Текст книги "Сказки о рае"
Автор книги: Амур Гавайский
Жанры:
Городское фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Дима взял брошюрку в руки и открыл первую страницу. Тут же он ощутил, что за каждой буквой стоят будто сотни файлов: он мог увидеть каждый свой грех в отдельности, их было немыслимое множество.
Диму охватил ужас отчаяния, он понял, что отец Андрей прав, что миллионы невидимых нитей греха соединяют его с земным миром, и именно поэтому он не может быть принят в мир архангела. Диме очень хотелось заплакать, но он не мог, просто упал на колени. Его трясло.
Отец Андрей помог ему встать:
– Я вас очень хорошо понимаю, Иегуда, вы правильно полагаете, что раби Аризаль и многие другие вошли во врата архангела без крещения, но ведь они всеми силами стремились жить без греха, а если совершали грех, то шли и каялись. Шли просить прощения не у Бога, а у человека, перед которым провинились. В мире, куда вы можете войти, нет греха, там есть только Бог.
Помните, тот мидраш, где раби Аризаль почувствовал тяжесть перед субботой: оказалось, кто-то не заплатил его работнице, как положено, и он бросился тут же просить прощения и исправлять дело.
– Я помню, – Диму продолжало трясти.
– Но ведь вы же не из таких. Только последние три года вы прожили более или менее праведно, но ведь раньше… Самое страшное, что есть люди, связанные с вами грехом, и этих людей уже нет в живых, и невозможно просить у них прощения. Невозможно ничего исправить, вы это понимаете?
– Я понимаю.
– Смысл в том, что, приняв крещение и став членом церкви, вы получаете возможность прикоснуться к таинству соборности. Грехи, совершённые вами в отношении людей, будут прощены членами церкви, каждый день поминающими праведников и грешников, живых и умерших.
Но без крещения нет и соборности. Это – таинство, и счастливы те, кто чувствуют свою смерть и имеют возможность исповедаться и причаститься в последний свой день.
Спаситель пришёл в наш мир и ради праведников, и ради грешников…
– Я понимаю, о чём вы говорите, – Дима чувствовал, что отец Андрей говорит правду, – но я должен войти в эти врата, как еврей.
Глаза отца Андрея наполнились слезами.
– Простите меня, Иегуда, я не могу убедить вас даже в очевидном, но я хочу вам помочь. Подойдите как можно ближе к стене, встаньте на колени, можете даже лечь лицом вниз.
– Я понял, отец Андрей, – Дима подошёл к стене и лёг.
Какое-то время он просто лежал, очень тихо, с закрытыми глазами, потом почувствовал, что словно окаменевает. Трудно сказать, как долго это продолжалось…
Из оцепенения его вывел голос, звавший его по имени: «Иегуда, Иегуда…»
Дима открыл глаза и увидел смутные контуры человека, которого сразу узнал: это был довольно известный в Израиле рабай, перешедший в христианство, когда Дима уже учился в «Шааревы Тшува».
Раби Залтсман стоял рядом с ним, без кипы, в синих потрёпанных джинсах и белой рубашке.
– Иегуда, у меня совсем мало времени, и если отец Андрей, афонский схимник, не сумел тебя переубедить, то я точно уже не смогу. Скажи мне просто, как ты думаешь, что с тобой происходит?
– Я очень рад вас видеть, рэбе, я думаю, что Бог испытывает меня. Я не верю в крещение и тем более в крещение мёртвых, – Дима почувствовал вдруг, что у него есть какой-то выбор.
– Я тоже, Иегуда, я тоже очень рад тебя видеть.
Слушай очень внимательно: пока ты видишь свет Габриэля, у тебя есть шанс принять господа нашего Иисуса Христа. Когда ты смотрел на свои грехи, ты уже раскаялся. Всё, что тебе нужно сделать, это сказать: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Аминь», – раби Залтсман перекрестился. – Запомнил?
– Запомнил. Ну а если я не скажу?
– Если ты не примешь Христа, то свет Габриэля угаснет. У тебя есть только сорок земных суток с момента смерти. Как быстро они пройдут в твоём мире – я не знаю, затем ты попадёшь в мир, о котором лучше не упоминать, – раби Залтсман ещё раз перекрестился. – И ещё. Ты прощён перед Богом, и смысл в молитве пропадает. В тот мир ты можешь внести только одну молитву, выбери её прямо сейчас, пока у тебя есть силы, и повторяй её неустанно. Это всё, что я могу тебе сказать.
– Зай гезунд, рэбе.
– Зай гезунд, Иегуда.
Рэбэ Залтсман растаял, и Дима увидел довольно далеко впереди себя архангела. Каким блаженством было ощущать его свет! Дима даже улыбался, повторяя много-много раз, как сказал ему рэбе Залтсман, молитву – ту самую, которую он решил взять с собой: «Шма Исраэль Адонай Элагэйну Адонай Эхад…»
Архангел тем временем всё удалялся от него, пока не превратился в маленькую светлую точку, едва различимую в кромешной синей тьме.
Как только светлая точка пропала, Дима почувствовал, что стоит на ногах, и ему холодно, он даже сказал вслух: «Мне очень холодно».
Он стоял с задранной вверх головой и смотрел в беззвёздное чёрное небо. Опустив голову и осмотревшись, он обнаружил, что находится на перекрёстке проспекта Славы и Бухарестской улицы, впереди него был пустырь, а сзади – родное питерское Купчино.
Шёл мелкий сухой снег, тупо горели редкие фонари, и, судя по тому, что к автобусной остановке у кинотеатра «Слава» медленно стекались люди, тут было раннее утро буднего дня.
Дима перешёл проспект Славы, потом – Бухарестскую, пересечённую трамвайными линиями, и встал на углу. Одет он был по-прежнему в больничную пижаму, больничные пластиковые шлёпанцы, на голове всё так же лежала брошюрка со списком его грехов.
«Мне очень холодно!» – громко сказал Дима, обращаясь непонятно к кому, но люди, довольно бодро шедшие к автобусной остановке, не обращали на него никакого внимания. «Если я действительно в Питере, то можно ехать на любом автобусе до метро, по крайней мере там тепло», – Дима двинулся к остановке.
Проходя мимо очередного столба, он заметил, что на торчащем из столба ржавом крюке висит замызганная клетчатая рубашка. Он тут же схватил её; несмотря на холод и снег, рубашка была тёплой, правда, очень пахла потом и водкой. «Сойдёт», – решил Дима и надел на себя рубашку, которая была ему велика размера на три. Сразу же стало теплее.
На остановке стояли человек двадцать и ждали автобуса. Время от времени кто-нибудь выбегал на проезжую часть и смотрел, не идёт ли автобус…
Ждали довольно долго, и народ всё прибывал, наконец, вдали показался двухсалонный жёлтый «Икарус». Люди на остановке сформировали четыре кучки напротив с шумом открывшихся дверей. «Вдохнули!» – выкрикнул кто-то громко и весело, и кучки двинулись вовнутрь. Казалось, залезть в столь плотно набитый автобус просто невозможно, но каким-то образом в него забрались практически все, включая Диму.
Несмотря на давку и дикое количество людей, в автобусе было очень тихо, иногда скрипели, шипели и лязгали внутренности самого автобуса, обрамляя траурную тишину.
Дима смотрел на людей вокруг себя, из их плотно закрытых ртов шёл пар.
Дима вдруг почувствовал, что у всех этих людей гнилые зубы, он физически ощущал их гниение. «Скрежет зубовный», – вспомнилось ему из писания…
На остановках всё как-то оживлялось, тут и там он слышал деловые голоса: «Вы на следующей выходите?», «Вы сейчас выходите?» и просто «Вы выходите?».
Народу становилось меньше, и Дима мог уже свободно стоять на круглой платформе посередине автобуса, рассматривая узоры инея на гигантской гармошке резиновых стен. Потом он умудрился даже сесть у окна, за которым всё так же было очень темно и шёл снег. «Вот так и буду ездить», – решил Дима и стал молиться:
«Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад…»
На одной остановке, правда, ему захотелось сойти: через широко открытую дверь он увидел гигантскую советскую стройку, судя по виду, замёршую лет десять назад, посередине которой, на бессмысленно искорёженных бетонных плитах, спрятавшись за чугунную ванну, сидел абсолютно голый человек, в котором он узнал своего давнишнего питерского приятеля Лёшу Бармотина. Рядом с ним стоял какой-то дикого вида рыжий ретард с деформированным церебральным параличом телом и обильно текущей изо рта слюной, он наливал ему что-то в стакан из объёмистой бутыли. Вокруг прохаживалось множество жирных ворон.
– Лёха, Лёха! – заорал Дима из автобуса, но тот его не услышал.
Двери закрылись, и автобус тронулся дальше. Дима вскочил, побежал в самый конец, и ему удалось ещё раз увидеть Лёху, который уже стоял, избивая рыжего дебила ногами. Автобус завернул за угол, и Дима вернулся на прежнее место.
«Доеду до кольца, а потом, когда поедем обратно, найду Лёху», – пообещал он себе.
На следующей остановке в «Икарус» вошёл контролёр:
– Предъявите билетики, ваши билетики, пожалуйста, билетики попрошу…
Дима попал в идиотскую ситуацию, он решил просто сделать вид, что спит – закрыл глаза, прислонившись к холодному стеклу.
– Ваш билетик, молодой человек, – услышал Дима прямо перед собой.
Дима даже не шелохнулся, он отчётливо слышал мерзкое сопенье контролёра прямо над своим лицом, ему стало страшно.
«Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад, Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад…» – забарабанил он про себя.
– Молодой человек, вам плохо? – контролёр стал дико трясти Димино плечо, и ему пришлось открыть глаза.
Прямо над ним нависла огромная обезьяна: маленькие чёрные глазки, чёрная шерсть, полураскрытая пасть, ярко-красная внутри, из которой так же, как и у других пассажиров, валил белый пар. Одета обезьяна была в тёмно-серое пальто, на голове криво сидела шапка.
– Ваш билетик, молодой человек!
Диме казалось, что внутренний ужас разрывает его на части. В этот момент у обезьяны, видимо, зачесалось подобие носа, и она, сняв свою лапу с Диминого плеча, конвульсивно почесалась.
– У меня карточка, – неожиданно для самого себя заявил Дима.
– Так предъявите карточку, – обезьяна почесалась ещё раз.
Дима стал копаться во всех карманах, затягивая время, и, к своему великому удивлению, нащупал в широком нагрудном кармане своей «новой» рубашки пластиковую карточку, которую и предъявил обезьяне-контролёру.
Обезьяна покрутила карточку со всех сторон, даже понюхала её, потом вернула карточку Диме и отправилась восвояси, ворча про себя, но Дима услышал: «Мудила грёбаный…»
Дима закрыл глаза и решил больше их уже не открывать: «Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад…Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад…»
Через какое-то время автобус остановился, открылись все двери, и стало очень-очень тихо. Дима ждал, но ничего не происходило, и он всё же решился открыть глаза.
Автобус стоял посередине тёмного поля, и только где-то вдали мерцали огоньки приземистых новостроек. Ему стало опять очень холодно, холодно и страшно. Дима выскочил из автобуса и побежал в сторону города. Бежал он долго, но когда обернулся, то увидел, что находится всё там же, рядом с жёлтым икарусом, край неба над городом покрыла мутная грязная синева.
«И так – целую вечность…» – подумал он.
Впрочем, кое-что изменилось: Дима вдруг увидел два ярко-жёлтых огня, приближающихся к автобусу, он вперился в эти огни, и его стало трясти.
Огни оказались фарами машины, чёрного новенького «Хаммера», который шикарно притормозил прямо перед Диминым автобусом. Дима забился в самый угол задней части автобуса и понял: только теперь он и приехал в свой ад.
Из «Хаммера» выскочил сухопарый, очень смуглый парень. «Эфиопский еврей, а может, просто мулат», – подумал Дима. Бугристая голова парня, обритая наголо, аж блестела, одет он был в просторную, разукрашенную какими-то птицами и слонами гавайскую рубашку и чёрные мешковатые джинсы, свисавшие довольно низко с его узких бёдер. Дима даже увидел полоску трусов с фирменной надписью «Joker». С ним были две развесёлые девицы. Мулат подошёл к двери автобуса, снял чёрные очки и наполовину просунулся вовнутрь:
– Димон, ёпть, ты где спрятался, выходи уже, приехали…
Девицы весело заржали.
– Димон, – продолжал мулат вполне дружелюбно – ты чо, сковородок, что ль, приссал? Не боись, нет тут сковородок, всё это – ложь и пропаганда мудаков-конфессионеров, – девицы ржали где-то рядом, как заведённые.
Дима каким-то чутьём понимал, что пока он не заговорит с мулатом, он не в его власти.
– Дим, у тя серьёзные проблемы с религиозной ориентацией: патлатому уёбку с кадилом ты не поверил, еврейцу перебежчику тоже, – девицы продолжали гоготать. – Дим, ну так ведь тоже нельзя, уймись уже.
Дима старался не смотреть в сторону мулата, а смотрел прямо перед собой и вдруг увидел две пластиковые буквы, прилепленные к внутреннему стеклу кабины водителя. Это были еврейские буквы «Заин» и «Шин», нечто тёплое и знакомое исходило от них. «Заин» – значит «оружие», «Шин» – «зуб».
В Диминой душе родилась надежда.
– А я ведь тоже еврей, – продолжал мулат, всё так же дружелюбно. – Вот, посмотри, – он расстегнул свои шаровары, и из них вывалился огромный змеевидный член, который тут же ожил и стал двигаться, словно принюхиваясь к происходящему в автобусе, – вишь, обрезанный! – тут он сам засмеялся звонко и весело.
Дима продолжал смотреть на буквы и видел теперь, что они не прилеплены, а их держат чьи-то руки. «Неужели рэбэ Сафир, неужели?..»
Как только Дима произнёс про себя имя старика, тут же увидел улыбающегося своим беззубым ртом старого рэбэ.
– Дим, ты ж хотел с евреями обучаться в небесной ешиве, так у нас тут полно евреев! – мулат загоготал так, что автобус затрясло.
Раби Сафир не обращал внимания на выходки мулата, он был совершенно спокоен. Неторопливо он стал показывать Диме свои буквы, точь-в-точь так же, как неоднократно проделывал это на занятиях в «Шааревы Тшува».
Первой была – «Алеф».
Как только Дима увидел «Алеф», он почувствовал, что брошюрка, всё ещё покрывающая его голову, словно ожила.
Рэбэ показал – «Бет», и Дима понял, что, собственно, происходит. Он схватил брошюрку в руки и открыл страницу наугад – ну, конечно же, во всех словах, в которых должны были быть «Алеф» и «Бет», были пробелы.
«Когда он покажет мне все буквы, список грехов будет стёрт».
Старик показал Диме «Гимел», и пробелов стало ещё больше, теперь – «Далет»…
Мулат вдруг прекратил смеяться и внимательно посмотрел на Диму.
Из списка пропали уже «Гей» и «Вав».
– Ты чо, Дим, жидов, что ль, сюда приволок? – мулат повернулся в сторону кабины водителя и увидел рэбэ Сафира. В остервенении он тряханул автобус так, что оба, Дима и старый рэбэ, упали, и всё-таки из списка ушли все «Заин».
Он тряс автобус, но буквы продолжали уходить одна за другой.
Тогда мулат схватил одну из девиц и оторвал ей голову. Девица дико завопила, а её испуганная голова загорелась изнутри. Разгневанный мулат отошёл на шаг и метнул горящей головой в автобус, пробив в нём внушительную дыру. Автобус загорелся, и Дима стал терять из виду рэбэ Сафира; мулат тем временем молча и яростно отрывал один за одним куски обшивки автобуса, отбрасывая их в сторону. Из списка пропали все «Ламед».
– Дим, я тя этим сионистам в лапы не отдам, – услышал Дима голос успокоившегося мулата. – Держись, братан, прорвёмся, под Кандагаром было круче! – девица гоготала где-то совсем рядом.
Дима бросился к круглой платформе посередине икаруса, он уже не видел рэбэ Сафира, но чувствовал, что тот ещё здесь. То, что он увидел за стеной огня, наполнило его восторгом – перед ним стоял сам рав Аризаль в праздничном субботнем одеянии: белоснежный талес, тфилин на голове, золотые кисточки цицит.
«Рэбэ!» – воскликнул Дима и бросился под его защиту.
Мулат тоже был в автобусе.
Рав Аризаль выдвинулся вперёд, оставив за собой Диму и рэбэ Сафира, который показал Диме букву «Мэм» – вода.
Мулат бросил свой шар, но Аризаль выставил руки вперёд, уперевшись ими в невидимый экран. Огненный шар ударился в него и, как мячик, отскочил.
Когда в Диму полетел второй шар, экран Аризаля принял видимые очертания чёрной сетки еврейских букв, а Рэбэ Сафир уже показал следующую букву «Нун» – рыба, змея, затем – «Самех» и «Аин».
Мулат подошёл совсем близко к экрану, схватил его и разорвал с треском, как простынь. Аризаль отступил.
Оставалось только шесть букв, всего шесть… теперь пять… – Дима увидел букву «Фэй».
Мулат схватил Аризаля за плечи так, что тот не мог двигаться, но вдруг вскрикнул от боли: из глаз Аризаля вырвалось два лучика, а на груди у мулата проявились огненные ряды букв. Он выпустил на секунду рэбэ, и тот, высвободившись, стал переставлять горящие буквы прямо на груди вопившего мулата.
Дима увидел буквы «Цади» и «Куф», осталось всего три: теперь в списке его грехов пробелов было значительно больше, чем букв…
В этот момент мулат потерял своё человеческое обличье и превратился в гигантского демона, одним ударом повалившего Аризаля на пол. Горящие буквы на его груди пропали.
Дима успел увидеть «Рейш», прежде чем почувствовал, что демон обхватил его… Ещё секунду – и Дима растворится в нём, для спасения ему оставалось увидеть только две буквы, и он увидел их: буквы «Шет», что значит «зуб», и последнюю, «Тав» – «знак».
«Тав» и «Шет» двумя огненными гвоздями, выпущенными Аризалем, вонзились в глаза демона, и тот заревел, сжигая всё вокруг себя громоподобным рыком.
Дима почувствовал хлопок внутри себя и вырвался, как ему показалось, наружу.
Он взлетел над равниной высоко-высоко, он точно знал теперь, кто он есть и кем был всегда – светлым крылатым ангелом, которому нет уже дела до битв, каббалы и греха.
Дима увидел светящуюся точку, которая приближалась всё быстрее и быстрее, превращаясь в белый уютный комок. Он узнал свой новый дом, в котором Бог заповедал ему жить, как странно, вместо крыльев у него руки, подумал Дима и устремился туда, в свой новый дом и слился с ним воедино…
Роды были ужасными. Мученья продолжались двое суток, и Сашу предупредили, что ситуация критическая: его жена – без сознания, и нужно спасать прежде всего её. Ему дали бумаги на подпись, какое-то время он был в замешательстве, но в итоге не подписал: пусть будет, что будет.
Ребёнок родился.
Измученный доктор Турски вышел к Саше:
– Всё в порядке, мистер Рудаков, у вас родился сын. Примерно через час вы можете его увидеть. Он не дышал, когда только появился, но сейчас – всё в порядке. Слышите, как плачет? Восемь паундов три унции, богатырь! Ваша жена пришла в сознание, с ней тоже всё в порядке. Пока идите вниз, вам нужно подписать сертификат о рождении.
Саша не ответил, он прислушался – где-то там, за стенкой, раздавался жалобный писк. Его переполнила радость, он бросился вниз по лестнице и проторчал какое-то время в туалете, рыдая, потом спустился ещё этажом ниже, там, в кресле спала его старшая дочь. Он разбудил её:
– Ну что, Светик, замучилась? Зато у тебя теперь есть брат!
Света тёрла глаза и зевала, всё-таки четыре часа утра…
Вместе они пошли в кабинет регистратуры, чтобы подписать сертификат.
– Как назовёте мальчика? – спросила их вежливая девица с серьгой в носу.
– Джон, – ответил всё ещё хлюпающий Саша.
– Мидл нэйм давать будете?
Саша на секунду задумался:
– Да, запишите, мидл нэйм – Иегуда, полное имя такое: Джон Иегуда Рудаков.
– Папа, а почему Иегуда, спросила проснувшаяся Света, – мы же не евреи?
Саша не знал, как ответить:
– Красивое имя, – в итоге нашёлся он…
Света устало зевнула:
– Ага…
Нирвана Василия Серёдкина
Сказка третья
В довольно тесном и холодном помещении для обвиняемых в здании королевского суда Тимпу, княжество Бутан, сидел человек, с одного взгляда на которого было очевидно, что в прошлой жизни он был львом: очень широкий и крупный, особенно в плечах, хотя не такой уж и высокий. Большая голова с гривой пепельных вьющихся волос, коротко остриженная борода, перебитый в молодости нос, арбузообразные колени, коротковатые руки, покрытые рыжей волоснёй.
Человек сидел за хлипким шатающимся столом, на котором было разбросано множество бумаг и словарей, свежезаляпанных потом, и сопел. Звали человека Василием Серёдкиным, был он арестован недавно, неделю назад. Потел Серёдкин практически всегда.
В обвинительном акте, переведённом для его удобства на английский, значились: нелегальное пребывание в княжестве Бутан, сопротивление при аресте, попытка проникнуть в закрытую для туристов зону, а именно высокогорный монастырь Тактшанг – Тигриное Гнездо, а также курение в общественных местах.
Василий отказался от услуг адвоката и пытался сейчас выучить своё «Defense Motion» («Заявление защиты»), которое начиналось так: «Дорогие мои бутанцы, сёстры и братья по Друкпа Кагью…»
В помещение вошли двое щуплых полицейских, чтобы надеть на него наручники и ввести в зал суда; дело «People of Bhutan vs. Серёдкин» было готово к слушанию.
– Ну чо, ребята, пора? – обратился Василий к полицейским по-русски и стал сгребать свои бумаги в рваный пластиковый пакет. Полицейские вежливо ожидали.
Василий, наконец, закончил и, увидев наручники, вытянул вперёд руки, но они оказались узковаты для его лап и не защёлкивались, что привело полицейских в некоторое замешательство.
– Сорри, – извинился Василий и покраснел – может, просто накинуть сверху? Издали-то не заметно, – предложил он полицейским опять же по-русски.
Полицейские, в свою очередь, виновато улыбнулись и куда-то вышли, правда, вскоре вернулись с мотком красной верёвки.
– Вот это подойдёт! – обрадовался Василий.
В просторном и довольно холодном помещении суда, украшенном портретами членов королевской семьи и самого короля, его величества Джигми Сигаэ Вангчак, собралось всего несколько человек, что в какой-то степени разочаровало Василия: он почему-то ожидал увидеть полный зал, репортёров и всё такое. Тем не менее, он дружески поприветствовал своего следователя Льяху Нганья, увидев его сидящим в первом ряду:
– Как дела, Лёха?
– Хорошо, – тут же отозвался следователь по-русски и весело улыбнулся.
В зале также находился служащий королевской прокуратуры, одетый по-европейски, знакомая Василию переводчица, которую он тоже поприветствовал (Таши Делек, хорошая моя) и даже потряс верёвками, а также несколько полицейских чинов и, видимо, стенографистка в национальной одежде.
Все уселись и стали ждать. Минут через десять в зале показался ещё один полицейский и приказал всем встать, затем в зал вошёл сам судья, господин Мадхукар Дхарма Гамжер – невысокий сухопарый старик, одетый в пурпурную с бордовым тогу; его сопровождал немолодой ассистент и секретарь суда, которого Василий, кажется, видел раньше.
Официальная часть прошла довольно быстро: сначала – присяга, затем представитель прокуратуры зачитал обвинительное заключение на языке Дзонгха, а потом, как договорились заранее, – на английском.
Затем наступила очередь Василия.
Двое полицейских подвели его к подиуму и помогли с пластиковым пакетом, в котором лежали его бумаги.
Василий отёр пот со лба, откашлялся в верёвки и, опершись обеими руками на столешницу подиума, отчего она заунывно заскрипела, начал свою речь:
«Дорогие мои бутанцы, братья и сёстры по Другпа Кагью! – Василий сделал паузу и дал возможность переводчице зачитать его текст по-английски. – Перед вами не преступник, не турист, а русский буддист-паломник, автор трактата „Пофигизм, Живая Ветвь Русского Буддизма“, напечатанного дважды под разными названиями на литературном сайте „Litprom.ru“ (пауза, многозначительный взгляд), причём паломник, жаждущий, как и всё живое в этом мире, мудрости и просветления… (пауза для перевода).
Не прошло и трёх месяцев с того памятного дня, когда я тихим осенним утром сидел в своей автомастерской в городе Лодейное Поле в состоянии довольно глубокой медитации. Передо мной лежала рукопись с записями Жени Конгви, которому посчастливилось стать учеником ученика великого ламы Джейду Дхарма Гиамтсхо, и две бутылки водки „Тайга“… (пауза для перевода).
Не переставая медитировать, я налил себе полстакана и прочёл мою любимую молитву: „Пусть все живые существа, двигающиеся и находящиеся в покое, высокие и низкие, грязные и чистые, видимые и невидимые, находящиеся близко или далеко, уже рождённые и готовые к рожденью, будут счастливы в сердце своём“ (пауза).
Затем выпил, но нечто странное вывело меня из медитации и глубоко поразило: в моём стакане была не водка „Тайга“, а обыкновенная чуть тёплая вода… (пауза).
Потрясённый и озадаченный, бросился я с этой самой бутылкой в соседний магазин „Восточные сладости“, где и приобрёл обе бутылки не далее, как два часа назад до описываемых мною событий. С собой я захватил небольшую чугунную сковородку, которою я иногда использую для упражнения, названного в двенадцатом веке „Скорейшее обучение мастера Джи“ (пауза).
Известно, что когда один человек, обучавшийся боевым искусствам у мастера Кинзо, восхотел усовершенствовать себя в искусстве владения мечом, ему посоветовали найти в горах мастера Джи и стать его учеником. Долго скитался этот человек в восточных горах, пока не нашёл мастера Джи и не стал его учеником.
Каждое утро мастер Джи вставал, читал утреннюю молитву, а затем нещадно бил своего ученика, ничего ему не объясняя. Так прошли годы… (пауза).
Но вот однажды, когда мастер Джи, по своему обыкновению, колотил своего ученика палкой, карма ученика изменилась, и его обуял сильнейший гнев. Ученик выхватил палку и ударил учителя Джи по голове, но не тут-то было: учитель Джи прикрыл свою голову сковородкой, защитившись от удара (пауза). Движение мастера Джи было настолько совершенным, а утро столь прозрачным и чистым, что ученик впал в состояние глубокой медитации и пробыл в нём весь день до вечера, приобщаясь к тайнам вселенной. Искусство владения мечом было освоено им так глубоко, что ни один воин не смел противопоставить себя ученику мастера Джи… (пауза).
Проживая в стране, где глава демонов Давапутра Мара достиг столь многого, я часто использую уроки мастера Джи, так как заметил: как только чугунная сковородка появляется в моих руках, люди, далёкие от пути познания и погруженные по уши в сансару, осознают вещи, недоступные им в других обстоятельствах (пауза).
Вот и в это утро прихватил я с собой сковородку, чтобы ещё раз проверить мудрость мастера Джи на продавце магазина „Восточные сладости“, которого я знал лично (пауза).
Войдя в магазин, я обнаружил, что продавец не желает общаться со мной и уклоняется от беседы, я же, вопрошая на ходу о смысле содержимого моей бутылки, бросился в подсобное помещение, в котором укрылся продавец.
И вот в этот момент, братья мои бутанцы, со мной случилось нечто (пауза): в полутёмной подсобке я вдруг почувствовал, что словно споткнулся и полетел. Ощущение полёта было настолько прекрасным, что я восхотел, чтобы оно длилось вечно… (пауза).
Но меня ожидало иное, а именно: мгновенная вспышка и просветление, которое я осознал как удар головой обо что-то твёрдое (пауза). Миллионы искр, подобных дыханию дракона, промелькнули передо мной, в их сиянии я увидел образ великого мастера Джейду Дхарма Гиамтсхо, доброго, улыбающегося. Видение было столь прекрасным, что я впал в состояние глубокой медитации и пребывал в нём какое-то время (пауза).
Когда я вышел из этого состояния, то увидел перед собой довольно большой металлический баллон, в котором обычно хранят и перевозят газ. На нём я прочёл: „БУТАН. Clear, Safe, Efficient“ и тут же осознал своё кармическое призвание – совершить паломничество в Гималаи… (пауза).
Через два месяца я был в Нью Дели, Индия, где испросил визу страны Дракона Молнии – Бутан. Мне стали объяснять, что туристическая виза стоит 250 долларов в день, мне же требовалась виза по крайней мере на год…
Я долго беседовал с представителями посольства, объясняя им своё кармическое призвание, и даже рассказал вот эту историю, но визы паломника так и не получил (пауза).
И тогда я добрался до индийского города Дхака и там нанял проводника. Увидев горные перевалы, ручьи и бесконечное синее небо, я понял, что поступаю правильно, выбрав пеший путь, а не поддавшись туристическому искусу самолётного комфорта.
И вот через неделю моего путешествия я оказался в Бутане, и никто не спросил у меня визы. Да и какие визы нужны ручьям, нежно несущим свои струи, и оленям, шедшим со мной по горным тропам?
В Бутане я направился по следам великого учителя нашего гуру Римпоче в город Паро, в столицу мудрости Таксанг, чтобы испросить благословения у великого ламы Джейду Дхарма Гиамтсхо (пауза).
Именно там, у стен древнего дзонга, я повстречался с представителями вашего ведомства, господин судья. Я объяснил им, кто я, и что привело меня в Тактсанг. В процессе нашего общения выяснилось, что мы по-разному понимаем моё видение в Лодейном Поле (пауза).
Я понял, что упражнение мастера Джи может быть полезно и для них, и тут как раз произошло то, что вы называете сопротивлением при аресте, тогда как это было всего лишь общением буддистов у стен древнего монастыря.
На этом я хочу закончить и пожелать всем присутствующим полного и окончательного просветления (пауза).
В качестве доказательства своей невиновности я предоставляю высокому суду его величества (Василий сверился с бумагами) короля Джигми Сигаэ Вангчак вот эти документы: мой трактат „Пофигизм – Живая Ветвь Русского Буддизма“ и рукопись моего друга Жени Конгви об основах учения великого Ламы Джейду Дхарма Гиамтсхо».
Василий высоко поднял кипу бумаг и стал шумно трясти ими в воздухе.
Он ожидал одобрительных аплодисментов, но в зале было довольно тихо. Один из полицейских чинов подошёл к подиуму, взял бумаги и передал их судье.
Судья Мадхукар Дхарма Гамжер быстренько перелистал трактат Василия, написанный по-русски, замызганный и пожелтевший уже от времени, затем довольно внимательно просмотрел рукопись Жени Конгви, написанную частично по-английски, а частично по-русски, в которой было много довольно подробных рисунков, иллюстрирующих дыхательные упражнения, а также упражнения с колесом и гонгом.
Затем судья передал бумаги ассистенту, снял очки и, пристально глядя на Василия, спросил по-английски:
– Господин Серёдкин, признаёте ли вы себя виновным в действиях, обозначенных под пунктами один, два, три, четыре, пять, шесть и семь?
Василий сверился со своими бумагами и твёрдо ответил:
– Нет, не признаю.
– Господин Серёдкин, признаёте ли вы себя виновным в действии, обозначенном под пунктом восемь, а именно: «табакокурение в местах, где оное поведение категорически запрещено»?
Василий сверился со своими бумагами, совесть не позволяла ему врать:
– Да, господин судья, я признаю себя виновным по восьмому пункту обвинения и глубоко раскаиваюсь в содеянном.
Судья Мадхукар Дхарма Гамжер широко улыбнулся Василию:
– Я вас понял, господин Серёдкин, – и удалился во внутреннюю комнату. Его ассистент и секретарь суда тоже покинули зал.
Через пять минут судья опять появился, и его ассистент объявил следующий приговор:
«Господин Василий Серёдкин, такого-то месяца, числа, года признавший себя виновным по пункту обвинения под номером восемь, приговаривается данною мне его величество королём Джигми Сигаэ Вангчак властью к одному году тюремного заключения в провинции Паро…»