355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анастасия Хатиашвили » Лучшее, чего у меня нет » Текст книги (страница 1)
Лучшее, чего у меня нет
  • Текст добавлен: 16 февраля 2021, 17:30

Текст книги "Лучшее, чего у меня нет"


Автор книги: Анастасия Хатиашвили


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Анастасия Хатиашвили
Лучшее, чего у меня нет

Часть I

«Человек – не Остров, достаточный сам по себе;

каждый человек – кусок Континента, часть Суши;

если Море смоет горсть земли,

Европа станет меньше,

как и в случае, если бы это был Мыс,

или Жилище друзей твоих, или твое собственное;

смерть любого человека уменьшает меня,

потому что я – часть Человечества;

И поэтому никогда не посылай узнавать,

по ком звонит колокол;

Он звонит по тебе».

(из проповеди английского поэта и священника Джона Донна)

Воскресенье, 18 ноября, 2018

Заза. Первое письмо. Приглашение в игру

"Когда мы мертвы,

не ищите нашу могилу в земле,

но найдите ее в сердцах людей".

Д. Руми

Я никогда не мог представить, что у меня так рано может умереть друг. Ведь всегда думаешь, что именно с тобой это никогда не произойдет, не случится. Ни в этой жизни. Или точно не в ближайшие пару десятков лет.

Тем более немыслимо было представить себе, что умрет такой красавчик, как Заза. Ведь если только можно вообразить среднестатистического привлекательного молодого грузина: видного, с харизмой, отменным чувством юмора, манящими чертиками в глазах и с характером, то это был вылитый Заза Сария. С этим бы никто не поспорил.

Нет, в принципе это могло произойти. Особенно, судя по опасному влечению Зазы к ненормальным приключениям разного рода. Но точно не в тридцать лет, когда мужчина обычно только-только входит во вкус жизни и вникает в суть того, зачем он появился на белый свет.

Под ненормальными приключениями я не имею в виду клиническую смерть от передоза белладонной, высшую форму алкоголизма, мерзкую хронофобию или прочие пограничные аномалии. Нет. Просто Заза каждый день любил чувствовать повышенный уровень адреналина в крови, ощущать, что живет здесь и сейчас, не откладывая жизнь в долгий ящик, на мифическое потом. А главное: делать то, что хочется, и хочется ему, а не родителям, соседям, друзьям, обществу, классному руководителю и другим персонам.

Сария всегда повторял, что не важно, где, с кем и как. Глупая, гнусная фраза, согласен. Но из уст моего друга, она звучала как мантра, имеющая здравый смысл. Лишь бы не оставалось чувства голода, ощущения недосказанности, незавершенности, этого не испепеляющегося привкуса того, что ты не успел чего-то сделать, считал Заза.

“Лучше сделать и пожалеть, что совершил, чем всю жизнь ворчать, бредить и жалеть о том, на что ты так и не осмелился”, – говорил Сария, улыбаясь.

Разумеется, это не могло продолжаться долго.

Хотя я до сих пор отказываюсь верить в Зазыну смерть. Вернее, просто не могу полностью осознать, что его нет. Кажется, где-то там, глубоко в подсознании, я просто заставил поверить себя в то, что Заза скорее всего, как обычно, застрял в какой-то дыре планеты. Или с поднятыми вверх руками и глупым лицом перевел трогательную бабульку-одуванчика через дорогу на красный свет, после чего попал в странный бар с масонами-трансвеститами, или соблазнился на идею безмятежного бармена с тоннелями в ушах махнуть волонтером в Тибет. А, возможно, отправился на войну, придуманную лидерами несуществующих стран, чтобы отвести глаза общественности от несуществующих любовных скандалов. Или решил стать бесстрашным водолазом и до мельчайших крупинок изучить, наконец, этот подводный мир, чтобы старик Кусто курил в сторонке. Или же оказался нищим и счастливым на райских островах Индонезии.

Вариантов в моем мозговом пространстве море и в каждом из них Заза уживался слишком органично. Ему шла любая взбалмошная идея, любая безбашенная история, с любым несусветным финалом. Лишь бы Заза оставался жить.

Возможно, я не до конца мог принять правду еще потому, что не был на его похоронах и не видел Зазу мертвым, в гробу, который на моих глазах забили бы двумя ужасными гвоздями, обрывающими все пути к живому, к воздуху. Не знаю…

Поэтому, вы представляете, насколько я был шокирован, когда почтальон, постучавшись в мою дверь в тот злополучный осенний день, протянул мне письмо от Зазы.

За окном шел самый занудный ноябрьский дождь, который только можно себе представить. Он тупо барабанил по стеклу окон моей квартиры, как худший драммер в истории музыки, не попадая ни в один такт и выбиваясь из всех рамок ритма. В этом безумном дожде не было ни капли приятной гармонии. И небо не могло с этим ничего поделать.

Люди под разноцветными зонтами спешили по срочным делам, иначе бы выйти по собственной воле в этот ливень было непростительным безрассудством. Дело не в том, что я не люблю дождь. Напротив, он иногда бывает очень даже кстати. Просто чаще всего эти грязные реки под ногами и в небе мешают радоваться жизни, будто уговаривают отложить ее на завтра. По крайней мере в тот момент мне именно так казалось.

В этот день я никого не ждал и тем более не хотел видеть. Все утро и весь день валялся на диване, то включая, то выключая передачи Discovery. Люди, звери, машины на экране с пеной у рта боролись за выживание, за звание сильнейшего, самого жестокого и авторитетного существа. Несколько раз за день я открывал окно. Свежий воздух напоминал мне о том, что я живой и что надо немного поесть. Но я только курил и маленькими глотками смаковал крепкий зеленый чай.

А потом я вдруг услышал тот странный стук, будто влюбленный дятел с какой-то неизвестной человечеству планеты осторожно пытался втиснуться в мою сакральную зону комфорта. Почтальон протяжно и как-то не весело стучал в дверь, а потом также долго держал протянутую руку с письмом.

Я обратил внимание на его руку: белая, совсем юная, с зелено-сиреневыми венами и серебряным кольцом на указательном пальце. Я бессознательно пытался разглядеть кольцо – кажется, на нем был изображен какой-то получеловек-полубог. Да и само лицо парня напоминало мне какого-то Бога или его прелестную мраморную копию. Арес, Дионис, Давид. Слишком красив, как будто из кадра какого-то старого итальянского фильма.

– Письмо от кого?.. – скептически-брезгливо протянул я почти фальцетом, уверенный, что меня разыгрывают.

– От Зазы, – глухо, но твердо ответил почтальон. Неизвестного происхождения прекрасный Бог стоял передо мной слишком ровно, выглядел блестяще, как будто играл свою лучшую роль.

Я не знал почерка моего друга, так как мы переписывались с ним исключительно по интернету и смартфонам. Но почему-то сразу узнал его: резкий, без наклона почерк. Я бы назвал этот стиль письма бескомпромиссным, каким был и сам Заза. В глазах мелькнули сотни написанных в разное время Зазой писем, стол, заваленный Зазыными письмами, комната писем…

– От Зазы Сария, – еще глуше, как в пустой пузатой бочке, прозвучал голос белорукого почтальона.

Конец роли. Я понял, что он больше ничего не скажет. Его безмерно синие глаза, казалось, сначала пробежались по моей физиономии, как по безупречной поверхности озера Черных скал, но тут же передумали, будто потеряв интерес, и лениво опустились. Дверь мгновенно закрылась, отдавшись гулким эхом в подъезде.

Позднее я, правда, усомнился в том, что это был настоящий почтальон. Для служителя почты он был слишком молод. Почти юнец. Несовершеннолетний Бог. Поэтому я стремительно выбежал на лестничную площадку, пробежал три этажа, но его и след простыл.

Я немного постоял у лифта, прислушиваясь к шумам в подъезде, дважды обошел дом, присмотрелся к жилым корпусам по соседству. Но в округе не было даже малейшего намека на почтальона или на какую-либо служебную машину, или скутер. Не найдя моего почти неправдоподобного почтальона, я вернулся домой и присел с письмом в руках на диван. Телевизор вещал о том, как мудры и коварны змеи.

На ощупь конверт был очень тонкий, будто совершенно пустой. Я осмотрел каждый уголок письма, принюхался к марке с каким-то замысловатым маяком, что-то сильно напоминавшем мне. Письмо было из Германии, из Гамбурга. Последняя локация Зазы. Я представил себе Гамбург его глазами – вольный город, огромный порт, тысячи мостов, больше, чем в Венеции, Амстердаме и Лондоне вместе взятых.

Дрожащими руками я открыл конверт. Странно, но внутри оказалось три достаточно больших мелко исписанных листа и распечатанная на черно-белом принтере фотография Зазы. Улыбающегося и, как всегда, стильно одетого. Вероятнее всего, в вагоне метро. Станции Нордерштедт Митте, Хауптбанхоф Зюд, стоп, яркая вспышка фотоаппарата. Зазына улыбка, как будто застигнутая врасплох. Заза всегда так улыбался: вдруг и обезоруживающе.

Я прочитал первую строчку: «Привет, Токо! Не бойся, я пишу не с того света! Все в порядке, брат! Я еще жив!»

И вдруг мне стало не по себе.

Я тут же отложил письмо. Сердце как-то странно, медленно и невнятно забилось. Как будто меня запихнули в старый довоенный телевизор и выбросили на дно океана. Меня обнюхивали рыбы, покусывали косяки морских коней, на меня скалились акулы, но мне все было до мембраны. Через несколько мгновений я все же сделал над собой недюжинное усилие, поднялся с дивана, прошел в кухню и достал из холодильника бутылку пива. Крышка отдалась мне со второго раза, бутылка грозно зашипела. После больших трех глотков я немного пришел в себя и вернулся в комнату, вновь принявшись за письмо:

«Привет, Токо! Не бойся, я пишу не с того света. Все в порядке, брат! Я еще жив! Вернее, когда ты будешь читать эти строки, я скорее всего буду мертвее мертвых. Но давай не будем об этом! Лучше пей свое любимое крепкое горькое пиво (Господи, как ты его пьешь?!) и просто выслушай меня, как раньше.

Кстати, представляешь, у нас с тобой дебют. Я впервые пишу тебе письмо от руки и ты впервые его читаешь. Разве не здорово! Я так старательно вывожу каждую букву и мне это нравится. Как весточки от товарища из детского лагеря! Ты же был в лагере, друг? Я был.

Ладно, Токо, в первую очередь, я хочу попросить у тебя прощения. За то, что спустя время опять ворвался в твою жизнь (по моим подсчетам – это ровно три года). И, возможно, шокировал. Но я не виноват, что такой стихийный. Тем более скоро ты сам поймешь, почему я сделал это именно сейчас. Короче, я в последний раз прошу у тебя прощения и заканчиваю с этими извинениями.

Естественно, я о многом хочу тебя спросить. Как ты? Где ты? Женился ли? Стал ли отцом? Чем занимаешься? Продолжаешь ли рисовать? И я сейчас не о графическом дизайне, а о настоящей живописи. Рисовать для себя, помнишь? Но все это будет тухлым номером. Потому что мне не суждено узнать ответы на эти вопросы. Ни в этой жизни, как говорится. Ни в мою смену.

Нет, конечно, если ты найдешь мою могилу и ответишь на эти вопросы, сидя на ней, то, чем черт не шутит, может, до меня что-то и дойдет. Но я все-таки не уверен и не обольщался бы по этому поводу. К тому же я не знаю адрес своей могилы. Да, типа «Где же ты мой Сулико?» Так что, с твоего позволения, Ток, я не буду задавать тебе напрасные вопросы и просто расскажу о себе.

В Гамбурге, в этом доме, в местечке Пёсельдорф, я живу последние полгода. И с полной уверенностью могу сказать, что это самое лучшее жилье, в котором мне когда-либо доводилось жить. До этого я снимал комнаты и квартиры в самых нелицеприятных районах Гамбурга. А это настоящий оазис гармонии и уюта посреди современного мегаполиса. Тут так легко и приятно дышится и все время хочется что-то творить, делать, мастерить. В моей квартире есть все для того, чтобы целыми днями не выходить из нее и при этом чувствовать себя счастливым, быть чем-то занятым. Шикарные телевизор и музыкальная система, безупречная кухня, роскошная гостиная. А ванная комната… Это высший комфорт, который я когда-либо испытывал. В моей королевской ванной я прочитал лучшие романы человечества.

Токо, а балкон! Прости, брат, но я воплотил в его дизайн все твои идеи. И он… Да это просто божественное вмешательство. Резные перила, идеальный соломенный стол. А, главное, твоя мечта – мегакрутая кресло-качалка с подставкой для ног. Я на этом балконе и обедал, и спал, и загорал, и работал. Ну и занимался любовью, естественно.

Хочешь прикол? Однажды я на этом кресле-качалке занимался сексом с одной смазливой медсестрой, которую нашел на каком-то медицинском форуме и уговорил приходить ставить мне уколы. Ее звали Ханна Вагнер. Прикинь, Вагнер, блин. Да ей до внутреннего мира Вагнера, как до никогда. Так вот до меня до сих пор не доходит, как это произошло, но я в одно мгновение не смог ее удержать. Короче, она грохнулась с качалки и сильно ударилась о гранитный пол, сильно повредив себе копчик. Громко разрыдавшись, она прокляла меня. Так и сказала: «Чтоб ты сдох!» Мол, «даже при смерти имеешь все, что хочешь, но не отвечаешь ни за что…»

И ты представь, ее слова сбываются. Слова этой несчастной сучки-Вагнер. Нет, правда, эта дешевка-медсестра, которая не доучилась в университете до паршивого диплома и постоянно спит со своими пациентами, чтобы не коротать вечера в одиночестве, реально прокляла меня. Все, я опять разъярен. Стоп! Такие вот дела, брат. Или я слишком мнительный стал, или мне попадаются одни сущие ведьмы.

Потом, правда, я немного забылся в работе. Кстати, о работе. Ты никогда не догадаешься, чем я теперь занимаюсь. Есть идеи? Нет, я не чищу звериные клетки в зоопарке, не свожу пластинки в ночном баре и не читаю сопливые жизнеутверждающие повести старикам-маразматикам в доме престарелых. Это круче крутого. Потому что дает ощущение, что ты движешь историей, временем, создаешь новые миры. Я пишу сценарии, Токо! И не простые, а для полнометражных художественных фильмов и сериалов.

Начал я вообще смешно. На бирже фрилансеров один чувак попросил написать сценарий для двухминутного ролика на экологическую тему. У меня, как видно, неплохо получилось. Потому что тот тип благодаря моей писанине выиграл какую-то солидную сумму и посоветовал меня своим однокурсникам-киношникам. После этого заказы посыпались просто с неимоверной скоростью.

Я сам себе удивлялся, откуда из меня прут такие конкретные и интересные истории. В данный момент, например, у меня подряд три заказа. Один, правда, на мыльную оперу про неомафиози с претензией на философскую драму. А два других – на психологических триллера. И платят более чем прилично. Тут главное писать много, часто, быстро: много острых жестких диалогов, таких, чтобы при них мимо телевизора никто не прошел, не остановившись, даже глухой дед с Альцгеймером. Так что, когда будешь смотреть новое кино, обращай внимание на имена сценаристов. Вдруг найдешь меня.

В этом письме я намеренно ничего не пишу о Конце. Потому что я избегаю разговоров о нем. Я здоров духом, работаю, живу полноценной жизнью. Хотя иногда слишком злюсь на себя, что так напрасно все про…, ну ты понял. В такие моменты я сажусь в метро, еду на самую дальнюю станцию в конец города и в каком-то заброшенном здании или, бывало, в лесу кричу, что есть силы. Просто кричу. Бывает жутковато от самого же себя. Потому что после такого крика меня обычно настигают волны рыдания, я хриплю, как последняя свинья перед Рождеством и не могу остановиться. И в плаче трясусь, как эпилептик. Жалкое зрелище, не правда ли?

А когда не так больно и просто грустно, я пью дорогой солодовый виски или бурбон и вспоминаю тебя. Я знаю, знаю, это последнее чувство, с которым ты бы хотел, чтобы я тебя вспоминал. Но то лето, помнишь?.. Ровно три месяца – лучшие девяносто дней моей жизни. Мы были королями, Токо. Королями жизни. И это было, действительно, так.

Помнишь, однажды, когда мы, уставшие, после целого дня приключений, пили пиво на морском пляже, я испытал подобную грусть. Предчувствовал, может, не знаю. Но тогда я знал, что когда-то наступит тяжелый момент, а ты будешь далеко и очень мне нужен. Всегда такой легкий, смешной, дружелюбный, но часто прячущийся за своей скорлупой и неожиданно закрытый. Но не для меня.

Помнишь, я еще тогда сказал тебе, типа, я бы смог прожить жизнь без жены и детей, но в крутом особняке, при бабках. И с тобой. Мы бы читали в шезлонгах книги, пили бы виски со льдом, смотрели любимые фильмы, играли в бильярд или покер, платили по счетам и за любовь женщин, которых приглашали бы в особняк каждые выходные. А когда и это бы надоело, то отправились бы путешествовать по миру. Ты еще тогда расхохотался и сказал мне, чтобы я завязывал с этими голубыми фантазиями. Я тоже рассмеялся и сказал, что найти в жизни хорошего друга – это многого стоит. И тогда шли бы лесом все эти стервозные медсестры-Вагнеры и прочие ведьмы.

Для того, чтобы хоть немного разогнать эту муть, которая в последнее время разъедает меня изнутри, я придумал одно забавное занятие. Тебе понравится, Ток! Короче, дело вот в чем. Можно назвать это просьбой, можно заданием, а можно просто игрой. Я хочу, чтобы ты увидел трех человек. За меня. Потому что я не успел этого сделать. Объездить весь мир успел, стать сценаристом успел, перевалить за сотню любовниц успел, а это, увы.

Понимаешь, я прошу тебя не то, чтобы попрощаться от моего лица. Нет, это было бы слишком банально и не в моем стиле. Я хочу, чтобы ты посмотрел на них твоими глазами и понял, что я имел. Такого меня ты, скорее всего, и не знал вовсе.

Принимаешь мои правила игры? Да ладно, я уверен, что ты можешь взять отпуск на неделю, где бы ты ни работал. Да и хватит страдать фигней! Мзекала? Ты слышал выражение про то, что любовь живет три года. Нет? А зря. Короче, подумай! В конце концов, это последняя моя просьба. Ладно, не буду тебя убеждать. Знай, на твое имя будет выслан денежный перевод. Отступать некуда.

Первый человек – это мой отец. В конце письма его адрес. Я как-то тебе про него рассказывал. Он по-прежнему живет в селе Натанеби Озургетского района, в Гурии. Я специально не передаю для него ничего на словах. Правда, если будет удобно, передавай ему привет.

До второго письма, Торнике. И хватит хвататься за сердце. Все ок. Подыши свежим воздухом».

Я несколько раз повторил адрес Зазыного отца, чтобы запомнить. Аккуратно сложил письмо обратно в конверт и допил пиво, наблюдая в окно за проезжающими машинами.

Было шесть часов вечера. Сердце продолжало странно биться, как будто в полиэтиленовом пакете с двумя маленькими дырочками от швейной иголки. Кислород нехотя снабжал собой сосуды моего шокированного сердца. А я не знал, происходит все это со мной во сне или наяву.

Воскресенье, 15 ноября, 2015

Серная баня. Иоселиани. Не смерть

            "В один момент я понял и осознал

что нет никакого “светильника”,

и нет никакого светильника души …

тот бесконечный Свет.

Существующий всегда и никогда.

За пределами всего и в пределе всего приявленного.

Тот Свет Любви,

 прилизывающий всё сущее – это и есть Я.

Я есть. Шива".

Шива Нидра Пурана

Будто во сне, Заза лежал в тумане густого многослойного пара. Кафель на полу и на стенах был в красивую коричневую клетку с синими крапинками. Над его телом трудился молодой мекисе. Его звали Низами.

Мекисе, терщик или банщик в простонародье, профессия в Тбилиси почти уникальная. Ведь этот человек несет не просто очищение и делает целебный массаж. Под его руками буквами происходит катарсис, очищение ума и души, своеобразная духовная разрядка, расслабление и перезагрузка. Ты доверяешь тело незнакомому мужчине или женщине – по желанию, и он разгоняет лишние жиры, печали и тревоги.

Низами был некрасив, но сбоку у него был безумно завораживающий профиль. При всей своей далеко непритязательной внешности, от него трудно было оторвать глаз. Его кудрявая шевелюра, которой, казалось, никогда не касалась расческа, и волевой лоб, были в поту. Ловкими движениями мекисе нежно растирал кисой – большой грубой рукавицей – напряженное распаренное тело Зазы, как некий ритуал. От Низами и его сильных рук пахло кокосом.

Сказочной пеной, похожей на снежный покров лучшего зимнего курорта на земле, Низами массировал туловище Зазы: от шеи, затекшей и напряженной, до кончиков пальцев на ногах. На ступне у Зазы была татуировка с изображением бога Шивы.

– Почему именно этот бог?

– Ты про Шиву?

– Другие боги на твоем теле тоже живут?

– Ха! Пока нет, мой мальчик, только внутри. – Заза приложил указательный палец к правому виску. – А Шива, потому что это мужское начало вселенной, одновременно разрушительное и созидательное.

– Перевернитесь, пожалуйста, на живот! – тихо попросил мекисе Зазу.

Я сидел в бассейне, уставившись в потолок, в дырку, куда каким-то магическим образом поднималось эхо наших расслабленных голосов и густой многоэтажный пар. Пар был похож на какую-то фантастическую пыль. Казалось, эта пыль вобрала в себя микроскопические частицы наших тел, следы нашей усталости и терзаний и, спеша, выносила все это наружу, на свет, в кусочек синего неба.

Заза будто был немного грустен, хотя нас после бани ждал великий обед, заказанный в ресторане неподалеку. Ну как великий – хаши да чача. И может быть что-нибудь еще. Заза покорно поддавался профессиональным маневрам Низами, изредка бросая взгляды в мою сторону.

– Торнике, ты знаешь, мне кажется, своего персонажа Гию Агладзе Иоселиани писал с меня. – вдруг сказал он. Фраза в целом абсолютно простая прозвучала в банном номере, как последнее слово приговоренного к смерти.

Я отвел взгляд от необычного портала пара в потолке и посмотрел на друга. Он был серьезен, как никогда.

– Ты понимаешь, о чем я, Ток? Говорю же, мне кажется, что своего героя Гию Агладзе Отар Иоселиани писал с меня?

– Кто все эти люди, Заза? – также серьезно переспросил я.

Заза заливисто расхохотался, откинув голову. Мекисе на миг остановился.

– Эх, Торнике, Торнике. Вот, за что я тебя люблю. Я про фильм “Жил певчий дрозд”.

– Ааа, ты про того литавриста, который весь фильм бегал-бегал, пока его не сбила машина?

– Вот. Все-то ты помнишь. И только не говори, что ты не увидел более глубокого смысла в этой картине.

– Ну давай, давай расскажи, почему, по-твоему, вы с тем всегда куда-то спешащим типом похожи.

Мекисе продолжил массировать Зазу, которого попросил вновь перевернуться на спину.

– Во-первых, этот типа ветренный и безалаберный Гия весь фильм хочет всем угодить – собственной матери, маэстро, ансамблю, соседям, друзьям, близким, чужим людям, всем своим многочисленным женщинам, понимаешь? Перед этим извинись, перед тем тоже, той подари цветы, этой внимание. И все равно остается виноватым. И при этом ведь он поразительно внимательный человек. Он дарит товарищам редкие пластинки, книги, ведет друга с вывихнутой рукой в больницу, зачем-то провожает свою бывшую до работы. И при этом все равно все вечно им недовольны. А все потому, что парень на выступлении от удара в литавры в начале концерта до удара этим же инструментом в конце концерта, а это расстояние длиной в полтора часа, живет своей жизнью и делает, что хочет. И хотя он все время и везде тотально опаздывает, тем не менее к финалу исполнения он появляется вовремя и делает свое дело, как надо. Хоть в последнюю секунду, но делает же. Я почему сейчас это вспомнил…

– Да, почему?

– В фильме он просит прощения за свои опоздания у своего маэстро именно в серной бане, представь?

– Правда? Сколько ты раз ты смотрел этот фильм?

– Не помню, раз пять. Я вообще обожаю Иоселиани. Но этот фильм больше всего. А потом этот Агладзе – это же клондайк благородства, добра и света. Вспомни, его улыбку, его подмигивания глазами. Это же вылитый я. А какой он в фильме любознательный, заглядывает везде, куда можно – в телескоп, в микроскоп, в операторскую камеру. Он следит за жизнью, но она все равно от него ускользает, как песок, как вода сквозь пальцы, как этот пар в небо.

– Но он ведь кончил плохо…

– Да. И, главное, весь фильм смерть, словно подстерегает его. То камни падают сверху, но дыра в полу театра чуть не поглощает его, то огромный горшок комнатного цветка чуть не сваливается на его башку. Он все время выскакивает впереди общественного транспорта. И в финале, Ток, внимание, именно из-за женщины, которая ему понравилась, лишь взглянув на нее, он погибает.

Повисла пауза. Мой взгляд вновь пополз к небесному порталу в потолке.

– Ты уверен, что он погибает? – спросил я.

Заза недоуменно посмотрел на меня. Мекисе закончил свое дело и попросил оплаты. Заза, поспешно обмотавшись полотенцем, вышел в предбанник, расплатился с банщиком и, вернувшись, мигом нырнул в бассейн.

– Что ты имеешь в виду?

– Я просто говорю, откуда ты знаешь, что он погибает? Ведь там удар и его просто увозит карета скорой помощи. И нигде, и никто не говорит об его смерти.

– Но ведь это очевидно, брат. В кадрах показан его город, улицы и его друзей без него. Все живет обычной жизнью без него. Тбилиси и все в нем есть. А его нет.

– Это понятно. Но давай посмотрим на это с другой стороны. Вот ты, например, знаешь, что актер, сыгравший Гию Агладзе, его в жизни зовут Гела Канделаки, он даже не актер. Вернее, это единственная его роль в кино. Ни до, ни после в кино он не снимался. Хотя режиссером был. Странно да?

– Я этого не знал. Круто. Но при чем здесь это?

– Дело в том, что он играл лучше, чем многие другие. Он играл так натурально, как жил.

– Я с тобой согласен. Но я по-прежнему считаю, что в фильме он погибает. Это очевидно, Ток!

– Заза, не верь тому, что тебе выдают за очевидность. Ведь тебе представили Гелу Канделаки, как актера, а он, вместе с тем, что он блестящий актер, на самом деле ни капельки ни актер. И смерть его героя, может, это ни капельки не смерть. Может быть, он потом оклемался и опять продолжал свою жизнь. Или уволился, написал шедевр и стал великим композитором. А город и его друзья, которые, как ты говоришь, в кадрах пусты без него, они на самом деле не пусты, а полны им. Ведь он не должен отражаться в витринах магазинов или окнах ресторанов Тбилиси, или в глазах своих друзей. Он в душе своего города, друзей, в их памяти, в их сердце, в голове.

– Не пусты, а полны им?..

– Да, взгляни на это так.

– Красиво ты говоришь. И ты, действительно, в это веришь?

– Да. Я верю в то, что Иоселиани не убил бы своего героя, ведь он такой обаятельный. И в этом ты прав, обаятельный, как ты. Иоселиани ввел его в вечность. И теперь я, ты, когда-нибудь наши потомки и много других людей будут смотреть метания этого Гии Агладзе по жизни, на его нелепую якобы смерть и учиться, как не жить.

– Как не жить?

– Да, именно. Как не жить.

– А как жить?

– Заза Акакиевич, вот подрастешь и снимешь фильм, о том, как жить. Я знаю, у тебя получится. А сейчас давай сматывать удочки. А то ты после стараний мекисе блистаешь, как золото. Боюсь, что такое золото украдут инопланетяне, или поглотит земля.

– Земля? Нет! Этому никогда не бывать! – вновь расхохотался Заза и погрузился в бассейн с головой.

Почтальон. Задание. Дверь Торнике

 “Можно простить человеку все,

кроме отсутствия”.

О. Хаксли

Голова была тяжелая, а вот сердце юноши стучало спокойно.

Какое-то странное, будто сотканное из сотни несказанных слов, почти тактильное спокойствие обволакивало его комнату, как ванильное мороженое вафельный стаканчик. Будильник зазвенел, как положено, в шесть утра. Вернее, без трех минут шесть.

Парень наощупь нашел любимое кольцо на тумбочке у кровати, надел его на указательный палец руки и сел в кровати. Рассвело утро дня, когда он должен был выполнить давнее задание. Ровно в шесть часов и одну минуту на письменном столе зазвонил мобильный телефон. Парень быстро встал с постели и внимательно всмотрелся в неизвестный номер на экране.

– Привет, Демна! Я тебя разбудила? – спросил в трубку ровный женский голос.

– Нет, – ответил Демна. – Я уже не сплю.

– Хорошо. Если помнишь, это нужно сделать сегодня.

– Разумеется, помню.

– Адрес и время напоминать надо?

– Нет.

– Ок! Только у меня есть еще одна просьба.

– Какая?

– Проведи этот день только для себя.

– В смысле?

– Ну, как последний.

В трубке стало тихо, как будто кто-то проглотил конец провода. Демна прислонился к столу и призадумался.

– Ты слышишь меня?

– Да.

– Понял?

– Думаю, да. Я постараюсь.

– Постарайся. Это его просьба. Для него это было очень важно.

Отключив телефон, Демна пошел на кухню, включил кофемашину и заглянул в холодильник. Он оказался пуст, в нем одиноко зияло одно куриное яйцо и пару бутылок йогурта. Тогда парень нашел в висящем над столешницей шкафу черствый хлеб, отрезал три тонких кусочка и запихнул их в тостер. Спустя пару минут с поджаренным хлебом, смазанным арахисовым маслом, сваренным вкрутую яйцом и ароматным черным кофе на подносе Демна уютно устроился перед телевизором.

Демне было двадцать лет. Точнее сегодня исполнялось двадцать. Почему они выбрали для этого дела день его рождения, он понять не мог. Возможно, это просто совпадение. Но обещание есть обещание, решил юноша. Тем более делов-то всего ничего: отнести письмо адресату и вовремя смыться.

Но что делать со второй частью задания – просьбой Зазы, Демна пока не знал.

Провести день для себя, как последний, сказал женский голос в трубке. Что Демна сделал бы, будь это его последний день? И кто он вообще?

Студент, изучающий азы архитектуры? Знающий три иностранных языка, любящий Кафку, плавание, мистические фильмы, детективы и секс? За свою жизнь Демна не разу не подрался, пережил три развода своей матери, никогда не видел отца, встречался с женщинами разных возрастов, но любил одну, с которой поссорился перед поступлением в институт, потому что не захотел поехать с ней учиться в Чехию. Несмотря на свой юный возраст, он предпочитал острые блюда, иногда дорогой алкоголь, экстрим, комфорт, часто пропадал в бассейне, имел три татуировки, пирсинг, любил играть в бильярд, старался мало спать, много читать и гулять по городу пешком.

Демна был стройного, но плотного телосложения, не высок и не низок, возможно немного коренаст, сказали бы некоторые. Но первое, что бросалось в глаза при встрече с ним – это его белоснежная кожа и синие глаза. На эту удочку часто ловились не только его ровесницы, но и дамы постарше.

С Зазой Демна встретился в Испании, на Ибице, куда третий муж его матери отвез их в отпуск в жарком августе. Было обычное душное августовское утро. Заза в светлых парусиновых брюках и милой соломенной шляпке подошел к нему на пляже, когда тот читал книгу.

– Серьезно?..

Демна недоуменно поднял брови.

– Я о том, что кто-то еще читает Хемингуэя на пляже? – Заза немного беспардонно, будто на предмет реальности, прощупал пальцами обложку книги, широко улыбнулся и присел на горячий песок рядом с юношей.

Демна и не понял, как получилось так, что он провел с Зазой весь тот день. Сначала Заза предложил ему выпить по чашечке кофе, потом сказал, что покажет лучшее на острове место, чтобы вкусно перекусить, потом чтобы прохладиться со стаканом коктейля, а потом потрясти костями. Весь день они проговорили о литературе, искусстве, кино, женщинах, чувствах и еще о куче того, на что не был способен новый муж матери Демны, как бы ни старался. Хоть в лепешку разбейся.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю