Текст книги "Повести Вильгельма, извозчика парижского"

Автор книги: Ан Клод граф де Келюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

ПОВЕСТЬ О ГОСПОЖЕ АЛЛЕНЬ
И О ГОСПОДИНЕ АББЕ ЭВРАРДЕ

Это было совсем без хитрости и нечаянным случаем, что я вошел в службу к сей госпоже. Как она в один день ехала по Новому мосту, то извозчик зацепил так сильно за ее карету, что кучер ее упал наземь, не могши больше влезть на козлы. Как я тут был присутствен моей особой, то и предложил, что я сяду на козлы, что и было принято. Кучер ее, не могши после своего падения больше править лошадьми, сделала она его своим воротником, а я заступил его место.

Это была добрая госпожа, вдова бездетная, около сорока двух лет, которая бывала прекрасная женщина, и имела еще хорошие остатки.

В доме был г. аббе Эврард, который все управлял. Он был жирен, как монах, и если между тем кушал он только ножки; но лицо его было свежо и красно, как розовый цветок, по причине хорошего бургонского вина, которое он пил для укрепления своего желудка против молитвенника; он не имел ни на своем платье, ни на своей касторовой шляпе ни малейшего нечистого пятна. О! это был человек весьма чистоплотен.

Сперва, как я его увидел, взял его в друзья, потому что имел он вид весельчака, однако впоследствии нашел я иное пропеть.

Когда вступают вновь в такой дом, то не знают его поведения; это заставило меня, что я в один день заплатил за вино воротнику, от которого принял я лошадей, чтоб наконец рассказал он мне все обряды и вдоль и поперек.

И так он мне сказал: госпожа Аллень есть наша хозяйка, наилучшая в свете женщина, когда ей не противоречат; потому что г. аббе натвердил ей, что не надлежит, чтоб служитель говорил нет, когда господин сказывает: да, хотя бы хозяин и неправ был; потому что слуга не годится, когда он разумнее своего господина.

Что касается до г. аббе, то он был, как я его видел моими глазами, толстый кум, имеющий столько разума, что одна лишь только барыня могла несколько разуметь из его разговоров; он всякое воскресенье и в праздники целому дому толковал закон или сказывал проповеди, не веля идти в приходскую церковь, ибо г. Эврард говорил, что попы не знают, как надобно, хорошего закона.

Госпожа Барба, прежде бывшая няня госпожи Аллень, почти ничего в доме не делает, потому что она стара, а только всякое утро носит бульон к г. Эврарду, и варит для него шоколат, когда он с постели встает, а после обеда подает ему кофе; и барыня не хочет, чтоб она работала что-нибудь своими пальцами, а только б ему служила.

Девица Дусиор, горничная девушка, все делает то, что надлежит около боярыни, выключая нагревать зимой грелкой постелю г. аббе, когда бывает холодно, и прикладывать грелки, налитые горячим салом, к обеим берцам, и оловянный его шар с кипящей водой к ногам, как он ляжет в постель.

Г. Кули, повар, имеет приказ готовить как можно лучше фрикасеи, а особенно супы, ибо г. аббе говорит ко всякому делу, что хороший повар делам хороший желудок.

Теперь нет сахарника по причине, что последний сослан со двора за то, что не исправлял своей должности так, как хотел г. Эврард, который зли ел лучше, нежели он. А выписывают одного из Турса, а другого из Руана, чтоб видеть, который из них будет лучше.

Наконец, окончательно надлежит, чтоб все люди повиновались господину аббе, которой делал все по своей голове, так как шапочники, в доме, в коем он был властелином надо всем, даже касается до денег, без счета и без меры.

Когда я хорошенько все это узнал, то и расположился я так, что больше повиновался господину, нежель госпоже.

Со всем этим, чуть было не согнали меня со двора долой. В один день, как я понавинился, вез я г. Эврарда для взятия воздуха в Веньсанские аллеи. Ехавши домой, захотелось мне скорее другого проехать в воротах с. Антония, мы друг друга зацепили, хотя не так крепко, однако довольно, чтоб разбудить г. аббе, который почивал в карете.

Не успел он домой приехать, как пошел сказывать боярыне, что я великий грубиян, не умею ездить, и надобно сыскать другого посмирнее.

Я, который не знал ничего из ничего, был удивлен, когда госпожа приказала меня кликнуть для объявления мне, чтоб я завтра убирался со двора долой, и что возьмет он другого кучера.

Мне не помешало спросить, за что меня ссылают? И г. аббе отвечал, за то, чтоб проучить меня, как зацеплять, опасаясь, чтоб я не подавил людей, и по причине, что я пьяница, от которого за версту вином пахнет.

Мне досадно было, что за такую безделицу меня ссылают; но наконец, насильно в людях не остаются. Назавтра, как шел я вверх в комнату г. аббе и принять мои деньги, вот и жена моя, принесшая мне белье на перемену, и я ей рассказал мое приключение, стоя на дворе. Г. Эврард смотрел на нас в окошко. Госпожа Вильгельмша стала плакать, видя меня без места; а я утешал ее как можно лучше и пошел к г. Эврарду коснуться моих кругляков.

Счет мой был уже готов. Как я мои вытирки положил к себе в карман, тогда г. аббе сделал мне милость, спросил меня: Какая это молодая женщина, с которой ты говорил на дворе? Это, сударь, отвечал я ему, моя жена. Так поэтому, ты женат? Да, сударь, вы этого не ведали, сказал я ему. О! это переменяет положение, надобно иметь соболезнование к тем людям, кои семейство имеют. Сколько у тебя детей? Тот или та, что выйдет на свет, отвечал я ему, будет первый. Это еще в прибавок, что обязывает мою жалость выпросить тебе прощение, сказал он; состояние, в каком находится твоя жена, и нищета, в которую, может быть, скоро вы погрузнете, будучи без места, заставляют меня забыть твои глупости. Ступай, возвратись к твоей должности, я получу тебе прощение. Жена твоя в здешнем ли квартале живет? Нет, сударь, отвечал я ему, она очень далеко живет отсюда. Но, продолжал он, ей очень трудно так далеко ходить? Я чаю, здесь есть вверху одна небольшая комната, в которой можно ее поместить; она тут скорее получит воспоможение, какого требует ее состояние. Милосердие госпожи Аллень простирается без разбора на всякого рода людей, однако натурально, чтобы ее служители имели преимущество. Я пойду к ней, и стану просить квартиры жене твоей. А ты покуль все-таки вели перенести небольшие твои пожитки.

Я так был переполошен, увидя столько милостей, что я остался как статуя бездыханная, не могши его поблагодарить. В то время, как я все это пересказывал госпоже Вильгельмше, хозяйка наша приказала обоих нас к себе привести.

После многих вопросов и говореньев да и нет, по причине, что госпожа Аллень никогда не хотела иметь у себя женатых, наконец определено было, чтобы жена моя спала в маленькой горенке вверху над г. аббе, а я в моей обыкновенной над конюшней.

Казалось мне по некоторым речам, сказанным мамзелью Дусиор, что не очень она была довольна видеть в доме госпожу Вильгельмшу, но как не требовали в том ее мнения, то должно было ей замолчать. Не помешало это спустя несколько дней нашей жене поселиться; и еще к большей досаде горничной было то, что г. аббе приказал госпоже Вильгельмше кушать в скатертной, а потом, как приходил срок ее родов, то велено к ней носить в комнату, потому что могла бы она себя повредить, ходя вниз и вверх; так что ее весьма берегли.

Я так был рад, видя все сии хорошие образы, что готов был я идти в лед для боярыни, а в огонь для господина аббе, кои так попечительно старались о жене моей и о ее плоде, который был девчонка, родившаяся немного ранее, нежели госпожа Вильгельмша считала; это сделало, что госпожа Аллень дала ей бездельные пеленки вместо хороших, однако г. аббе говорил г. Аллень, что тут нет большого худа, ибо другие будут служить для первого ребенка, какого иметь будет наша жена.

В доме шло наилучшим образом, где всякий был доволен, выключая девицу Дусиор, которая мне всегда выпускала мимоходом некоторые язвительные слова насчет госпожи Вильгельмши и господина аббе. Однако наконец это било меня, как молотком в голову, так что я за ними долгое время караулил, не видя ничего того, что сказывала мамзель Дусиор, и я очень видел, что она была только болтунья.

В один хороший день считала она, что город взяла, принесши ко мне любовное письмо г. аббе, так как она сказывала и что видела она, как жена моя выронила его из кармана. Она его мне читала много раз с одного конца даже до другого, не понимая тут ничего такого, чтоб было что в нем против моей чести, как ей хотелось; и вы увидите по правде, что ничего тут нет такого, ибо я его кладу вам пред глаза.

«Дражайшая моя сестра.

Наконец я вкушаю, с полною приятностью, плоды новой жизни, коей употреблению имел я честь вас научить и вы готовы вступить в совершенство, коего неизреченный сладости я вам прославлял. Также с удовольствием усматриваю, что вы не имеете больше тех сухостей, коих лишение прежде сего причиняло вам только несовершенное воспламенение сердца: сухости, заставляющие нас взаимно отчаиваться когда-нибудь достигнуть до сего состояния блаженства, составляющего награждение одиноческой жизни, коей наши величайшие и глубочайшие учители делают нам прекраснейшее изображение. Однако ж, как я считаю и как я знаю собственным моим опытом, что иногда не худо удаляться от общих правил, я не буду вам много повторять унять те жестокие сражения, кои заставляют вас еще чувствовать сильные колебания внутренних прискорбностей; надобно немного удаляться от рассуждения вышних вещей, однако не упуская его из виду, чтоб придать нечто более к действительности. Впредь споспешествуй мне, дражайшая моя сестра, в совершенстве тех приятных восторгов, коих ваша теплота лишала вас до сего времени, несмотря на старания, делаемые мною, чтоб заставить вас вкусить их в совершенной их полности».

Что ж вы тут находите к изобличению, сказал я мамзеле Дусиор, как она перестала читать? Тут ни одного слова нет такого, как ты изволишь меня заставлять верить. Это поистине хорошая и прекрасная проповедь, и вы хочете, чтоб я жаловался в том, что господин аббе хочет учить жену мою закону! Нет, право, я, напротив, буду им за то обязан во всю мою жизнь живущую.

О! Когда вы так хорошо это понимаете, отвечала она, то надобно дать вам еще одну связку: вы, мне кажется, очень хорошо будете ее носить. Бедный г. Вильгельм, жалко, что у тебя такой тупой разум! Вы не понимаете, что значат эти слова, касаясь вашей чести? Моей чести, отвечал я? Конче твой разум имеет куренью слепоту? Полно, полно, мамзель Дусиор, ежель только так будут говорить моей жене, то я не опасаюсь жить под вывеской ПОПАЛСЯ.

Тем лучше для вашей супруги и для вашего покоя, г. Вильгельм, сказала она мне, но если вы ничего не понимаете из сих слов, то аббе изрядно ей их растолкует. Безбожник! Я не знаю, что удерживает, что я тебя не удавлю… Недостойный! После того, как он мне обещал… И вдруг она пошла, пролив несколько слез, кои подали мне мысль, что господин аббе, может быть, обещал ей больше масла, нежели хлеба.

Около восьми дней имел я это воображение в мыслях, но одна вещь, которую усмотрел я в конце того времени, вложила мне в голову совсем другое как о ней, так и о госпоже Вильгельмше.

Одним утром, как я был в моем овсяном амбаре для шевеленья его, как обыкновенно это делают кучеры, чтобы он не сгорелся, увидел я в окошко из одного угла, в коем я был, г. Эврарда, который находился в шлафорке подле боярыниной кровати, и как он говорил ей очень близко на ухо, так что я не видал рук ни того, ни другой.

Это сделало, что я в некоторой вещи усомнился, с другой вещью, бывшей прежде того, как он оправлял подвязку у боярыни, лежащей на дюшесе.

Это придало мне любопытства, чтобы получше рассмотреть; но как сделать? В окошке могли бы меня увидеть. Вздумал я сам собой, что госпожа приказывала мне приходить к себе всякое утро осведомляться, поедет ли она со двора. Это хорошая была выдумка, чтобы к ней вползти, как будто без всякого умысла. Ни одна живая душа не попалась мне навстречу даже до самых дверей комнаты, кои были не дотворены; так что я одним глазом видел в противостоящем зеркале только половину происходящего на постели; но в награду за то слышал я все то что было говорено, и это была госпожа Аллень, которая тогда говорила господину Эврарду: Чему я, любезный мой аббе, должна приписывать холодность, чтобы не сказать беспристрастность, которую вы мне даете испытывать с некоторого уже времени?

Я холоден! Я беспристрастен! отвечал он; я никогда не бывал более обладай, более прельщен, и более в состоянии отвечать всем милостям, коими вы меня обременяете; и надлежало, чтобы это было так, как он сказывал; ибо не говорили они больше ни тот, ни другая, как только слышны были слова, нашпигованные вздохами и ахами! где я ничего не разумел. И для того пошел я назад, как мамзель Дусиор прибыла, которая спросила меня, чего я хочу. Сведать, сказал я ей, поедет ли боярыня сегодня поутру; но я не смел войти, потому как я думаю, она с господином аббе в важном разговоре, который касается только до их двоих. Что до нее, то быть так, отвечала горничная, осердившись; но что до другого, то он мне заплатит, иль я не девка. Пойди, г. Вильгельм, продолжала она, я велю тебе сказать, если ты будешь надобен госпоже: но всегда учись у меня, хоть слегка, но не должно вверяться маленьким воротникам.

Очень я понял из этих слов то, что мамзель Дусиор хотела сказать как о себе так и госпоже; но я не мог себе вколотить в головищу, чтобы аббе способен был к вещам сего рода между хозяйкой и служанкой, что довольно было бы одной из двух для одного совсем человека; и еще пришло мне то в мысль, что этот змеиный язычишко хотел меня уверить, как будто ребенка, что госпожа Вильгельмша имеет свою долю в лепешке, тем наиболее, как я знал сам собой, что жена моя тут и губ не обмакивала, а потом, впрочем, письмо его, писанное к ней, ничего такого не сказывает, как он говорил госпоже.

Приходя и проходя дни, как говорит иной, наступил между тем наконец, что мамзель Дусиор, зная больше, нежель я, о том, что касалось до нее со стороны господина аббе, который нехорошо поступал с ней в этом случае; и за то довела она это до ушей боярыни, которая чрез несколько времени никакого виду не показывала, чтоб сыграть ей лучше свою игрушку, как вы увидите после этого.

Что касается до мамзель Дусиор, то сказала она с своей стороны, что едет она к своим родителям на свою родину: но были в доме люди, кои очень знали, что она голубком полетела в голубятню одной повивальной бабки.

Госпожа Вильгельмша заступила ее место горничной при нашей хозяйке, которая приказала ей спать подле своей опочивальни, растворя двери по причине, что с некоторого времени воображает она себе, будто видит по ночам духов, коих она боится, и это было для ее ободрения: ибо не полагалась она на господина аббе, который сказывал, что никогда не бывало с того света выходцев, как только в голове добрых жен. Не очень был я доволен сей переменой, которая помешала мне ходить к жене моей так, как я иногда делывал в маленькой ее горенке. Наконец я сделал моим разумом, что ночью ходил я к ней на постель, как уже она ляжет спать, темной маленькой лестницей, и всегда на самой заре убирался прочь для чистки моих лошадей.

Однако в один день, не знаю, как это могло сделаться, так я крепко заснул, что и не вздумал по обычаю встать на рассвете дня, который видел входящей в окошко, у коего не закрывал я занавесов; как было тепло во всю ночь, то я совсем раскидался, лежа на краю постели, будто зная, что никто на меня смотреть не будет.

Проснувшись, услышал я шастанье в боярской спальне, как будто кто ходит. Тотчас я увидел чрез кроватную ножку, что это госпожа Аллень, будучи в одной сорочке, шла в ту комнату, где я был. Видя себя пойманного, как лисицу во ржи, вздумал я сделаться спящим, и притворился храпеть, не шевелясь ни рукой, ни ногой, покуль сидела госпожа на своих креслах, кои стояли в углу комнаты против самого меня. Знают, что женщина-вдова была уже замужем, и она уж не ученица; это меня заставило так остаться, как я был, не переменяя моего положения, ни делая подобия проснуться, чтобы не иметь труда пред нею извиниться; а сверх того, почтет ли она за грех, что я лежал с моей женой.

Как скоро она вышла, то и я также пошел к своему делу, как всегда бывает, и все прошло в этот день по-обыкновенному.

В следующую потом ночь, хотел я идти видеться с госпожой Вильгельмшей, но маленькие двери нашел я заперты. Это заставило меня подумать, что так сделано было по приказу боярыни, коя не захотела, чтобы я спал с моей женой. Это не очень мне было приятно. Постучался я тихонько у дверей; но как жена моя мне их не отперла, то подумал я, что теперь она в первом сне; почему и воротился я назад как не солоно хлебал.

Поутру, как я в пять часов с полуночи был у моих лошадей, увидел я в окошке боярыню, которая махала мне, чтобы взошел я по большой лестнице вверх; она отперла сама все двери, и как на мне были конюшенные туфли, то приказала мне она оставить их в передней, чтобы не наделать стуку.

Не знал я, что думать о всем этом манеже: ибо она была только в одной коротенькой исподнице; однако, сказала она мне, если ты мне обещаешься ничего о том не говорить, что я тебе покажу, то будешь иметь случай мною хвалиться. Я все ей обещал, чего она желала, и повела она меня сквозь свою спальню в ту комнату, где спала моя жена, где я видел ее в своей постели и подле ее растянувшегося аббе, которые оба спали крепко.

Сие видение так меня сильно ужаснуло, что когда бы я не обещался госпоже Аллень ничего не говорить, то не мог я произнести ни одного слова. Боярыня моя вытащила меня даже в переднюю, у которой двери заперла за нами, и потом сказала мне: Ну, Вильгельм, что ты думаешь о том, что теперь ты видел? Ах! Сударыня, отвечал я ей, никак я этого не ожидал; оно весьма бесчестно для человека сего одеяния. Может быть, по причине характера не осмелился бы я к нему прикоснуться, но что до жены моей, которая того не имеет, то я ее вам так проучу, что скоро заговорит она: полно, полно! Из этого ни больше, ни меньше не прибудет, бедный мой Вильгельм, сказала она, а шум, который ты наделаешь, уведомит весь свет о том, о чем хорошо было б, если б он не знал, как для твоей чести, так и для чести моего дома; однако, нимало не беспокойся, я знаю способы, как за тебя отмстить, и сего ж дня увидишь ты, как за сто возьмусь. Окончай уборку твоих лошадей и в десять часов пойди ты к его преподобию отцу Симону, и скажи ему, что я прошу его прийти сегодня у меня отобедать.

Что ж, сударыня, сказал я ей, отец Симон сделает во всем этом? Восставит ли он мне честь на голову на место той, какую собачий сын аббе тут оставил? Теперь уж вы увидите, я не поверю ни попу, ни черту. Ты очень хорошо сделаешь, отвечала госпожа; я сама их узнала, как тех, так и других: однако все-таки исполни то, что я тебе приказываю, вот тебе моя рука, дорогой мой Вильгельм, что скоро мы избавимся от этого бездельника аббе. Ты будешь иметь удовольствие видеть, как я сгоню его со двора. Вы бы очень хорошо сделали так же со двора согнать и непотребную жену мою, отвечал я ей. Это, может быть, не хуже было б, говорила она, однако, будь терпелив, все пойдет ладно; я надеюсь сыскать способы скоро тебя вылечить от этой болезни, кою ты получил, открыв поведение жены твоей; ты увидишь, что это зло будет к лучшему: прилепись ко мне и я сделаю тебя счастливым; я тебя отставлю от конюшни, а сделаю моим камердинером. Не первая буду я женщина, которая употребляет для услуг своих большого чернобровца, как ты; никому про это не сказывай, а дай мне волю делать. После сего она меня выпустила, а сама пошла в свою спальню.

Справедливо говорят, что ничто так не вылечит всякое зло, как богатство; ибо одна мысль о счастии, кое обещала мне госпожа Аллень, заставила меня почти забыть то, что я лишь видел: а к тому ж, когда жена ваша способна была так сбиться в сторону, это так сильно уменьшает доброе мнение, какое вы должны всегда о ней иметь.

Я расположился держаться моей стороны, и это было тотчас сделано, потому что я шел от доброго сердца; я ничего больше не желал, как только видеть, как подействует отец Симон, когда он придет обедать, так как он обещался, когда я звал его.

При его прибытии, у господина аббе Эврарда нос длиннее стал на аршин; сели за стол и боярыня нимало не заботилась о том, что кривлялся аббе, который стал подстрачивать монаха во время обеда, а он храбро ему отвечал на все вещи, какие он предлагал для спорованья; но как боярыня взяла сторону его преподобия, против своего обыкновения, то тотчас горчица в нос кинулась Эврарду, который бросил свою салфетку и ушел, как безумный, в свою комнату думать.

Это произвело громкое постыдное приключение, так что все люди тут бывшие, не знали мы, что подумать; но боярыня тотчас на полету мяч отшибла: Вильгельм, сказала она мне, пойди скажи господину Эврарду, когда он так худо чувствует ту честь, кою я ему делаю, сажая его с собою за мой стол, и как он не делает почтенья тем людям, которых я отличаю, то сделает он мне удовольствие впредь не являться к моему столу.

Когда б мне дали денег, не столько б я был рад, как сей данной мне от боярыни комиссии, которую отнес я совсем горячую. Не приказала ль она тебе также, отвечал мне аббе, сказать мне, чтоб я вышел из ее дома? Нет, промолвил я ему, но это может случиться без всякого чуда: когда выгнали из-за стола, то не кладут более быть и в доме. Эти последние слова, мною прибавленный из моего мозга, и по причине хорошей дружбы, какую я ему оказал, сильно его рассердили, чем я много веселился. Я думал, что станет он меня бить, и хотелось мне того посмотреть; потому что я отдал бы назад ему на спину от доброго сердца те рога, кои приставил он мне к голове.

К вечеру прислал аббе спросить боярыню, изволит ли она дать ему время до завтра для вручения ей отчета во всем том, что он имел от нее; и госпожа Аллень приказала ему сказать, что в том она согласна. И так на другой день отдал он свой счет как хорошо, так и худо; но госпожа была так рада, видя себя освободившейся от него, что и не смотрела пристально за мелочью, которая, однако ж, оставалась важной.

Вещи его тотчас были вынесены, потому что он их не имел, а комнатные уборы принадлежали к дому. Наконец он поехал и не было ни большого, ни малого, кто б не рад тому был, за выключкой госпожи Вильгельмши, которая ничего подобного тому не показывала, однако не меньше о том думала, ибо добрая скотница спустя два дня сквозь месяц провалилась и унесла у меня все то, что я имел лучшего и хорошего, чтоб таскаться за аббе. Надобно, что они далеко убрались; ибо я с того времени не видал и не слыхал о них, ниже ветром не наносило, да и я очень мало печалился.

Госпожа Аллень по крайней мере вдвое мне пожаловала вместо того, что жена моя унесла у меня, что меня еще скорее утешило. Приказано мне было сыскать для нее горничную женщину и кучера и я ей обоих вручил за моим выбором.

Хотя не умел я ни читать, ни писать, ни на счетах класть, но взял я в руки ее дела, чтоб править домом так, как делал аббе, и так все люди называли меня господин Вильгельм, толст, как рука в доме.

Одним утром, как была она в своей постели и как я отдавал ей отчет в некоторой вещи, она мне сказала, ты видишь, Вильгельм, как я много имею к тебе доверенности; я надеюсь, что ты не изменишь мне, как тот бездельник Эврард. О! что касается до сего, то нет, сударыня, сказал я ей, ибо надобно, чтоб я был великий негодяй, и сверх того, поцеловал я у ней руку, выставившуюся с постели.

Как это! сказала она, ты еще и волокита? О! сударыня, отвечал я, желал бы я быть столько волокитой, сколько вы прекрасны, наконец чтоб вам быть приятным. Но знаешь ли ты, промолвила она, что ты мне делаешь любовное объявление, и что я должна за это рассердиться? А что вам из того прибыли будет, сказал я в мою очередь, оно не будет ни больше, ни меньше, а лучше было б, когда бы вы радовались, а не сердились. Я очень знаю, что человек моей масти недостоин, чтоб вы отвечали на его оказыванье; но если вы имеете ту милость, то вы впоследствии не будете раскаиваться. Я хочу этому верить, отвечала она; или я буду очень обманута, или ты честный человек; однако этого не довольно, а надобно быть скромну. О! не бойтесь, сударыня, сказал я ей, я нем бываю, как карп, когда надобно; после сего она задумалась, а я взял ее руку, потом открыл одеяло в том месте, где была ее грудь, белая, как снег. Отважился я положить палец на одну, потом всю руку, а после обе на обе, как она была все в задумчивости, и не могло это ее образумить, то я осмелился ее поцеловать. Ох! от этого она очнулась: пойди прочь, Вильгельм, сказала она, севши на постель. Ты очень смел, а я очень слаба. Изрядно, сударыня, отвечал я, так оставьте ж работать моей смелости и вашей слабости, это сделает что мы оба иметь будем удовольствие. Нет, отвечала она, я слышу, идет моя горничная женщина; пойди прочь и сверх всего помни то, что ничем не можешь мне понравиться, как только скромностью; а как и в правду горничная пришла, то я, выходя вон, сказал боярыне, коли на этой ноге, то я считаю, что дело мое уж в мешке.

Я ей не сказывал, а делал то, о чем я лишь выговорил, потому как я приметил, что она уже с известного времени имела ко мне добрую волю. Это назавтра гораздо лучше объявилось, так что привели мы все наши флейты в согласие, чтоб жить впоследствии в доброй совершенной дружбе со всех родов обстоятельствами, наилучшими и приятнейшими, так что б кто таков ни был, никто никогда не приметил того, что было.

Таким образом продолжалось это более десяти лет, в кои наградила она меня довольным добром, которым я теперь живу благополучно; после сего времени эта милостивая боярыня скончалась, оставя мне еще несколько вещей по духовной так, как и прочим служителям.

После ее смерти, нахожусь я в деревне подле Парижа, где я выучился у школьного мастера писать и читать книги, кои подали мне охоту сделать одну в мою очередь, как я вижу, что свет в то вмешивается…

Если сии четыре повести не нравны будут публике, то наверно, не противны будут и прочим. Это меня ободрит, и после того что мне помешает попасть в высокие умы? Еще кто знает, что случиться может в свете? Я ведь не толще другого; а притом академические двери не прекрасны ль и не широки ль? Во всяком случае, чем бы могли меня попрекнуть? Что я пишу, как извозчик. Есть много других, которые так же пишут, однако ж никогда они не бывали извозчиками.

Конец.