Текст книги "Удержаться на краю"

Автор книги: Алла Полянская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Никто не собирался открывать, и Георгий машинально потянул дверь на себя – она оказалась незапертой. Сам не ожидая от себя такой прыти, он шагнул в прихожую.

– Хозяйка! Я с дверью закончил.

В комнате стоял странный запах. Крупный ротвейлер, перемотанный бинтами, скулил, положив голову на руки тонкой бледной девушки с абсолютно белыми волосами. Она отчего-то сидела на полу, привалившись спиной к стене, из кухни слышался звон посуды, а над всем этим царил кот. Как он умудрился взобраться на высоченный шкаф, Георгий взять в толк не мог.

– Вот вода…

Даже прическа не растрепалась, хотя она очень торопилась. В руках у девушки чашка с водой, и Георгий понимает, что происходит нечто совсем уж странное.

– Что?…

У хозяйки квартиры расстегнута блузка и на груди виден свежий след от укола. Одноразовый шприц лежит на столике – даже в цейтноте Чистюля не смогла оставить его на полу.

Ротвейлер глухо зарычал, когда рука с чашкой приблизилась.

– Тихо, Бруно, свои.

Девушка обхватила чашку тонкими пальцами и принялась жадно пить.

– Спасибо. Мне бы встать…

– Сиди. Выпей еще воды и посиди так, чтоб собака не нервничала.

Ротвейлер зарычал, глядя на Георгия, и тот попятился. Все-таки собака есть собака, даже если она ранена, а эта собака была ранена, и совсем недавно – на бинтах проступила кровь.

– Перевязать бы его…

Чистюля вздохнула: ну да, перевязать бы, но как?

– Дай телефон. Вон там, в кармане куртки…

Куртка брошена в кресло, хозяйка квартиры протянула тонкую, как прутик, руку, и ротвейлер заскулил.

– Тише, Бруно, все хорошо.

Ничего не было хорошо, и Бруно это знал. Какой-то чужой человек убил его хозяйку, а он ничего не смог сделать. Даже позвать на помощь сумел не он, а декоративный и высокомерный Декстер, который теперь сидит на шкафу и щурится, глядя на кавардак в доме. А Бруно хочет, чтобы приятель перестал строить из себя Повелителя Вселенной и был рядом. В минуты испытаний и опасности Стая должна держаться вместе.

Незнакомка, которая оживила хозяйку, погладила Бруно по голове совершенно бесстрашно, словно Бруно не огромный опасный пес, а кто-то вроде Декстера… Хотя декоративность Декстера сильно преувеличена, кот не раз и не два охотился на лоджии за птицами, и всякий раз успешно. Бруно этого не понимал – зачем убивать, если сыт, – но Декстеру хотелось просто ради процесса. Тяга к убийству жила в его душе и руководила его поступками, он охотился всегда, просто на членов Стаи не всерьез: нападал, чтобы сноровку не потерять, при этом не выпуская когтей, и слегка кусал – ну, типа, ты убит, короче. Бруно снисходительно относился к забавам приятеля. Декстер в Стае считался признанным красавцем и вообще милахой, хотя Бруно не видел ничего милого, когда птичьи перья летели во все стороны, потому что Дексу хочется убивать из любви к искусству.

Но Бруно уважал чужие слабости.

И женщина, которая сейчас гладит его, успокаивая, вызывает в нем странные чувства. Да, она чужая и относится к нему с непозволительной фамильярностью – но, с другой стороны, она только что смогла сделать так, что его человек снова дышит. Бруно сумел связать это в своей голове, а уж тем более когда Декстер дался ей в руки… У кота было свойство, которое Бруно очень уважал, – распознавать людей. Не по запаху, нет – нюх у кота был так себе, если сравнивать с собачьим, – но Декс умел распознать хорошего и плохого человека каким-то другим чутьем, недоступным псу. И то, что Декстер спокойно сидел на руках у незнакомки, когда она вошла в квартиру, очень многое сказало Бруно о ней. А потому он не зарычал, когда она дотронулась, не отстранился. Она пахла безопасно, а ее рука была мягкой и ласковой.

– Сейчас приедет доктор, перевяжет малыша. – Мила отложила телефон и протянула Георгию руку: – Помоги подняться, иначе я сейчас описаюсь прямо тут.

Георгий смутился от такой прямолинейности, но руку подал, несмотря на то что пес снова зарычал.

Бруно не любил, как пахнут самцы, и этот не был исключением, тем более что от него пахло металлом. Он сделал попытку встать, потому что этот самец тронул его человека.

– Тише, мальчик, все хорошо.

Та, что пришла с Декстером, села рядом и снова погладила его. Бруно умел ощущать эмоции людей. Обычно его боялись, опасались, обходили стороной, но эта женщина – нет. В ней вообще не было страха, она ощущалась скорее как Декстер: теплая, безопасная, безмятежная.

Она присела рядом с ним, а Декстер, спрыгнув со шкафа, с независимым видом подошел к ним и прижался к Бруно теплым бочком. И они стали Стаей. Бруно понял: просто его Стая теперь увеличилась, вот и все.

Кто-то поднимается по лестнице, Бруно слышит шаги, женщина тоже слышит и, отстранившись, встает и достает из сумки что-то опасное. Бруно тоже поднимается, хотя боль туманит голову, а повязка пропитывается теплой кровью и силы уходят.

– Что?…

Георгий попятился, глядя, как Чистюля в один момент из милой, цивилизованной, подчеркнуто аккуратной барышни превратилась в жуткого хищника с внимательными, все замечающими глазами. Каким-то неуловимым движением она выудила из сумки большую отвертку, и остро заточенная кромка блеснула на солнце, пробившемся сквозь жалюзи.

– Тихо.

Сжимая отвертку в руке, она скользнула в прихожую, и Георгий отшатнулся: двигается Чистюля тихо, как тень. В ванной слышен плеск воды, ротвейлер, поднявшись на дрожащие лапы, угрожающе зарычал, его повязка окрасилась кровью, и Георгий ощущает, что уже через секунду может случиться то, что изменит мир вокруг него навсегда.

Дверь тихо открылась, Чистюля прижалась к стене в полутьме прихожей, а Георгий оцепенел, пытаясь понять, что же тут, черт возьми, происходит.

В прихожую вошел человек с чемоданчиком в руке, и в этот момент из ванной показалась хозяйка квартиры.

– О, Леня, привет. – Ее лицо еще влажное, волосы тоже. – Спасибо, что приехал.

Чистюля, стоящая за дверью, заметно расслабилась, но отвертку не бросила.

– Эй, ты что! – Мила наконец заметила гостью за дверью. – Спокойно, это врач. Мальчика надо перевязать, сама же видела.

Она сказала примерно те же слова, что говорила псу, когда успокаивала его.

– Ребята, что у вас тут происходит?

Доктор попятился в квартиру, с опаской глядя на Любу:

– Девушка, вы это бросьте, так можно кого-то невзначай и поранить.

Люба улыбнулась – точно так же, как Декстер, вволю наигравшись с жертвой, убивал ее и, бросив на лоджии потрепанный трупик, приходил на диван урчать и править Вселенной. Так и Люба – она просто спрятала отвертку в сумку и мило улыбнулась – хорошо, по-настоящему, и если бы не сжатая на ремешке сумки рука, можно было бы посчитать все произошедшее случайностью. Но Георгий уже знал: его новая знакомая – очень сложно устроенная барышня и общаться с ней нужно осторожно.

– Мне пора. – Она посмотрела на Георгия: – Если вы закончили, я вам заплачу и закроем квартиру.

Она погладила Декстера, взгромоздившегося на стол, и тот благосклонно подставил шею.

– Подожди.

Мила представить себе не может, что новая знакомая вот так сейчас развернется и уйдет, и ищи ее потом – свищи.

– Что?

Люба прекрасно понимает что, но ей надо услышать – она любит определенность во всем.

– Ты… что ты сделала?

– Адреналин. – Люба снова улыбнулась: – У меня с собой всегда есть ампула адреналина и шприц.

– Зачем?

– У меня покойный муж был аллергиком, – вздохнула она. – И очень любил путешествовать.

Зачем этой чужой девушке знать, что Михаила не стало в тот год, когда родился Женька? Приятели потащили новоиспеченного папашу в горы, и он, еще до конца не осознав свое отцовство, с радостью поехал – ведь так давно не был в горах!

А Люба осталась дома – с полугодовалым ребенком. Они накануне крупно поссорились из-за этого, потому что Мишка не мог понять, отчего они не могут взять в горы ребенка, и показывал Любе какие-то фотографии из Интернета, на которых бородатые граждане стояли на краю пропасти, держа на груди сумку-кенгурушку, в которой обретался младенец. Люба холодела от одной мысли, что ее обожаемый Женька будет засыпать в палатке, вдали от опытных педиатров, неотложной помощи и уютной кроватки, а днем будет болтаться на животе кочующего папаши, пляшущего над пропастью.

Но в горах Михаила оставляла аллергия, он спокойно ел и арахисовое масло, и морепродукты, и шоколад, и апельсины – там все это для него не было ядовитым и не вело к ужасному отеку гортани, посиневшему лицу и прекращению дыхания.

А вот пропасть, груды из снега и камней – вели, и в тот год горы Михаила все-таки убили, похоронив его останки под сошедшей лавиной. Хотя они успели помириться по телефону, и Мишка дурашливо просил прощения за то, что вел себя как дебил, и, конечно же, она, Люба, совершенно права: малышу не место в походе, и когда он вернется, а вернется он очень скоро, то делом докажет, что достоин такой чудесной жены, королевы всех хозяек и отличной матери для его сына, и осознает, как сказочно ему повезло в жизни, – Любе было не легче от этого. Потому что Михаил не вернулся, и даже тела его не нашли.

Но привычка таскать с собой ампулу адреналина и шприц – осталась.

Всего этого совсем не надо знать случайным знакомым. Люба не хочет ни сочувствия, ни жалости, чужим людям нет до нее никакого дела. Вот собаке и коту она бы об этом рассказала, с ними бы разговор получился, а с людьми – нет.

– Дай мне свой номер, я позвоню. – Мила чувствует, что Люба отчего-то спешит уйти. – Ладно?

– Давай наберу тебя, и сохранишь номер. – Люба достала телефон. – Но в любом случае мы еще увидимся, я же Надежду буду хоронить, и вообще с квартирой надо что-то решать. Мила, смотри, у него кровь…

Повязка Бруно намокла от крови. Молодой врач срезает ее, Бруно жалобно скулит, и Любе так жаль собаку, что просто слезы из глаз.

– Спокойно, барышни, все под контролем.

Леонид покосился на Любу – красивая, подчеркнуто элегантная и очень респектабельная девушка, минуту назад сжимавшая остро заточенную отвертку, а теперь ее глаза полны непролитых слез, потому что собака скулит.

Очень красивая. Ну просто глаз не отвести, словно и не она несколько минут назад готова была пустить в ход заточку. И ведь ударила бы абсолютно хладнокровно, без колебаний – вот что интересно! Такой вот когнитивный диссонанс.

– Немного кровит, но рана чистая, воспаления удалось избежать, и уже через пару дней он будет вставать.

Люба вздохнула. Она очень жалеет животных, гораздо больше, чем сограждан, и мысль о том, что пса кто-то ранил и теперь такой вот ужас, расстраивает ее.

– Я поеду. Ребенок дома с няней, а он такой активный, что она долго с ним не выдерживает.

– Я позвоню. – Мила сохраняет Любин номер. – Надьку завтра будешь хоронить?

– Если ничего не изменится, там вскрытие и все такое… Ладно, звони, буду рада.

Георгий только удивился, как быстро меняется ситуация. Он так не мог: долго принимал решения, и уж если принимал, то окончательно, и никаких протоколов разногласий никогда не оговаривал. А тут все очень динамично, и самое главное – никакого напряжения, а ведь ежу ясно: произошло нечто весьма скверное.

– Идем. – Люба поднялась и тронула Георгия за плечо. – Мне пора.

Она погладила Декстера, все еще сидящего на столе:

– Красавчик!

Открытая квартира встретила их невероятной вонью, Георгия даже замутило, а Любино лицо позеленело.

– Это мясо стухло. – Люба с ужасом смотрит на воняющий сверток, начавший подтекать на паркет. – Мила обещала вынести, но…

– Я вынесу, погоди.

Бросив рюкзак, Георгий подхватил потекший пакет и потащил на лестницу, а Люба осталась. Достав из сумки влажные салфетки, она обернула руку и открыла форточку на кухне. Нужно было еще раз осмотреть квартиру, чтобы оценить размер бедствия.

Спальня сестры была превращена в чулан, где громоздились картины. Люба зашла туда, стараясь ни к чему не прикасаться, – в углу прятался диван, заставленный рамами, подрамниками, холстами разных размеров, емкостями с мольбертами, тюбиками. Запах пыли и застарелой грязи перебивал какой-то химический запах – не то растворителя, не то еще чего-то подобного. На диване валялись две подушки и одеяло, постель была грязной, и Люба содрогнулась при мысли, что Надя могла ложиться туда. Она, в принципе, не понимала, как можно жить в такой берлоге, а уж лечь на грязную, засаленную простыню, положить голову на эти ужасные подушки… Любу передернуло. Нет, ни за что!

Но Надя никогда не придавала значения подобным условностям.

Одна из картин привлекла Любино внимание.

Она единственная стояла к ней «лицом», и Люба с удивлением рассматривала себя саму, одетую в кринолин и кружева. Картина была выполнена в технике, которую использовали в старой фламандской школе, – Надя презирала подобный стиль, считая его пораженчеством, потаканием вкусам толпы, но отчего-то изобразила Любу в таком виде.

То, что Надя изобразила именно ее, Люба не сомневалась. С возрастом их невероятная детская похожесть ушла, черты Нади стали более резкими, выраженными, что ли, она вся словно состояла из острых углов, а Люба, наоборот, обрела более мягкие очертания. Теперь их бы уже никто не перепутал, даже безотносительно одежды и прически.

И эта картина… Люба не слишком разбиралась в живописи, но расти с сестрой-художницей и совсем уж ничего не усвоить – это надо быть безнадежной тупицей, а Люба ею не являлась. Картина казалась окном в мир посреди серых пыльных рам, и Люба решилась. Достав из сумочки носовой платок, она обернула им край рамы и потянула картину на себя. Решение забрать ее с собой было спонтанным, но отчего-то Любе казалось ужасным оставить ее здесь.

Собственное лицо, обрамленное вычурным париком, было словно отражение в зеркале, и Люба не хотела, чтобы ее портрет оставался среди грязи и смрада опустевшей Надиной квартиры.

– Выбросил. – Георгий возник на пороге комнаты. – О… это красиво.

Он смотрел на портрет, словно по-новому увидев Любу: этот слегка вздернутый носик, надменный взгляд, строго поджатые губы. Маленькая снобка, отлично осознающая свое положение среди себе подобных. Она точно знает, как следует поступать, не сомневается ни в чем, мир для нее прост и ясен: вот это – правильно и нужно, вот это – вне ее зоны комфорта, а то и неприлично.

Она, как и он, сама выстроила для себя пространство, которое мало соприкасается с реальностью, но если он просто плывет по течению, то она прогибает реальность под себя. Твердая, как камень, жестокая, как хищник, привыкший выживать, и упрямая, как осел. Если уж приняла решение – ее не сдвинуть.

Все это было на картине так явно, осязаемо, что не обманули Георгия ни изысканные кружева, ни милые локоны, украшенные кокетливой шляпкой, ни роза в белой руке – конечно же, рука идеальной формы, украшенной кольцами… Художник тщательно выписал детали: каждый завиток на кружевах, лепесток, перья на шляпе, украшения – словно фотография, и так же тщательно выписано лицо. Никаких полутонов, никакой недосказанности, и только рука, лежащая на подлокотнике, сжимает батистовый платок, обшитый кружевами, – яростно, даже костяшки побелели. И эта сжатая в кулак рука так контрастирует с безмятежным лицом и спокойно-безразличным взглядом синих глаз… Нет, не все так просто с этой барышней!

– Это ваша сестра рисовала?

– Да. – Люба вздохнула: – Она… она писала совсем другие картины, абсолютно другие по стилю, и это…

– Она была великой художницей. – Георгий тронул пальцами холст, стирая пыль с верхней кромки. – Это… это невероятно!

Люба пожала плечами – парадный портрет, стилизация под старых мастеров, что в нем невероятного? Тут невероятно другое: то, что Надя вообще его написала.

Они давно не разговаривали и еще дольше не виделись.

– Вот ключи. – Георгий подал Любе связку блестящих новых. – Эти замки вполне надежные, но дверь надо будет заменить.

– Да, я так и сделаю. Кстати, я на машине, могу вас подвезти. И вот… деньги, как договаривались.

Она взяла картину и понесла к выходу. Георгий шел следом, глядя в прямую спину, выражающую непреклонность и неодобрение всему, что находится вокруг.

– Я помогу. – Георгий взял у Чистюли картину. Белый платок, испачканный пылью, остался у нее в руках, и она торопливо скомкала его, засунула в какой-то пакетик и спрятала в сумку. – А вы потренируйтесь закрывать дверь.

В подъезде было тихо, и Люба оглянулась на лестницу, но красавчик Декстер не показался. Значит, у Милы все в порядке. С сомнением посмотрев на ручку двери, Люба снова выудила из сумки влажные салфетки, потому что от одной мысли о том, кто мог к ней прикасаться, ее начинало мутить.

Георгий с удивлением наблюдал за манипуляциями Любы с салфеткой, вспоминая свою квартиру, которая давно превратилась в берлогу. Он представил, что сказала бы Люба, попав в его квартиру, и заранее ужаснулся.

Но Люба справилась с замками, сняла с дверной ручки испачканную влажную салфетку и отправила ее в тот же пакетик, что и носовой платок.

– Замки отличные, спасибо. Так вас подвезти?

– Я далековато, на Правом берегу. Но если вы меня подбросите до остановки, буду весьма признателен. А дальше я и на маршрутке отлично доеду. – Георгий мысленно содрогнулся от одного воспоминания о запахах, но виду не подал, а просто перехватил картину другой рукой и забросил на плечо рюкзак с инструментами. – Я хотел спросить… что там произошло? Ну, с той девушкой?

Люба пожала плечами – что случилось с Милой, она не знает, и поговорить они не успели, потому что ввалился этот мужлан и принялся топать, громко разговаривать и засорять собой пространство, а потом приехал доктор. Весьма симпатичный доктор по имени Ленька.

Люба не любила людей, вторгающихся на чужую территорию, еще с того дня, когда перетащила свои вещи из их с Надей общей комнаты в дальнюю спальню, куда Надя поначалу вваливалась регулярно, просто чтобы затеять ссору. Она отчаянно пыталась вернуть Любу на свою орбиту, но та вдруг обнаружила в себе непреклонность. Мало того, она поняла, что нужна Наде, та нуждается в ней, но дело было в том, что Надя нуждалась в сестре только на своих собственных условиях, а Любе это не подходило. У нее появилась своя принципиальная позиция, и уступать она не собиралась.

Тем более что в Наде она не нуждалась.

Нет, она продолжала любить сестру, но это было уже скорее инстинктивно, а сознательно Люба понимала: она больше не хочет находиться на той же орбите, что и Надя, она не хочет беспорядочных посиделок в грязных берлогах, не хочет видеть людей, которые там находятся, не хочет иметь ничего общего со всем тем, что было для Нади нормальной средой обитания.

Из всей этой жизни она оставила только отвертку, навыки, которые приобрела, сама того не желая, и несколько раз очень ей пригодившиеся. Сложно милой домашней девочке выжить в огромном городе, особенно если боги не обделили ни внешностью, ни умом.

Но тогда Люба категорически отказалась продолжать жить как раньше. Ей это просто не подходило, и сдвинуть ее с этой точки зрения Надя так и не смогла, да и никто не смог бы, если на то пошло. Поэтому Люба снабдила свою дверь замком, и визиты сестры со временем прекратились. А вот привычка охранять свое пространство у Любы так и осталась.

– Она просто сознание потеряла. – Люба щелкнула брелком сигнализации, и машина подмигнула. – Может, из-за собаки перенервничала. Собака поранилась, конечно, жалко. Хорошая собака.

– Ну, это ротвейлер… – Георгий с сомнением покачал головой. – Они не слишком дружелюбные, мне кажется.

– Да ладно, он милый. – Люба открыла багажник и уложила туда картину. – Садитесь, подброшу вас, рюкзак ведь тяжелый.

Георгий с сомнением взглянул на старенькую «Ауди» но тем не менее уселся в салон, и машина исправно завелась, что было и неудивительно – вряд ли Чистюля потерпела бы неисправность.

– Вот черт…

Какой-то парень бросился буквально наперерез машине, замахал руками, и Люба резко затормозила, нащупывая отвертку.

– Стой!

Георгий покосился на Любу и открыл дверцу машины, она тоже вышла. Парень, отскочив на обочину, уже направлялся в их сторону. Лицо Любы, спокойное и невозмутимое, удивило Георгия. И только рука, сжимающая заточку до побелевших костяшек, сказала ему о новой знакомой больше, чем все, что он видел до этого.

Парень самого бомжеватого вида, и Георгий, сам от себя не ожидая, оттеснил Любу в сторону.

– Тебе чего?

– Это… – Парень покосился на заточку в Любиной руке. – Надьку хоронить когда будешь?

Люба вздохнула – круг общения сестры, похоже, не поменялся.

– Когда тело отдадут. Думаю, в ближайшие дни. Ритуальная служба этим займется.

– Служба… а ты? Ты же сестра! Я тебя сразу узнал, Надька тебя часто рисовала.

Люба вскинула брови – с какой радости ей отвечать?

– Рисовала, да. – Парень откашлялся: – Позавчера видел ее, пивка в гриле попили. Говорила, что скоро все изменится и она уедет отсюда куда-то на юг. Жалко Надьку, хорошая она была баба, хоть и с придурью.

Люба кивнула и вернулась к машине, Георгий последовал за ней. Похоже, Чистюля не слишком жаловала сестрицу, и немудрено, учитывая, какие они разные.

Машина скользнула между домами, Георгий ощутил сожаление – сейчас он выйдет на остановке, а эта барышня уедет в свою чистенькую жизнь.

– Если вдруг что починить надо будет, так я всегда готов помочь. – Георгий не был мастером разговаривать, особенно с женщинами, но попытаться стоило. – Замки там, сантехника, мелкий ремонт.

– У вас есть визитка?

– Нет, не завел, но скажите свой номер, я вам позвоню, и мой у вас высветится. – Георгий понимает, до чего неуклюже выглядит, но тут уж ничего не поделаешь. – Мало ли, а вдруг понадобится.

– Ну, тоже верно.

Люба думает о том, что очень хочет взять Женьку и пойти с ним в парк – качаться на качелях, есть мороженое и радоваться жизни. Но нужно домой, есть работа, и с похоронами надо что-то решать.

И отцу надо позвонить, хотя это, пожалуй, самое неприятное.