Текст книги "Страх и трепет. Токийская невеста (сборник)"

Автор книги: Амели Нотомб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Однажды он мне сказал:

– Как вам повезло, что вы работаете с Фубуки Мори. Она такая милая!

Забавно было услышать подобное признание. Я решила передать его моей коллеге, с особым нажимом и несколько иронично повторив его слова о том, что она «такая милая». И добавила:

– Это значит, что он влюблен в вас.

Она изумленно взглянула на меня:

– Вы так полагаете?

– Я уверена.

Она растерянно молчала. И лихорадочно обдумывала ситуацию, решив, вероятно, следующее: «Она белая и знает обычаи белых. Может быть, один раз в жизни ей стоит поверить. Но она не должна знать моих мыслей».

И, напустив на себя свой обычный холодный вид, она сказала:

– Он слишком молод для меня.

– Он младше вас всего на два года. По японским традициям это считается очень хорошей разницей, она позволит вам быть анэ-сан нёбо, то есть «супругой – старшей сестрой». У японцев такие пары считаются самыми счастливыми: женщина чуть-чуть опытнее, чем мужчина. И она его опекает.

– Знаю, знаю.

– Так что же вас останавливает?

Она промолчала. Но было ясно, что она задумалась.

Несколько дней спустя снизу предупредили, что к нам приехал Пит Крамер. Фубуки охватило неописуемое волнение.

День, к несчастью, выдался очень жаркий. Голландец снял пиджак, и на его рубашке под мышками стали видны широкие влажные круги от пота. Мне бросилось в глаза, как изменилась в лице Фубуки. Она пыталась продолжать разговор, словно ничего не заметив. Но голос ее звучал крайне фальшиво: чтобы выдавить звуки из перехваченного спазмом горла, она при каждом слове вытягивала голову вперед. Всегда такая красивая и невозмутимая, она сейчас смахивала на индюшку, которая готовится к обороне.

Не сознавая, сколь жалко она выглядит, Фубуки украдкой поглядывала на сослуживцев. Хоть бы они ничего не заметили! Увы! Попробуй определить, заметил кто-нибудь или нет. Тем более если речь идет о японцах. Бесстрастные лица квалифицированных сотрудников «Юмимото» выражали лишь вежливую благожелательность, обычную при встречах с представителями фирм-партнеров.

Самое комичное, что Пит Крамер даже не подозревал, что стал причиной скандальной ситуации и вызвал душевное смятение у милой Фубуки Мори. Ноздри ее трепетали, и было нетрудно догадаться, по какой причине: она пыталась определить, подмышечный срам голландца выражался лишь в кругах на рубашке или…

И тут наш симпатичный голландец нечаянно и бесповоротно лишил себя почетной возможности внести вклад в развитие евразийской расы: завидев в небе дирижабль, он ринулся к окну. Возникшие при этом стремительном движении воздушные волны разнесли по комнате – словно искры бенгальского огня – исходивший от него запах, и всем стало ясно: от Пита Крамера несет потом.

В огромном офисе не было человека, который бы этого не почувствовал. И никого не умилил детский восторг, который вызвал у этого парня рекламный дирижабль, регулярно летавший над городом.

Когда дурно пахнувший иностранец покинул наш отдел, у моей начальницы в лице не было ни кровинки. Однако с уходом голландца ее страдания не закончились. Первый удар нанес заведующий отделом господин Сайто:

– Еще минута, и я бы просто не выдержал!

Все дружно подхватили:

– Неужели эти белые не понимают, что они смердят, как падаль?

– Если бы нам удалось объяснить им, как от них воняет, то на Западе образовался бы потрясающий рынок для сбыта наших дезодорантов!

– Даже если мы поможем им избавиться от скверного запаха, они все равно будут потеть. Такая уж это раса.

– У них даже красивые женщины потеют.

Они веселились от души. И никому не пришло в голову, что их слова могут меня обидеть. Поначалу мне это даже польстило: быть может, они перестали меня воспринимать как белую. Но очень скоро я поняла: меня просто не принимают в расчет.

И ни один человек не догадывался, какое роковое значение имел этот эпизод для моей начальницы: если бы никто, кроме нее, не заметил подмышечного позора голландского жениха, она еще могла бы закрыть глаза на врожденный порок своего возможного избранника.

Теперь же она знала, что с Питом Крамером все кончено: опуститься до каких-либо отношений с ним было бы еще постыднее, чем потерять репутацию, – это означало бы потерять лицо. Ей оставалось утешаться лишь тем, что никто, кроме меня (а я была не в счет), не знал о видах, которые она имела на белого холостяка.

Высоко подняв голову и стиснув челюсти, она окунулась в работу. Глядя на ее застывшее лицо, я догадывалась, сколько надежд связывала она с этим человеком. И ведь тут не обошлось без моего участия. Я подстрекала ее. Не будь меня, разве она отнеслась бы к нему всерьез?

Получалось, что в немалой степени она страдает из-за меня. Я подумала, что должна бы радоваться этому. Но никакой радости не испытывала.

Прошло чуть более двух недель, как я распростилась с обязанностями бухгалтера. И тут стряслась новая беда.

Мне казалось, что в компании «Юмимото» обо мне попросту забыли. Меня это вполне устраивало. Я снова наслаждалась жизнью. Свободная от тщеславия, я и не мечтала о лучшей доле: мне нравилось сидеть на своем рабочем месте и наблюдать за сменами настроения на лице моей начальницы. Подавать чай и кофе, время от времени выбрасываться из окна и не пользоваться калькулятором – мне этого было вполне достаточно, чтобы чувствовать себя полезным членом общества.

Счастливое забвение моей персоны длилось бы, возможно, до истечения моего контракта, не соверши я новой оплошности.

В конце концов, я вполне заслужила свое положение. Я сделала все, чтобы доказать начальникам, что, несмотря на все мои потуги, я для них не работник, а истинное наказание. Теперь они в этом убедились и без слов постановили: «Пусть она лучше ни к чему не прикасается». Такое положение меня устраивало.

В одно прекрасное утро мы услышали оглушительный гром, какой бывает только в горах во время грозы: это грохотал господин Омоти. Гром приближался.

Мы онемели от страха.

Дверь в бухгалтерию, как легкая плотина, была сметена мощным телом вице-президента – и он вкатился в наш офис. Встав посреди комнаты, он закричал голосом людоеда, требующего свой обед:

– Фубуки-сан!

Теперь мы знали, кто будет принесен в жертву аппетитам этого жирного Молоха. Секундное облегчение, которое испытали все остальные, убедившись, что сегодня сия чаша их минует, сменилось коллективным и вполне искренним сочувствием.

Услышав свое имя, моя начальница тут же вскочила и вытянулась по стойке смирно. Она не мигая смотрела прямо перед собой, то есть в мою сторону, но не видя меня. Прекрасная как никогда, она с ужасом ждала уготованной ей расправы.

Меня пронзил страх: а что, если Омоти выхватит саблю, спрятанную в жировых складках на его брюхе, и отрубит ей голову? Если голова покатится ко мне, я поймаю ее и буду с нежностью хранить до конца моих дней.

«Нет-нет, это невозможно, мы же не в прошлом веке. Все будет как обычно: он вызовет ее сейчас к себе в кабинет и устроит ей страшный нагоняй», – убеждала я себя.

Но он поступил гораздо хуже. Может, в тот день на него снизошло особое садистское вдохновение? А может, он повел себя так потому, что его жертвой была женщина, более того – очень красивая молодая женщина? Он учинил ей разнос не в своем кабинете, а прямо в отделе, в присутствии сорока сотрудников бухгалтерии.

Можно ли вообразить более унизительное наказание, чем эта публичная порка, для любого человека из любой страны, тем более для японца и тем более для такой гордой красавицы, как Фубуки Мори? Чудовище пожелало, чтобы она потеряла лицо, – это было яснее ясного.

Он медленно приблизился к ней, словно заранее наслаждаясь своей жуткой властью. Фубуки не шевелилась. Никогда еще она не была так прекрасна, как в те минуты. Мясистые губы людоеда задрожали, и началось подлинное извержение вулкана.

Токийцы отличаются манерой очень быстро говорить, особенно когда бранятся. Мало того что вице-президент был уроженцем столицы, он был еще злобным толстяком, поэтому его хриплый голос с трудом пробивался сквозь лаву гнева: в результате я почти ничего не поняла из бесконечного водопада проклятий, которые он обрушивал на мою начальницу.

Зато я отлично поняла, что происходит: в трех метрах от меня человека подвергали крайнему унижению. Зрелище было отвратительное. Я бы дорого дала, чтобы оно наконец прекратилось. Но оно не прекращалось: казалось, поток ругани, который извергался из чрева этого палача, был неиссякаем.

Какое преступление совершила Фубуки Мори, чтобы навлечь на себя такую кару? Это так и осталось для меня загадкой. Но я слишком хорошо знала свою коллегу: ее служебное рвение, ее компетентность и добросовестность были поистине беспримерны. Скорее всего, промах ее был ничтожен. И эта необыкновенная женщина при всех обстоятельствах заслуживала снисхождения.

Конечно, я была слишком наивна, пытаясь догадаться, в чем заключалось прегрешение Фубуки. Вполне вероятно, ни в чем. Как начальник, господин Омоти имел право придраться к любому пустяку, чтобы дать волю своим садистским наклонностям и поиздеваться над этой девушкой с внешностью топ-модели. Никто не смел требовать от него объяснений.

Внезапно меня поразила мысль, что вице-президент таким образом на наших глазах удовлетворяет свои сексуальные потребности. Был ли он способен при такой толщине спать с женщиной? Зато его огромная масса позволяла ему громко орать, наблюдая при этом, как трепещет перед ним изящная красавица.

По сути, на наших глазах он насиловал Фубуки Мори и, предаваясь пороку в присутствии сорока сотрудников, испытывал от этого двойное наслаждение, удовлетворяя еще и извращенную страсть к эксгибиционизму.

По-моему, я правильно поняла ситуацию, потому что увидела, как в эту минуту обмякло тело моей начальницы. А ведь она была настоящим памятником несгибаемой гордости, и раз ее тело дрогнуло, значит она только что пережила сексуальное насилие. Ноги отказали ей, как замученной вконец любовнице, и она опустилась на стул.

Будь я синхронным переводчиком словесного извержения господина Омоти, я бы перевела это так:

– Да, я вешу сто пятьдесят килограммов, а ты – пятьдесят, то есть вдвоем мы весим два центнера, и меня это возбуждает. Жир мешает мне двигаться, мне трудно доставить тебе наслаждение, но благодаря своей толщине я могу тебя сбить с ног и раздавить, и мне нравится терзать тебя, особенно в присутствии этих кретинов, которые пялят на нас глаза. Обожаю смотреть, как страдает твоя гордость, как ты молчишь, потому что не имеешь права защищаться, обожаю вот так насиловать женщин!

Думаю, не я одна разгадала подлинный смысл происходившего: всем сотрудникам вокруг меня было явно не по себе. Все они смущенно отводили глаза и прятали головы за папками или компьютерами.

Фубуки той порой словно переломилась надвое. Опираясь худыми локтями на стол, она поникла головой. Под шквалом сыпавшихся на нее словесных ударов ее хрупкая спина то и дело вздрагивала.

У меня хватило ума не послушаться своего первого благородного порыва и не ринуться на защиту коллеги. Это, без сомнения, только ухудшило бы положение жертвы, да и мое тоже. Однако и гордиться мне было нечем. Сохранить честь нередко помогает как раз безрассудство. И не лучше ли сделать глупость, чем поступиться честью? Я и сегодня краснею от стыда за то, что безрассудству предпочла благоразумие. Кто-то должен был вмешаться, а поскольку нечего было надеяться на остальных, мне надлежало пожертвовать собой.

Моя начальница никогда бы мне этого не простила и была бы не права. Но можно ли совершить большее преступление: оказаться свидетелем омерзительного зрелища и – промолчать? Что может быть хуже безропотного подчинения власти?

Стоило бы захронометрировать этот вице-президентский разнос. У палача был большой запас ругательств. И чем сильнее он распалялся, тем громче орал. Что подтверждало, если я еще кого-то не убедила, сексуальную подоплеку происходящего: подобно распутнику, которого возбуждает и подстегивает собственная разнузданность, вице-президент впал в полное неистовство, и его дикие крики, как удары хлыста, обрушивались на несчастную Фубуки.

Под занавес эта сцена обрела неожиданный и до боли трогательный поворот: наверное, так случается почти с каждой жертвой насилия, но в какой-то момент Фубуки уступила. Не знаю, все это слышали или только я одна, но до меня долетел тоненький голосок семилетней девочки, дважды пролепетавший:

– Окуру-на… Окуру-на…

Так маленькая девочка на своем детском языке обращается к разгневанному отцу, и это означает: «Не сердись… Не сердись…»

Никогда прежде Фубуки Мори не позволяла себе так обращаться к начальнику. Но мольбы ее были тщетны. Словно о пощаде молила газель, которую уже растерзал и наполовину сожрал кровожадный хищник. Кроме того, это было неслыханно с точки зрения непреложного закона о беспрекословном подчинении.

Мне показалось, что, услышав этот детский жалобный голосок, господин Омоти слегка запнулся, после чего завопил с удвоенной силой, будто эта мольба доставила ему особое наслаждение.

В конце концов то ли чудовищу надоела его игрушка, то ли это тонизирующее упражнение пробудило в нем аппетит, и ему захотелось умять многослойный бутерброд с майонезом, но он повернулся и ушел.

В бухгалтерии воцарилась мертвая тишина. Никто, кроме меня, не осмеливался взглянуть на пострадавшую. Несколько минут она не могла двинуться с места. Когда она нашла в себе силы, чтобы подняться, она молча выбежала из комнаты.

Легко было догадаться, куда она скрылась. Куда бегут изнасилованные женщины? Туда, где течет вода, где можно выблевать пережитое, где меньше всего народу. В компании «Юмимото» местом, которое наилучшим образом отвечало этим требованиям, был туалет.

Как раз там я совершила очередную ошибку.

Сердце подсказывало: я должна ее поддержать. Напрасно я вспоминала, как она меня унижала и оскорбляла, дурацкое сочувствие взяло вверх. Именно дурацкое, потому что в сто раз лучше было броситься на ее защиту в те минуты, когда над ней глумился Омоти. По крайней мере, я проявила бы мужество. А теперь, уже после этого надругательства, мое сочувствие выглядело глупым и запоздалым.

И все же я побежала за ней в туалет. Она была там и плакала над умывальником. Думаю, она даже не слышала, как я вошла. А я не придумала ничего умнее, как сказать:

– Фубуки, я вам так сочувствую! Мое сердце с вами. Я – с вами!

Я уже протягивала ей руку, трепеща от горячего желания поддержать ее в эту трудную минуту, когда увидела обращенный на меня враждебный взгляд. И услышала ее сдавленный от злобы голос:

– Как вы смеете? Как вы смеете?

Я снова оплошала, потому что принялась объяснять:

– Я не хотела вас обидеть. Мне хотелось выразить вам свои дружеские чувства…

Она с ненавистью оттолкнула мою руку, как турникет в метро:

– Заткнитесь! Убирайтесь вон отсюда!

Но я не убиралась, а стояла как вкопанная.

Она шагнула ко мне: в ее правом глазу пылала Хиросима, а в левом – Нагасаки. Если бы ей позволили меня убить, она не колебалась бы ни секунды.

Наконец до меня дошло, чего от меня ждут, и я убралась.

Вернувшись на свое место, я даже не пыталась изображать какую-либо деятельность, а весь остаток рабочего дня размышляла о собственной глупости. И тут было о чем подумать.

Фубуки жестоко унизили в присутствии коллег. Единственное, что ей удалось сберечь от поругания, – ее последний бастион – были ее слезы. У нее хватило сил не заплакать перед нами.

А я, коварная, последовала за ней в ее убежище, чтобы увидеть ее рыдания. Никогда в жизни она не сможет допустить, не сможет поверить, что мною двигало не злорадство, а сочувствие, пусть даже глупое сочувствие.

Спустя час жертва вернулась на рабочее место. Никто на нее не смотрел. Она взглянула в мою сторону: в ее сухих глазах горела ненависть. Я прочитала в них: «А ты… ты только и ждешь своего часа».

Затем она принялась за работу, словно ничего не произошло, не мешая мне предаваться своим мыслям.

Было совершенно ясно: она не сомневается, что я воспользовалась случаем, чтобы отомстить ей. Она знает, что плохо обращалась со мной. Стало быть, я жажду мести. И только ради этого я устремилась в туалет – чтобы насладиться ее слезами.

Как мне хотелось разубедить ее, сказать: «Да, я вела себя глупо и нелепо. Но поверьте, я побежала за вами, потому что меня толкнула на это самая обычная, самая простая человечность. Еще недавно я и вправду была обижена на вас, но, когда я увидела, как вас оскорбляют и унижают, вся моя обида прошла, и мне стало вас очень жаль. И вы, такая умная и все понимающая, неужели вы не догадываетесь, что ни одна живая душа на белом свете так не уважает вас, не восхищается вами и не подчиняется вам с большей радостью, чем я?»

Я никогда не узнаю, как бы она отреагировала, если бы я все это ей сказала.

На следующее утро лицо Фубуки выражало олимпийское спокойствие. «Вот и хорошо, она больше не переживает», – подумала я. И тут же услышала ее приказ:

– Вы получаете новое назначение. Следуйте за мной.

Я послушно вышла за ней в коридор.

В душе шевельнулась легкая тревога: куда же меня переводят? Что это за новое место? И куда мы идем? Дурное предчувствие усилилось, когда я поняла, что мы двигаемся в сторону туалета. Не может быть, успокаивала я себя. Мы сейчас свернем направо или налево и пойдем в другой отдел.

Но нет, мы не свернули ни вправо, ни влево. Фубуки прошествовала прямо в туалет.

«Наверное, ей захотелось уединиться со мной, чтобы объясниться по поводу вчерашнего», – подумала я.

Увы, я снова ошиблась. Бесстрастным голосом она объявила:

– Это ваш новый пост.

С невозмутимым видом и со знанием дела она показала, в чем заключаются теперь мои обязанности, – движения ее при этом были четкими и энергичными. Отныне я должна менять несвежее и влажное полотенце на сухое и чистое, а также следить за наличием туалетной бумаги в кабинках – ради этого она доверила мне ключи от заветного шкафчика, где хранились бумажные сокровища, надежно спрятанные там от сотрудников «Юмимото».

Но гвоздь программы ждал меня впереди, когда красавица изящным жестом взяла щетку для мытья унитазов, чтобы – на полном серьезе – объяснить мне ее назначение (неужто она полагала, что мне оно неизвестно?). До сей минуты я даже вообразить себе не могла, что увижу эту богиню с подобным инструментом в руках. Тем более вручающей его мне как мой новый скипетр.

Я была настолько ошарашена, что задала лишь один-единственный вопрос:

– Кто работал здесь до меня?

– Никто. Уборщицы приходят сюда только вечером.

– Они все уволились?

– Нет. Но, как вы сами могли заметить, их ночной работы явно недостаточно. Иногда нет туалетной бумаги, некому сменить влажное полотенце, а унитаз до вечера остается грязным. Это бывает особенно неприятно, когда мы принимаем партнеров.

Интересно, что более неприятно для сотрудников фирмы – сознавать, что унитаз испачкал их коллега или гость компании? Я не успела обдумать эту серьезную этическую проблему – мои мысли прервала Фубуки.

– Теперь благодаря вам мы больше не будем страдать от подобных неудобств, – произнесла она с обворожительной улыбкой и вышла.

Я осталась в полном одиночестве на своем новом замечательном посту. Растерянная и подавленная, я замерла посреди туалета, опустив руки. И тут дверь снова распахнулась. Совсем как в театре, на пороге опять возникла Фубуки – она вернулась, чтобы сказать мне самое приятное:

– Чуть не забыла: разумеется, вы должны следить за порядком и в мужском туалете.

Подведем итог. Когда я была совсем маленькая, мне хотелось стать Богом. Очень скоро я поняла, что хочу невозможного, и Божественное вино своей мечты слегка разбавила святой водицей: нельзя стать Богом – сделаюсь Иисусом. Потом снова пришлось умерить свои амбиции и ограничиться ролью мученицы, которую я возмечтала сыграть в будущем. Повзрослев, я почти излечилась от мании величия и решила поработать переводчицей в японской компании. Увы, и это оказалось выше моих возможностей – пришлось опуститься еще на одну ступеньку и стать счетоводом. Ну а дальше я стремительно и безостановочно падала все ниже и ниже. Наконец мне позволили предаваться ничегонеделанию. К несчастью, и этот пост оказался для меня слишком высоким. И тогда я получила наконец самую подходящую для себя должность – уборщицы сортиров.

Ну, как не подивиться этому неумолимому и судьбоносному низвержению с божественных высот в сортир! О певице, которая способна исполнять партии сопрано и контральто, говорят, что у нее широкая тесситура, а я позволю себе подчеркнуть безграничную тесситуру моих талантов и способность исполнять любую партию – от Бога до мадам Пипи.

Когда первое потрясение прошло, я почувствовала странное облегчение. Ниже грязных раковин и унитазов падать уже некуда.

Фубуки, очевидно, рассуждала так: «Ты преследуешь меня даже в туалете? Вот и прекрасно! Так и оставайся здесь навсегда!»

И я осталась.

Не сомневаюсь, что любой на моем месте тут же бы уволился. Любой, но не японец. Водворяя меня в туалет, моя начальница надеялась, что вынудит меня бежать с поля боя. Если бы я ушла, я потеряла бы лицо. Для японца мытье унитазов – занятие, естественно, не почетное, но и не позорное.

Из двух зол нужно было выбирать меньшее. Контракт я подписала на год. Он истекал седьмого января 1991 года. А сейчас был только июнь. Что ж, я выдержу удар. Я поведу себя как настоящая японка.

Собственно, я всего лишь следовала главному правилу, которое должен неукоснительно выполнять любой чужестранец в Японии: если он хочет интегрироваться в этой стране, то считает делом чести уважать японские традиции. Примечательно, что японцы, которые никому не прощают незнания собственных традиций, совершенно беззастенчиво нарушают обычаи других стран.

Я знала об этой несправедливости и все же безоговорочно приняла ее. Зачастую самые невразумительные наши поступки объясняются сильными детскими впечатлениями: когда я была ребенком, меня столь глубоко потрясла красота окружавшего меня в Японии мира, что я так и продолжала жить под действием этих чар. Теперь я каждодневно сталкивалась с ужасной, не знающей снисхождения системой, которая перечеркивала все, чему я столько лет поклонялась, и тем не менее я оставалась верна японским ценностям, в которые уже сама не верила.

Я не потеряла лица и семь месяцев прослужила в туалетах компании «Юмимото».

Итак, у меня началась новая жизнь. В это трудно поверить, но у меня не было ощущения, что я опустилась на самое дно. Если вдуматься, мои новые обязанности были куда менее изнурительными, чем бухгалтерская работа и проверка командировочных расходов. Что легче: дни напролет щелкать по калькулятору, извлекая из него все более и более шизофренические цифры, или один раз в день доставать из шкафчика туалетную бумагу? Тут и думать нечего.

Новые обязанности были мне как раз по плечу. Мой недоразвитый мозг вполне справлялся с поставленной задачей. Не нужно было копаться в финансовых документах и разыскивать курс немецкой марки за девятнадцатое марта, чтобы конвертировать в иены чей-то счет за гостиницу, и сопоставлять мой результат с цифрами командировочного, тщетно пытаясь понять, почему это у него получилось 23 254, а у меня – 499 212. Здесь все было гораздо проще: грязь я должна была конвертировать в чистоту, а отсутствие бумаги – в ее наличие.

Санитарная гигиена невозможна без умственной. Тех, кто сочтет, что, подчинившись оскорбительному приказу моей начальницы, я уронила собственное достоинство, могу заверить, что за семь месяцев я ни разу не почувствовала себя униженной.

Как только меня определили на эту немыслимую должность, я вступила в другое жизненное измерение – в мир наизнанку. У меня, видимо, сработал некий рефлекс: чтобы выдержать семь месяцев в сортире, надо было сменить все ориентиры.

Благодаря защитным способностям моей иммунной системы этот спасительный внутренний переворот свершился мгновенно. Грязное превратилось для меня в чистое, стыд – в славу, мучительница стала жертвой, а гнусное – комичным.

Да, именно комичным, потому что работа в «одном месте» (здесь как нельзя лучше подходит это выражение) оказалась самым смешным периодом в моей жизни. Рано утром, когда метро еще только подвозило меня к зданию «Юмимото», меня уже начинал разбирать смех при одной мысли о том, что меня там ожидает. И когда я попадала в мое отхожее министерство, то с великим трудом справлялась с приступами сумасшедшего хохота.

В компании на сто мужчин числилось всего пять женщин, из которых лишь Фубуки достигла начальственного ранга. Кроме нас с ней имелось еще три сотрудницы, которые работали на других этажах, а в моем ведении находились туалеты только сорок четвертого этажа. Таким образом, дамскими удобствами этого этажа пользовались исключительно моя начальница и я.

В скобках замечу, что географическая ограниченность моих обязанностей, распространявшихся только на туалеты сорок четвертого этажа, наглядно подчеркивала полную бессмысленность моего нового назначения. Если то, что военные элегантно называют «следами привала», так стесняло гостей фирмы на нашем этаже, то почему же они не страдали от этого на сорок третьем и сорок пятом?

Я не озвучивала своих сомнений. Выскажи я их вслух, мне бы наверняка сказали: «Правильное замечание. С сегодняшнего дня вы будете убирать туалеты и на других этажах». А для удовлетворения моих скромных амбиций мне вполне хватало и туалетов сорок четвертого этажа.

Произведенная мною переоценка ценностей и в самом деле помогла мне справиться с новой ролью. Зато Фубуки крайне унижало мое поведение, которое она, несомненно, объясняла моей инертностью. Она слишком явно рассчитывала на мой уход. Оставшись, я испортила ей всю игру. Бесчестье, как бумеранг, ударило по ней самой.

Естественно, она не признавала вслух своего поражения. Хотя для меня оно было очевидным.

Однажды мне довелось столкнуться в мужском туалете с самим господином Ханэдой. Эта встреча ошеломила как меня, так и его. Могла ли я вообразить бога в таком месте? А господин Ханэда, безусловно, даже не подозревал, что я работаю здесь по приказу Фубуки. Секунду он улыбался, так как был наслышан о моей крайней бестолковости, и решил, что я ошиблась дверью. Когда же он увидел, как грязное полотенце я заменяю чистым, улыбка сползла с его лица. Он понял, что со мной произошло, и старался больше не смотреть в мою сторону. Вид у него был очень смущенный.

Я вовсе не надеялась, что эта встреча изменит что-то в моей судьбе. Господин Ханэда был слишком хорошим президентом, чтобы подвергать сомнению приказы своих подчиненных, тем более если они исходят от единственного в его компании руководящего кадра женского пола. Тем не менее у меня были все основания полагать, что Фубуки пришлось давать ему объяснения по поводу своего распоряжения на мой счет.

На следующий день после этой знаменательной встречи она сказала мне своим ровным голосом:

– Если вам есть на что жаловаться, вы должны обращаться ко мне.

– А я никому не жаловалась.

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

Но я не понимала. Как же я должна была поступить, по ее мнению? Убежать из мужского туалета, чтобы президент решил, что я попала туда по ошибке?

Больше всего мне понравились слова моей начальницы: «Если вам есть на что жаловаться…» Меня особенно умилило это «если»: по ее убеждению, жаловаться мне было не на что.

Иерархия позволяла еще двоим начальникам вызволить меня из этой ситуации: господину Омоти и господину Сайто.

Вице-президенту моя судьба была глубоко безразлична. Напротив, его даже обрадовала моя ссылка в туалет. Встретив меня там, он весело бросил мне на ходу:

– Довольны, что получили этот пост?

Господин Омоти вовсе не шутил. Он действительно полагал, что на этом посту я наконец-то получила возможность для подлинного расцвета, который невозможен без повседневного труда. Теперь даже такое никчемное существо, как я, обрело свое место в компании, и он наверняка воспринимал это как очень положительный факт. К тому же теперь он не зря платил мне деньги, так что можно было вздохнуть с облегчением.

Если бы даже кто-то попытался ему объяснить, что эта работа унизительна для меня, он бы воскликнул:

– А что тут такого? Это оскорбляет ее достоинство? Да она должна быть счастлива, что работает у нас.

В случае с господином Сайто дело обстояло иначе. Мне казалось, ему очень неприятна вся эта история. Но как я заметила, он до смерти боялся Фубуки: она была в сорок раз сильнее и влиятельнее его. И он ни за что на свете не осмелился бы вступиться за меня.

Когда он встречался со мной в туалете, его узкое лицо начинало дергаться от нервного тика. Моя начальница была права, когда уверяла, что господин Сайто – незлой человек. Он и в самом деле был добр, но труслив.

Куда более тягостно было встретить в этом месте добрейшего господина Тэнси. Увидев меня, он мгновенно изменился в лице. Когда первое потрясение прошло, он залился краской и пробормотал:

– Амели-сан…

После чего он умолк, понимая, что сказать ему нечего. А затем и вовсе удивил меня: он стремительно выбежал из туалета, словно забыл, ради чего сюда пришел.

Не знаю, то ли он и в самом деле забыл о своей нужде, то ли направился в туалет на другом этаже. Как я поняла, господин Тэнси снова нашел самый благородный выход из ситуации: чтобы продемонстрировать свое несогласие с моей ссылкой в «одно место», он решил бойкотировать туалет сорок четвертого этажа. И больше я его там ни разу не видела, а он, несмотря на свой ангельский характер, святым духом все-таки не был и проскользнуть мимо меня незаметно никак не мог.

Очень скоро стало ясно, что он провел определенную работу и среди своих коллег, потому что никто из отдела молочных продуктов больше не посещал моих владений. Затем я стала замечать, что и другие отделы явно игнорируют предназначенные для них удобства.

Я благословляла господина Тэнси. К тому же этот бойкот был настоящей местью фирме «Юмимото»: служащие, предпочитавшие пользоваться туалетами других этажей, должны были терять время на ожидание лифтов, вместо того чтобы употребить его на пользу компании. В Японии это называется саботажем. Саботаж здесь считается таким страшным преступлением, что для его обозначения используют не японское, а французское слово, так как только иностранцы могли додуматься до этакой гнусности.

Солидарность сотрудников компании грела мое сердце и вдохновляла на филологические изыскания. Слово «бойкот» происходит от фамилии некоего англичанина, который звался Бойкот,[3]3
  Англичанин Ч. Бойкот был управляющим имения в Ирландии. В 1880 г. арендаторы отказались иметь с ним дело. Первый слог фамилии Бойкот (boy) по-английски означает «мальчик».


[Закрыть] в происхождении этой фамилии нетрудно увидеть мужское начало. И бойкот моего ведомства был исключительно мужским.