Текст книги "Некоторые вопросы этимологии и истории тюркских элементов в русских названиях растений"

Автор книги: Аманияз Жаримбетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

А. Жаримбетов
Некоторые вопросы этимологии и истории тюркских элементов в русских названиях растений

Изучение лексики по отдельным тематическим группам представляет собой один из возможных и оправдавших себя путей этимологического исследования тюркских заимствований в русском языке. Это связано с особенностями каждой лексической группы, которые соответственно требуют применения также разных методических приемов. Так, тюркские по происхождению названия растений в русском языке характеризуются рядом специфических особенностей, которые необходимо учитывать при их этимологизации.

1. При изучении тюркизмов-названий растений слова собственно тюркского происхождения и названия, перешедшие в русский язык из восточных языков через тюркские, нужно отграничивать от собственно русских образований на базе тюркизмов, не являющихся названиями растений.

Слова первой группы, как правило, восходят к соответствующим названиям растений в языках-источниках. Для слов же второй группы, образованных на русской почве по русским словообразовательным моделям, естественно, мы не находим тюркских соответствий именно как названий растений. Так, названия типа бухарка, хивинка, татарник, татарка, татарин, а также аросланец, бирючник, башмак, епанча (епанечник), клобук (клобучок), султан (султанчики), бирюза, бисерник и др. лишь показывают, что в процессе номинации растений в русском языке наряду с исконными элементами участвуют также тюркские заимствования, но подобных им соответствий в тюркских языках не имеется.

2. Имеет принципиальную важность различение названий культурных и дикорастущих растений, которые отличаются друг от друга как способами и путями заимствования, так и своими судьбами в системе заимствующего языка. Если названия диких растений заимствуются обычно благодаря тесным территориальным, бытовым контактам и путь проникновения их в язык лежит через говоры и диалекты, то названия культурных растений распространяются весьма сложными и разнообразными путями. В этом случае часто заимствование названия сопутствует заимствованию соответствующей культуры.

3. Названия растений, которые представляли большую ценность своим применением в качестве лекарств, пряностей, красителей, также получали широкое распространение, часто передаваясь из одного языка в другой вместе с соответствующей реалией, независимо от введения в культуру самих растений. Факт наличия таких названий во многих языках разных систем при отсутствии удовлетворительной этимологии на почве того или иного языка заставляет исследователей каждого языка обращаться за разъяснениями к другим языкам, в которых имеются соответствующие названия.

Так большие трудности в отношении определения генетического источника вызывает название степного ядовитого растения Strychnos nux vomica и лекарства из него кучеляба, имеющее очень много диалектных вариантов, часто претерпевших причудливые изменения: куче́ля (сиб. – Даль² II, 229), кучелебе, куцелёба (донск.)¹, кичилибуха (вят., перм. – Филин 13, 247), чичилибуха (вят. – Даль² II, 229); чечелибуха, чилибуха; чилилибуха, целибуха, тельчибух (енис.)² и др. Ср. также параллели и серб. kučiba, čelibuha, чеш. kulčiba то же, польск. kulczyba, диал. kulczyber, kielczyber, kilczybor.

Фасмер считает необоснованным сравнение кучеляба с польск. kulczyć ‘futuere’³, а также с кикимора и с нем. Lab ‘закваска, сычуг’ (Brückner 280)⁴, считая слово неясным (Фасмер II, 437—8). Сам Фасмер неправильно выводил форму целибуха от первоначального целибу́ка от цели́ть и бука ‘страшилище’ (Там же IV, 296). Маценауэр считал слово заимствованным⁵. Между тем А. И. Попов в книге «Из истории лексики языков Восточной Европы» (Л., 1957, 29—30) указал на старое татарское название данного растения кучилабука, кыльчабуга, зафиксированное еще в «Трактате о двух Сарматиях» польского ученого и путешественника Матвея Меховского в начале XVI в.: «Там же (близ Танаиса и Волги) растет ревень…, а также кучилабука (kuczylabuka) или по иному произношению кыльчабуга (kylczabuga)…»⁶ Слово распространенно во многих тюркских языках: ср. узб. кучала⁷ ‘кучеляба’, кирг. күчала то же⁸, каракалп. күшала⁹ то же, уйгур. кучила то же¹⁰. Тюркские варианты заимствованы из перс. kučla, kučila (ср. также хиндустани kučula, бенгали kučila, а также кит. hwoši-la)¹¹. О. А. Мизин приводит современную китайскую форму kushi, которая объясняется из уйгур. кучила¹². Кроме того, по мнению А. И. Попова, со всеми этими данными каким-то образом связаны также и соответствующие термины санскрита, тибетские и монгольские¹³. Этот «странствующий» медицинско-знахарский и торговый термин попал в русский язык из татарского (кыпчакского) в период татаро-монгольского завоевания, когда из Золотой Орды доставлялись яды как через торговцев, так и контрабандным путем, на что указывают древнерусские килчибогъ и кицилибуга (1489): «взяли у него (у торгового человека Игната Верблюда)… тритцать гривенокъ кицилибуги» (Сл. РЯ XI—XVII вв. 7, 143). Формы типа кицилибуга в процессе адаптации подверглись упрощению (кицилибуга > цилибуга) и в результате контаминации с целить, видимо, появился вариант целибуха, в котором можно видеть также морфологическое освоение по типу исконно русских слов (уга > уха). Ассимиляция (кицилибуга > чичилибуга) и другие сложные процессы привели к появлению многочисленных вариантов в русских говорах.

4. Как и явление языкового взаимодействия в целом, заимствование названий растений обусловлено многими внутрилингвистическими и экстралингвистическими факторами.

К экстралингвистическим факторам в данном случае относятся: степень развития земледелия, географические и климатические условия и связанное с этим преимущественное возделывание тех или иных культур, характер торговых и иных связей с другими народами, а также этнографические и психологические особенности народа. Все эти факторы в совокупности своеобразно отражаются на развитии ботанической лексики. Так, например, у славян издревле было развито земледелие (на большей части территории восточных славян оно было уже пашенным), особенно большое значение имели зерновые культуры¹⁴. И соответственно также получил развитие и широкую дифференциацию состав терминов, относящихся к данной отрасли.

Тюркские заимствования представлены совершенно неодинаково в названиях разных групп растений (деревьев и кустарников, садовых культур, травянистых растений). Так, если в русских названиях бахчевых культур и овощей мы встречаем тюркизмы арбуз, баклажан, кабак (обычно мн. ч. кабачки) и др., то в названиях фруктовых деревьев и их плодов имеются слова айва, алыча, инжир, кизил, мушмула, тут (тутовник), хурма, фисташка, фундук и др.¹⁵ Это объясняется тем, что многие виды теплолюбивых растений в силу климатических условий вообще не возделывались на исконно русской территории. Такие культуры (главным образом их плоды) доставлялись из южных стран торговыми караванами или посольствами, и очень часто вместе с названиями.

Следует отметить, что в русских названиях ягод почти или вовсе нет тюркских заимствований, в то же время много финно-угорских заимствований. Это объясняется географическими причинами.

Если говорить об отсутствии тюркизмов в русских названиях грибов, то к указанному выше географическому фактору присоединяется связанный с ним фактор этнографический – неупотребительность грибов в пищу у тюркских народов. По этой причине слов, обозначающих грибы и их сорта, в тюркских языках всего несколько, в то время как в русских говорах эта номенклатурная группа, по данным В. А. Меркуловой¹⁶, насчитывает более 350 наименований.

Все это показывает зависимость процесса заимствования названий растений от множества различных факторов.

5. Одной из основных целей этимологического исследования является определение исходных параметров заимствованного слова: где, когда и откуда оно заимствовано.

Первой задачей на пути к абсолютной и относительной хронологии является документация слов памятниками письменности, установление времени первой фиксации заимствований в памятниках. «И хотя, – как отмечает В. И. Абаев, – дата первого появления слова в памятнике не обязательно является датой его проникновения в язык, все же подобная документация дает некоторую ориентировку как в абсолютной, так и в относительной хронологии заимствований»¹⁷.

Однако наиболее распространенный метод определения времени заимствования слов исключительно на основании письменных источников оказывается неприемлемым во многих случаях. Это положение особенно важно подчеркнуть, когда речь идет о названиях растений, которые очень редко встречаются в летописях и других памятниках письменности. Совсем редко и совершенно случайно появлялись в письменности слова, обозначающие растения дикорастущие и не представляющие большой жизненной важности, как, например, в случае с евшан ‘полынь’, об употреблении которого в древнерусском языке стало нам известно благодаря лишь случайному отражению этого слова в Ипатьевской летописи под 1201 г. в легенде, связанной с половецким князем Отраком (Атраком).

Редкость фиксации в памятниках – явление, характерное не только для заимствованных, но и исконных названий растений. Так, по подсчетам В. А. Меркуловой, в «Материалах для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского содержится лишь около 100 названий растений, и это главным образом названия деревьев, кустарников и культурных растений. А названий дикорастущих растений встречается всего около двадцати¹⁸. В этом отношении показательно, например, что слово береза, являющееся чуть ли не единственным названием дерева, имеющим общеиндоевропейское происхождение, в древнерусской письменности отмечается только с XV в.¹⁹, а другое название осока вовсе не встречается в древнерусских памятниках²⁰. Поэтому Ф. П. Филин писал: «Нет никакого сомнения в том, что многие названия растительного мира, появившиеся в письменности поздно или вовсе не нашедшие в ней отражения, существовали издревле…»²¹

Многие тюркизмы в русских названиях растений отмечаются в памятниках письменности лишь с XV—XVI вв. Однако ряд названий вошел в русский язык намного раньше этого времени. Комплексное использование различных способов, правильный учет языковых и внеязыковых факторов и данных географии растений, а также наблюдения над контекстами, в которых употребляются слова в более поздних памятниках, нередко заставляют нас передвинуть глубже хронологию заимствований. Например, учет различных критериев в хронологизации слова аир ‘болотное растение Acorus calamus, сабельник, касатик’, встречающегося в письменности в формах иръ, игирь лишь с XVI—XVII вв., позволяет нам не только отнести данное слово к тюркизмам татаро-монгольской эпохи, но и высказаться о совершенно иных путях и условиях его заимствования (обычно считается заимствованным через украинские говоры из турецкого agir, которое в свою очередь выводится из греч. ἄχορος (Фасмер I, 64).

Аргументами в данном случае являются: 1) распространение слова в различных фонетических вариантах на всей восточнославянской территории при отсутствии его соответствий в остальных группах славянских языков: рус. диал. ир, ирь (САР¹ III, 313), укр. ahyr, ajir, ir и др.²², блр. яер, явер²³; 2) сведения о размножении аира татаро-монголами на завоеванных ими территориях (до территории Польши) для очищения водоемов, тогда как в Западной Европе аир стал известен только в XVI в.²⁴; 3) наличие близких соответствий во многих тюркских языках, начиная с др.-тюрк. egir ‘аир’ (татар. ир, аир, узб. игир, ийир, игор, казах. ір то же, каракалп. диал. ийир ‘целебная трава’ и др.); 4) свидетельство польского ученого-путешественника Матвея Меховского, побывавшего в начале XVI в. на берегах Волги и Урала и отметившего татарское название в форме аир («Близ Танаиса и Волги… встречается аир (air), то есть пахучий тростник»…)²⁵; 5) наконец, дополнительным указанием на татарский источник слова могут служить другие славянские названия этого растения с постоянно повторяющимся компонентом «татарский»: рус. татарское зелье, татарский сабельник, укр. татарське зилля, польск. tatarskie ziele, tatarski korzeń, tatarak и др.²⁶

Таким же образом для многих тюркизмов-названий растений, несмотря на позднюю фиксацию в памятниках, можно допустить более раннее время заимствования (камыш, кизил, таволга, тал и др.).

Кроме того, следует считать заимствованиями более раннего периода тюркизмы, впервые отмеченные не в письменных памятниках, а в первых ботанических и толковых словарях конца XVIII в. Например, в «Российском, с немецким и французским переводами, словаре» И. Нордстета (СПб., 1780—1782, I—II) отмечаются слова бурундук, кавун, курай (кура), чилига и др. В «Ботаническом словаре и травнике» А. К. Мейера (М., 1781—1783, I—II) приводятся слова камчуг, карагазин, тарамышек, в «Новом ботаническом словаре» А. М. Максимовича-Амбодика (СПб., 1804) – слово кунжут (кунчут).

Примечания

¹ Миртов А. В. Донской словарь. Материалы к изучению лексики донских казаков. Ростов-на-Дону, 1929, 165.

² Анненков Н. И. Ботанический словарь. СПб., 1878, 345.

³ Karłowicz J. Słownik wyrazów obcego a mniej jasnego pochodzenia. Kraków, 1894—1905, 324.

⁴ См. также: Горяев Н. В. Этимологические объяснения наиболее трудных и загадочных слов в русском языке. Тифлис, 1905, 21.

⁵ Matzenauer A. Cizi slova ve slovanskych řečech. Brno, 1870, 138.

⁶ Меховский Матвей. Трактат о двух Сарматиях (Русский перевод). М.; Л., 1936, 62 (впервые издан на латинском языке в 1517 г.).

⁷ Бломквист Е. Э. К вопросу о двуязычии и тюркских заимствованиях в говоре «уральцев» Амударьинского оазиса. – В кн.: Из культурного наследия народов России: Сб. Музея антропологии и этнографии, XXVIII. Л., 1972, 281.

⁸ Киргизско-русский словарь / Сост. К. К. Юдахин. М., 1965, 474.

⁹ Бломквист Е. Э. Указ. соч., 281.

¹⁰ Уйгурско-русский словарь / Сост. Э. Н. Наджип. М., 1968, 660.

¹¹ Попов А. И. Указ. соч., 29.

¹² Мизин О. А. Рец. на: Рахимов Т. Р. Китайские элементы в современном уйгурском языке. Словарь. М., 1970. – Советская тюркология, 1973, 2, 119.

¹³ Попов А. И. Указ. соч., 29.

¹⁴ См.: Филин Ф. П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Л., 1972, 549; Греков Б. Д. Киевская Русь. Изд. 4‑е. М.; Л., 1944, 35.

¹⁵ Более подробно о них см.: Жаримбетов А. Тюркизмы в русских названиях фруктовых деревьев и кустарников. – Советская тюркология, 1974, 4, 32—44.

¹⁶ Меркулова В. А. Очерки по русской народной номенклатуре растений. М., 1967, 150.

¹⁷ Абаев В. И. Рец. на: Андроникашвили М. Очерки по иранско-грузинским языковым взаимоотношениям. Тбилиси, 1968, 1. – ВЯ 1969, 6, 128.

¹⁸ См.: Меркулова В. А. Указ. соч., 13.

¹⁹ См.: Филин Ф. П. Указ. соч., 548.

²⁰ См.: Филин Ф. П. Образование языка восточных славян. М.—Л., 1962, 280.

²¹ Филин Ф. П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Л., 1972, 548.

²² Makowiecki St. Słownik botaniczny lacińsko-małoruski. Kraków, 1936, 6.

²³ Анненков H. И. Указ. соч., 8.

²⁴ Флора СССР. В 30‑ти т. М.; Л., 1936, 3, 479.

²⁵ Меховский Матвей. Указ. соч., 62.

²⁶ Machek V. Česká a slovenská jména rostlin. Pr., 1954, 301.