Текст книги "Дети богини Кали (СИ)"

Автор книги: Анастасия Баталова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Ироничная ухмылка тронула ее узкие губы.

– Вполне, – ответила она, как ему показалось, с тонкой насмешкой, – не стоит так за меня переживать.

Малколма точно жаром опалило; он ни секунды не сомневался в том, что она всё поняла… И этот отказ, ироничным полунамеком, показался ему отчего-то таким унизительным, что он не смог сдержать обиды:

– А ты, я смотрю, идеальная охрана, – попытался съязвить он, натянув одеяло до подбородка, – не собираешь объедки со стола своей хозяйки…

В ответ на это она поднялась с кресла, подошла к кровати и присела на корточки у изголовья.

– Тот, кто был на войне, отлично знает цену объедкам, – произнесла она со спокойной улыбкой, на этот раз в ее словах не было совершенно никакой иронии, они прозвучали как никогда серьезно, и невыразимая глубина открылась в них Малколму, – почему не доесть, особенно если вкусно… Мы ведь не гордые, – она протянула руку и взяла юношу за подбородок, почти так же как когда-то Афина, только гораздо бережнее, повернула к себе его лицо и, глядя прямо в глаза, добавила с неожиданной нежной грустью:

– Только ты – это не объедки…

– Я совсем не хочу спать, – виновато прошептал он в ответ, – посиди со мной, просто посиди.

–

Они проговорили до самого рассвета, выпили в номере по порции кофе со сладким ликером и кокосовой стружкой, как она любила, но несмотря на это по дороге в Норд Малколм задремал на заднем сидении такси, положив голову на плечо строгой девушки в черном пиджаке, с которой он чувствовал себя в совершеннейшей безопасности, словно в раю или в материнской утробе…

Он плохо помнил, как перекочевал из такси на потертый диванчик в наблюдательной будке при входе в корпус общежития, все происходило в непреодолимой сладкой дреме; сквозь сон он слышал, как девушка в черном что-то тихо объясняла коменданту, шуршала бумагой, заполняя какие-то бланки. Потом исчезли все звуки и даже мягкий свет, просачивающийся сквозь веки: Малколм спал по-настоящему, глубоко и спокойно, ему казалось, что девушка, у которой он даже не спросил имени, до сих пор рядом, и теперь она уже никогда не оставит его…

ГЛАВА 8

Малколм проснулся, когда за высоким маленьким окном будочки вахтера уже звенел вовсю весёлый весенний день. Он медленно потянулся всем телом, спустил ноги с потертого диванчика и сел, рассматривая всё вокруг словно впервые, с неведомо откуда появившемся радостным изумлением.

– Ну что, нагулялся? – недобро покосился на него вахтер, седой патлатый пожилой мужчина, – смотри, не пожалей потом, – добавил он чуть более сурово, встретив беспечно-счастливую улыбку Малколма, – ранние любови пройдут, а репутацию не отмоешь, – вахтер машинально погляделся в лежащее на столе зеркальце, – я вот тоже в молодости был красавец, девчонки по пятам табунами ходили, земные блага градом сыпались, рестораны, цветы, дорогие подарки и развлечения… а теперь вот сижу тут за жалкие гроши… потому что никогда ничего делать не умел, а учиться даже не пробовал. Зачем? – думал, всю жизнь на содержании прожил, а теперь вот, кому такой я надобен? – патлатый вахтер для пущей убедительности слегка дотронулся пальцами до своего морщинистого лица, – так что опомнись парень, пока не поздно…

Малколм не слушал, он продолжал улыбаться охватившему его удивительному чувству неисчерпаемой внутренней радости и полноты существования. Он встретил сегодня самую лучшую девушку на земле! Юноша еще разочек потянулся и, поднявшись, взглянул в маленькое оконце на лоскуток яркого весеннего неба.

Как прекрасен мир!

Только где же она? Если она ушла, то почему не сказала, когда вернется?

Малколм открыл было рот, чтобы спросить у вахтера о девушке, но только сейчас до него дошло, что, успев в течении этой сумбурной невероятной ночи переговорить с нею практически обо всем, он так и не узнал ее имени!

– Простите, господин вахтер, – вежливо обратился он к патлатому мужчине, постаравшись вложить в приветственную улыбку как можно больше переполняющего его восторга, – а та девушка, которая меня привела, она еще заполняла что-то у вас на столе, вы не запомнили случайно, как её зовут?

Вахтер взглянул на него с сердитым изумлением.

– Да ты что? Знаешь сколько у меня тут всяких разных бумажки пишут? Где же упомнишь? – старик отхлебнул что-то из фляжки, стоящей на краю стола, – ну молодежь пошла, ужас! У меня, – добавил он чуть погодя, – сто двадцать три возлюбленных было, и я их до сих пор всех по порядку назвать могу! А сейчас… И имен не спрашивают. Всё сразу и не глядя… Ну времена, ну нравы…

Вахтер снова отхлебнул из фляжки.

– Сам помнить должен с кем шатался! – вытянув вперед шею как сердитая птица, негодующе шикнул он на Малколма.

– Простите… – юноша бессознательно подался назад, – ну, может быть, у вас хоть бумаги эти остались… – робко предположил он.

– Всё к директриссе уже пошло, – ворчливо отмахнулся вахтер, –  любит – сама придет, а не любит, так дурак, выбирать не умеешь.

– Спасибо, – аккуратно притворив дверь будочки, Малколм направился к себе наверх.

Безбрежная радость быстро таяла, сменяясь отрезвлением с горьковатым привкусом предчувствия расплаты.

"К директриссе, к директриссе…"

–

Унизительная процедура «принятия позора» всегда проходит в малом ковровом зале, примыкающем к кабинету Аманды Крис.

Эта изысканная пытка проводится весьма торжественно – приглашенные собираются, со строгими вытянутыми лицами прочитывают речи, и воспитанник, нервно переступая с ноги на ногу на красном ковре, дрожащими руками принимает из рук директриссы чёрный галстук и закрепляет его на рубашке. Затем кланяется, произносит несколько слов в свое оправдание, отходит, опустив голову, красиво разворачивается, и с достоинством покидает зал, ступая по ковру безупречно отполированными туфлями…

Нужно одеться как можно лучше. Пиджак и брюки должны быть как следует отпарены, и ни в коем случае нигде нельзя обнаружиться жирному пятну или небольшой дырочке. Собираться следует будто на свадьбу или на похороны – собственные! – с невероятной тщательностью. Никаким случайностям не позволено вмешиваться в ход этого мрачного, но красивого ритуала…

Малколм открыл шкаф. Вот они – строгие чёрные брюки, чистые, отглаженные, ничего не надо делать – только надеть, он очень редко их носил, предпочитая более свободный стиль. Вот – пиджак. Белая рубашка. Подержав вешалку в руках, юноша водворил её на место. Нет уж! Не дождутся. Больше он не собирается играть по их правилам.

Малколм улыбнулся.

Он принялся доставать из шкафа одну вешалку за другой. Критически разглядывал каждую вещь, хмурился, прикидывал на себя и вешал на место.

«Где тут у меня самое вызывающее шмотье?»

Юноша выбрал для предстоящего мероприятия нежно-голубые невероятно узкие джинсы-клеш и яркую шелковую рубашку с цветами и птицами, которую он обычно носил только во время летних каникул. Малколм чувствовал ту необыкновенную легкость прощания с прошлым, которая обычно приходит лишь с мудростью или с осознанием обреченности; он ясно понимал, что теперь его жизнь никогда уже не будет прежней, но жалеть о чем-либо глупо, тем более если благодаря этой ночи, проведённой за стенами Норда и низвергнувшей его в позор, он познакомился с самой лучшей девушкой на земле!

Малколм извлек из ящика стола косметичку.

Освежил губы прозрачным блеском. Не спеша накрасил ресницы. Для полноты образа он решил нарисовать себе особенно яркие стрелки – пусть ворчат! – несколько чётких карандашных линий, проведённых привычной уверенной рукой – и его огромные выразительные глаза как будто стали ещё больше…

В последний раз взглянув на себя в зеркало он игриво приподнял бровь и ухмыльнулся: мы, дескать, ещё посмотрим, кто кого…

Лишь одно обстоятельство теперь печалило его.

Саймон.

Согласно неписанному правилу запятнавшего свою репутацию Малколма как юношу, подающего не самый лучший пример, должны были лишить шефства над младшим товарищем…

В дверь постучали.

– Это я, – раздался знакомый голосок.

Малколм открыл, склонился и без слов обнял своего питомца.

– Я знаю, что произошло, тебя не было ночью, и ты теперь должен идти к директриссе, – Саймон тоже обнимал его, изо всех своих детских силенок прижимая к себе, – пожалуйста, скажи им, чтобы они не отнимали меня у тебя, я не хочу другого старшего брата, я никого не хочу кроме тебя, я буду прятаться от них, ломать их электронные карточки и плевать им в суп… Пожалуйста, скажи…

Мальчик умолк и теперь просто плакал, уткнув носик в пахнущую модной туалетной водой цветастую рубашку Малколма.

– Ну хорошо, я скажу, я обязательно им скажу, – растроганно прошептал тот, чувствуя, что и по его собственной щеке скатывается большая прохладная слеза.

–

В ковровом зале все уже собрались – классный наставник, педагог-психолог, главный смотритель общежития, заместитель по учебно-воспитательной работе, ну и, конечно же, директрисса. На них были одинаковые черные костюмы – торжественные и простые, они свободно расселись за стоящим в центре зала подковообразным столом из плотной роскошной древесины – и в первую секунду Малколму подумалось, что они похожи на сборище хищных птиц.

– Добрый день, – сказал юноша.

Преодолевая робость, он ступил на красный ковер и красиво, стараясь не суетиться, словно на церемонии вручения кинопремии, прошел по нему от двери к столу.

– Госпожа Крис, госпожа Кролло, – Малколм не спеша продвигался вдоль изогнутой подковы стола, легким поклоном приветствуя каждое присутствующее официальное лицо, – господин Грив, господин Смотритель, господин Наставник…

Когда он покончил с этим, ему пришлось немного вернуться назад, чтобы стоять, как следовало, точно напротив директриссы.

– Добрый день, – поздоровалась она, и быстро взглянув на него, снова опустила глаза в разложенные на столе документы, – мне жаль, что сегодня мы вынуждены собраться здесь по такому печальному поводу.

Бумага, ослепительно белая в лучах дневного света, льющегося из окон, неодолимо притягивала Малколма – ему в голову пришла несуразная мысль, что среди всех этих выписок, заявлений, сводных таблиц успеваемости и прочей чертовщины, лежат те листочки, которые нынче утром заполняла она, и, если подойти еще чуть поближе да поднапрячься, можно будет их отыскать и даже прочесть имя…

– Вот распечатка номеров электронных ключей всех проходивших вчера вечером в общежитие, госпожа Крис, – поднявшись со своего места, доложил смотритель, протягивая в пространство еще один сверкающий лист.

Его подхватили и передали.

– Как вы понимаете, вашего номера здесь нет, – директрисса не глядя положила листок на стол рядом с прочими и взглянула на Малколма.

– Нет, – ответил он почти весело, обведя глазами всех присутствующих. Эти черные кабинетные птицы явно ждали от него виноватого бормотания, сумбурных объяснений или избитых оправданий. А ему сейчас почему-то хотелось расшалиться, запеть, рассмеяться им прямо в лицо, вскочить на этот нелепый подковообразный лакированный стол, сметя все их дурацкие бумаги, чтобы они взвились белой шелестящей стаей, подпрыгнуть, раскинув руки, и вдруг полететь… По причине своей хронической неуспеваемости всегда молчаливый и боязливо-робкий на занятиях, Малколм удивлялся сейчас этой внезапно пробудившейся в нем нагловатой беспечности.

– Вы совершили проступок, и сами знаете о том наказании, которое последует, мы не в силах ни отменить, ни смягчить его, такова традиция, и единственное, что мы можем для вас сейчас сделать, так это выслушать причины, побудившие вас навлечь на себя позор.

– Да не такой уж позор, если подумать, – непринужденно и храбро возразил Малколм, эти слова родились сами собой, ему не потребовалось никаких усилий на преодоление невидимого барьера допустимое-недопустимое, – я ужинал в ресторане «Эльсоль» с самой Афиной Тьюри.

Черные птицы тотчас вскинули свои головы. Директрисса чуть нахмурилась, остальные смотрели недоверчиво и почти враждебно.

– Да он над нами смеется, – шепнул смотритель общежития сидящему рядом классному наставнику.

– Дайте мне объяснительную, – потребовала Аманда Крис своим обычным официальным тоном и ожидающе протянула руку в сторону своей заместительницы.

Та принялась лихорадочно рыться в лежащих перед нею бумагах, потом, вдруг побледнев, шикнула смотрителю, призвав его тем самым прошерстить те документы, что находились в зоне его досягаемости.

– Где же она? Колченогая собака! – обреченно прошептала госпожа Кролло.

– Электронную копию не сделали? – директрисса никак не переменилась внешне, лицо ее оставалось таким же пугающе спокойным, но было понятно, что она в данный момент очень зла на своих подчиненных.

– Это всё вахтер… У него вечно такой беспорядок на столе, – бормотал в свое оправдание смотритель, разглядывая поверхность лакированного стола перед собой.

– Олух! Надо было давным-давно его уволить! Жалко тебе деда стало, вот и разгребай теперь его косяки! И отвечай за них! – шепотом крикнула ему через стол госпожа Кролло.

– В связи с пропажей главного документа, в котором свидетелем указано место вашего пребывания минувшей ночью, ваши слова остаются единственным источником информации, посему убедительно прошу вас говорить правду, – директрисса требовательно взглянула на Малколма.

Ее большие глаза, казалось, надвигались на юношу своей мрачной карей глубиной. Прежде, наверное, ему стало бы очень страшно. Но сейчас почему-то казалось самым важным то, что исчезла записка, и он так никогда и не узнает, как ее зовут… А на все остальное было решительно наплевать.

– Я же сказал. Афина Тьюри пригласила меня на ужин в ресторан «Эльсоль». Что непонятного?

– Не дерзи.

Директрисса снова нахмурилась, она угрожающе сдвинула брови, собираясь еще что-то сказать, но в разговор включился никак не проявлявший себя до этого педагог-психолог, полный молодой мужчина, он слегка наклонился вперед и обратился к Малколму вкрадчивым ласковым голосом:

– Как вы оцениваете свое столь скорое решение поддаться соблазну, пусть даже такому, – он ненадолго замешкался, подбирая слово, – мощному?

Малколм едва сумел сдержать рвущийся наружу смех. Все происходящее показалось ему вдруг таким бессмысленным и несерьезным! Подумать только, все эти важные птицы слетелись сюда, чтобы всерьез обсуждать необходимость ношения им, Малколмом, на шее какого-то лоскутка плотной чёрной материи! Это заседание запланировано и продумано, внесено в ежедневное расписание администрации, сидящий в углу секретарь скрупулезно ведет протокол…  В каждой эпохе, культуре и общественной формации есть свои фетиши. К сожалению, люди слишком часто придают пустякам несоразмерное значение.

– Теперь у тебя точно есть повод уволить этого старого дурака, – шипела госпожа Кролло над столом смотрителю, слегка склонившись в его сторону, – не жалеть надо, а объективно оценивать деловые качества сотрудника.

– Но это же просто вахтер… – пришибленно возражал ей смотритель, – ему же есть будет нечего, если я его выгоню, он же совсем старый и больной.

Заместительница директриссы раздраженно махнула рукой и отвернулась.

– Вы затрудняете ответить на поставленный вопрос? – деликатно подтолкнул педагог-психолог Малколма к развитию разговора.

– Да, затрудняюсь, я вообще не понимаю, что я должен вам говорить, – спокойно произнес юноша, – Ну поддался и поддался. Или вы хотите, чтобы я сам себя за это осуждал?

– Видите ли, – мягко возразил психолог, – наша задача воспитательная, и мы должны научить вас различать хорошее и дурное, в этом цель образования… Так как вы считаете, ваш поступок всё-таки можно назвать правильным?

– Я не могу… Не могу… – возбужденно шептал смотритель общежития, – как я буду смотреть ему в глаза…

Директрисса краем глаза поглядывала на часы и читала какие-то бумаги.

– Ладно, – заключила она веско, – хватит, у меня через пятнадцать минут важный телефонный разговор. Пусть расскажет всё как было и возвращается к себе.

– Где вы были этой ночью? Отвечайте? – директрисса оторвала взгляд от своих бумаг и посмотрела на Малколма.

– Сначала я ужинал с Афиной Тьюри, это правда, – повторил Малколм уже в третий раз, стараясь не терять спокойствия, – потом она куда-то ушла и оставила меня со своей телохранительницей. Было уже очень поздно, мы старались успеть, она везла меня на машине, но на выезде из города мы поняли, что за нами погоня… Из той машины начали стрелять…

– Знаете, что, – Аманда Крис бросила на стол документы, которые читала. Они опустились на гладкую поверхность с легким шлепком, – вы оставьте эти свои шуточки. Иначе я вас просто отчислю. Успеваемость у вас хуже некуда, по всем предметам причем… Отправитесь в приют для бездомных, улицы мести или… Шестнадцать ведь вам уже исполнилось, верно?

Малколм кивнул.

– Вот и отправитесь. По адресу. Приберегите свои россказни про погони и перестрелки для более подходящей аудитории.

– Но это всё правда, – юноша готов был рассердиться на этих напыщенных птиц за то, что они ему не верят – как можно вот так просто взять и не поверить человеку? – Он знает, что его накажут. Он не стремится избежать наказания. У него нет причин лгать. Почему они тогда не верят ему?

– Я не сделал ничего плохого. Те, кто был в машине ранили девушку, и я сделал ей кровоостанавливающую повязку из своего галстука… Больше ничего под рукой не оказалось, но нужно было срочно перевязать рану…

– Какую рану? Что за чушь вы мелете? Прекратите! – из-за стола поднялся классный наставник, он покраснел лицом и глаза его гневно вспыхнули.

– Скажи нам правду, – толстый психолог плавно встроился в разговор, – никто не будет ругать тебя… Со многими подростками это случается. Ты провел ночь в гостинице с девушкой, ведь так?

Малколм понял: шансы, что ему поверят, равны нулю. Директрисса нетерпеливо постукивала ручкой по столу. Психолог елейно улыбался, ожидая признания. Классный наставник глядел на него, гневно раздувая ноздри.

Малколму вспомнилось, что раньше в канцелярской лавке возле библиотеки продавали забавные брелоки, толстых резиновых человечков, на каждом таком брелоке была круглая кнопка – нажимаешь на нее и начинают светится маленькие лампочки у человечка в глазах. Классный наставник в эту секунду выглядел точь-в-точь как лупоглазый человечек-брелок.

Сдержаться оказалось просто невозможно.

С Малколмом случилось то, чего он боялся с самого начала чудовищного ритуала «принятия позора». Он рассмеялся…

Величавое молчание коврового зала вытеснил в углы задорный молодой смех, наверное, впервые прозвучавший в этих стенах.

Малколм начал смеяться и никак не мог остановиться. Он смотрел вокруг – строгие позы, постные лица, официальные бумаги с гербовыми печатями – с каждой секундой ему становилось только смешнее…

Секретарь, который вел протокол, положил ручку. Ходили слухи, будто Аманда Крис спит с ним, а он всё плачет и требует, чтобы она развелась со своим мужем; по этой причине он то рвет отношения, то вновь возвращается, а она который год кормит его пустыми обещаниями честного брака.

Малколм продолжал смеяться.

– Истерика, – деловито объявил вполголоса психолог, – я же не раз говорил уже вам, госпожа директрисса, что пора заканчивать с этими разборами полетов, они травмируют подросткам психику.

– Я подумаю об этом, – бросила Аманда Крис, вставая.

Она снова глянула на часы и уверенным шагом направились к выходу. Секретарь проводил ее большими грустными глазами.

– Заседание окончено, – провозгласила, оставшись за главную, её заместительница, госпожа Кролло.

Все поднялись со своих мест, зашелестели бумагами. Воспользовавшись этой заминкой, Малколм подбежал к смотрителю общежития, осторожно тронул его за плечо, и, просительно заглянув в глаза, шепнул ему:

– Прошу вас, пожалуйста, не увольняйте старого вахтера…

Сказал так и помчался к двери. Ему представилось в этот момент как большие черные птицы окружили старого седого воробья, клюют его со всех сторон и хлопают крыльями.

– Совсем стыд потерял, – покачал головой классный наставник, – ну ничего… я с ним еще поговорю.

–

После скандала с прогулянной ночью количество поклонниц Малколма ощутимо увеличилось, и многие из них стали теперь гораздо смелее: мысль, что при должной напористости они могут получить нечто весьма лакомое, придавала им решимости.

Юношу продолжали задаривать мягкими игрушками, которым уже в небольшой комнате не находилось места – ими набит был шкаф, они громоздились в углах, на полу, сидели на столе, на стульях и даже пробрались в ванную.

Малколму писали и звонили, приходили и ошивались под окнами.

«Какое счастье, – думал он иногда, сидя на широком подоконнике и глядя вниз, – что девчонок не пускают в мальчишескую общагу! Вот ад начался бы, если бы они поднялись ко мне сюда и стали барабанить в двери!»

Ему не было до них никакого дела. Пусть стоят-мерзнут, если им это так нравится. Отныне Малколм мог думать только об одной девушке. Каждое утро он с надеждой открывал свой электронный ящик, надеясь найти там письмо с неизвестного адреса.

Но – ничего. Одни рекламные рассылки.

Когда звонили с незнакомых номеров, у юноши всякий раз сладостно замирало сердце: может быть это она?

Дни проходили, но от нее по-прежнему не было вестей. Неужели она могла забыть о нем? Или попросту не придала их встрече значения соразмерного тому, какое придал он? Так ведь тоже бывает, и нередко. Никогда нельзя предугадать, как отзовется в чужое душе твой порыв и какой образ ты оставишь в ней, отразившись словно в изогнутом зеркале, всего на миг.

Тоска постепенно овладевала Малколмом. Он пропускал занятия, подолгу оставаясь в одиночестве у себя в комнате, почти не гулял и не развлекался.

Однажды он сидел как обычно на широком подоконнике, обхватив руками колени, и глядел сквозь стекло на пасмурный весенний день. Снег окончательно сошел, было грязно, но кое-где у черной слякоти уже отвоевывала пространство тонкая молодая трава.

– Малки! Эй, Малки! Мы тебя видим! Ну спустись же, хватит депрессовать, давай в кино сходим, а не хочешь в кино – так в мороженицу заглянем, ну а если совсем никуда не тянет – посидим поговорим… Ну Малки, ну не вредничай… Самому ведь скучно!

Внизу стояли две знакомые девчонки. Симпатичные, веселые. Отчего бы действительно не пойти с ними куда-нибудь? Поболтать, пошутить, может быть даже позволить пару раз себя поцеловать… Одной из них. Или даже обеим. Пусть потом сами разбираются между собой. Раньше Малколм так бы и поступил, не задумываясь. Но позади осталась ночь, единственная ночь без сна, вся сотканная из улыбок, шепота, шагов в гостиничных коридорах – первая ночь открытий и обретений; а в ней – самая лучшая девушка на земле, о которой ему известно лишь то, что у неё всего одна почка, нет селезенки, полимерный протез вместо нижнего ребра, и всё, чему она научилась в жизни – попадать с полукилометра в некрупную дыню…

После такого уже просто не может быть как прежде.

Малколм встал на подоконник и открыл форточку.

– Если вы сейчас же не уйдете, рассержусь, предупреждаю! – прокричал он стоящим внизу, – я ведь не единственный парень на необитаемом острове, в самом деле! Оставьте меня в покое!

Одна из девушек обиженно нахмурилась.

– Да хватит уже ломаться! Рано или поздно всё равно ведь согласишься! Куда денешься теперь…

– Денусь, – завопил Малколм, – вот увидите! Сгорю, сквозь землю провалюсь! Как же вы все мне надоели! Убирайтесь отсюда! – юноша спрыгнул с подоконника и принялся лихорадочно собирать по комнате дареных мягких медведей, зайцев, белочек, собачек, плюшевые сердечки, обшитые кружевом, – Проваливайте сами и забирайте свое барахло! – кричал он, одну за другой запуская игрушки в открытую форточку, – вон! Видеть вас больше не могу!

Малколм пытался выплеснуть в этом истерическом монологе отчаяние и тоску, выбросить вместе с этими комками плюша и ваты по кусочку всю свою боль, но она открывалась в его душе только глубже по мере того, как он начинал её осознавать.

Подаркопад продолжался до тех пор, пока в комнате юноши не осталось ни одной мягкой игрушки.

–

Саймон крепко держал данное названному брату слово: с тех пор как классный наставник попросил присматривать за ним другого юношу, Фича, ни дня не проходило без какой-нибудь выходки, способной доставить всем, а несчастному Фичу в первую очередь, массу неприятностей. Мальчик осознавал, что поступает не вполне справедливо, устраивая регулярные головомойки этому пухлому немного заторможенному подростку, ведь не по собственной воле тот явился на место отстраненного от всякой воспитательной практики Малколма.

В первый же день в знак своего протеста Саймон запер бесцеремонно навязанного ему старшего товарища в умывальной в своей комнате. Фич из-за этого опоздал на занятия на целых полчаса; и никто не знает, был бы он вызволен из плена милостью Саймона хотя бы к обеду, если бы его крики и стук в стену не услыхал проходивший мимо уборщик.

Фич со слезами поведал обо всем своему классному наставнику, но тот лишь покачал головой и посоветовал юноше набраться терпения:

– Будь снисходительным к нему, дружок, смена помощника все-таки сильный стресс для ребенка, парнишке нужно время, чтобы привыкнуть, он обязательно полюбит тебя, вот увидишь.

Но Саймон был не из тех, кто привыкает. Природа наделила его способностью любить чутко, глубоко и пламенно, но лишь немногих, тех, кого однажды само выбрало его капризное сердце. И оно выбрало Малколма. Сколько бы они ни ссорились, как бы сильно Саймон ни обижался на него, это всё проходило, и снова хотелось прижаться к старшему брату, припасть к его груди, вдохнув знакомый аромат туалетной воды, ощутить его мягкие прикосновения к затылку, услышать тихий ласковый голос.

– Сэмми… Ах, Сэмми. Мой маленький Сэмми.

Ни в чьем исполнении эта фраза не звучала так проникновенно и нежно. И ничья рука не умела гладить и ерошить волосы, чтобы становилось тепло как от cолнечного пятна или от котенка.

На другой день Саймон вымазал зубной пастой куртку Фича. Тот ничего ему не сказал, и на этот раз даже не стал жаловаться, просто молча удалился, чтобы почистить её, а потом переходил из общежития в учебный корпус в мокрой куртке – другой у него не было.

Саймон не сдавался. Мелкие пакости продолжались. Каким-то образом он узнал пароль от учебного аккаунта Фича, и однажды удалил его файлы с аккуратно выполненными заданиями прямо перед началом занятий. Юноша опять не стал ничего говорить, он просто не попытался взять Саймона за руку по дороге в учебный корпус, как прежде, а пошел немного впереди, сгорбленный и очень жалкий. Даже по его широкой мягкой спине заметно было, как он страдает.

Саймон нагнал его и, заглянув в лицо, понял, что Фич плачет. Крупные капли неслышно катились по его пухлым щекам. И тогда Саймону стало стыдно, так стыдно, что запершило в горле и показалось, что у него самого глаза вот-вот наполнятся непрошенными слезами. Он ведь не был злым по природе, ему совершенно не хотелось мучить этого безответного толстяка, он лишь пытался использовать его, чтобы добиться возвращения Малколма. При любом терроре, как известно, появляются невинные жертвы…

Саймон пошел к классному наставнику и сам во всем признался.

– Прости, малыш, мы все очень хорошо тебя понимаем, ты сильно привязался к Малколму. Принимать перемены всегда трудно, в особенности такие… Но установленные правила запрещают нам доверять воспитание младших подросткам, ведущим неподобающий образ жизни. Чему он может научить тебя? Сердечные привязанности закрывают нам глаза, трудно судить тех, кого мы любим. Но постарайся все же взглянуть объективно: Малколм плохо учится, у него хвосты по всем предметам, с которыми он даже не пытается бороться, в последнее время у него появились проблемы с поведением, которых раньше не было – он приходит на занятия, когда хочет, дерзит преподавателям, и стал одеваться – прости за сравнение – как те парни, что выходят вечерами на обочины автодорог. Эти вечно расстегнутые почти наполовину рубашки, джинсы в облипку, неумеренно ярко подведенные глаза… Куда это годится?

Саймон осознавал правоту наставника, и у него, как ни прискорбно, не нашлось аргументов в защиту любимого названного брата, кроме, пожалуй, одного: несмотря ни на что, тому удалось сохранить удивительную редкую чуткость сердца… На память Саймону пришел замечательный случай, произошедший в первый год его пребывания в Норде, по весне.  Как-то после занятий они возвращались вдвоем в общежитие, и Малколм заметил брошенную на асфальт веточку с сочно набухшими почками. Юноша наклонился и поднял её.

– Смотри-ка, она ведь еще живая, – сказал он Саймону, – жалко, если её затопчут ботинками.

Малколм взял веточку с собой и поставил в своей комнате в воду. Через неделю она пустила корни, и заботливый юноша отнес её на пустырь, расположенный между огороженным футбольным полем и зоной гаражей – он вырыл там небольшую ямку и посадил ставшую уже маленьким деревцем ветвь. С тех пор он почти каждый день навещал её после уроков, когда с Саймоном, а когда и один, поливал, если было особенно сухо, даже удобрял почву. Чтобы хрупкий саженец не побило ветром, Малколм привязал его к воткнутой рядом палочке.

– Когда-нибудь он станет большим деревом, – говорил юноша своему названному брату, – и мы с тобой, уже взрослые, придем сюда снова, чтобы посмотреть на него.

– Вот видите, какое у него доброе сердце, – сказал Саймон наставнику в заключение, – спас растение; а еще он в прошлом году заставил Мидж Хайт влезть на большое дерево во дворе, когда нашел на земле выпавшего из гнезда птенца…

– Этого недостаточно, – вздохнул наставник, – чтобы чего-то добиться в будущем, нужна в первую очередь дисциплина. Стремление к самоорганизации. Отсюда берется и целеустремленность, и упорство, и трезвая оценка собственных возможностей. Только высоко организованный человек может что-либо создать. А творчество – научное, художественное, производственное – главная цель жизни полноценной личности. Именно способность к нему отличает нас от животных. И поэтому развиваться – долг каждого. Перед обществом и перед самим собой.

После этого разговора Саймон перестал издеваться над Фичем. Но в глубине души он так до конца и не согласился с доводами наставника.

"Неужели любовь всегда означает подражание? Почему они считают, что, продолжая общаться с Малколмом, я возьму от него только самое плохое? И даже если все их доводы справедливы, то какие великолепные душевные качества сможет привить мне Фич, который совершенно не умеет защищать свою точку зрения, чуть что запирается в комнате и после каждого обеда клянчит у соседей по столику десертные булки?"