Текст книги "Самскард"

Автор книги: Ананта Мурти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Путта снова закурил.

...Первопричина в том, что с Чандри все произошло будто во сне. Вот почему я, как Тришанку, болтаюсь между небом и землей. И выйти из этого состояния я могу только через осознанное, свободное действие, через поступок, на который я самостоятельно решусь. Не сумею – буду как облако, от ветра изменяющее форму. Осознанное действие опять сделает меня человеком. Я буду отвечать за себя А это значит... Что это значит?. Значит, я не должен говорить себе: "Пойду куда глаза глядят". Я сажусь в автобус, еду в Кундапуру, живу с Чандри. Конец метаниям Я стану другим человеком, и сделаю это сознательно.

– Опять заело?–хихикнул Путта.

– Играет рыба, бежит вода, стоит, глядит на все– скала.

– Здорово!– восхитился Путта.– Отгадал! А меня, между прочим, с детства Угадайкой звали. Путта Угадайка! Я загадок этих знаю!.. На всю дорогу хватит, вот посмотрите.

И Путта далеко отбросил окурок.

Гаруда, Лакшман и другие шли целый день по жаре и только к закату добрались до Дурвасапуры. Чем меньше оставалось до аграхары, тем медленней они двигались, но, увидев, что на крышах нет грифов, облегченно прибавили шагу.

– Сбегаю взгляну, как там скотина,– пробормотал Лакшман.– Я вас догоню.

– Сначала обрядом нужно заняться, а домашними делами после,– сурово одернул его Гаруда.

Лакшман не посмел возразить.

Брахмины приблизились к дому Пранешачарии, приготовляя в уме слова соболезнования.

Около дома валялись дохлые крысы.

Из дома никто не откликнулся.

Переступить порог ни один не решился – в собственные дома тоже было страшно войти. Брахмины тихонько пошли обратно. Аграхара выглядела какой-то ненастоящей, оцепенело замершей. Брахмины сгрудились в кучку, не зная, что дальше делать.

– Обряд...–раздался чей-то голос.

Никто не шелохнулся. Каждый представлял себе дом Наранаппы, разложившийся труп.

– Пранешачария у речки, наверно,–нашелся Гаруда.– Подождем его.

– Нет времени,– возразил Лакшман.– Давайте пока приготовимся к похоронам.

– Дрова!– сказал один.

– Придется манговое дерево спилить!– откликнулся другой.

– Гореть плохо будет...– усомнился третий.

– У Наранаппы во дворе наверняка дрова есть,– сообразил Лакшман.–Может, хватит...

– А не хватит, так с твоего двора возьмем,– поддел его Гаруда.

Дров у Наранаппы оказалось маловато.

– Чандри! Чандри!– заголосили брахмины.

Никто не отозвался.

– Да она наверняка удрала в Кундапуру. Погубила всю деревню и смылась, потаскушка!

– Ладно. Делать нечего. Несите каждый по вязанке дров,–распорядился Гаруда.–Каждый. Ясно?

Брахмины один за другим потянулись цепочкой по тропе к месту сожжения с вязанками дров на головах. Все было готово, а Пранешачария так и не возвращался.

– Вынесем тело?– робко спросил один.

– Пускай сначала Пранешачария вернется,– предложил Гаруда.

– Верно,–поддержал Лакшман.

Брахмины старались не смотреть на двери дома Наранаппы.

– Не надо спешить,–решил Гаруда.–Придет Пранешачария и скажет, как и что делать.

– Подождем,–согласились брахмины.

Они развели огонь в большом глиняном кувшине, притащили бамбук и занялись приготовлением носилок. Ждали Пранешачарию.

Часам к трем Пранешачария и Путта вошли в Мелиге и направились к пруду. Лесная тропка вывела их на разбитую проселочную дорогу, и в Мелиге они явились густо покрытые красной пылью. Путта сразу влез в пруд, умылся, вымыл ноги и с удивлением заявил:

– Что ж такое? Говорили-говорили, а я вам так ничего про себя и не рассказал.

Умываясь, Пранешачария вдруг подумал, что в Мелиге его легко могут узнать! Он рассердился на себя за то, что опять боится. Одно хорошо, думал он, здешние брахмины – из секты смарта, то есть не свои. Скорей всего, его вообще не заметят в праздничной суматохе. Но все-таки если он действительно решил сделаться другим человеком, то откуда опять страх? Страх сам по себе–чувство естественное, когда есть причина бояться. А тут что? Нужно обязательно докопаться до корня и вырвать этот корень. С каким царственным бесстрашием Наранаппа жил с Чандри на глазах у всей аграхары! А он? Будет жить с Чандри и прятать от людей лицо? Хорошо получится, ничего не скажешь!

– А вы вот, конечно, думаете себе: и что он все время болтает, ну и зануда, думаете. Я объясню. Вы все больше молчите, а сами без людей все равно не можете. И вам поговорить с кем-то надо. Человек вы тихий, но вам достается,– Путта бодро утирался,– сами скажите, правильно я угадал или нет. Я по лицу вижу – правильно. Вы не подумайте, я не из низких. Каста наша, малера, вам известно, что за народ: отец брахмин, ну а мать, сами знаете, кастой пониже. Мой отец– чистый брахмин, а с матерью жил лучше, чем другие с законными женами живут. Меня брахмином воспитывал, даже обряд с надеванием шнура устроил. Пожалуйста, смотрите.

Путта вытянул из-под рубашки шнур, без которого брахмин не брахмин, и удовлетворенно объявил:

– Потому все мои друзья брахмины. Так, нам пора. Он перепрыгнул через плотинку на улице и засмеялся:

– Они меня правильно зовут: Путта Говорун. Два прозвища у меня –Угадайка и Говорун. А что? Я с людьми люблю.

Мелиге выглядела вполне празднично. На площади стояла колесница, верх которой украшали знаки зодиака. Вдоль дороги на земле лежали два толстенных каната, за которые верующие вытащили колесницу. Теперь ее поставили перед храмом, ожидая приношения цветов и плодов. Молодой брахмин поднимался с кокосом в руках в колесницу, где уже сидел настоятель храма. Вокруг толпились в ожидании своей очереди люди с приношениями. Пранешачария тревожно обежал глазами лица – удостовериться, что нет знакомых. Нет, никого нет, кто мог бы его опознать.

Правда, толпа стояла так плотно, что если подбросить над ней горсть сезама, так ни зернышка бы на землю не упало. Путту это не обескуражило, и, ухватив Пранешачарию за руку, он стал протискиваться к лавке за кокосами и бананами для приношения.

– Пусть народ немного схлынет,–сказал он, отдуваясь,– тогда подойдем к колеснице. А пока пошли посмотрим. Пошли, Ачария.

За углом их оглушили переливы тростниковых свистулек. Дети выклянчивали у родителей монетки, мчались к прилавку и сразу начинали переливчато свистеть. Густо пахло горящей камфорой и курительными палочками, пахло новенькой, необношенной одеждой. Продавец воздушных шаров во всю глотку нахваливал свой товар. На углу народ сгрудился около "бомбейского ящика", получив монетку, его владелец бил в тамбурин, приплясывал и нараспев давал пояснения к картинкам в ящике:

"Город Дели, красивый город Дели! Восемнадцать двор– цов один краше другого! Бангалорский базар, самый лучший базар! Махараджа Майсора, где еще увидишь махараджу Майсора! А вот махараджа на дворцовом приеме, смотрите на махараджу на дворцовом приеме! Святой храм в Тирупати, смотрите, какой храм в Тирупа– ти. Смотрите, смотрите–веселые девушки из Бомбея! Вот какие бывают девушки в Бомбее!"

Грохот и звон тамбурина, топотание босых ног.

– Ах, какие девушки в "бомбейском ящике"! Одна ана, всего одна ана, недорого, чтоб все увидеть!

Путта не выдержал:

– Я взгляну, что у него там в ящике!

– Конечно, конечно,–поспешно согласился Пранешачария.

– Вы только не уходите! Без меня не уходите, подождите меня.– Путта нырнул под черный лоскут и припал к окулярам.

...Самое время повернуться и уйти. Некрасиво, что и говорить, ничего плохого ему этот Путта не сделал, но просто необходимо побыть одному, а с ним даже помолчать не удается. Пранешачария успел сделать всего несколько шагов, как прямо над его ухом раздался знакомый голос:

– Так я и думал–уйдет, и я его не найду. Хорошо, хозяин ящика показал, в какую сторону вы двинулись. Ну вот, мы вместе. Можно идти.

Пранешачария готов был завыть от досады. Сказать, чтоб отвязался? Но как можно обижать человека, когда он протягивает руку дружбы, пускай даже его никто не просит? Надо быть терпеливым, укорял он себя.

– Вот это да?– завопил Путта.

Выступали акробаты. Девушка, гибкая, как змейка, широко раскинув руки и ноги, животом балансировала на бамбуковом шесте. Здоровенный цыган упоенно лупил по барабану. Секунда–девушка скользнула вниз и затанцевала, собирая монетки, улыбаясь, кланяясь. Путта бросил ей медяк.

Чем ближе они подходили к храму, тем больше нищих встречалось в толпе. Человеческие обрубки, извиваясь, ползли по пыльной улочке–нищие без рук, нищие без ног, нищие с провалами на месте носов, слепые, дергающиеся, выставляющие напоказ невероятные уродства. Путта выбирал самых страшных и важно подавал им милостыню. Он задержался у тележки с длинным тентом, сплошь увешанным разноцветными лентами, купил жене ярд красной ленты.

– Она их любит,–объяснил он.

Взял еще парочку свистулек детям, дунул в них для проверки и распорядился:

– Пошли.

Пранешачария насилу сдержался, он чувствовал себя вещью, которую кто хочет, тот подберет.

Путта углядел лавчонку с ярко окрашенными напитками в бутылках.

– Выпьем "фанты"!–решил Путта.

– Я такие вещи не пью,– отказался Пранешачария.

Путта надолго застрял перед лавчонкой, крытой соломой, наконец, выбрав бутылку с чем-то малиновым, бросил монетку:

– Мне это!

В лавчонке было полно народу. Крестьянки застенчиво утирались после шипучей воды, поили сладкой водичкой вымытых детей с намасленными головенками. Женщины были все в новеньких сари, с цветами в волосах. Мужчины похрустывали рубахами, надетыми впервые Звякали отлетающие пробки, шипела и булькала разноцветная жидкость, причмокивали губы, сжимаясь перед восхитительной отрыжкой. Лавчонка была вся ожидание, наслаждение, удовлетворенность–одно из самых больших удовольствий храмового праздника. К таким праздникам окрестные деревни готовятся загодя, откладывая деньги на многочисленные радости, которые не часто перепадают крестьянам.

Пранешачария стоял в стороне от мира незамысловатых удовольствий и наблюдал толпу. Путта допил шипучку, громко рыгнул, даже порозовев от приятных ощущений, и затормошил Пранешачарию:

– Ну все, все, нам пора! Так вы ничего и не выпили.

Пранешачария следовал за Путтой как в полусне, одурманенный толчеей и торговлей, свистульками и барабанами, плывущими накатами храмовых колоколов, кричащими красками лавок и одежд.

Он был окружен глазами–взгляды искали, устремлялись к цели. У него единственного взгляд блуждал бесцельно, потому что он был не в силах соотнести себя ни с чем.

Выходило, что Путта был прав.

...Даже моя с ним встреча, наверно, была предопределена. Желая следовать своему выбору, я должен вначале перенять его вовлеченность в жизнь. Чандри тоже живет в этом мире. Я же нигде не живу–ни здесь, ни там. Мир распался на противоположности, и меня зажало между.

В нос ударил крепкий запах кофе и свежих пирожков.

Путта остановился.

Ачария тоже.

– По чашке кофе?

– Я не буду.

– Так это же брахминская харчевня. Хозяин все привез из Тиртхахалли специально на праздник, готовят тут по обряду, для брахминов особые места отведены. Не осквернитесь, не бойтесь.

– Я кофе не хочу.

– Нет, так не пойдет. Я должен угостить вас кофе!

Путта за руку втащил его в харчевню. Пранешачария осторожно присел на грязноватую табуретку, пугливо огляделся. Что будет, если увидят его, ученого, благочестивого брахмина, человека с такой репутацией, в ярмарочной харчевне за чашкой подозрительного кофе? Тьфу!–по-базарному отплюнулся Пранешачария, когда же я выкину эти мысли из головы?

Из уважения к брахминству Ачарии Путта устроился чуть поодаль.

– Два особых!–заказал он.

Заплатив две аны, он отхлебнул обжигающего кофе и сморщился.

– Гадость, а не кофе! Всегда как праздник, так жулят!

Пранешачария выпил свой кофе медленно и с удовольствием. Ему кофе понравился. К тому же он почувствовал прилив сил. И с неожиданной бодростью последовал за Путтой.

– А поесть вы могли бы в храме. Там до шести вечера будет подаваться угощение для брахминов.

Праношачария уже который день не ел горячего и, представив себе дымящийся рис с душистой подливкой, проглотил слюну, но сразу вспомнил, что есть ему пока нельзя – он совсем недавно похоронил жену. Тем более в храме: если он примет пищу в храме, храм будет осквернен и, согласно поверью, колесницу не удастся даже стронуть с места. А с другой стороны, как же Наранаппа? Сожрал всю рыбу из храмового пруда – и что? Нет, недостает ему сил преступить бесчисленные ограничения брахминской жизни, он не Наранаппа. Так как же?– издевался он над собой. Чем я готов уплатить за счастье уйти к Чандри и жить с ней? Если уж уходить, так не оглядываясь, если уж решился, так уходить. Нет иного способа осознать призрачность игры противоречий, избавиться от страхов. Как Махабала: захотел – и сделал.

– Гляньте-ка!– Путта указывал на пригорок, где плотным кружком стояла толпа, судя по одежде – крестьяне низких каст.– Подойдем поближе, там, наверно, петушиный бой.

Пранешачарию передернуло, но он безропотно поплелся за Путтой со странным предчувствием встречи с судьбой. От толпы так несло дешевым пальмовым вином, что Пранешачария не смог приблизиться вплотную. Стоявшие сзади поднимались на цыпочки и тянули шеи, передние сидели на корточках. Толпу сковывало напряженное внимание, лица были обращены в круг, а в кругу, подпрыгивая, расхаживали два петуха. Никогда в жизни не сталкивался Пранешачария с таким накалом жестокости и острого возбуждения. Ему казалось, что вся жизненная энергия этих сидящих на корточках людей сосредоточена в их глазах. А петухи! Треск крыльев, четыре крыла, четыре шпоры. Кокк, кокк, кокк, кокк. Сорок, пятьдесят пар глаз вокруг. Кроваво-красные гребни, блестящие стальные шпоры. Луч солнца – искрой! Искры. Как от удара о кремень. Промельк! Удар, удар. Удар! Один петух на другом. Долбит его.

Неодолимый ужас стиснул Пранешачарию. Он точно провалился в мир демонов. Бессильно опускаясь наземь, он думал, что если в этом аду, где он задумал поселиться с Чандри, если в этой беспросветности, в этом подземелье жестокость загорается счастьем в глазах завороженных созданий, то такому вот, как он, не выжить в этом мире.

Владельцы петухов подбадривали бойцов странными горловыми звуками, которые едва ли могли исходить из человеческой гортани.

Он все отчетливее понимал, что нет в нем качеств, необходимых для жизни в мире страстей и жестокости.

Его опять сковала трусость, такая же, как в тот день, когда Наранаппа дал ему отпор, когда он сник, обмяк, столкнувшись с силой гордыни.

Владельцы петухов насилу растащили их, промыли раны и снова вытолкнули в круг.

Возбужденный Путта рвался сделать ставку.

– Ставлю!– теребил он совершенно незнакомого человека.– Вот на этого ставлю! Две аны, если победит!

– Четыре, если победит вон тот!– загорелся незнакомец.

– Восемь, если мой!

– Десять!–влез еще один.

– Двенадцать!–кричал Путта.

– Идет.

Пранешачария замер в ожидании исхода–что будет, если простоватый Путта останется без денег? К его немалому изумлению, Путта выиграл.

– Давай еще разок!– предложил проигравший.

– Нет,– бросил Путта.

– Как это "нет"?– пьяно вознегодовал проигравший и замахнулся на Путту.

Пранешачария властно протянул руку между ними. Увидев брахмина, пьяный отшатнулся и сделал шаг назад, но со всех сторон напирали разгоряченные любопытствующие люди.

– Что такое?

– Что там?

Пранешачария с усилием вырвал Путту из круга и почти бегом поволок за собой.

Путта, видимо, не испугался и вообще был доволен– двенадцать ан выиграл. Он улыбнулся во весь рот. Пранешачария взглянул на его веселое лицо и испытал нечто вроде отцовского чувства.

Был бы у меня сын, я бы воспитывал его с любовью, подумал он.

Вслух он сдержанно сказал:

– Ну все, Путта. Теперь я пойду своей дорогой, ты–своей.

У Путты мгновенно вытянулось лицо.

– А куда вы идете?

– Сам еще не решил,– ответил Ачария, настороженно стараясь уразуметь, зачем Путта так липнет к нему.

– Я еще немножко побуду с вами,– умолял Путта.– А после вы можете поесть в храме.

Пранешачария чувствовал, что иссякают остатки его терпения.

– Мне нужно к золотых дел мастеру,– объявил он.

– Зачем?

– Золотую вещь ему показать.

– Зачем? Если у вас нет с собой денег, я вам дам двенадцать ан. В долг. После как-нибудь отдадите.

Пранешачария просто не знал, как выпутаться. Дружелюбие этого человека, как лиана, оплетало ноги.

– Нет, Путта. Мне много денег понадобится. На билет до Кундапуры. На другие расходы.

– Тогда давайте я вам покажу хорошую лавку. Я знаю где. Вы что собираетесь продать?

– Кольцо с брахминского шнура,– сдался Пранешачария.

– Покажите,– протянул руку Путта.

Пранешачария снял со шнура кольцо. Путта внимательно осмотрел кольцо и посоветовал:

– Не меньше пятнадцати рупий. Меньше не берите.

Узенький проход вывел их к дому золотых дел мастера. Мастер сидел перед опрятным деревянным ящичком с напильником в руках. Он поднял на лоб очки в серебряной оправе и деловито спросил:

– С чем пожаловали?

Всмотревшись, он узнал Путту и сменил тон:

– Так что же могло произойти, что ноги Путты привели его к моему порогу, а?

Получив кольцо, он не спеша взвесил его, сосчитал красные зернышки, служившие ему гирьками, потер кольцо, подумал и определил:

– Десять рупий.

– Пятнадцать,– твердо возразил Путта.–А нет, так и разговора нет.

Пранешачария не знал, куда деться от неловкости.

– Нынче золото не в цене,– объяснил ювелир.

– В цене или не в цене, только меньше пятнадцати не возьмем. Пятнадцать, ладно?

Путта подмигнул Ачарии, приглашая его полюбоваться, как он умело торгуется, но Пранешачария мечтал лишь об одном – скорей уйти из лавки.

– Десять так десять,– сказал он.– Мне хватит.

Путта ахнул от неожиданности, а хозяин лавки, расплывшись в улыбке, ловко отсчитал десять рупий, сложил ладони и низко склонил голову.

– Спасибо,– сказал Пранешачария, выходя из лавки.

Едва переступив порог, Путта набросился на Пранешачарию не хуже законной жены:

– Да что же это такое? Я, можно сказать, стараюсь как лучше, а вы меня же подводите? Я в каком теперь положении? Он же теперь мое слово в грош не поставит!

Мог бы и не вмешиваться, деньги ваши, не мои, выбросили пятерку на ветер–ваше дело! Я из-за чего: в наше время нельзя всякому доверяться – и живым остаться. Вы же не знаете, какой это народ, кто золотом занимается! Родную сестру надуют!

– Мне очень нужны были деньги, и я поторопился. Извини.

Пранешачарии не хотелось обижать Путту. Путта немедленно смягчился:

– Я, как вас увидел, сразу понял, что вы за человек. Простая душа. И как вы один в дорогу вышли? Вам одному нельзя никак. Вот я вас в автобус посажу, а после займусь своими делами. А пока что вы меня держитесь. Мне тут кое-кого повидать нужно, вместе сходим, а оттуда вы–в храм. Времени полно, до самого вечера угощения будут подавать. Переночевать нам лучше здесь, утром" пойти в Тиртхахалли–всего-то пять миль, оттуда автобусом до Агумбе, там, если на такси спуститься в долину, успеем поймать кундапурский автобус.

– Хорошо,– согласился Ачария, пряча деньги в пояс.

– Аккуратней–деньги все-таки,– строго заметил Путта.

...Проще всего отделаться от него в храме, туда он не войдет со мной... Путта... Без всякой корысти взваливает на себя чужие хлопоты... Кто знает, какие он выплачивает долги из своих прошлых жизней? А я никак не могу отвязаться от него. Лиана, за ноги цепляющаяся. Можно ли считать, что человек сам распоряжается своей судьбой?..

– Сюда, сюда!–подтолкнул его Путта.

С запруженной людьми дороги к храму они свернули в проулок. Шли, пока не очутились перед пустырем. Обмелевший ручей, бамбуковый мостик через него. Дальше изгородь. Густая грязь рисового поля. Пробираясь обочиной поля, Пранешачария опять вспомнил петушиный бой. Как долбил один петух другого, как били крылья, летели перья. Петух впивался в противника, рвал, терзал, глубже, глубже в горячую плоть Кровь. Острый отблеск стали. И эти глаза вокруг. Запах перегара. Петухов растащили, обмывают, они колотятся от ярости–кокк! кокк!–и рвутся в драку. Мир жгучей страсти, мстительности, алчности.

...Я стоял там как бесплотный дух, лишний. Обездвиженный ужасом. Хотел своей волей изменить судьбу, войти в этот мир. Где акробатка на бамбуковом шесте изгибает тело в тугой одежде. Все выпуклости обрисованы. Скользнула с неба вниз, танцует по кругу. Бутылки с шипучкой Желание, наслаждение, насыщение. Глаза, нацеленные на вещи. Среди пестроты лент, шаров, вокруг храмовой колесницы–везде глаза, передо мной, за мной, со всех сторон. Глаза. Крылья. Шпоры. Клювы. Когти. Погружение в мир. Единство всего сущего. Совместность. Слиянность желания и удовлетворения. Как в Книгах: "То есть ты". Все есть ты.

Мне страшно. Страшно превратиться в демона, бесплотного духа.

Путта закурил и спросил, лукаво посмеиваясь:

– Не догадываетесь, куда мы идем?–Пранешачария пожал плечами.–Нравитесь вы мне, святой человек. Идете, куда ведут, ничего не спрашиваете. Похожи мы с вами. Я помню, один раз вот точно так же я с дружком до самой Шивамоги дотопал. Тесть про меня говорит: это же наш Путта. Отпусти его, говорит, потом не сыщешь, а сыщешь, он уж тебя не оставит.

– Ты сказал, что хочешь с кем-то встретиться.

– Сказал.

– Ну и хорошо.

– Сад видите? Во-он там. Там живет одна женщина, а этот сад она арендует. Смелая женщина, живет совсем одна, ничего не боится. Красивая, между прочим. И такая чистюля–руки с мылом надо мыть, если хочешь дотронуться. Она мне дальней родней доводится. А уж как к брахминам относится–сами увидите. На минутку зайдем, я только поздороваюсь. А то начнет после говорить: вот, Путта, мне сказали, ты был, а ко мне не заглянул, не узнал, как я, жива или, может, умерла. Важный очень стал, да, Путта? И пойдут обиды. А я не люблю обижать людей. Жизнь наша–она что? Сейчас мы тут, а через минуту нет нас. Зачем же обижать? Вот потому мне что ни скажи, я отвечаю "да". Одно только плохо – с женой плохо. Раз в месяц ей обязательно нужно к маме. Сначала я сказал "да". Потом сказал "нет". Даже бью ее. Побью, а сам жалею. Знаете песню такую–по деревням ее поют:

Жену колотит -

сам в сердце плачет,

прощенья просит,

нет-нет да спросит.

кого ж ты любишь,

кто в твоем сердце,

муж или мама

и мамин дом?

Вот и со мной так... Ладно. Мы пришли.

Их глазам открылся дом под черепичной крышей.

– Дома она или нет? Могла на ярмарку уйти,– пробормотал Путта.–Падмавати!–позвал он.

Пранешачария присел на глинобитное зозвышение, застеленное циновкой.

– Иду-у!– откликнулся приятный женский голос.

Красивый голос. Теплый, звучный.

Он немного испугался. Кто она такая, эта женщина? Зачем Путта привел меня сюда?

– Ах вот кто пришел!– сказал обрадованно голос – Пранешачария повернул голову.

Женщина стояла в дверях, касаясь косяка поднятой рукой. Перехватив его взгляд, она оправила сари на груди.

– Видишь, кто твой гость? Святой человек, Ачария,– важничал Путта.

– Вы издалека, должно быть.– Женщина скромно опустила глаза.– Подать святой воды из Ганга? Вы устали, я принесу вам молока и фруктов.

Пранешачария покрылся потом с головы до ног. Женщина, без сомнения, из касты малера. Живет одна. Зачем Путта привел меня сюда? И молчит, как в рот воды набрал. Трещал, не умолкая, всю дорогу, а тут замолк. Пранешачарии вдруг показалось, будто он чувствует затылком чей-то взгляд. Два глаза уставились в спину. Я ничем не защищен от пристальных, заглядывающих в меня глаз. Он сдержал сильное желание оглянуться. Кто знает, что скажут ему эти глаза? Кто знает, что произойдет, когда две пары глаз взглянут одна в другую? Удлиненные темные глаза. Коса, черной змеей скользящая через грудь. Девушка, гнущаяся на бамбуковом шесте. Шпоры. Крылья. Клювы. Перья. Приношение налитой груди в лесной темноте. Белли. Груди цвета земли. Немигающий взгляд, который все увидит, перед которым он обнажен. Взгляд в затылок. Сзади. Птица застывает под взглядом черной змеи. От ужаса.

Пранешачария оглянулся. Так. Темные глаза украдкой смотрели на него. Руки держали тарелку. Она стояла на пороге. Шаг назад, и полумрак дома скрыл ее. Прозвенели браслеты–она снова появилась на свету. Все успокоилось. Ожидание ворохнулось в его теле, прокладывая себе путь. Она наклонилась, ставя перед ним тарелку. Сари сползло с груди. Грудь, туго обтянутая блузкой. Просящий взгляд из-под тяжелых век. Живой огонь в его груди, но уже без ощущения обнаженности под взглядом. Теперь он сам весь превратился в эти глаза, "То есть ты". Все есть ты.

– Откуда господин пожаловал?–спросила женщина.

И перевела взгляд на Ачарию. На его пылающую сущность.

– Он сам из Кундапуры,– не дал ему ответить Путта.– С Шинаппой знаком,– приврал он– Делами храма занимается.

Еще вранье.

– На храм приехал собирать.

Еще.

Путта делал из него совсем другого человека. Встреча с незнакомыми всегда приводит к появлению нового облика, иной личности.

...Я столькими людьми перебывал за один день, что сам перестал понимать, кто я. Что же, пусть все идет своим чередом...

Пранешачария сидел и ждал.

...Заклеванный петух Клюющий петух. Шпоры. Сталь на ногах. Вопль Бхагирати. Будто сама жизнь вопила. Потом она упала на спину, совершенно неподвижная. Мертвая. Погребальный костер, в нем горит Бхагирати, алтарь моего избранничества. Не стало Бхагирати, и я оказался между мирами. Заблудшая душа. Принимаю облик, который мне придают чужие взгляды. Теперь душа льнет к одному из миров, и я перестаю быть бесплотным духом. Кажется...

Стараясь не смотреть ему в лицо, Падмавати отошла и села на приступку у дверей.

Пранешачарию снова томило чувство обнаженности – теперь она уселась так, что может вволю разглядывать его. Набравшись храбрости, он поднял голову. Сердце болезненно стучало.

Падмавати вскочила на ноги, вынесла поднос с бетелем. Путта приготовил себе бетель, заложил за щеку и заговорил с полным ртом:

– Я встретил Ачарию на дороге. Разговорились, он мне и говорит: я в Кундапуру. А я сразу сказал: куда спешить? Здесь заночуем, а утром отправимся прямо в Тиртхахалли и поймаем автобус. Так лучше, верно ведь?

– Конечно,– с некоторым смущением поддержала Падмавати.– Переночуете у меня, а завтра пойдете дальше.

Пранешачария от слов женщины весь сразу обмяк. В ушах загудело, ладони покрылись липким потом.

...Только не сегодня. Завтра. Сегодня я еще не готов. Откуда я мог знать, что придется принимать решение сегодня? И вообще мне нельзя, мне ничего нельзя. Только что жену схоронил, еще не прошел очищение. Мертвым телом Наранаппы еще не занялся. Я им все сейчас расскажу. Нужно рассказать всю правду. Нужно встать и уйти. Исчезнуть.

И не двинулся с места. Сидел. Неподвижный предмет под изучающим взглядом Падмавати.

– Значит, договорились,–заключил Путта.–А пока пускай сходит в храм и поест как следует. Он целый день не ел – Он повернулся к Падмавати.–Сегодня представление будет. Пойдешь смотреть?

– Да нет. Схожу вечером в храм и сразу же вернусь. Буду вас дома ждать.

Пранешачария молча сидел между Путтой и Падмавати и ничем, совсем ничем не выказывал своего отношения к происходящему.

– Тогда пошли,– сказал Путта.

Ачария поднялся на ноги и посмотрел на Падмавати.

Длинные волосы; видно, она недавно их вымыла, даже маслом еще не успела смазать. Крутые бедра, полная грудь. Высокая. Глаза искрятся Ожидает. Спокойная, свежая после купания. Дышит ровно и глубоко – грудь поднимается и опускается. Соски сразу отвердеют, если дотронуться до них в темноте. Запах раздавленной травы. Летучие колесницы светлячков. Огни. Огонь. Языки огня лижут хворост, дотрагиваются до мертвых рук, до мертвых ног. Костер шипит, брызгает искрами. Огонь все выше. Тело Наранаппы в ожидании огня. Несожженное тело. Как он сидел в тот день на веранде, кальяном булькал. Тело на бамбуковых носилках, прогнувшихся вниз под его тяжестью. Мудрый Яджнавалкья спрашивал: "Любовь, к кому любовь? Любовь к жене есть любовь к себе. И любовь к богу есть любовь к себе". Докопаться до корня. Все равно найти. Все равно выстоять.

Он посмотрел на женщину. Она была прекрасна, и он восхитился ее красотой.

А мудрый Вьяса, который написал потом "Махабхарату", родился в глиняном горшке. Сразу и родился святым аскетом с горшком для подаяния.

Ачария сделал шаг.

– Так вечером я жду вас,– сказала женщина.

... Бог Марути ушел от ответа. Друг Махабала бросил меня. Недруг Наранаппа одержал надо мной верх. Брахмины обезумели при виде золота. Чандри дождалась меня в темноте, получила что хотела, пошла своей дорогой. Бхагирати дико закричала и умерла.

Путта положил руку на его плечо и придержал на обочине мокрого поля

– Ну, что скажете?– спросил он– Как задумал, так и вышло Вы только в голову не берите. Она же не шлюха какая-нибудь. Низкорожденного близко к себе не подпустит Брахмина и то не всякого примет. Деньги тут ни при чем. Что ей деньги? Видели, какой у нее сад? О таких женщинах в старину мудрые люди стихи сочиняли. А я-то, я-то струсил, что вы меня выдадите! Ну, когда я привирать начал Понравилась она вам, верно? Путта такой человек – для друга все сделает. На все ради дружбы пойдет.

Он потрепал Ачарию по плечу.

Мимо мокрого поля, через изгородь, по хлипкому бамбуковому мостику, переулком–обратно в гудение и кипение ярмарки Густая толпа окружала храмовую колесницу, и такая же толпа толклась у лавки с разноцветной шипучкой. Народ сбегался посмотреть на человека с ученой обезьянкой, на разносчика детских игрушек, на торговцев воздушными шариками. Внезапно над праздничным гомоном поднялся демонический голос, резкий голос злого духа. Деревенский глашатай. Глашатай выкрикивал под барабанную дробь:

– Чума! Чума! Чума! В Шивамоге чума! Страшная болезнь черной богини Мари. Кому в Шивамогу– делайте прививки в Тиртхахалли! Приказ! Приказ! Приказ! Приказ для всех! Прививки! Чума!

Люди с любопытством слушали глашатая и пили шипучку. Хохотали над ужимками ученой обезьянки. Бородатый лекарь бойко торговал пилюлями, нахваливая их силу на всех языках:

– Одна ана, одна ана, одна ана! От живота, от головы, от ушей, от артрита, радикулита, от чесотки, от парши! Для беременных, для детей, от тифа, диабета! Одна ана, одна ана! Пилюли из Кералы, освященные в храме!

Его перебивал владелец "бомбейского ящика":

– Веселые девушки из Бомбея! Смотрите, девушки из Бомбея!

Акробат съехал по веревке, протянутой от высокого дерева к колышку в земле, стукнул босыми пятками и поклонился Мужчина дал подзатыльник мальчишке, клянчившему воздушный шарик Мальчишка громко разревелся. В кофейне завели музыку. В мусульманской лавке выставляли новые подносы ядовито окрашенных сластей. Протяжный говор крестьян и их жен, неумолчное чтение санскритских двустиший у колесницы, пререкания брахминов.

И среди всего этого он должен сделать выбор. Здесь Сейчас. Какой выбор? Зачеркнуть четверть века жизни, полной суровых ограничений, и стать жителем вот этого мира? Нет, нет. Прежде всего похороны Наранаппы. Все другие решения – потом. Сегодня Гаруда, Лакшман и другие брахмины должны уже вернуться в аграхару после беседы с гуру. Ну а если гуру сказал "нет"! Что тогда делать? Опять метания, опять все сначала.