Текст книги "Из музыки и тишины"

Автор книги: Анастасия Гайнаншина

Анастасия Гайнаншина
Из музыки и тишины

1

Художник – Олеся Тютюнникова

@clodi_artist

@LiTerraIncognita

© Гайнаншина А.Ю., 2021

#части_целого

 
Сегодня знаю, что могу
Увидеть звуки,
Трогать тишину.
 
 
Услышать цвет
И погрузиться в высь,
Сберечь рассвет.
 
 
И ложкой воздух есть,
И светом запивать,
И знать,
Что бесконечности вселенной
Я – часть!
 

#утро_в_рюкзаках

 
Утро дремало за стенкой,
кофе парил на песке.
Глаза собирали оттенки
зарева на окне.
Дети ещё сопели,
щекой подпирая носы,
а где-то уже поспели
их волшебные сны.
 
 
В форточку крался шорох,
будильник команды ждал,
утро путалось в шторах
и складках больших одеял.
 
 
Полы отзывались скрипом
на лёгкий неспешный шаг
и прятали свои всхлипы
на старый седой чердак.
 
 
Потом было тесно в прихожей,
грустил недопитый чай,
весь дом был немного похожим
на тихо звенящий трамвай.
 
 
И утро всё больше спешило,
бренча ключами в замках,
и весело уносилось
за спинами в рюкзаках.
 

#тишина

 
Иногда так бывает, такое случается:
вещи/люди/события в слово не умещаются
и, пытаясь тщетно обрести звучание,
порождают оглушительное молчание.
 
 
Тишина эта – вон из ряда, нелепая опечатка,
вдруг обрушивает законы былого порядка.
Тот момент становится морем безбрежным,
выходя из него, говоришь:
«Я больше не буду прежним».
 
 
То безмолвие всех оттенков, на все лады,
где посеет зёрна, взойдут сады.
Если можешь услышать то, что не вслух,
Значит, сердце горячее, сердцем не глух.
 
 
Так бывает: слёзы сами собою и тишь,
вместо слов оглушительных ты молчишь.
Быть чувствительным означает дословно —
живым,
всё другое – лишь дым и пепел.
Только пепел и дым.
 

#вымышленная_история

 
Эта история вымышлена, впрочем, как все.
Здесь затяжные дожди. Горизонт в бирюзе.
Чувствую сладость и терпкость айвовую,
воздух нетронутый. Им дышу.
И сочиняю новую:
 
 
берег песчаный, оливки, хлеб и вино.
С нами случается то, что случиться должно.
Мне бы уткнуться в лопатки твои ничком,
кодом зашифровать тебя в свой геном,
 
 
быть у тебя между строчек, слетать с петель…
Может, была зима затяжная, но лето теперь.
Стоит всё перечувствовать, перереветь,
чтобы сказать однажды: «Не о чем сожалеть».
 
 
Воздух такой нетронутый в затяжные дожди,
чувства словам не верят, выйди и подыши.
Все истории вымышлены. Эта история тоже.
Выдумай завтра нас заново,
господибоже.
 

#эй_посмотри

 
Эй, посмотри, как становится небо черничным,
ночи смуглеют как кофе без молока,
то, что когда-то казалось привычным,
выглядит выходкой чудака.
 
 
Ветер взъерошит покатые крыши,
песню затянет тягучую, как смола,
дождь, что рождается где-то выше,
разложит её на разные голоса.
 
 
Эй, посмотри, мы застыли
янтарными крошками,
нет ни прошлого, и никакого «потом»,
дети держат друг друга ладошками
и больше прочих знают о том.
 
 
Песнь изменится и текстом, и тактом,
ты привыкнешь и снова будешь в пути,
и застынешь почти, пока осенью как-то
различишь еле слышное: «Эй, посмотри!»
 

#пастораль

 
Из окна нараспашку чистая пастораль.
Она смотрит туда каждый раз как первый.
Там два мира сливаются в горизонталь,
и порой ход времён будто кем-то прерван.
 
 
Ей сегодня не видеть ни звезды, ни луча —
небо густо выкрашено серебрянкой.
Дни хранятся свитками с печатью из сургуча,
и послания дождь шифрует морзянкой.
 
 
Она ставит тесто, трясёт на крыльце половик,
хотя к ней не едут ни дети, ни внуки.
А когда звонят, то большой тектонический сдвиг
сокращает дистанцию их разлуки.
 
 
Запах хлеба из печки заполнит дом,
и назавтра будут свежи предания.
Она их проведёт за чтением и трудом —
свои дни пустыни и покаяния.
 

#музейный_портрет

 
Она состояла из шёлка,
Из скрипки и дерзкой Pink,
Из маленькой на плече наколки,
Старинных музейных картин.
 
 
Питалась Ремарком жадно,
Не знала счастья рецепт
И красной помады нарядной
Была безоглядный адепт.
 
 
Курила тонкими пальцами,
Боялась встретить глупца.
Глазами немного печальными
Пленяла умы и сердца.
 
 
P.S. Случайны все совпадения.
Она – музейный портрет,
Одна секунда влеченья
И в сердце тончайший след.
 

#города

 
Где-то там, у дворца До́жей,
Среди всех редчайшая специя,
И тебя, и меня, и его тоже
Заполняет собой Венеция.
 
 
Вот и ты, укутанный коконом,
И на бреющем, словно стриж…
Знаешь, он внутри тебя, а не около,
Воскресивший тебя Париж.
 
 
Быть проездом и проникнуться страстью.
Чашку кофе покрыла пена.
Что тут помнить? Но на запястье
До сих пор пульсирует Вена.
 
 
Зацепился за оба берега,
Как за свой последний рубеж,
Зацепился, и словно корнями дерево
Прорастёт в тебе Будапешт.
 
 
И Милан, и Стамбул, и Прага,
Рим, Нью-Йорк и Москва.
Тихой поступью мерного шага
Заселяют людей города.
 

#легато

 
Лето, я тебя слышу, и ты легато,
выйду к тебе в пять утра в пижаме.
Воздух – туманный лён и прохладная мята,
и облака в нём лежат снегами.
 
 
Волосы от лица ладонью, щуриться и зевать,
сны провожая сквозь стёкла оконной рамы.
Впрок запасаюсь летом, будет куда девать,
Всё во мне летнее, и только нос от мамы.
 
 
Лето, я тебя вижу, и ты одуванчик.
Кто-то сорвёт ромашку и погадает,
музыку разольёт по улице старый шарманщик,
больше ничто, как лето, в себя не влюбляет.
 
 
Слышишь, оно зовёт нас нашими именами,
голос его теряется в птичьем гаме.
Просто вставай сегодня и босыми ногами
выйди к нему в пять утра в пижаме.
 

#свет

 
Иду на этот свет и звук который год
усталым Моисеем, ищущим края пустыни.
Края ползут, и, кажется, исход
не существует даже и в помине.
 
 
Пусть всё, что мне дано: извлечь урок
и отдавать усталость караван-сараю,
я этот свет, и звук, и жгучий ток
не потеряю, не продам и не сменяю.
 
 
Всё успокоится, и все потери станут мелки,
и механизм уже не сдюжит гнёт,
когда положенное время к стрелке,
как мясо к кости, прирастёт.
 
 
Я буду там седым репатриантом
удить луну со дна колодца.
Вернусь потоком, неделимым квантом,
и расскажу тебе, откуда этот свет берётся.
 

#тени

 
Не сумерки уже. Ещё не ночь.
Прохладный ветер на листве этюд играет,
Уносит сон куда-то прочь,
С цветением облетевшим в лимбе застревает.
 
 
Дорога путается в свете фонарей,
И шум дороги тишину съедает.
Я с другом. Мы идём быстрей.
Я воздухом дышу, а друг хвостом виляет.
 
 
Он знает, что простора не бывает много,
Как не бывает доброты чуть-чуть.
Есть только этот вечер, нет другого,
И чтобы путь начать, достаточно шагнуть.
 
 
Ночь медленно на улицу спускает дрёму,
А на другом конце земли становится светлей.
И мы идём, и никого нет кроме,
Из сюра наших выросших теней.
 

#много_лет

 
Я не заметил, как стал прошлогодним декабрь,
я простоял у двери, но войти не посмел,
и даже фонарь – серый уличный канделябр —
вместе со мной на ветру цепенел.
 
 
Я уходил, как бродячий пёс подворотни,
знающий вкус непроглядной мглы,
я уходил в тихий вечер субботний,
потому что мне комнаты стали малы.
 
 
Я знал все приметы и все известные измерения,
меня помотало по домам и мирам,
я понял – обязательно есть решения,
но иногда принимать их не нам.
 
 
Есть много зим, которые я застану,
и много вёсен, в которых очнусь,
есть пара строчек, в которых, быть может,
останусь,
и много лет, в которые не вернусь…
 

#письма_к_пенелопе

 
Письма к тебе, моя Пенелопа, покаянные,
личные.
Я сочиняю, как сны, их ночами глухими,
черничными.
Боли мои фантомные будто бы сгинули,
сердце не мается, словно его из меня вынули.
 
 
Там, где должна быть душа, – бескрылая птица.
День по новой кольцует её, их у меня – вереница.
Тут недавно весна свалилась с облачного
парапета
и упала на город жёлтым цветком горицвета.
 
 
Я смотрел из окна на поступь её восхода
и вдруг понял: зима – это вовсе не время года.
Оказалось, зима, моя Пенелопа, живёт внутри
и бескрылою птицей бьётся в тёмной груди.
 
 
И её ледники не знают ни смен, ни срока,
Значит, ждать перемен нет никакого прока.
Мои письма к тебе не читаны, порваны
и сожжены.
Я зимую, моя Пенелопа.
Я зимую в самый разгар весны.
 

#почти_колыбельная

 
Новолуние. Ночь немая и пустоглазая.
От бессонницы мается улица долговязая,
и глазами жёлтыми неморгающих окон
наблюдает, как город прячется в кокон.
 
 
Я окукливаюсь и обретаю покой.
Липнут сны цветные прозрачной смолой.
И тогда я летаю, оставив усталое тело,
погружаясь в неведомое всецело.
 
 
Всё отжившее следом уходит за мглой.
горизонт надо мной пролегает чертой,
тонким шрамом от кесарева сечения,
заживающим после солнцерождения.
 
 
Засыпай.
Этой ночью все горести в полцены —
високосные скидки високосной весны.
Мир сжимается до периметра простыни,
странствуй, радость моя, баю-баю, усни.
 

#красота

 
Так красота проникает в твой кровоток:
сердце качает тутовый терпкий сок,
носит прозрачный дымчатый холодок
в каждую клеточку, косточку, позвонок;
 
 
низко и медленно тает виолончель
и заполняет собой, как ущелье – сель,
ноты её басисты, тягучи, как карамель,
ты уже знаешь: вот она, колыбель;
 
 
тает под кожей вечная мерзлота,
миг замирает, как перед прыжком с моста,
и наступает благословенная немота —
так проникает в тебя красота.
 

#йодистые_глаза

 
Ночь открывает йодистые глаза,
звёзды плавают в зодиаке.
Мы коротаем – ты, я и лоза
«пино нуар» в полумраке.
 
 
В нашем молчании лейтмотив
«о нас» – зыбкий и хлипкий.
Мы утонули в нём, как лунный отлив
в луже – живой и жидкий.
 
 
Нет, я не стану стекать слезой,
всё когда-то кончается.
Я напишу на щиколотке иглой
о том, что «дерьмо случается».
 
 
Будут немного вспороты дни,
как брюхо консервной банки.
Но только немного повремени —
и ничто не напомнит о ранке.
 
 
Ну а потом будет март, и его коты
станут орать до дрожи.
Холод сойдёт, а с ним и ты
стареньким слоем с кожи.
 

#аффирмация

 
Я дождь, я морось, я лавандовая хлябь небес.
Я солнечный протуберанец,
его лучистый ирокез.
Я воздух, я поток в раскрытых крыльях грифа.
В зрачках моих агатовый неровный срез
и жизнь барьерного большого рифа.
 
 
Я костный мозг, я позвонок, я кундалини.
Тянусь стволом секвойи к пуповине
вселенской матери, к её утробе.
Я запах трав, я горсть сухой полыни.
Я утро в белом мраморном ознобе.
 
 
Я осень свежая. Я листьев пахнущая прель,
я пашня, гумус, чёрный плодородный
жир земель.
Я суть, я стон и я блаженство.
Я центр, круг, я сферы облачная бель.
Я сон и явь. Я мир.
Я совершенство.
 

#октябрь

 
Октябрь как будто писал рассказ,
сыпал оранжевым, слышался джазом,
губы обветривал и носил окрас
всех своих акварелей разом.
 
 
Сквер до дыр износил пиджак,
сталь облаков закрывала млечный.
Грусть разливалась. Какой-то чудак
к ней прибавлял бесконечность.
 
 
Солнце молчало, трепались сороки,
листья пускались в танец.
Рыдали ночами дождём водостоки,
город рядился в глянец.
 
 
Утром вставали прозрачные холода,
свитер в шкафу заждался,
первый снег, как святая вода,
в кожу улиц впитался.
 
 
Сыпал листьями отрывной календарь,
дворник возил их в бричке.
С жухлых листьев сходил янтарь
и застывал по привычке…
 

#ржавый_грош

 
Вот в этой бурой заводи, густом бурьяне
почувствовать себя фрегатом в океане,
смотреть, как ветерок рождает дрожь,
и в ней луна болтается, как ржавый грош
у бедняка в кармане.
 
 
Ну что ж, пусть будет так, пусть так.
Тогда ещё не помешают книга и гамак,
и плыть, наматывать солёных миль,
покуда заводь бурую и мёртвый штиль
не раскромсает на куски маяк.
 
 
Ваниль и сахарная вата пусть над головой,
и я, такой нескладный и такой живой,
под ними, что измеряю жизнь морями,
и воздухом, который я тяну ноздрями,
и самой северной звездой.
 
 
Горстями отскребать и выносить уныние —
любимый грех. Всё за борт, в тёмно-синее,
под тяжесть этой толщи вод и снов,
на дно, в глухое царствие других грехов.
Стать чище и глубиннее.
 
 
И рыбаков встречать, морских бродяг,
и якорем пересчитать архипелаг,
и, ржавый грош найдя в кармане, как луну,
подумать, сплюнув горькую слюну:
я на мели, но точно не бедняк. Вот так.
 

#без_вести_пропавшие

 
Лето плавное и текучее,
как женщина Модильяни,
плавит внутренности, фасады
и лёд в стакане,
на обед подаёт веснушек,
солнечную шрапнель,
а к десерту небо
под соусом бешамель.
И не тягостны с ним
ни скука, ни ожидание.
Лето помнят дословно,
как заклинание.
От его мерцания,
запаха и нагрева
откликается трепетом что-то слева —
то ли сердце, то ли что-то ещё живее.
Поцелуи становятся дольше,
слова – нежнее.
Всё в янтарь погружается
мягкой силой
и глядит оттуда
двукрылою дрозофилой.
Дни по очереди, как бусы в чётках,
и земля не значится
во вселенских сводках,
потому что летом она
за неведанными рубежами,
вся пропавшая без вести
вместе с нами.
 

#сантьяго

 
Это море старо как мир,
стар как море рыбак Сантьяго.
У него и у моря глаза – сапфир,
всё состарилось, кроме взгляда.
 
 
Его кожа – на четверть соль,
солнцем сточены скулы.
Жизнь, исхожена поперёк и вдоль,
как рыба в воде блеснула.
 
 
Тело ведало трёпки и ласк,
ведало радость и горе,
но всё, что осталось здесь и сейчас, —
старая лодка и море.
 
 
Сантьяго оставит скрипучий причал,
земле оставляя земное.
Чего бы в море он ни искал,
только бы не покоя.
 
 
Вдохом к прибою придёт волна,
выдохнет в парус ветер,
сила руке остаётся верна,
как солнце небу в рассвете.
 
 
Боль зажата в костистый кулак,
жизнь через смерть познаётся.
Бьётся, как лев, старый рыбак,
слабеет, но не сдаётся.
 
 
Скоро Сантьяго увидит сны,
берег босого мальчишки.
Выйдут к нему желтоглазые львы
сказкой из старой книжки.
 
 
Крылатые бриги бросали причал,
с водною гладью споря,
мальчик Сантьяго их провожал
глазами, вместившими море.
 

#дитя_моё

 
Мне очень хочется порой
в тебя зарыться с головой
и стать с тобой одноимённой.
Лежать пыльцой посеребрённой
в твоих глазах.
 
 
Сберечь вовек твоё звучание,
твой запах, смех, твоё дыхание.
И быть бронёй, мечом, щитом,
расти невидимым крылом
в твоих плечах.
 
 
Внутри тебя, дитя моё, и вне,
и маяком спасительным во мне
горит твой свет неугасимо.
Ничто с тобою не сравнимо
во всех мирах.
 

#прогноз_погоды

 
Будут дожди. И будет в кофе – корица.
Петь с Арбениной «я редкая птица»,
много читать, за страницей страница,
старое выбросить. Не мелочиться.
 
 
Греться телами в коконе пледа
без перерыва, до сладкого бреда,
все выходные на даче у деда
спать. Без совести. До обеда.
 
 
Устроить луну за шторою на ночлег
и в безымянные русла рек
пускать фрегаты в скользящий бег.
Будут дожди проливные. И будет снег.
 

#муссоны

 
Между берегом и водою бродят муссоны,
оживляя платья и чей-то уставший взгляд.
И целуют легко так, свежо и солёно,
побуждая в воду забросить старый пятак.
 
 
И от радости встречи срывают шляпы
и бретели со смуглых и острых плеч.
Мятый берег раскинет пошире лапы
и следы ушедших долго будет ещё беречь.
 
 
А потом вспоминать, как путались волосы,
выдыхали легкие чушь, пустое и шелуху,
как закат разделял горизонт на цветные
полосы,
рвал страницы и вновь начинал главу.
 
 
Как запястье билось в браслеты током,
и в груди не мог уместиться глубокий вдох,
помнит это море водой глубокой,
помнит смятый ступнёй золотой песок.
 
 
Между берегом и водою бродят муссоны
и резвятся в воде и песке обнажённо.
И целуют легко так, свежо и солёно
и обласканных помнят на ощупь и поимённо.
 

#ио_и_ганимед

 
Где несутся по кругу Ио и Ганимед,
не оставив после себя ни следов, ни тени,
там хранит свой волшебный, большой секрет
Чародей и Создатель причудливых сновидений.
 
 
Как мне жаль, что я больше не вижу снов,
растеряв их в звонкой апрельской капели.
Сколько писем немых и стихов
ещё нужно этой январской метели?
 
 
Повстречай меня через сотни лет
там, где я навсегда отрекусь быть взрослой.
Мы устроим парад из снов и планет
и осколков из жизни прошлой.
 
 
Мы дадим Чародею смоковниц и орхидей,
заведём пластинку скрипучего патефона,
пусть раскрасит холсты бессонных ночей
и настроит их звуками камертона.
 
 
И мы будем кружить, как Ио и Ганимед,
не оставив после себя ни следов, ни тени.
Ты теперь навсегда мой магический амулет,
ну а я – одно из твоих сновидений…
 

#хюгге

 
Тихо-тихо трещит дровяной камин.
Спутан свет в жаккарде волнистых гардин.
На столе гвоздика, тмин, розмарин,
с рыжей кожею апельсин.
А в саду, в снегу, у осин
ворожеет рубин рябин.
 
 
На диване разлёгся Чеширский плед —
покрывало от бед, амулет, оберег.
 
 
С ним заигрывают подушки —
разноцветные дома веснушки.
Пряный чай согревает большие кру́жки,
И сороки, подружки-врушки,
как старушки из деревушки,
поют песни, поют частушки,
теребят свои перья-рюшки.
 
 
Всё раскрашено в мёд, корицу и беж,
дремлют шапки и варежки меж одежд,
солнце в кружеве тюля пробило брешь,
греет кошке старую медную плешь.
Кошка жмурится: «Нежь меня, нежь».
 
 
На охоту отправился ловец снов.
И собака так рада, что не находит слов.
Тапки жмутся под кресло от боя часов,
Пуф раздулся от гордости и пустяков.
 
 
На кровати скомкано задремало
пышнотелое тёплое одеяло.
Время тикало и ворчало.
И зима на весну гадала,
а потом всю ночь колдовала,
Чтоб гирлянда – затейница карнавала —
До зари морзянкой мигала, мигала…
 
 
Среди них и я, в этом узком круге,
создаю своё чудное доброе хюгге,
я в защите, броне, кольчуге.
Что бураны мне? Что мне вьюги?
 

#…

 
Солнце однажды зальёт тебя
чистым золотом.
Срежут всё лишнее скрипки
тонкие бритвы.
Жизнь потечёт в тебя плавленым
белым оловом,
и безысходность попросит
тихой молитвы.
 
 
Птицы всей стаей поднимутся
чёрной пылью.
Белые клавиши выцветут
в жёлтый минор.
Музыка всем без разбора
цепляет крылья,
помнит эти крылатые
взлёты аэропорт.
 
 
С пеплом былого смешаются звуки
старого пианино.
Время стирает лица и даты
в сухую труху.
Может быть, в следующей жизни
тонкой таёжной осиной
листьями брошусь осени плакаться
на судьбу.
 
 
Мокро целует в темечко тёплый
недолгий дождь.
Вывернет наизнанку клавиш
танцующий перебор.
Господи, вытрави эту холодную
нервную дрожь,
брось её снегом на старый
заброшенный двор.
 
 
Вот воспарить бы дымом
над восходящим полем
и прорасти травою
в узкой его меже…
Если когда-то настанет конец
этой давней боли,
то поскорей бы уже…
 

#пора_пришла

 
Чёрным шёлком ночь выстилает тропы,
Говорит: «Лети!» – и толкает босые стопы.
Собирайся, пришла, наконец, пора
Черпать сил языческих у ночного костра.
 
 
Завари траву, кору, бузины ожерелье,
Тайн щепотку и сказок для тёплого зелья,
Нашепчи из магических слов привороты,
Спрячь, запри их в старинные переплёты,
 
 
В сундуки, пещеры, зелень мшистого грота,
В звуки скрипки, флейты, басы фагота…
Всё зимой тебе пригодится-сгодится,
И тепло обещает у сердца гнездиться.
 
 
Расправляй оперение сложенного крыла,
Собирайся, пора, наконец-то, пришла,
Вспомни магию, заговор: «Отпусти, прости», —
И лети, моя птица, высоко лети!
 

#русалка

 
Камыши поют: «Ольга, Ольга, волосы медь,
приходи к реке, как начнёт темнеть.
Там, где мёрзла, будешь огнём гореть,
где болело, больше не будет болеть».
Замотала Ольга в клубок нить.
Вышла к речке свои грехи мыть.
Вот стоит у воды, тонкая, словно сыть.
Будет речка над нею водами ворожить.
«Речка, речка, тёмная твоя хлябь,
я стою пред тобой, как под небом зябь,
моя дрожь – твоя серебристая рябь,
своих сил в мою кровь вкрапь».
«Ольга, Ольга, серые глаза – ртуть,
с головою покрою, что не вздохнуть.
Будет прошлое сизой тиной льнуть.
Не забудь его, помни, что не вернуть».
«Все сгорело, речка, осталась едкая гарь.
Напитался золотом и застыл янтарь.
Забрала янтарь топь, таёжная марь.
Не могу найти больше тот алтарь».
«Ольга, Ольга, в голосе горный хрусталь,
я текучая, дом мой – туманная даль.
Что возьму, не верну назад, жаль, не жаль.
Заходи и укутайся в мою шаль».
 
 
Станет Ольга словно лебяжий пух лететь.
Спрячет речка Ольгу в глубокую клеть.
Только выпь болотная будет протяжно петь:
«Ольга, Ольга, волосы медь…»
 

#как_ты_там

 
Как ты там без меня, как ты там?
Всё без тебя замедлилось троекратно.
Близится полночь и делит напополам
боль и печали безрезультатно.
 
 
Я не писала тебе давно, так давно.
Дело за малым, да знать бы адрес.
Я до сих пор в прохожих, снующих в метро,
вижу твой несуразный, худющий абрис.
 
 
Снега нынче так мало, совсем беда.
Все в этом мире не совершенно:
уму не хватает сердца, а сердцу – ума,
но привыкаешь и к этому постепенно.
 
 
Между понять и принять – адово время:
что ни секунда, то снова удар под дых.
письма несут слова, но не бремя,
в бумажных и терпеливых руках своих.
 
 
Да, я знаю: не раскисать, нельзя никак.
Буду переживать, как переживают зимы.
Как ты там без меня, я знаю и так:
дни в одиночку чертовски невыносимы.
 

#серафима

 
Я рисую в своём альбоме. У меня есть альбом.
И потом иногда сворачиваю листок письмом.
 
 
А ещё я рисую на обоях в родительской спальне,
мама охает, а папа говорит, что так натуральней.
 
 
Я рисую всегда Серафима. У него шесть крыл.
Он большой, сильный и добрый.
И всех злых победил.
 
 
Его крылья гребнем, одно за другим в спине —
так всегда говорила моя бабушка мне.
 
 
Я её люблю сто тыщ раз. Всегда-привсегда.
Ну и что, что говорят про неё «умерла»?
 
 
Я рисую всегда Серафима. Он мой почтальон.
Он летает к тому, кто его придумал и кем рождён,
 
 
а потом он спускается мне в альбом
и про бабушку говорит,
что у неё дела хорошо, и спина даже не болит.
 
 
А ещё иногда, когда сплю, то вижу ее во сне,
и она мне даёт потрогать крылья в своей спине.
 

#сны

 
Я летаю ночами на чартерном рейсе
к раскалённым владениям Бетельге́йзе,
и сижу на краешке Пояса Ориона,
подбородок в колени, позою эмбриона.
 
 
Чуть позднее приходит седой звездочёт,
и мы курим трубку полвечности напролёт.
Говорим о снах, Гончих псах, о мигрени
и о том, как луна удлиняет густые тени.
 
 
Он плетёт туманность из звёздных нитей,
я ему говорю о жизни, как череде событий,
что зима, конец года, и все подводят итоги.
Он смеётся и стелет туманность себе под ноги.
 
 
Я ему говорю, что звезды – наш талисман,
он подносит спичку, и загорается Альдебаран,
а потом мы поём и, думая о своём, замолкаем.
«Что же будет?» – спрашиваю,
он улыбается: «Скоро узнаем».