Текст книги "Право безумной ночи"
Автор книги: Алла Полянская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Ну, что-то я и сама понимаю – все-таки дожила почти до сороковника не в вакууме, и меня приглашали на свидания. Другое дело, что я непригодна ни для каких свиданий – просто на том основании, что они ничем не заканчиваются. В смысле, ничем из того, ради чего их, собственно, затевают.
– Понимаешь, я…
– Любишь какого-то другого мужика, который не отвечает тебе взаимностью.
Я уставилась на него, не в силах ответить. Он одной фразой в точности описал то, что происходит в моей жизни последние месяцы. Вот так – всю мою боль вместил в одну короткую фразу. А мне казалось, что это невозможно, потому что боль такая большая и постоянная.
– Я не думаю, что ты можешь…
– Ага, судить об этом я не могу. Но ты не забывай, как мы с тобой познакомились. И вряд ли боль в спине стала единственной причиной, по которой ты решила сигануть с моста. Нет, ты любишь этого сукина сына Марконова – видел я его фотографии в Интернете, как же! Ты его любишь, а он держит тебя на расстоянии – ни да, ни нет. А тут еще дети бузят, и на работе без продыху, и личной жизни никакой, и спина – это уж как вишенка на этом адском торте. Оль, жизнь – сегодня! Не вчера, не завтра – сегодня! А ты бездарно прозевала ее и продолжаешь класть на себя болт, а ведь ни один день, ни одна секунда к тебе не вернется. Жизнь проходит – твоя жизнь, и пока все живут, ты совершаешь некий мрачный подвиг. Может, хватит уже? Любишь его? Люби на здоровье, но сидеть и ждать, пока он к тебе снизойдет, если вообще снизойдет, – глупо, вот как хочешь!
– Ты не понимаешь.
– Я-то? Я изучал эпохи, Оль. Через мои руки прошли вещи, которым тысячи лет, и эти вещи остались, а люди, создавшие их, – ушли. Ты думаешь, они не любили, не страдали, не болели? Но их нет. И тебя не будет, и меня – в сухом остатке. Но то, что нам отпущено, мы не имеем никакого права спускать в унитаз.
– Это мое дело.
– Ну, понятно. А знаешь что? Ты просто боишься. Когда погиб твой муж, ты мобилизовалась, чтобы поднять детей. Тут я понимаю, такая сложилась ситуация, по-другому было нельзя. Ну и мужа ты очень любила, я думаю. Но потом дети подросли, а ты продолжала жить ради них, тянуть лямку – эдакая девочка-отличница, у которой кругом должно все быть на высший балл! От кого ты ждешь оценки? А жить когда?
– Я живу как умею. Не всем же одинаково.
– Не всем, конечно. Но то, что ты в итоге сотворила с собой, – это жутко и очень глупо. А потому давай поднимайся, и поедем развлекаться. Самое время начать вкушать радости жизни. Дети выросли, ты всего добилась, прочно стоишь на ногах, и пора подумать о себе. Никуда от тебя твой Марконов не денется, если ты проведешь вечер со мной. На ночи не настаиваю, но вечер – мой.
– Откуда ты…
– Знаю о Марконове? Дети сказали сегодня, и пазл сложился. Оль, хватит страдать, от этого ничего не изменится, кроме тебя – становишься старше с каждой минутой.
– Ах ты…
– Да, хам и скотина. Но поскольку никого другого рядом все равно нет, вполне можно провести вечер с таким типом, как я. Что ты теряешь?
– Придут дети и…
– И сами позаботятся о себе. Давай, собирайся. Ты там купила отличное синее платье – надень, оно на тебе должно сидеть идеально.
– Ты не будешь мне указывать, что надевать!
– Конечно, нет. Но я могу попросить, а потому – прошу!
– Но…
– Оль, десять минут – и мы выходим.
– Ты не…
– Время пошло. Похоже, иначе с тобой вообще не сладить. Что ж за характер такой, наказание просто!
Матрона Ивановна тоже так говорила. Надо бы к ней завтра наведаться – что-то не хватает мне ее.
Синее платье сидит на мне отлично, и новые серьги с топазами подходят к нему просто замечательно. Вот если б еще подвесочку такую же сюда – вообще было бы идеально. Надо будет поискать.
– Чего-то недостает.
Он критически меня оглядывает, потом разжимает кулак – на ладони блестит алмазными гранями звеньев цепочка, на которую надет кулон – точно такой же, как серьги и кольцо.
– Дай-ка…
Он осторожно поднимает мои волосы и застегивает замочек. Да, это то, что нужно. Идеально!
– Я знал, что тебе это понадобится.
– А я как раз думала поискать такую.
– Ну вот видишь!. Уже все нашлось само.
– Но…
– Оль, я люблю баловать женщин.
Так же говорит Марконов. Но я не его женщина, хотя он и дает мне иногда денег просто на потратить, ему это отчего-то нравится, но это не одно и то же, и я все равно сама по себе. И этому парню я тоже не принадлежу…
– Тебя это ни к чему не обязывает, перестань терзаться! Господи ж ты, боже мой, что ж ты такая недоверчивая и подозрительная? Идем, наказание мое, поедем развлекаться!
Он одет в какой-то невообразимый легкий костюм с синей рубашкой, пахнет хорошим парфюмом, а его глаза изучают меня слишком внимательно.
– Оль, перестань дуться! Идем же.
Я не то чтобы дуюсь – я просто ошеломлена и деморализована его наглостью, а потому у меня сейчас есть огромное желание плюнуть на все, снова переодеться в халат и влезть под плед. И думать о Марконове. Потому что мысль, что он с какой-то девкой кувыркается в постели, мне невыносима настолько, что тяжело дышать. Но вместо того чтобы послать подальше нахала, каким-то невозможным образом просочившегося в мою жизнь, я отчего-то спускаюсь по ступенькам, подхожу к машине, устраиваюсь на переднем сиденье. Я не знаю, зачем это делаю – но делаю. Может, мне уже все равно. Раз Марконов нашел наконец «смешную» – как он ее назвал. Правда, я не знаю и никогда не знала, что он имеет в виду, когда так говорит, как это, – смешная? Постоянно веселая или просто глупая настолько, что вызывает смех? Но это точно какая-то внутренняя черта, потому что внешне она лучше меня, я уверена, иначе Марконов на нее никогда бы не повелся, для него упаковка имеет первостепенное значение, остальное идет как бы приложением.
– Люблю вот это место, идем, тебе понравится!
Это «Вилла Олива» – я бывала здесь с Марконовым. И официанты узнают меня, приветливо здороваются, а к моему спутнику спешит представительный господин в хорошем костюме.
– Валера, рад видеть! Ну наконец! Я уж было думал, ты не придешь.
– Да так сложились обстоятельства, Егор. Нам столик возле аквариума.
– Знаю. Идем, провожу. Когда в поля?
– Послезавтра. Вот, познакомься: Ольга, моя подруга.
– Как же, Ольгу Владимировну мы здесь знаем. Егор Калинин, владелец ресторана. Я бы хотел, если можно, встретиться с вами частным порядком, есть небольшое дело, но влезать боюсь… В общем, ваша репутация мне хорошо известна, но обращаться в вашу фирму я не хочу, не в моих правилах посвящать в свои планы лишних людей. Так когда можно?
– Если документы при вас, то сейчас. Пока принесут заказ, я просмотрю и скажу, сколько мне понадобится времени и когда вам лучше прийти.
– Безусловно, но мне бы не хотелось портить вам вечер…
– Это ничего не испортит. А вы пока по-дружески поболтаете.
Я ведь совершенно не знаю, о чем говорить со своим спутником. С Марконовым было гораздо проще – я ему рассказывала о своих делах, он слушал и кивал, иногда вставляя какие-то реплики, но все равно был на своей волне и никогда не смотрел на меня так. И ему было безразлично, что на мне надето.
– Тащи свои документы, моя дама спрячется за ними от меня.
– Валера, я…
– Ей уютнее с бумагами, чем со мной. Тащи!
Он насмешливо на меня смотрит, а я беру из рук нового знакомого папку с документами и углубляюсь в их изучение. Мне и правда так проще и спокойнее, здесь я в своей стихии, и цифрам все равно, сколько мне лет и как я выгляжу. Я отчего-то ужасно нервничаю сейчас и не знаю, как себя вести и что будет дальше – одно дело раньше, я прощалась и уезжала домой, но этот тип живет в моей квартире… Все, не буду об этом думать. Пусть они там говорят о своих делах, а я нырну в цифры, просчитаю некоторые позиции, пригляжусь к остальному и…
– На какой адрес вам сбросить предварительные расчеты?
– А что, уже готово?
– Да. У меня нужная программа прямо в телефоне, так что говорите адрес, сброшу на мыло, почитаете.
– Сейчас….
Он пишет на салфетке адрес электронной почты, я отсылаю ему отчет и поднимаю взгляд. Лучше бы я этого не делала! Я не знаю, как реагировать, когда на меня так смотрят.
– Все, ребята, я вас оставлю. Ольга Владимировна, с вашего позволения – я вам перезвоню завтра и привезу остальное. Ну, и с оплатой решим. Приятного вечера. Прости, Валера, что отнял у тебя твою даму – но очень нужно было, а она давно к нам не захаживала.
– Хитрец!
– Есть немного, но не для друзей. Рад тебя видеть, правда!
Хорошо, что рядом аквариум – можно смотреть на рыбок.
8
Наверное, лето совсем где-то рядом. Ночь сухая и теплая, и мы стоим на парапете моста, а внизу блестит река. Мы стоим в аккурат там, где и познакомились – если это можно назвать знакомством.
– Не знаю, как ты на это могла решиться.
– Могла. Я оказалась в каком-то тупике, из которого вообще не видела выхода. Люди делают это от того, что появляется вот это ощущение: некуда идти. У меня было такое ощущение, словно меня обложили со всех сторон, и собственное тело тоже участвует в этом. Ну, и остальное.
Он обнимает меня, словно для того, чтобы согреть, но я понимаю, что не только для этого. А в это время Марконов в далекой Испании целует свою «смешную» девицу, и мысль об этом меня убивает.
– Что в нем такого? Чем он так зацепил тебя?
– Не знаю. Просто он такой, какой есть, и мне этого достаточно.
– И сейчас он сказал тебе, что нашел себе подружку?
– Ну, мы же друзья…
– А ты не подумала о том, что он прекрасно понимает, что ты к нему чувствуешь, но тем не менее сказал тебе о другой женщине? Зачем?
– Какая разница, Валера. Главное, что она есть у него, эта другая женщина. Хотя почему – другая? Просто – есть женщина, я-то его женщиной не была никогда. Не хочу об этом говорить, извини.
– Ладно, – он отстраняет меня и смотрит мне в лицо. – Будем считать, что твое свидание с бездной состоялось, и вы разошлись без взаимных претензий. Едем домой, ты озябла.
– Ага, едем. Как там дети, интересно?
– Стали немного взрослее. Оль, перестань квохтать над ними, парни выросли.
– Они – это все, что у меня есть. Поехали, здесь холодно, и я устала.
Машина у него просторная и мощная, мне нравятся такие машины. У Марконова тоже большой внедорожник, и его руки на руле… Все, я не хочу больше думать о Марконове, это невыносимо – постоянно представлять, как он занимается любовью с какой-то чужой девицей, и особенно невыносима мысль о том, что он ее целует. Почему-то мне особенно ужасно это осознавать. Потому что секс – это секс, а вот поцелуй – это нежность, страсть, это очень интимная и очень личная штука, и думать о том, что Марконов целует эту его «смешную», – невыносимо.
– Послезавтра я улетаю в Лос-Анджелес, оттуда – на Мацатлан.
– Ага.
– Я могу пробить тебе приглашение, прилетай туда.
– Зачем?
– Ну, да. Конечно.
– Я не понимаю сути претензий.
– Куда уж тебе… Оль, ты взрослая, очень неглупая женщина. И я практически открытым текстом говорю: я хочу быть с тобой. Хочу отношений, хочу… ну, всего, что прилагается. Я отдаю себе отчет в том, что ты любишь какого-то левого мужика – неважно, за что, и неважно, насколько сильно, все поправимо, учитывая, что отношений у вас нет и не было. Я предлагаю тебе попробовать – не выйдет, значит, не выйдет, но попробовать-то можно? Что ты теряешь?
– Что значит – что я теряю? Я тебе что, виниловая кукла, что вот так просто вхожу в отношения, потом так же без моральных судорог обрываю – и все? Отношения предполагают чувства, ты не находишь?
– Да, но дело ведь не в этом, да?
– Дело не в этом.
– Ты соблюдаешь ему верность?
– Отчасти. Но это прежде всего нечестно по отношению к тебе.
– Я переживу.
– Но я так не могу. И потом… После смерти Клима я… в общем, у меня не было отношений.
– То есть?
– Ну а что ты хотел, чтобы я направо-налево, забросив чепец за мельницу, гуляла напропалую? У меня растут сыновья, это неприемлемо.
– То есть восемнадцать лет у тебя не было секса?
– Нет.
– Невероятно.
– Я не могла, правда. Я жена Клима, и этого ничто не изменит. А потом я встретила Марконова и…
– Оль, это чушь какая-то! Вот как хочешь, но то, что ты сотворила со своей жизнью, – дико и ненормально настолько, что поверить в это может только тот, кто тебя хорошо знает! Поэтому я тебе верю и ужасаюсь всему этому со страшной силой.
– Оставим этот разговор, он ни к чему не приведет. Я доживу свою жизнь так, как она идет, и все.
– Оль…
– Хватит. Я не дельфин, меня спасать не надо. Так у меня сложилось, это не моя вина. Но и изменить я ничего не могу.
– Не хочешь.
– Что-то – не хочу, а что-то и не могу. Ты не думал, что если ты замужем за человеком, которого любишь до самых печенок, а этот человек гибнет, то невозможно это забыть и, как мне многие советовали, – начать жить дальше? Я начала, но без него это самое «дальше» у меня толком не получилось. А Марконов… Это что-то совсем другое. И если с ним ничего не вышло, это не значит, что я должна забить на все и прыгать в постель первого, кто изъявит желание. Это моя жизнь, я сама с ней разберусь.
Мы молча выходим из машины, идем вверх по лестнице. Ночной подъезд встретил нас приглушенным светом лампочек и гулкой тишиной. Я люблю ночь – ночью я принадлежу сама себе.
– Тише, дети уже спят.
Я ныряю в свою спальню и переодеваюсь, потом заглядываю в комнату близнецов. Они спят, я слышу их сопение. На кухне в кастрюльке – рис с овощами. Мои дети научились готовить. Эта история и мой постоялец помогли им научиться заботиться о себе, и это хорошо. А вот то, что было сегодня, – плохо, очень плохо. Но он уедет, и все станет как было.
– Чай будешь? Тут пирожные есть, положить тебе?
– Нет, просто чай.
Он наливает мне чаю, и мы молча пьем его, потому что вот так разбежаться по комнатам как-то неудобно, а говорить, собственно, больше не о чем. Примерно так всегда и бывает, если я все же соглашаюсь на «свидание» – просто сейчас парень живет в моей квартире, и это все осложнило. Но ненадолго, слава богам.
– Я спать пойду, устала. Доброй ночи.
– Доброй ночи, Оля. Мы ведь поговорим еще?
– А что, мы еще не все друг другу сказали?
– Я и половины тебе не сказал из того, что хотел.
– Давай не сегодня.
А завтра с самого утра я постараюсь слинять на работу и до самого вечера буду торчать в офисе. А там ты уедешь – и все. А Марконов, возможно, бросит свою девицу – или она бросит его. Хотя… Как его можно бросить? Он… Все, не буду больше думать о нем. Не могу и не хочу!
Я ныряю под душ, вода приятная и теплая, но она не успокаивает меня. Сейчас ночь, и он с ней. И он счастлив. Что в ней есть такого, чего нет во мне? Да полно всего. Она моложе, красивее, она здорова, она может разделить с Марконовым его жизнь, отказавшись от своей. Она стройная, невысокая, без целлюлита, без детей и проблем. А я…
– Оль, ты спишь?
– Да.
Я не сплю, я пытаюсь не плакать, но тебе не надо этого знать. И мне не надо было бы знать, что Марконов нашел себе пассию, но я знаю. И просто хочу уткнуться в подушку и поплакать, а ты мне мешаешь. Что за жизнь настала – даже поплакать спокойно не дают!
Он садится на край моей кровати. Свет, падающий из прихожей, где включена лампа, встроенная как раз для того, чтобы не свалиться, оступившись в темноте коридора, и не включать люстру, выхватывает из темноты его лицо с упрямым подбородком, густыми прямыми бровями и вполне неплохо очерченными губами. Он совсем не похож на моего шефа, разве что у обоих одинаково густые прямые брови, но на лице шефа они выглядят так, словно заблудились, а здесь они на своем месте. И если бы не Марконов, то, возможно, я бы попыталась что-то склеить – но сейчас я точно знаю, что ничего из этой затеи не выйдет. Еще один не мой человек. И Марконов – не мой, но его я люблю.
– Я сплю.
– Не спишь. Лежишь и накручиваешь себя. Оль, ну чего ты терзаешься? Что тебе в нем, если он за все время, что вы знакомы, не…
– Доброй ночи.
Он со вздохом поднимается и выходит. Нет, парень, я не такая легкая добыча, как ты, может быть, решил. Годы одиночества научили меня многому, но больше всего – самому одиночеству. Это не такая страшная штука, как многие считают, – тяжелая во многом, потому что совершенно не на кого опереться, и рассчитывать не на кого, кроме как на себя, но, с другой стороны, я сама себе хозяйка, мне не надо оглядываться ни на чье мнение или хотение, я делаю все так, как сама считаю нужным, и это для меня важно. Важнее, может быть, чем даже какие-то отношения, которые неизвестно еще, перерастут ли во что-то интересное, скорее – нет, а главное – эмоционально я абсолютно свободна.
Была, пока не встретила Марконова.
Я не думала, что смогу кого-то полюбить – после Клима. Причем Марконов совершенно не похож на него – ни внешне, ни внутренне, но почему-то я испытываю к нему такую нежность… И все это без толку, и я не хочу об этом думать… И не могу не думать. Потому что в Испании сейчас тоже ночь. И Марконов целует ее – эту свою, которая «смешная», а он не из тех, кто бегает за каждой юбкой, а это значит, что чем-то она его зацепила. Неважно, у меня этого все равно нет, раз за все время нашего с ним знакомства и дружбы я его не заинтересовала. Но я его люблю, а любит ли его та девица – еще вопрос.
И ночь отчего-то холодная и вязкая. И хочется выйти из дома и бродить по улицам города, но вот загвоздка: где-то в этом городе есть некто, кому я очень мешаю, и этот некто, возможно, только и ждет, что я выйду. Но спать я не хочу, а потому…
Я одеваюсь, беру ключи от машины и спускаюсь во двор. Джип лоснится боками в свете фонаря, я открываю дверь и забираюсь внутрь. Никогда я не водила такую машину, но давным-давно у меня были «Жигули» – а кто ездил на «Жигулях», тот может ездить на чем угодно.
Я завожу двигатель и еду между домами. Ночь – штука очень особенная. Сейчас все уже спят, но кое-где светятся окна злостных сов, словно налитые апельсиновым соком. Что там делают люди? Почему не спят? Вряд ли у них несчастная любовь и прочее гложет… Хотя, может, и так. Не одна же я такая нарядная со своими страданиями. Вряд ли они уникальны, учитывая тысячи лет человеческой истории. Но осознание этого, конечно, не делает мою проблему проще. Впрочем, ночной город завораживает меня, а пустые, свободные от транспорта и пешеходов улицы дарят ощущение свободы, и я испытываю возможности этой машины, похожей на круизный лайнер, такой большой, с высоким сиденьем, с какими-то примочками на приборной панели, и эта машина слушается меня, она маневренная и неожиданно приятная в общении.
– Ты пиратствуешь.
– Это очевидно. Просто не спалось.
Я иду в комнату и снова ложусь в постель. Скоро утро, и надо бы встать и приготовить мальчишкам завтрак – давно я ничего им не готовила. Пожарю картошки и сварю молочный кисель, они любят. Сейчас вот начищу, порежу и…
– Ты что?
– Да ложись спать. Я картошку почищу и нарежу, утром пожарю на завтрак.
– Я и сам могу.
– Это моя кухня.
– Конечно. Я помочь хотел.
Я поворачиваю к нему голову – он смотрит на меня так… В общем, лучше б он держал это при себе. Мне не нравится чувствовать себя неуютно в собственной жизни.
– Я в принципе не понимаю, в чем проблема. Жили себе, ты и внимания на меня не обращал, даже не глядел в мою сторону.
– Обращал и глядел, ты просто не видела.
– Ну ладно, обращал, но молчал – так с чего тебя сейчас прорвало?
– Не знаю. Может, оттого, что ты выздоравливаешь и снова становишься сильной и независимой птицей, холодной и далекой. И я тороплюсь застать тебя прежней – открытой и человечной. Такой, какой я тебя знаю все это время.
– Чушь какая-то. Валера, ты пойми: это все непродуктивно. Ну, вот допустим – просто допустим: я каким-то чудом пошла тебе навстречу. Дальше что? Ты уедешь в какую-то Мексику, искать там черепки и прочую древнюю хренотень. Я останусь здесь, и что дальше?
– Я вернусь…
– Давай договоримся так: поговорим об этом, когда ты вернешься. Может, ты там, в Мексиках своих, тоже найдешь себе гладкую молодую телку – без целлюлита, детей, болезней и проблем. Все может быть. Вот представь: только ты сошел с самолета, а тебе навстречу эдакая красотка знойная – стройная, с сияющей кожей и бархатными глазами в такенных ресницах, а тут я осталась, и ты, как порядочный человек, не можешь уже мне дать от ворот поворот – и будешь терзаться, мучиться, и в итоге все это возненавидишь вместе со мной и…
– Оль!
– Ну что снова не так?
– Мне не нужна никакая гладкая красотка. Мне нужна ты.
– И с каких пор?
– С того момента, как я в больнице – помнишь, в тот вечер, когда приволок тебя туда, – дал подзатыльники твоим избалованным детям, а ты бросилась с каталки, оборвала капельницу, чтобы их от меня защитить. Вот ты тогда лежала на полу – бледная, с разорванными колготками и разбитыми коленками, краше в гроб кладут – и закрывала собой Дениса. От меня, агрессора и троглодита. Вот в тот момент я и понял – все, Валера, ты пропал, вот это – твоя женщина, и другой не будет. Словно кто-то на ухо шепнул, понимаешь? И я возил твоих пацанов, а сам думал, как мне сделать так, чтобы остаться в твоей жизни, и тут позвонил Серега и сказал, что перекантоваться у него не получится, и мальчишки предложили мне занять вашу гостиную. И я согласился – потому что хотел остаться, с тобой и с ними. Ты себе даже представить не можешь, как твои дети казнили себя за то, что происходило между вами раньше. Они ведь пришли домой и увидели то, что ты им оставила. И счета за похоронные услуги, оплаченные уже. Ты весьма методичный человек, ничего не упустила, но несколько часов они считали тебя мертвой – пока я им не позвонил, а когда узнали, что ты жива… В общем, все это стало для них большим стрессом, и много мы с ними говорили – и в ту ночь, и потом. Они все правильно поняли, и поняли очень быстро – парни-то хорошие, настоящие. А я оставался здесь в надежде дождаться тебя и как-то… В общем, я все равно буду рядом, хоть прогоняй меня, хоть что!
Блин, у него это, похоже, вполне серьезно, он идейный. И если бы на его месте был Марконов, я бы… В общем, что об этом толковать, это не Марконов. Это абсолютно чужой мужик, которого я практически не знаю и в принципе не понимаю. Марконова с его закидонами – понимаю, а этого – никак. Словно стена между нами.
– Я не знаю, что тебе сказать.
– Вот я ценю тебя еще и за твою абсолютную честность и бестактность. Никаких попыток как-то смягчить правду – что есть, то и сказала. Это для меня важно.
Я пересыпаю нарезанную соломкой картошку в миску, заливаю водой и закрываю крышкой. Знаю, так она потеряет какие-то полезные свойства, но в жареной картошке их по-любому не остается, так что какая разница, когда она их потеряет, эти свойства, сейчас или в процессе жарки. Теперь можно и поспать.
– Все, я спать. Утром пожарю, на всех хватит.
Я иду в спальню, укладываюсь в кровать и укутываюсь в одеяло. Завтра он уедет, а я останусь дома со своими детьми, и мне этого очень хочется. Когда они были маленькие, я очень любила просыпаться ночью и лежать, ощущая, что они тоже здесь, со мной, спят в своих кроватях и видят сны. Сейчас им тоже что-то снится, и они утром проснутся от запаха жареной картошки. А самое главное – то, что они у меня есть. И неважно, что моя жизнь сложилась неудачно. Главное – у меня есть мои дети, они умные, здоровые, красивые, они наши с Климом дети, и они напоминают мне, что я все-таки была когда-то счастлива, и, может быть, этого достаточно. А Марконов… Да пусть трахает свою «смешную» и ржет как конь, мне-то что! Ему пятьдесят два года, он уже взрослый, и если для него гладкая задница важнее моей любви – ну, значит, так тому и быть, пусть живет с задницей, и страдать по этому поводу я больше не стану. По крайней мере, очень постараюсь наступить себе на горло.
– Мам, картошка божественная! – Матвей добавляет себе румяную соломку. – Уф, наелся… Киселя хочется, а то бы еще ел. Дэн, налей и мне.
– Да налил уже, вот. Мам, все вкусно.
– Вы в институт?
– Ага. Заспались, да картошки хотелось поесть не спеша, киселя попить, вот и опаздываем уже. Да ничего, успеем, а не успеем – ну, опоздаем маленько на первую пару, делов-то.
– Надо бы купить машину. Выдадут мне новую или нет – неизвестно, да и как долго будут искать новую машину, а мне как ездить? Мне тоже сейчас на работу надо, так что я вызову такси, и нас развезут, собирайтесь поскорее.
– Зачем? Возьми мою машину, я сегодня никуда не планировал выезжать, перед отъездом поработаю дома. Так что машина в твоем распоряжении.
Он стоит в дверях кухни и задумчиво на нас смотрит. Ну, картина обычная для утра в каждой семье, но только мы с ним – не семья. И эта его фраза «поработаю дома» – зряшная, потому что это наш с детьми дом, а не его.
– Картошку мы тебе оставили, в кастрюле – молочный кисель. Все, дети, собирайтесь, я тоже быстренько оденусь. Спасибо, Валера, машина нам сегодня очень кстати, постараюсь не поцарапать.
– Да царапай, не вопрос.
Одевшись, мы сбегаем по ступенькам во двор. Уже почти все разъехались, и внедорожник стоит в одиночестве и блестит на солнце, и мне очень хочется сесть за руль и проехаться по улицам города – потому что на нем как на танке.
– Мам, дай, я! – Матвей протягивает руку за ключами, даже подпрыгивая от нетерпения. – Я просто заведу и подъеду маленько, ну, дай, пожалуйста!
– Матвей!
– Мам, Валера завтра уедет, и когда еще курсы будут, только через неделю… Я просто заведу и подъеду к подъезду, здесь всего-то метров двадцать!
– Ладно. Но смотри, педаль сцепления отпускай плавно.
– Да знаю я!
Он вприпрыжку бежит к машине, пискнула сигнализация, он взялся за ручку двери – и взрыв окатил нас жаром, отбросил к подъезду, оглушил, ослепил и размазал по асфальту, и я ничего не слышу, кроме шума в голове, но я должна подняться. Потому что где-то там мой Ребенок 1, и он должен быть жив!
Я поворачиваю голову – Денька уже садится, хватаясь рукой за скамейку – вторая кровоточит, что-то его поранило. У меня по лицу стекает кровь, но я переворачиваюсь на живот и поднимаюсь на четвереньки – голова кружится, я ничего не слышу, лицо горит, но мне надо встать – там мой Матвей, и я должна подняться, но меня шатает – и я не могу встать.
Чьи-то руки отрывают меня от асфальта, поднимают – и я уже на скамейке. Машина пылает, и я не вижу Матвея, а потому встаю и иду к тому месту, где стояла машина. Где мой ребенок, почему я не могу его найти?
Он лежит в клумбе, его туда отбросило взрывом. Одежда обгорела, волосы, лицо – кровь, только кровь. Я опускаюсь рядом с ним на колени – мне важно услышать, что сердце его стучит, но я не слышу же ничего, совершенно ничего не слышу, а потому я прижимаю руку к его шее – и чувствую слабое биение. Значит, он жив – вот это и есть самое главное, остальное поправимо, лишь бы жив!
Кто-то пытается отодвинуть меня, но я не отпущу своего ребенка, пусть хоть что. И надо бы Деньку перевязать, и время остановилось отчего-то…
Двое медиков оказываются прямо передо мной и что-то говорят мне, но я их не слышу! А они кладут носилки на землю и перекладывают Матвея на них. И главное, что он жив, и я должна быть с ним, иначе они сделают что-то не так. Я пытаюсь встать, но у меня ни хрена не получается с этим, и это плохо – я должна поехать в больницу, там…
Кто-то поднимает меня и куда-то несет, и я вижу Дениса в машине «Скорой помощи», но я поеду на той, где Матвей. Я нужнее сейчас ему, потому что я не отпущу его, я буду слушать, как бьется его сердце, и не отпущу его, ни за что!
Валера заглядывает мне в лицо, что-то говорит, я смотрю на него и не могу понять – потому что слух ко мне так и не вернулся, а может, просто очень громко звенит в голове, и этот звон только и слышен, я думаю, он слышен не только мне, но и всем вокруг, тревожная сирена в окрестных домах, и Денька смотрит на меня беспомощно – ему бинтуют руку, а Матвея уже погрузили, и мне надо с ним, потому что…
– …не могут. Оля, ты слышишь меня?
Звон в ушах пропал, хоть я и слышу звуки, словно сквозь вату.
– Матвей… мне надо с ним. Езжай с Денисом, не оставляй его ни на минуту, а я с Матвеем поеду.
Я взбираюсь в машину и устраиваюсь на полу. Мне так лучше, а главное – я могу держать его, просто положу руку ему на грудь – лохмотья одежды пропитались кровью, но я должна чувствовать, что его сердце бьется, иначе… Я не хочу думать, что может быть иначе.
Дверцы снова открываются, Матвея выгружают на другую каталку и бегом везут в открытую дверь приемного покоя, и я уже вижу Семеныча и Ларису, и я бегу за санитарами, которые везут на каталке моего сына, хоть и не могу бежать, но это неважно. И Семеныч что-то мне говорит, но я его не слышу – мне надо чувствовать, как бьется сердце моего сына, и пока я держу его, оно будет биться, и больше мне ничего не надо, Господи, ничего мне больше не надо, я отказываюсь от всего: от счастья, от здоровья, от своей жизни – только сохрани мне моего мальчика, не забирай его у меня! Возьми меня вместо него, забери у меня все, что хочешь, – только не моего мальчика, Господи, пожалуйста, не забирай его у меня!
– Оля, отпусти, его нужно осмотреть.
– Осматривай.
– Отпусти его.
– Нет. Осматривай так.
Семеныч что-то еще говорит, но я не слышу, потому что я вся переместилась в свои пальцы – чтобы чувствовать, что его сердце бьется.
– Надо в операционную, отпусти его.
– Везите, но я с ним.
– Оля, в операционную никому нельзя.
– Ты спасешь его?
– Не знаю.
Они увозят его, кто-то берет меня за руку – это Матрона Ивановна. Но мне не до нее.
– Идем, Оля, там второго зашили, ты нужна ему.
– Он будет жив, а Матвей – не факт. Потом.
Я знаю, почему взорвалась машина. Кто-то видел, как я на ней ездила ночью, и решил, что утром я тоже могу на ней поехать – и так бы оно и было, если бы не Матвей. Но взорвалась она не от сцепления, а от сработавшей сигнализации, и вряд ли это намеренно. Значит, мой враг – дилетант, не сумел даже взрывчатку наладить. Просчитался в который раз, и я жива. Ну что ж, имей в виду: солнце встанет, а ты – нет. Я не полиция, я тебя из-под земли достану. Я пойму, кто ты, рано или поздно, но скорее – рано, и в полицию я тебя сдавать не буду.
– Оля, тебя нужно осмотреть, на голове рана…
– Отстань, Лариса.
– Оля…
– По фигу. Скажи мне, он выживет?
– Не знаю. Повреждения очень серьезные, ожоги… Он стоял лицом к машине, а взорвалось под капотом. Направление взрыва было в противоположную от него сторону, то есть задело его слева, там кожа обгорела, возможно, поврежден глаз, ну, и остальное… осколки, разрывы…
– Он выживет?
– Я не знаю.
– Скажи мне правду.
– Думаю, нет. Но Валентин сделает все возможное, а ты уповай на чудо. Сиди смирно, рану надо обработать. У Дениса рваная рана предплечья, он много крови потерял, ну и контузия тоже. Положим его в бокс, пусть отойдет маленько.
