Текст книги "Сестра моего брата"

Автор книги: Анастасия Парфенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Анастасия Парфёнова
Сестра моего брата

Автор благодарит за вдохновение песни: Nautilus Pompilius «Матерь богов», Агата Кристи «Чёрная Луна», Хелависа «Королевская охота», «Княже», Алькор «Бал».

1

Луна шипела в окно дымчатым оскалом. Почему-то красным. Как символично!

– Высокая госпожа, – простонала я, натягивая на голову одеяло, – молю вас, не сегодня!..

Если бы удалось вытерпеть до завтра! Когда можно будет соврать что-нибудь торопливое и сбежать на дачу. Когда никто не заметит, как я выскользну за дверь, исчезая из мира обеспокоенных родителей и мобильных телефонов.

На этот раз Зову придётся потерпеть.

До.

Завтра.

Ломота в суставах перешла в ноющую боль. Дыхание перехватило, ноги свело резкой судорогой. Я наклонилась, массируя окаменевшие мышцы. Жжение под коленями и в локтевых сгибах нарастало волнами, то набегая, то неожиданно исчезая.

По опыту я знала, что до рассвета знобящее неудобство превратится в острую, режущую агонию и придётся вцепиться в подушку зубами, чтобы не выдать себя спящим в соседней комнате родителям.

«Ничего. Выдержу».

Думать о том, что будет, если сломаюсь, было невыносимо. Я затихла, дыша через рот, ни звуком, ни движением не привлекая внимания находящихся за тонкой стеной людей. Только бы они ничего не услышали. Пожалуйста. Пусть они вновь ничего не заметят!

Тело била крупная дрожь. В уголках глаз собралась влага, и я судорожно сморгнула, натягивая одеяло. Если что, скажу, что плачу по какому-нибудь из одноклассников. Вспомнить бы ещё их имена, этих смертных мальчишек, мелькавших перед глазами, точно неубедительные дневные декорации…

– Хватит.

Одеяло оказалось сдёрнуто безжалостной рукой, и я сжалась ещё сильнее, прячась не столько от холода, сколько от недружелюбного взгляда. Один из тех самых смертных мальчишек стоял надо мной, правой рукой сжимая одеяло, а левой придерживая сумку с ноутбуком. И уж забыть его имя мне никак не грозило.

– Дим… Я…

– Хватит. – Парень, шестнадцать лет веривший, что является моим братом, отвернулся. – Ещё одну ночь слушать, как тебя корчит, я не намерен. Поднимайся.

Я обречённо выползла из кровати, не зная, куда девать превратившиеся в провалы бархатной тьмы глаза. Затем, совершив над собой усилие, выпрямилась. Прятаться не только унизительно, но и бессмысленно. Надо собираться.

Из одежды на мне была лишь старая Димкина футболка, достававшая до колен, и я поспешила натянуть висевшие на стуле джинсы. Димка бросил на кровать пару мягких игрушек, накрыл их одеялом, взбил – и получилась полная иллюзия, будто я сплю на своём месте. Даже грива плюшевого льва удивительно напоминала мою собственную взлохмаченную причёску.

– Ловко.

– Я же говорил, ты многое потеряла, когда удрала из летнего лагеря. Там приобретается масса полезных навыков.

– Позвольте не согласиться. – Я вздёрнула подбородок и с аристократическим высокомерием выгнула брови. – В данном случае убегать пришлось из санатория, а не из лагеря. Ничего нового, помимо бессмысленных физиопроцедур, меня там не ждало.

Он помрачнел.

В гостиную пробрались на цыпочках. Брат подхватил меня под локоть и вытолкнул на балкон, вдогонку кинул старые кроссовки, жестом предлагая поторопиться. Сам завозился, подключая ноутбук, что-то в нём настраивая.

– Кто там? Даша, ты ещё не спишь? – недовольный голос мамы.

– В моей комнате что-то с розеткой, – как ни в чём не бывало откликнулся Димка. – Я пока тут поработаю, ладно?

– Опять собираешься до утра сидеть над своим ящиком? – возмутилась она. – А спать когда?

– Мне к третьей паре. А Дашке я не помешаю, она сопит как сурок. Причём здоровый.

– Дмитрий Шувалов, как у тебя язык поворачивается…

– Мам, ну не надо. Ни над кем я не насмехаюсь. – Он тряхнул в воздухе ненавистным баллончиком. – Ингалятор под рукой, если начнётся приступ, я ей помогу. Ма-ам, курсовую сдавать через три дня, а у меня ещё конь не валялся…

– Если бы ты ещё занимался курсовой, а то лазишь не пойми где ночи напролёт! Открой дверь к сестре, ничего ведь не услышишь…

– Угу.

Я прижалась спиной к холодному бетону под окном, зажмурилась. Димка теперь всю ночь просидит, карауля. Чтобы оказаться в моей комнате, нужно пройти мимо гостиной и засевшего в засаде студента-полуночника. То есть попытаться пройти. В отличие от меня, Димка врать умел с виртуозностью и достоверностью цыганского барона. Прямо сомнение берёт: как в таком приличном окружении выросли такие… гм, детки и кто же из нас двоих подменыш?

Скрипнула балконная дверь. Я торопливо натянула обувь и, запрокинув голову, снизу вверх посмотрела на брата. Димка разглядывал висящее в небе грязно-оранжевое безобразие.

– И это называется луной? Кто-нибудь, проводите меня в консульство планеты Земля!

Я тихо фыркнула в ответ на старую шутку, и усмешка исчезла с лица брата, будто её удалили.

– Сегодня далеко не полнолуние, – бесцветным голосом заметил он.

– От этого ничего не зависит. – Я не то извинялась, не то оправдывалась, и только ещё более накалила обстановку.

Брат рассматривал мою освещённую красноватым лунным светом физиономию, и лицо его было непроницаемо. Закрыто, точно выросшая вдруг поперёк знакомой дороги стена. Крепостная такая, сложенная из огромных неровных валунов. Полгода прошло, как появилась эта броня, скрывшая мысли и душу Дмитрия Шувалова. Я до сих пор не могла привыкнуть.

– Не позже рассвета. Мне и в самом деле когда-то надо спать, – сухо приказал тот, кто когда-то заплетал мне косички и учил ездить на велосипеде. И скрылся в проёме.

Я какое-то время сидела неподвижно, но Зов, как всегда, оказался сильнее совести. Неуклюже поднялась на ноги, выпрямилась. Руки легли было на балконную ограду и тут же отдёрнулись. Не то чтобы железо причиняло мне боль, но близость к этому металлу плачевно сказывается на здоровье. Учитывая популярность среди современных строителей разнообразных железобетонных конструкций, самочувствие Дарьи Шуваловой хронически оставляло желать лучшего. Только вот там, куда меня Зовут, это никого не волнует.

Глубоко вздохнув, я сосредоточилась. Мысленно потянулась, расправляя чувства, мысли, воображение. Коснулась теней, отбрасываемых оранжевой луной, мягко толкнула их. И опрокинула, как опрокидывают чернильницу, расплескала тьму по фасаду, по окнам, по своей фигуре. Чёрно-чёрная ночь живым плащом скользнула на плечи, пряча меня от случайных взглядов. Где-то переливались колокольчики. Откуда-то прилетела тонкая, ломкая мелодия флейт. Дышать стало свободнее, спина неосознанно выпрямилась, плечи расслабились. Я запрокинула лицо. И прекратила сопротивляться Зову.

Мир опрокинулся. Кувыркнулся вниз, вперёд и вверх одновременно, промелькнул перед глазами смазанными пятнами, просвистел в ушах, простонал далёкой болью в теле. Небо дрогнуло, наливаясь новыми, недоступными человеческому глазу глубинами, в то же время теряя цвета и оттенки. Распахнулись под ногами горизонты, разлетелись шёлковыми рукавами тропы иных измерений, зазмеилась по крышам и деревьям вязь чужих чар. Прошлое и будущее исчезли, оставив в сознании лишь исполненное смутной тоски «сейчас». Я расправила крылья.

Серая неясыть, маленькая, невзрачная сова из тех, что водятся даже в человеческих городах, слетела с балкона и бесшумно скользнула в ночь.

2

Воздух упруго ложится под крылья. Летать совсем не сложно. Ночь несёт тебя в сильных ладонях, расстилает дали небесного лабиринта. Порыв ветра, качаешься сначала на одно крыло, затем на второе, удерживая равновесие. Будто идёшь по перекладине, раскинув руки, – только вот свернуть можно куда угодно.

Сейчас, приняв свой истинный облик, я не могла не дивиться, насколько же беден человеческий мир и как ограниченно человеческое зрение. Вокруг сходятся и разбегаются пласты реальности, опираясь на координаты куда более запутанные, чем привычные мне длина-ширина-высота. Затеряться среди миров так же легко, как шагнуть не в ту дверь, и, признаюсь, даже здесь, совсем рядом с домом, я ориентируюсь в плетении воздушных тропинок весьма приблизительно. Впрочем, в данном случае надо было всего лишь следовать Зову.

Неторопливый поворот, и я оказываюсь над рекой. Тёмный бег осенних вод скован гранитом набережных, человеческие огни отражаются в своевольной глади наряду с сиянием иных миров и нездешних чар. Текущая вода, дорога старых сказаний. Я опускаюсь почти к самой поверхности, вижу своё отражение. Тело птицы, сменяемое раскинувшей руки девушкой в просторной футболке, сменяемое совой, сменяемое чем-то ещё… Резкими взмахами крыльев карабкаюсь по пластам не-реальности. Один, второй, третий, потом сразу седьмой, нырок вниз, и вот я уже лечу над рекой в мире чистого волшебства.

Напитанные силой воды плавно текут среди высоких, древних, как само время, лесов. Чужое небо… Если бы ты мог это видеть, братик, ты бы не стал больше шутить о земной луне! А воздух? Разлитая в осенней свежести магия, и каждый вздох – точно глоток силы, и каждое движение отзывается томительной радостью!

Глаза не видят человеческих красок, но разве доступны людям те цвета, что можно найти здесь? Тёмный, окутанный ночью пожар осенних кленов. В листьях деревьев живёт огненная стихия, в непостижимой гармонии с силой земли, наполняющей ветви и корни. Пламя над водами: золото, багрянец, медовая, солнечная тягучесть янтаря.

Зов подгоняет, заставляя свернуть и, сложив крылья, устремиться к почтительно расступающимся стволам. Закладываю круг, постепенно снижаясь. Прогалина – точно зал, сплетённый из поцелованных пожаром ветвей.

Уоу-х. Похоже, я опоздала.

Опять.

Звёзды и листья обнялись в танце, оседая на медяных травах, на гривах коней, на плащах всадников. Тревожные всплески музыки и похожий на переливы арфы смех. Хищное предвкушение в воздухе. Моё сердце болезненно замирает, затем несётся вскачь.

Скакуны, чьи серебряные копыта нервно переступают по колдовским травам, прекрасны. Сотканное из света и тени сочетание хрупкого изящества арабской породы с силой и мощью першеронов. Гривы молочного тумана, глаза, в которых мерцают звёзды, – это не кони, это платоновские идеи, воплощающие самое прекрасное в лошади.

Псы, ластящиеся к ногам хозяев, несут отголосок стремительности, даже застыв в ожидании. Серебряный полумесяц мерцает на их лбах как знак чистоты породы, умные глаза впитали в себя лунный свет. Нет дичи, что скрыла бы свои следы от гончей теней. Нет добычи, что смогла бы противостоять слаженной атаке такой стаи.

Хищные птицы восседают на руках царственных всадников. Всадников… Есть ли слова, чтобы описать этих существ? Линии их тонких лиц и узких плеч, варварскую пышность их одеяний и утончённую сдержанность драгоценных камней? Сила течёт сквозь дивные тела, наполняя их магией, как воздух наполняет флейту музыкой. Глаза сияют внутренним волшебством, чем-то ещё, более неуловимым, и чуждым, и прекрасным.

Прежде всего – прекрасным. По спирали огибая звенящих музыкой и чарами высоких фейри, я как никогда чётко понимаю, что нигде больше я не увижу ничего чудеснее Королевской Охоты. Первобытная сила ритмично бьётся в воздухе, подобно древнему сердцу, подобно смене сезонов, подобно зарождению миров.

Знаю, что нет в моей жизни действа, настолько исполненного смыслом, и сотворением, и памятью.

И больше всего на свете я хочу оказаться как можно дальше от этого чуда.

Силы могут вернуться к истокам мира, и я ничуть не буду против. Предназначение пусть предсказывает судьбу самому себе, если уж больше нечем заняться. А серая неясыть по имени Дарья хочет домой. К пледу, к книжкам и другу-компьютеру. К брату, который не смотрел бы на неё, точно на липкую, дурно пахнущую субстанцию, непонятно как оказавшуюся под его ботинком.

Жаль, что моё мнение на этот счёт никого не интересует.

Дама Аламандин изящно поднимает затянутую в охотничью перчатку руку, и я приземляюсь на её запястье, несколько раз бью крыльями, чтобы удержать равновесие. Зов вспыхивает последней вспышкой боли и исчезает, растворяясь в глубинах моего тела. До следующего раза.

– Ты опоздала, – серебристым голосом говорит хозяйка, легко касаясь перьев на моей спине. – Опять.

Я разворачиваю голову так, как это умеют только совы – почти на сто восемьдесят градусов. Она в последний момент успевает отдёрнуть пальцы, и мой клюв щёлкает вхолостую. Послушной и воспитанной зверушкой я не была никогда.

Аламандин смеётся, запрокидывая увенчанную тяжёлой причёской голову, и в воздухе раскалённым золотом растекается её искреннее веселье. Волосы моей хозяйки темны, а кожа столь светла, что кажется почти прозрачной. Тонкие жилки вен чуть ли не сияют пульсирующей в них магией, создавая вокруг неё ореол обманчивой хрупкости. Раскосые глаза её цвета камня, который дал ей внешнее имя, но из драгоценностей моя госпожа предпочитает прозрачные, исполненные внутреннего света слезинки, бриллиантов.

Хозяйка моя не принадлежит к высшей знати: единственный титул Аламандин – рыцарство, пожалованное ей в последней крупной войне. Не знаю, за что именно: это было за несколько столетий до моего рождения, а вопросами я себя не особенно утруждаю. Честно говоря, мне просто страшно их задавать. Сила дамы Аламандин сосредоточена в основном вокруг трав и растений, хотя она так же изумительно умеет работать с кристаллами. При дворе моя госпожа считается негласным специалистом по зельям и наркотикам, изменяющим сознание и пленяющим разум иллюзиями. Не хочу думать, как именно её умения можно превратить в оружие массового уничтожения. И того, что мелькало в интригах и дуэлях двора, более чем достаточно. Если бы высокую даму не забавляли мои попытки бунтовать, она давно бы могла убедить меня в чём угодно и добиться сколь угодно рабской покорности. Однако же метанья глупого птенца почему-то развлекают госпожу, а фейри мало что ценят превыше возможности развеять скуку. И мне предоставлена иллюзия свободы.

Относительной, разумеется. Время от времени поводок дёргают и смотрят, как я бьюсь в затягивающейся всё туже и туже удавке. Вот, например, сегодня…

– Его высочество изволит быть хмурым в эту прекраснейшую из ночей, – раздаётся сдержанный, чуть хрипловатый голос, от которого перья на моей спине встают дыбом. Причём отнюдь не от страха. Сэр Шерессан, Властелин Дальних Ветров (чем бы они, эти ветра, ни отличались от всех остальных сквозняков), оказывает подобное воздействие на женщин. Вне зависимости от того, в каком физическом теле они в данный момент обитают.

– Настроения принца легки, точно Туман на перевалах. – Дама Аламандин не поворачивается к нобилю, держащему на запястье беркута, но даже затылком своим умудряется передать впечатление, что уж она-то знает и чем вызвана хандра его высочества, и как использовать её к собственной выгоде. – Они мерцают и изменяются. Но горы остаются прежними.

– Ветер подтачивает даже горы.

– Но воля короля остаётся неизменной.

– Воля короля остаётся неизменно исполненной.

– Разве я сказала иначе?

Хозяйка игриво щёлкает меня по клюву, ведёт рукой. Моя голова поворачивается вслед за кончиками её пальцев, описывая почти полный круг. Снова пытаюсь цапнуть, промахиваюсь, получаю ещё один щелчок. Губы моей госпожи изгибаются в улыбке. На мгновение мелькают клыки, слишком тонкие и острые, чтобы принадлежать примату.

Интере-есный диалог. Что же я пропустила на этот раз? И вообще, по какому поводу назначена охота? До Самейна и осеннего выезда в мир смертных ещё две недели, да и не похоже это сборище на официальное Деяние Силы. Раз сам король отсутствует, речь идёт не о великой магии, а о рутинной перетасовке энергий. В то же время подслушанный разговор наводит на размышления о более… политической подоплёке.

Я выпрямляюсь на руке госпожи и, игнорируя дальнейшие подначки, вращаю головой, оглядывая высокое собрание. Королевская семья представлена лишь младшим принцем, золотокожим юношей с рассыпанными по чёрным доспехам волосами цвета снега. Рядом, придерживая нетерпеливых коней, застыли королевские рыцари, вежливой такой стеной отделяя его высочество от остальной свиты. Принц не выглядит хмурым. Скорее задумчивым, непроницаемым и очень одиноким. Но мало ли каким он кажется? Я готова признать, что благородные фэйри куда более поднаторели в чтении себе подобных, нежели едва оперившийся совёнок.

Перезвон серебряных копыт, новая тема в окутавшей поляну музыке, – из тьмы возникает огромный скакун, несущий на своей спине мастера охоты. Лорды и леди оживляются, но я не обращаю внимания на подъехавшего к принцу охотника. Нет, мои глаза лишь для сидящей на его руке птицы.

Я не знаю его имени, ни внешнего, ни личного, ни истинного. Да что там, мне пришлось долго лазить в Интернете, прежде чем удалось хотя бы правильно определить, к какому виду он относится. Филин Маккиндера, самая крупная из африканских сов, мощная, страшная птица, основным оружием которой являются сила и скорость. Не говоря уже о чудовищном клюве и когтях, выглядящих наглядным доказательством происхождения птиц от динозавров.

С филином мастера охоты мне приходилось сталкиваться лишь дважды, и оба раза получилось так, что я, исключительно по собственной глупости, ставила под угрозу его жизнь. Стоит ли говорить, что впечатления у нас обоих остались более чем запоминающиеся. Третьи лица, развлекающиеся в свободное время недобрыми сплетнями (не будем показывать пальцем на сидящую на руке среброглазой леди полярную сову), передали, что разъярённый филин пообещал не то свернуть кое-кому шею, не то выдергать из хвоста все перья. Я информацию оценила и мудро постаралась избегать встреч. До сегодняшнего дня.

Точно почуяв испуг, филин Маккиндера мгновенным, жутким и в то же время естественным совиным движением разворачивает ко мне голову. Машинально сжимаюсь и опускаю крылья, стараясь прикрыть хвост. В круглых глазах читается одновременно насмешка и что-то ещё. Чувствую, охота эта запомнится мне надолго.

По рядам всадников летят брызги оживления, птицы бьют крыльями и рвут когтями перчатки.

– Гончие взяли след…

– Королевские гончие почуяли след!

– След, след!

Протяжно поёт рог, будоража во мне что-то дикое, трепетное.

– Наконец-то! – восклицает дама Аламандин, нетерпеливо разворачивая скакуна.

Один за другим тёмно-серые кони срываются с места в карьер, тенями перелетая через поваленный ствол, устремляясь вслед за перекликающимися впереди псами.

Скачка в ночи. Погоня. Охота.

Госпожа моя, как же люблю это ощущение! И как презираю нас обоих, когда приходит утро.

Мы летим, дикие твари дикого леса. Свободные. Дерзкие. Сильные.

Тревожный переклич рогов, азарт, голоса гончих. И магия. Магия, что пульсирует в такт ударам копыт, что охватывает всех нас, слившихся в этой погоне в единое целое. Столь странных. Столь разных. Составляющих вместе много больше, нежели просто сумму отдельных частей.

Дама Аламандин мчится бешеным галопом, одной лишь мыслью направляя бег теневого скакуна. На щеках её мерцает румянец, глаза горят, из горла вырывается торжествующий клич. Причёска давно растрепалась от поцелуев ветра. Удерживающие волосы длинные шпильки в виде платиновых драконов ожили, чтобы лететь в вихре чёрных прядей. Бриллианты, которыми инкрустированы их крылья, вспыхивают, когда волшебные ящерицы вырываются вперёд или зигзагами вьются в конской гриве. Многослойное платье благородной фейри сначала напомнило мне о сложных китайских одеждах, но теперь, в вихре развевающихся рукавов и вышитых камнями подолов, я понимаю, что одеяние соткано не из шёлка, а из ночного ветра и медвяной росы. Искры взмывают из-под серебряных копыт. Смех мечется золотыми брызгами. Я несусь в ночь, вцепившись когтями в перчатку, чуть расправив крылья, подавшись всем телом вперёд. И я счастлива, счастлива, счастлива!

След. Его невозможно ни с чем спутать. Вот призрачная тень, оставленная нашей дичью, мелькает справа, чудится среди ветвей. Это эхо… Человек! Наша дичь – смертный, дитя моего приёмного мира. Что же он сделал, чтобы стать развлечением для охоты? Оказался не в то время и не в том месте? Увидел что-то, что не должен был? Именно излишнее любопытство и вселенское невезение наказываются обычно диким гоном. Что-то во мне трепыхается слабым протестом и тут же вновь опадает под волнами магии и азарта. Какая разница, что сделал этот человек? Исход всё равно известен, так зачем тратить своё сочувствие?..

Хозяйка вскидывает голову, тоже услыхав отголосок присутствия дичи. Я напрягаюсь, чувствуя, как по её приказу вскипает во мне присущая лишь хищным птицам магия, находя невидимые для других следы, цепляясь за них, толкая меня вперёд. С торжествующим звонким криком дама Аламандин вскидывает руку, отправляя меня в полёт.

«Найди. Схвати. Принеси!»

Беззвучной серой тенью я срываюсь в свободный поиск. Мысли и сила хозяйки всё ещё со мной, но они лишь поддерживают, не направляя. Дальнейшая охота принадлежит мне.

Я мчусь по следу. И царственные дубы, и раскидистые ясени расступаются передо мной, ветви исчезают с пути, послушные власти королевской охоты. Лес склоняется перед силой, которая в той же мере часть его, в какой и правит им.

Уоу-ух! А дичь наша не так проста, как кажется. Я петляю вслед за тем, кого преследую, на мгновенье проваливаясь в иной, сине-серо-стальной мир, возвращаясь через ствол сумрачной ели. Значит, я преследую чародея. Да такого, что умеет ходить совсем непростыми тропами и маскировать своё эхо. Что ж, так даже интересней!

След раздваивается, затем раздваивается ещё раз, но я уже знаю, с чем имею дело. Резкими взмахами крыльев поднимаюсь над кронами деревьев, кружу, ища что-то, до конца не ясное мне самой.

Позади звенит охота, и в музыку погони вдруг вплетаются новые ноты: удивление, боль, страх. Битва. Принц и его свита сражаются с кем-то, с чем-то, воздух леденеет недобрым предчувствием. С криком гнева я разворачиваюсь, готовая броситься на помощь госпоже, но дама Аламандин властным приказом останавливает свою птицу, посылая меня вдогонку за беглецом.

«Найди! Убей!»

Я повинуюсь.

Где-то перекликаются остальные птицы, сбитые с толку и залетевшие слишком далеко. Я позволяю себе беззвучно ухнуть. Соколы-сапсаны (мерзкие каннибалы!), конечно, самые быстрые из птиц, а ястреба (снобы!) яростны в битве, но использовать их, чтобы выследить ночную дичь? Уоу-ух! Нет, они, конечно, великолепно видят в темноте, в конце концов, мы – хищные фэйри, а не родичи куриц из тех, что водятся на смертной земле. Однако у каждого есть свои слабые и сильные стороны. Совам доступны пути, скрытые от всех остальных, – особенно под покровом тьмы.

Я испускаю тот жуткий стон-крик, из-за которого смертные так долго верили, что совы являются порождениями зла. И в чём-то были правы. Ночь откидывает покрывало, заново вспыхивая багрянцем клёнов и одуряющим запахом кедров. Доверившись инстинкту, я падаю вниз, несусь слепо и абсолютно беззвучно, как умеет лишь серая неясыть. Петляю среди стволов, меж уходящих с моего пути ветвей и открывающихся передо мной миров. Где-то посреди этого безумного полёта присутствие госпожи Аламандин покидает меня, оставляя лишь мою собственную магию и начинающий постепенно возвращаться разум.

Разум – это хорошо, это просто замечательно! Способность думать мне ой как понадобится, если дело придётся иметь со столь… сообразительной дичью. Я лечу по следу, теперь видному совершенно отчётливо, снижаюсь почти к самой земле, чтобы не пропустить ещё один трюк из тех, на которые горазда моя добыча. Тихо, тихо. Все совы – специалисты по беззвучным полётам, но неясыть особенно тщательно следит за своим оперением и движениями, услышать её приближение практически невозможно. По крайней мере до тех пор, пока она не издаст этот ужасный, потусторонний крик-вой, пугающий порой даже меня саму!

Почти… Я вылетаю на поляну и от шока резко выворачиваю крылья, меняя направление. Да-a-a! Целых два пренеприятных сюрприза.

Во-первых, не одна я такая умная, что смогла выследить смертного беглеца. Совершенно ясно, что до меня по этому же следу прошли три теневые гончие.

Во-вторых, выследить добычу, оказывается, не самое главное. Её ещё надо схватить. И как мне сделать то, с чем не совладали темноглазые псы дикой охоты, я не очень представляю.

А они не совладали. Иначе с какой бы стати им лежать среди серебристо-зелёных трав пахнущими колдовством тушками?

Я облетаю поляну по кругу, отмечая, куда пошла дальше неожиданно зубастая дичь, но не спешу следовать за ней. Часто работая крыльями, зависаю над землёй, тяну что-то глубоко внутри себя, и мир закипает магией, чтобы задрожать, чтобы измениться, чтобы опрокинуться…