабевших пальцев.

С первым лучом рассвета царь вихрем взлетел на крыльцо и толкнул плечом незапертую дверь. И медленно-медленно опустился на колени рядом с распростёртой у зеркала девушкой. Обнял за плечи и прижал к себе ещё не до конца остывшее тело.

Жестокий тиран и нежный брат не нашёл в себе ни слёз для молитвы, ни слов для проклятий. Глухое рычание дикого зверя рождалось в его груди, но не находило себе выхода, пока не обернулось криком, полным такой ярости, такого раскаяния и боли, что мир не выдержал: треснул. Небо кусками отваливалось вниз, увлекая за собой звёзды с дымными хвостами, и океан выплеснулся наружу, и жизнь, и свет...

***

Ласковые пальцы поглаживали чешуйки новорождённого виверна.

– Умаялся.

Творец всех тварей сел у Её ног, поднял и повертел в руке голубоватые, ещё влажные остатки яйца. В его пальцах скорлупа треснула, повисла на белёсой плёнке.

– Такая хрупкая, – задумчиво сказал Он и взял второе яйцо, пока ещё целое. – А пробивают её единицы.

– Дозреть потому что не даёшь, – Она сердито отобрала у Создателя тёплую, сияющую изнутри, но ещё не проклюнувшуюся душу и бережно положила радом со второй, покрытой иссиня-чёрными чешуйками. Дракон уже скоро вылупится.

Он положил голову Ей на колени, потеснив сопящего виверна.

– Дурак был, исправлюсь.

Своенравной девице придётся сделать ещё один круг: невозможно силой заставить душу родиться. Даже бог не может сделать творение свободным и счастливым, пока новое сознание не готово пробить себе дорогу изнутри. Ибо такова трансцендентная природа души, свободы и счастья.

Впрочем, торопиться-то некуда.

Острый ноготь пощекотал Его небритый подбородок.

– Ничего. Потренируешься – и разум научишься создавать.