Текст книги "Диагноз смерти (сборник)"

Автор книги: Амброз Бирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Через три дня я очнулся на больничной койке, и мне почти сразу же вспомнились события той страшной ночи. В палате я был не один, меня навестил Хейли, ассистент Моксона. В ответ на мой взгляд он, улыбаясь, подошел ко мне.

– Расскажите… – кое-как выговорил я. – Расскажите все.

– Ладно, – согласился он. – Вас спасли… из пылающего дома Моксона. Вы были без чувств, и никто не знает, как вы там оказались. Вы уж сами всем объясните. Из-за чего загорелся дом, тоже неясно. Я думаю, в него ударила молния.

– А что с Моксоном?

– Похоронили вчера… то, что от него осталось.

Похоже, этого молчуна все-таки можно было разговорить. Оценил я и его деликатность: он не спешил сообщить больному страшную весть. Я долго мялся и наконец решился спросить еще:

– А кто вынес меня из огня?

– Ну-у, если уж вы интересуетесь… я.

– Спасибо, мистер Хейли, Бог вас за это наградит. А уцелело ли ваше несравненное творение – автоматический шахматист, убийца своего создателя?

Он долго молчал, стараясь не встречаться со мной взглядом. Потом повернулся ко мне и пробормотал:

– Выходит, вы все знаете?

– Знаю, – ответил я. – Видел собственными глазами.

Это случилось много лет тому назад. Если меня спросят сейчас, я, пожалуй, не смогу ответить столь категорично.

Проклятая  тварь

I
Не все, что есть на столе, годится в пищу

За грубым столом из неструганных досок сидел мужчина и при свете свечки читал записную книжку, старую и изрядно потертую. Похоже, почерк писавшего был неразборчив – мужчина то и дело подносил книжку к самой свечке, и тень ее простиралась тогда на добрую половину комнаты, со всеми кто в ней был, а сидели там, надо сказать, еще восемь человек. Семеро молча и неподвижно сидели на скамье у бревенчатой стены, неподалеку от стола. Комната была не так уж велика, и каждый из сидевших мог бы при желании дотронуться до восьмого – тот, прикрытый простыней, лежал на столе с руками, вытянутыми вдоль туловища. Он был мертв.

Мужчина читал про себя, остальные тоже молчали. Казалось, что все, кроме покойника, ждут чего-то. Через дыру, которая в этом доме сходила за окно, из ночного мрака доносились волнующие звуки дикой природы: протяжный и монотонный вой койота где-то вдалеке; тихий, но непрестанный стрекот насекомых в кронах деревьев; крики ночных птиц, совершенно непохожие на крики дневных; низкое гуденье больших жуков – словом, тот волшебный оркестр, который сопровождает нас всю жизнь и которого нам так не хватает, когда он вдруг смолкает. Но присутствующие не обращали на него внимания; этих людей вообще не трогало то, что не имело практического значения. Это можно было прочесть на их суровых лицах даже при неверном свете единственной свечи. Похоже, это были фермеры и дровосеки, живущие по соседству.

Но тот, кто читал записную книжку, заметно отличался от прочих, хотя одет был почти так же. Он казался человеком другого круга и принадлежал, скорее всего, к людям светским. Где-нибудь в Сан-Франциско его сюртук, пожалуй, не назвали бы «приличным», да и обувь была не городская. Шляпа его явно служила не для красоты, а для практических надобностей. Сейчас она лежала на полу рядом с ним; он, кстати сказать, единственный в этой компании обнажил голову. Лицо мужчины было приятное, хотя и несколько суровое, Впрочем, суровость эта могла быть напускной или благоприобретенной, как и у многих людей, облеченных властью. Это был коронер, и записную книжку он читал по обязанности: ее нашли в лачуге покойного, среди его вещей.

Наконец коронер закончил читать и сунул книжку в карман. Почти тут же дверь открылась, и в комнату вошел молодой человек. Уж он-то наверняка вырос не в местных предгорьях: одет он был вполне по-городскому, хотя и запылился изрядно – наверное, за спиной его остался длинный путь. Он и вправду скакал во весь опор, чтобы не опоздать к дознанию.

Коронер кивнул ему, но только он – остальные не шелохнулись.

– Мы ждали только вас, – сказал коронер. – Хотелось бы покончить с этим делом еще сегодня.

– Простите, что задержал вас, – с улыбкой сказал молодой человек. – Но я вовсе не собирался уклоняться от дознания. Просто я должен был отправить в газету сообщение о том, что здесь случилось. Вы, наверное, будете меня спрашивать о том же.

Коронер улыбнулся.

– Сдается мне, ваши показания под присягой будут сильно отличаться от того, что вы отослали в газету.

– Вам судить, – дернул плечом молодой человек и заметно покраснел. – Я писал через копирку, так что вот вам копия моего сообщения. Я написал его не в хроникерском стиле – для этого все, что здесь случилось, слишком невероятно, – а в виде рассказа. Можете приобщить его к моим показаниям.

– Но вы же сами сказали, что все там слишком невероятно.

– Сэр, а велика ли разница для дознания? Ведь я присягну, что это правда.

Коронер с минуту молчал, глядя в стол. Присяжные, сидевшие вдоль стен, перешептывались, почасту поглядывая на мертвеца. Наконец коронер поднял взгляд и объявил:

– Дознание продолжается.

Все обнажили головы, и свидетель принес присягу.

– Как вас зовут? – спросил коронер.

– Уильям Харкер.

– Сколько вам лет?

– Двадцать семь.

– Вы были знакомы с покойным Хью Морганом?

– Да.

– Вы были с ним, когда он умер?

– Я был неподалеку.

– Расскажите, как это произошло. И первый вопрос: как вы здесь очутились?

– Я приехал к Моргану, чтобы поохотиться и порыбачить. Еще я хотел поближе с ним познакомиться, получше узнать, как он живет. Мне казалось, что из такого отшельника, как он, может получиться оригинальный литературный образ. Я, знаете ли, порой пишу рассказы.

– Я, знаете ли, порой их читаю.

– Польщен.

– Рассказы вообще, а не именно ваши.

Один из присяжных хохотнул – в такой мрачной обстановке любая шутка показалась бы яркой. Даже на войне солдаты смеются в минуты передышки, да и в покойницкой острое словцо буквально сверкает – из-за неожиданности, должно быть.

– Расскажите, при каких обстоятельствах умер этот человек, – попросил коронер. – Если угодно, можете воспользоваться вашими записями.

Свидетель кивнул. Достав из грудного кармана рукопись, он поднес ее поближе к свету и перелистал. Отыскав нужную страницу, он начал читать.

II
Что может произойти в диких овсах

«Солнце едва поднялось, когда мы с Морганом, прихватив дробовики, вышли из дому. Мы собирались пострелять перепелов, хотя собака у нас была одна на двоих. Морган сказал, что перепелов лучшее стрелять за гребнем ближайшей горы, и мы пошли туда по тропе, вьющейся среди густого кустарника. За гребнем местность была вполне ровная, все там густо поросло диким овсом. Когда мы вышли из кустов, Морган опережал меня на несколько ярдов. Вдруг откуда-то справа послышался шум. Похоже было, там ворочалось довольно большое животное – кусты сильно колыхались.

– Оленя подняли, – сказал я. – Жаль, винтовку не захватили.

Морган остановился, внимательно глядя не колыхающиеся кусты, но ничего мне не ответил. Зато он изготовил ружье и взвел оба курка. Мне показалось, что случай этот взволновал его, и я удивился, поскольку он считался человеком редкостного хладнокровия и не терял головы даже перед лицом смертельной опасности.

– Оставьте, – сказал я ему. – Ведь не собираетесь же вы бить оленя из дробовика?

И снова он не ответил, только повернул ко мне голову, и я обратил внимание, какой у него напряженный взгляд. Тут до меня дошло, что дела творятся нешуточные. Мне тогда пришло в голову, что мы напоролись на гризли, так что я взвел курок и двинулся к Моргану.

Но кусты больше не шевелились, прекратился и шум. Впрочем, Морган по-прежнему пристально смотрел в ту сторону.

– Это что еще такое? – спросил я. – Что за дьявольщина?

– Это Проклятая Тварь, – ответил он, не оборачиваясь.

Говорил Морган хрипло и напряженно. И явственно дрожал. Я собрался было спросить его еще, но тут увидел странное волнение дикого овса у самой границы кустарника. Описать это движение я не берусь, скажу только, что похоже оно было на порыв ветра. Но он не только пригибал траву, а еще и прижимал ее к земле столь сильно, что она уже не распрямлялась. И двигалось это прямо на нас.

Хотя ничего более поразительного мне в жизни не приходилось видеть, я ничуть не испугался. Однажды я сидел у окна, рассеянно смотрел наружу, – я привожу здесь этот случай потому, что он тогда отчего-то всплыл у меня в памяти, – и вдруг маленькое деревце у окна показалось мне одним из больших, что стояли вдалеке. Высотой это деревце ровнялось с теми, хотя листва его была видна отчетливее. Конечно, это была всего лишь иллюзия перспективы, но тогда она меня поразила и даже, пожалуй, испугала. Мы привыкли, что все в природе прочно и незыблемо, и всякое отклонение от привычного порядка – или его иллюзию – склонны считать предвестием какого-то несчастья. Вот и это шевеление травы тревожило так же. А Морган, к немалому моему удивлению, перепугался не на шутку: он вскинул ружье и выпалил в траву дуплетом! И тут же раздался истошный крик, словно ревел какой-то зверь, а Морган, отшвырнув ружье, прыгнул в сторону и побежал. И в то же мгновенье из порохового дыма, который еще не успел рассеяться, словно выскочило что-то и сбило меня с ног. Могу только сказать, что было оно мягкое, быстрое, очень тяжелое и сильное.

Почти тут же – я не успел еще подняться и взять ружье, выбитое у меня из рук, – до меня донесся отчаянный крик Моргана… так кричат, наверное только перед смертью. Ему вторил какой-то хриплый рык – такой слышишь, когда грызутся собаки. В ужасе вскочил я на ноги и посмотрел туда, куда умчался Морган. Не дай мне Бог снова увидеть такое! Морган стоял на одном колене ярдах в тридцати от меня, голова его была запрокинута, шляпа слетела, длинные волосы разметались. Все его тело мотало – то вправо и влево, то вперед и назад. Он поднял правую руку, но кисти на ней я не видел, словно ее вовсе не было. Левую же его руку я не видел совсем. Сейчас я вспоминаю, хотя в это трудно поверить мне самому, что временами видел только какую-то часть Моргана, а все остальное казалось смазанным, даже стертым… не знаю даже, как это описать. Потом следовало очередное движение – и его тело становилось видимым.

Теперь я могу оценить, что все это длилось не более нескольких секунд. За это время Морган применил, наверное, все приемы, которыми пользуется борец в схватке с более сильным противником. Я видел только его, причем временами не совсем отчетливо. Сквозь громкий яростный рев – такого я никогда в жизни не слыхивал – до меня доносились крики и проклятья Моргана.

Колебался я недолго. Отбросив ружье, я кинулся на помощь Моргану. Я подумал тогда, что его корчит судорога или эпилептический припадок. Но я опоздал – он упал прежде, чем я успел добежать до него. Все вокруг стихло. И тут я ужаснулся, снова увидев загадочное шевеление травы, сначала у того места, где лежал Морган, потом дальше, у кустов. Когда оно достигло зарослей, я перевел взгляд на своего друга. Он был мертв».

III
Даже голый может быть в лохмотьях

Коронер встал в ногах мертвеца, взялся за край простыни, которая его покрывала, и сдернул ее. При свете свечного огарка обнаженное тело казалось серовато-желтым. Все оно было в кровоподтеках, местами синих, а местами черных. Грудь и бока были помяты, словно по ним молотили дубиной. То там, то тут обнаруживались глубокие раны. Кожа, что называется, висела клочьями.

Коронер обошел стол, встал в головах мертвеца и снял шелковый платок, которым была подвязана его челюсть, открыв то, что когда-то служило Моргану горлом. Один из присяжных поднялся, желая разглядеть получше, но тут же отвернулся, явно жалея о своем любопытстве. Свидетель отошел к окошку – он был близок к обмороку. Коронер прикрыл платком шею мертвеца, а потом подошел к куче тряпья в углу и стал вытаскивать из него одну вещь за другой. Он поднимал их, показывал присяжным, быстро осматривал сам. Все предметы были изодраны и заскорузли от крови. Никто из присяжных не стал настаивать на более тщательной экспертизе. Все они уже видели это один раз, и им вполне хватило. Правду сказать, к делу добавились лишь показания Харкера.

– Джентльмены, – подытожил коронер, – других свидетелей у нас нет. Вы знаете, что вам предстоит сделать. Если у вас нет вопросов, можете удалиться, чтобы обсудить вердикт.

Встал высокий бородач человек лет шестидесяти – старшина присяжных.

– Только один вопрос, мистер коронер, – сказал он. – Из какого сумасшедшего дома рванул этот самый свидетель?

– Мистер Харкер, будьте любезны ответить, из какого сумасшедшего дома вы рванули в последний раз? – совершенно серьезно, ровным голосом передал вопрос коронер.

Харкер опять зарделся, но смолчал, а все семеро присяжных поднялись и торжественно, чредой, покинули хижину.

– Сэр, если вы уже исчерпали запас оскорблений, – сказал Харкер коронеру, едва они остались наедине рядом с мертвецом, – то, наверное, позволите мне удалиться?

– Позволю.

Харкер подошел к двери и уже положил руку на щеколду, но вдруг обернулся – гордость уступила интересам профессиональным.

– Я узнал записную книжку, которую вы держали в руках, – сказал он. – Это дневник Моргана. Похоже, он вас серьезно увлек: пока я давал показания, вы все читали его. Вы мне его покажете? Нашим читателям будет интересно…

– Дневник не будет приобщен к делу, – перебил коронер, пряча книжку в карман сюртука, – поскольку все записи в нем сделаны до смерти писавшего.

Когда Харкер покинул хижину, присяжные вернулись и столпились у стола, на котором под простыней лежало мертвое тело. Старшина сел поближе к свече, достал из кармана карандаш и клочок бумаги и старательно написал вердикт, под которым с большим или меньшим трудом подписались и остальные: «Нами, жюри коронера, установлено, что останки умерли от рук горного льва. Но некоторые из нас все-таки думают, будто они умерли в результате кондрашки».

IV
Показания покойного

Дневник покойного Хью Моргана содержал записи, небезынтересные для науки. Во всяком случае, это может сойти за гипотезу. Во время дознания содержание дневника не оглашалось; видимо, коронер решил не смущать простые умы присяжных. Дату первой записи установить невозможно, поскольку верх страницы оторван. А вот что было написано на сохранившейся ее части:

«…бегала по этакой дуге, с головой, повернутой к одной точке, временами останавливалась и яростно лаяла. В конце концов она метнулась в кусты. Я подумал было, что она взбесилась, но когда мы вернулись домой, она вела себя самым обычным образом, разве что немного заискивала передо мной, чувствуя себя виноватой.

Может ли собачье обоняние дополнять зрение? И могут ли запахи запечатлеть в ее мозгу предмет, который их испускает?

2 сент. Вчера ночью я смотрел на звезды над горным хребтом, что на восток от моего дома, и вдруг заметил, что они одна за другой исчезают – с левой стороны на правую. Затмевались они по очереди и не более чем на секунду, а несколько звезд над самым хребтом – выше его на градус или два – казались стертыми. Создавалось впечатление, будто между мною и ними двигалось что-то. Но что именно, я не мог рассмотреть, а поскольку звезд было немного, я не мог определить и контуры предмета. Брр!.. Не по душе это мне…»

Дальше – пробел на три с лишним недели: три страницы вырвано.

«27 сент. Оно опять околачивалось поблизости. Я ежедневно обнаруживаю его следы. Вчера я опять проторчал всю ночь на том месте. Со мною было ружье, патроны я снарядил крупной дробью. Наутро я увидел точно такие же следы, но свежие. Готов присягнуть, что не заснул ни на минуту. Честно сказать, последнее время я почти не сплю. Но все это просто ужасно… непереносимо!

Если вся эта невероять творится на самом деле, я сойду с ума. А если это мне чудится, значит, я уже сошел с ума.

3 окт. Никуда я не уеду. Эта дрянь нипочем не выживет меня отсюда! Это мой дом на моей земле, а трусам Бог не помогает.

5 окт. Одному мне больше невмоготу. Я списался с Харкером, и он согласился провести у меня неделю-другую. Он отличается трезвым рассудком, и по его поведению мне станет понятно, не сошел ли я с ума.

7 окт. Сегодня ночью я наконец-то понял, в чем дело. Меня, можно сказать, озарило. Все просто, до ужаса просто!

Существуют же звуки, которые нам не слышны. На обоих концах звукового ряда есть ноты, которые не вызывают отзвука в таком несовершенном инструменте, каким является человеческое ухо. Одни слишком высоки, другие слишком низки.

Мне приходилось наблюдать за стаями дроздов, которые садились на дерево, а то и на несколько деревьев, и начинали свои песни. А потом все разом, буквально в одно мгновенье, вдруг снимались и улетали. Как это у них получается? Видеть друг друга они не могут – ветки деревьев не позволяют. И вожака своего все они видеть наверняка не могут, где бы он ни сидел. Значит, они слышат какой-то сигнал, который я не слышу, причем на такой высокой ноте, что он перекрывает все прочие звуки. Точно так же – молча и одновременно – взлетают не одни дрозды, но и другие птицы. Например, перепела, которые заведомо не видят друг друга, поскольку их разделяют кусты, а то и возвышения рельефа. Морякам известно, что стадо китов, растянувшееся по океанской глади на многие мили – так, что сказывается кривизна земли, – может в одно мгновенье, одновременно нырнуть и исчезнуть из виду. Тоже сигнал, но слишком низкий для слуха матроса на салинге и его товарищей на палубе. Ощущается лишь вибрация судна – так купол собора звучит в ответ на органные басы.

То же присуще не одним только звукам, но и цветам. На обоих концах видимого спектра химики обнаружили так называемые актинические лучи. Их тоже можно назвать цветами – ведь они тоже лучи, входящие в состав света, только мы их не видим. Наш глаз – инструмент несовершенный, он охватывает всего несколько октав «хроматической шкалы». Значит, я в своем уме, просто есть такие цвета, которые нам не видны.

И, помоги мне, Господи, у Проклятой Твари именно такой окрас!»

В  надреальных  сферах

I

Когда направляешься из Нью-Касла в Оберн, приходится проезжать по дну ущелья. Дорога там идет сперва по левому берегу реки, потом по правому. В одном месте она буквально вырублена в скале, а чуть дальше идет по насыпи из валунов, которые старатели подняли из реки. Само ущелье извилистое, склоны его поросли лесом, так что в темноте, да и в сумерках тоже, надо во все глаза глядеть, а то недолго и в воду съехать. Ночь, о которой я хочу рассказать, была безлунной, река же вздулась после недавних ливней и буквально бесилась. Я ехал из Нью-Касла, до Оберна оставалось не больше мили; другими словами, находился как раз в самом узком и темном месте ущелья. До предела напрягая зрение, я с горем пополам различал дорогу, и вдруг прямо перед лошадиной мордой увидел человека. Я так резко натянул поводья, что лошадь едва не встала на дыбы.

– Простите, сэр, – сказал я ему, – но я вас только что заметил.

– Оно и понятно – в такой-то темноте, – учтиво ответил он, подходя к моей коляске. – А я не слышал вас из-за шума реки.

Я сразу узнал голос, хотя минуло уже пять лет с тех пор, как я слышал его в последний раз. И, признаюсь, вовсе не обрадовался, услышав его снова.

– Доктор Дорримор, полагаю? – осведомился я.

– Он самый. А вы – мистер Манрич, мой добрый приятель. Словами не выразить, как я рад вас видеть. А радость эта, – добавил он со смешком, – объясняется тем, что нам с вами по пути и вы, я надеюсь, пригласите меня в свою коляску.

– Конечно, причем с удовольствием.

Должен признаться, тут я несколько покривил душой.

Доктор Дорримор поблагодарил, уселся рядом со мной, и я поехал так же осторожно, как и раньше. Конечно, все это шуточки воображения, но теперь мне почему-то помнится, будто остальной путь мы проехали в мозглом тумане и я продрог до самых костей, да и дорога показалась куда длиннее, чем на самом деле. Город же, когда мы наконец въехали в него, выглядел унылым и безлюдным, словно был заброшен. Вечер только-только наступил, но ни одно окошко не светилось, да и на улицах не было ни души. По пути Дорримор рассказал мне, где побывал за те годы, что мы не виделись, и зачем сюда пожаловал. Но мне теперь вспоминается лишь сам факт рассказа, но события, о которых Дорримор рассказывал, из памяти испарились. Помню только, что он путешествовал по разным странам, а теперь вот вернулся. Но это я и раньше знал. Не помню я и того, что ему отвечал, хотя, несомненно, отвечал что-то. Но в одном я уверен совершенно: общество этого человека сильно тревожило и угнетало меня, поэтому, остановившись наконец у дверей отеля «Пантэм-хаус», я вздохнул с неподдельным облегчением, ощутив, что уберег свою душу от чего-то извращенного и по-настоящему опасного. Облегчение было бы совсем полным, не узнай я, что доктор Дорримор остановился в том же отеле.