Текст книги "Пределы нормы"
Автор книги: Анастасия Графеева
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Дома мама собирала вещи: свою и Ладину зубные щетки, халаты, домашние тапочки, а еще туалетную бумагу, зарядку для телефона, что-то еще… Я ходил за мамой, помогал ей искать вещи в Ладиной комнате.
– Я буду с Ладой в больнице. Сегодня переночуешь один. Завтра в школу можешь не ходить. Все, что в холодильнике найдешь, ешь. Закрывайся.
Я закрыл за мамой дверь. Посидел на кровати – на своей, потом на Ладиной, сидя на диване перед телевизором до боли сгрыз ногти на больших пальцах. Звонок в дверь, я замер, а потом рванул к двери.
– Кто? – шепнул я в замочную скважину.
– Это я, – ответили мне знакомым голосом.
Кто этот «я»? Вспомнить не мог, но дверь открыл. Света, Ладина подруга.
– Я к тебе, – улыбалась она мне.
Она вошла в квартиру, сняла пальто, разулась. Стояла передо мной высокая, улыбающаяся.
– На кухню пойдем?
И пошла, а я за ней.
– Давай, я, Лешка, тебя чаем попою?
Я чувствовал себя гостем. Гостем, с которым ласково обращались, поили чаем, кормили бутербродами. Света – хорошая, и я вроде бы хотел есть, но не стал и чай отодвинул от себя.
– Лада… – умолял я Свету.
Она вздохнула, облизнула губы, и уставилась в свой чай.
– Пожалуйста, – незнакомым голосом сказал я, потому что горло больно сдавило.
Света посмотрела на меня своими большими карими глазами, светло и добро улыбнулась.
– Да все с ней хорошо! Ногу сломала. Гипс наложат, и домой отпустят.
Врет! Я знал, что врет! Света осталась на ночь. Думаю, мама ее попросила.
Правда о Ладе доходила до меня по крупицам. Подслушанную, украденную, я собирал ее, прятал в складках своего одеяла, проговаривал перед сном по тысяче раз, чтобы ничего не упустить, не забыть. И однажды картинка сложилась.
Лада в тот вечер пошла к Вовке. Дома он был один. Они слушали музыку, пили вино и таблетки. Про таблетки говорили много и с удовольствием, особенно в школе, при этом понижая голос почти до шипения. А потом, взявшись за руки, прыгнули с балкона. Квартира Вовки располагалась на втором этаже. Свежевыпавший снег смягчил удар, Лада сломала обе ноги. А Вовка приземлился на торчащий в палисаднике штырь. Вовка умер.
Как и говорила Света, Ладу вскоре вернули домой. Она будто превратилась в статую. Я боялся смотреть на нее, прятался в своей комнате. Ужасна выглядила Лада, неподвижно сидящая в кресле, с ногами закованными в гипс, с похудевшим бледным лицом, огромными безучастными глазами, неестественно прямой спиной. Мама от Лады не отходила, ухаживала, ласково с ней говорила.
Лада поправится и станет прежней, тысячу раз повторял я себе. Будет смеяться, изредка целовать меня в макушку, бежать со мной за руку, догоняя уезжающий автобус. Я ведь и не думал, что падая с крыши того завода Вовка мог ухватиться за Ладу. Моя Лада всегда оставалась сидящей одиноко на кромке или стояла удивлено смотрящей на падающее вниз тело. Я всегда что-то упускаю, с досадой думал я.
И еще одна мысль все не давала мне покоя – надежда, на то, что это Вовка убил Славика. Лада же знала, чем Славик занимался в том сарае, и меня видела вместе с ним, может ей стало страшно за меня, и она пожаловалась Вовке. А Вовка захотел, например, стать для нее героем. Убил Славика, а потом чтобы замести следы, сжег сарай. Вовка сильный, он бы с легкостью поднял Славика на веревке. И папу, кстати, тоже мог убить он. Мог, например, незаметно прокрасться к папиной машине, а она частенько стояла на улице у ворот, и испортить, скажем, тормоза или еще что-нибудь. Вовка ведь разбирался в машинах, часто помогал соседу чинить его Жигули. Да, Вовка вполне мог, тем более что и мотив у него был. Он любил Ладу, да и за себя боялся, обесчестить и выгнать дочь главного прокурора города представлялось ему страшным преступлением.
Но теперь, когда Вовка мертв, узнаю ли я когда-нибудь правду? Кто теперь возьмет на себя эти смерти? А как же сам Вовка, осенило меня, на ком его смерть?
Глава 5
«Не было бы счастья, да несчастье помогло», сказала однажды мама Ладе, когда та в очередной раз плакала о Вовке. При этом мама держала ее лицо в своих ладонях и целовала мокрые от слез щеки. Это и было наше счастье, о котором говорила мама. Лада больше не стеснялась своих слез, не прятала их от мамы. Умерло Ладино несчастье, умерло мамино несчастье, и мое, в том сарайчике, тоже когда-то умерло.
Из-за всего случившегося Лада не попала на школьные выпускные экзамены. Теперь ей предстояло сдавать их летом, а потом, они с мамой решили, будет поступать на юридический факультет, здесь папины бывшие связи помогли. А вот с моей учебой все вышло немного сложнее. Я окончил начальную школу, положенных четыре класса, а в среднюю переводить меня отказывались. Сказали, чтобы попробовал поменять школу на специализированную.
Ну да, учился я плохо, на двойки. После того, как я научился читать, считать до десяти, вычитать и складывать между собой эти десять цифр, все происходящее у доски стало для меня недосягаемо. Класса с третьего я полюбил слушать учителя, он умел говорить долго и складно. Я с восхищением наблюдал, как слова цепляясь друг за друга, единым потоком лились из его неприятного рта. Поток бурлил, шипел, завывал! Что он говорил, я не помню, наверное, и тогда не знал, но мне хотелось слушать и слушать, хотелось ему хлопать в конце.
Мама разговаривала с моим классным руководителем в кабинете директора, я ждал за дверью, подслушивал, секретарша, сидевшая тут же, не ругалась. Мама сначала умоляла, обещала нанять мне репетиторов на все лето, потом кричала на моего учителя, говорила, что учитель он плохой, если меня ничему научить не смог. Уже в ответ начали кричать на мою бедную маму, но она вспомнила про папу, напомнила им, кем он был, называла фамилии, говорила, будет жаловаться. Потом тишина. Потом: «Ладно, давайте еще годик посмотрим».
И я пошел в пятый класс. Занимались мы теперь в другом кабинете. Но сидел я, как и раньше за последней партой у окна. Как и раньше наблюдал падающие листья, капельки дождя, потом снежинки… Как здорово, снова и снова думал я, что папа умер и не мешает нам так хорошо жить, а имя его до сих пор помогает нам решать проблемы.
Когда Ладе сняли гипс, но она еще с трудом передвигалась по дому, ее пришел навестить Марсель. Он оказался невысокого роста, чуть ниже высокой и худенькой Лады. Он много говорил, много улыбался, и принес цветы и торт. За столом было хорошо, все говорили, торт оказался вкусный, с безе. Я любовался на Марселя, как обычно любовался на Ладу, и чувствовал себя абсолютно счастливым в тот момент.
Лада поступила в институт. Взрослая и красивая уходила по утрам на учебу, а по вечерам пару раз в неделю ходила на свидания с Марселем, потом подолгу шушукалась с мамой. Но однажды не пошла ни туда, ни туда, весь день пролежала в кровати. Мама пришла с работы, хмурясь потрогала ее лоб, пошла в аптеку, а меня отправили на кухню заварить ромашку.
Я, гордясь собой, аккуратно нес чашку с желтым отваром на блюдечке. Уже на пороге Ладиной комнаты мама крикнула мне: «выйди из комнаты!». Я вышел, поставил блюдце с чашкой на столик и вернулся к двери. Сквозь щелочку наблюдал происходящее. Мама обозвала Ладу дурой, долго молча стояла у окна. Лада неподвижно лежала в кровати, укрытая одеялом до подбородка, на маму даже не смотрела. Потом мама села на край Ладиной кровати и наклонившись, обняла дочь. Лежачего человека обнимать неудобно – заключил я. Мама плакала, вытирала слезы, без умолку что-то шептала, целовала Ладу то в щеку, то в лоб.
Через месяц Лада с Марселем поженились, и Лада уехала от нас. Дома стало еще тише, чем прежде, и пусто как никогда. Зря мне нравился Марсель. Он забрал у нас Ладу. Меня удивляло, что мама не страдает, она все время была занята, все суетилась: на работу, с работы, пылесосит, моет окна, готовит обед. Для кого? Кому нужны теперь твои пироги? Лады нет, а я есть не хочу, жить не хочу, так мне плохо!
Мы с мамой редко ездили к Ладе в гости. Теперь она жила в огромной квартире, ходила по ней в ярком шелковом халате, который начинал заметно топорщиться на животе. Все недолгое время нашего визита я не спускал с нее глаз, а она иногда проходя мимо трепала меня по голове.
Во время одного из таких вечеров мама сказала Ладе:
– Взяла бы Алешку к себе как-нибудь погостить.
Я затаил дыхание.
– Да пусть остается, – просто ответила Лада.
Эту ночь я провел в ее доме. Марсель вел себя дружелюбно, но меня-то уже было не провести. Он мне не друг. Мне постелили в гостиной на диване. Я долго не мог уснуть, включить телевизор постеснялся и просто смотрел в темноту. Почему, чтобы наша семья оставалась счастлива обязательно нужно кому-то умирать? Например, если бы теперь умер Марсель, все снова стало бы хорошо. Лада бы вернулась домой, немного погоревала, и стала прежней: веселой, красивой и только нашей. Но как мог умереть Марсель? Почему-то я думал о воде. Лада все просилась на море, а Марсель говорил, что опасно, боялся за ее живот, Лада обижалась. А я думаю, лучше бы поехали, мало ли что там может случиться, в воде. Одна за другой теплые волны уже накрывали меня, уносили в открытое море, где мне становилось спокойно и хорошо.
Мама должна была забрать меня вечером следующего дня. Так что у меня оставался еще целый день, чтобы провести его рядом с Ладой. Я ходил за ней по пятам, с удовольствием ел то, что она готовила, молчал вместе с ней перед телевизором. Лада курила на балконе и сквозь стеклянную дверь подмигивала мне, брала меня в сообщники. Я был счастлив. А Ладу как будто забавляла моя навязчивость, она говорила, смеясь:
– Можно я хоть в туалет одна схожу?
Марселя дома не было, он рано уехал, я слышал сквозь сон как он проходил мимо меня спящего.
– Давай в магазин сходим, прогуляемся, вкусняшек купим? – предложила мне Лада. Я с готовностью согласился – Только я оденусь, подожди меня.
Я послушно сел ждать на диван. Лада долго не возвращалась, а потом раздался ее страшный крик:
– Лешка! Лешка, сюда, быстрее!
Какое-то время напуганный, я не мог сдвинуться с места, потом медленно поднялся, на ватных ногах подошел к двери ее спальни, робко постучал.
– Да заходи ты! – будто не разжимая зубов, крикнула она.
Последнее «ты» она даже не проговорила, а выдохнула. Я медленно открыл дверь и сделал шаг в комнату. Лада сидела на полу у распахнутого шкафа с одеждой. Ее распущенные волосы густыми прядями нависли на лицо, она была в нарядном платье, с подолом пропитанным кровью. Ноги тоже в крови. Она держалась за живот, клонила к нему голову.
– Лешка, – она подняла на меня бледное испуганное лицо, закусила нижнюю губу и застонала. И опять:
– Леш, телефон, в скорую позвони.
Я не шевелился.
– На кровати телефон, – голос был глух и слаб. А я зачарованный видом ее крови, по-моему, терял сознание. Пошатнулся, но не упал. Сел на пол, на то место, где только что стоял. И ее кровь стала ко мне как будто ближе. Я не сводил с нее глаз.
– Лешка! – звала Лада откуда-то издалека.
Кровать, на которой лежал телефон, стояла справа от меня буквально в паре метрах.
– Веревку вязать не умел, – зашептал я сухими губами, облизал их, но не помогло, они тут же сделались еще суше, – а дядя Паша умел, он пробовал, как-то повеситься, помнишь? Я к нему пошел, а он как всегда пьяный, но петлю мне завязал, пошутил, что руки помнят. А Славика я сначала душил тем концом, который без петли, и когда он стал слабым, и уже не дергался, я надел петлю ему на шею и перекинул через балку под потолком и тянул ее, пока ноги Славика не оказались над землей. А потом завязал конец веревки за другую балку. А вечером пошел и кинул спичку в кучу с тряпками. Они медленно тлели, я думал, загорятся или нет? Разгорелись только под утро.
Говорить было трудно, задыхался, спотыкался о слова чаще, чем обычно. Заика, впервые с ненавистью подумал о себе.
Лада уже не поднимала головы от своего живота и дышала так тяжело.
– Телефон, пожалуйста.
– А папе я насыпал в стакан с водой мамино снотворное…
Лада начала медленно ползти в сторону кровати. Она с трудом переставляла трясущиеся руки, а ноги по-прежнему согнутые в коленях, окровавленные, тащила за собой.
– Он по утрам всегда пил воду из стакана на тумбочке у кровати, особенно если накануне много пил. Спиртного. А тем вечером он был очень пьяный…
Говорил, а сам видел папины ботинки, красные туфли, ножки стола.
Красный как те туфли, за Ладой тянулся окровавленный след. Неровная линия, траектория пути. Ей уже оставалось немного до цели, и я поспешил продолжить:
– Тебя не было весь день дома, я знал, что ты у Вовки. Вечером я пошел, чтобы забрать тебя домой. А вы дверь забыли запереть. И я вошел. Ты сидела в кресле, поджав под себя ноги, плакала как безумная, а твои руки неестественно выкручивались. Это как будто была не ты – потное лицо и пустые глаза. Ты наелась таблеток. А дверь на балкон была открыта. Там стоял Вовка. Он перегнулся через балконное окно и говорил, что покончит с собой ради тебя. Когда я взял его за ноги, он даже не сопротивлялся, не удивился. Он показался мне легким, даже будто сам мне помог. Дождался звука, убедился, что он уже внизу и ушел. Тебя с собой не забрал, потому что это уже была не ты. И это – не ты кинулась вслед за Вовкой. Я не успел тебя спасти.
Последние слова потонули в моих рыданиях. Лада уже добралась до кровати, с трудом, со стоном боли приподнялась на непослушных ногах и дотянулась до телефона. До меня доносился ее голос будто откуда-то из далека, она диктовала адрес, потом «наверное, выкидыш».
Глава 6
Сон – как что-то теплое, вязкое, желанное. Выплывал и погружался снова. Я уже и глаза открыл, а он опять к себе затягивает, засасывает, проглатывает. А в нем люди, руки, голоса – жужжат, шипят, хотят быть понятыми, волосы на лицо, мокрый подол… Вырвался. Снаружи оказалось тихо. Надо мной потолок, вокруг не одной живой души. Сел в кровати. Одеяло сползло с плеч, холодно. Тюрьма или больница – заключил я. Заметил на полу у кровати домашние тапочки. Больница. Кровать, лишь одна, та, на которой сидел я. Комнатка была настолько маленькой и неприветливой, что вполне могла притвориться тюремной камерой. Небольшое окно закрывала решетка, тонкая, крашенная. А за окном серость – и не понятно утро там, день или вечер.
Дверь отворилась, и вошел медбрат. Большой, в застиранном белом костюме. Подошел, слегка наклонился и, взяв меня подмышки, поставил на ноги. Под ногами холодный пол. Он убрал руки, отошел на шаг назад, и видимо, убедившись, что я стою самостоятельно и вполне уверенно, одобрительно кивнул.
– Одевайся.
Я оглядел себя. Майка и трусы. Босиком. Одежда нашлась на стуле у кровати, но не та, в которой я гостил у Лады. Там лежала пижама, темно синяя, новая, пара носков и теплая вязаная кофта на молнии.
– Помочь? – торопил меня медбрат.
Я начал поспешно одеваться, старался, немного напутал с пуговицами, но быстро исправился. А сам поглядывал на медбрата. Большой – опять отметил я.
Он пошел вперед, я за ним. В коридоре было пусто, только за столом, таким, как учительский, сидела женщина в белом халате, писала при свете горбатой настольной лампы, на нас не взглянула. Пахло хлоркой, спиртом – больницей пахло, как тогда, когда лежал с желтухой, и когда Ладу искали после падения.
Привел меня в уборную. Несколько унитазов стояли в ряд, никаких тебе кабинок, даже перегородок. Робея, я выбрал дальний, повернулся спиной к своему спутнику и пописал. Потом вымыл в умывальнике руки, лицо. Зубной щетки мне не предложили, а я постеснялся спросить. Может, потому что сейчас не утро? Но во рту все равно было гадко после сна.
И мы снова, также, он впереди я за ним, вернулись в палату. Медбрат оставил меня одного. Через пару минут снова вошел. За это время успел пойти дождь. Он принес с собой поднос со стаканом компота и булочкой. Я ждал, когда он уйдет, есть не хотелось, но во рту было вязко, неприятно, от этого хотелось избавиться. Но он встал, прислонившись к стене, прямо напротив моей кровати, и скучающе уставился на поднос. Я понял, нужно есть при нем. И умываться при нем, и писать. Они, наверное, боятся, что я сбегу, им ведь надо сдать меня полиции. И сдать нужно живым, следят, чтобы я в окно не выпрыгнул или головой о стену не убился, ложкой себя не заколол.
Я стал жевать булку. Люблю булочки и компот, и особенно люблю, когда они вместе. В тюрьме так кормить, наверное, не будут. Да и чем бы там не кормили, думаю, кормить будут не долго. Вчера я признался в убийстве трех человек, а Лада… А что с моей Ладой?
Я отложил булку. Заболел живот, до тошноты, до головокружения. Это не та боль, которая бывает от голода или несвежей еды, не та, которая вместе с запором или поносом, и от которой мама давала лекарства. Так болело, когда меня в школе вызывали к доске, на весь класс произносили мое имя, а потом тридцать пар глаз глядели на меня и смеялись. Так болело, когда в магазине мне нужно было поздороваться и сказать продавщице все, что мне велено купить, и я делал это долго, сбивчиво, с трудом, а она все это время недобро на меня смотрела. Когда старшие мальчишки забирали шапку или рюкзак, чтобы я за ними побегал, и я готовился к удару, сжимал кулаки. И в парке на веселых горках так болело, когда мой вагончик летел вниз. И вчера, когда я смотрел на Ладу, которую не растерзал Славик, не выгнал на улицу папа, чтобы она умерла там от голода и холода, не отравил Вовка своими таблетками, а убивал кто-то другой, убивал изнутри. А я смотрел, мучился животом, говорил ей все, что так долго складывал, склеивал из кусочков подслушанного, подсмотренного, додуманного и не дал ей телефон. Наверное, меня расстреляют. И правильно сделают.
Дальше пошли процедуры. Измерили температуру, давление, сделали укол в ягодицу. Живот все ныл и ныл, и я даже не вздрогнул от укола иглы, как это обычно бывало. Я только начал привыкать к своему сопровождающему, я почти с ним смирился, а он неожиданно решил меня покинуть. После процедурного кабинета не повел меня обратно в палату. Мы шли по коридору и остановились у двери с табличкой "Заведующий отделением Соболев Эдуард Владимирович". Медбрат постучал, и, не дожидаясь ответа, сам открыл дверь.
– Можно?
Не знаю, что ему ответили, но он легонько втолкнул меня в кабинет и захлопнул дверь. Кабинет заведующего оказался чуть больше моей палаты. Но в нем оказалось большое окно, почти на всю стену. Наверное, все-таки вечер, решил я. Дождь прекратился, оставив после себя низкое серое небо, все мокрым под ним и запах сырости, который проникал даже в этот замкнутый мир, состоящий из множества маленьких неприветливых комнат. Ну и хорошо, что нет такого окна в моей камере, (то есть палате), подумал я, за ним я только бы и видел, что этот маленький двор, полуразрушенные хозпостройки, высоченный забор. Еще в кабинете стоял небольшой диванчик, и стол с компьютером, за которым сидел заведующий. Заведующий мне показался молодым, чуть старше моего надзирателя, (то есть медбрата), худощавый, модно подстриженный, почти как Валера когда-то, и, конечно же, в белом халате.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
