Текст книги "Когда падают звезды"

Автор книги: Алла Бегунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава пятая
Капитан-командор и его команда

Побывав с кратким визитом на «Хотине», Аржанова поняла, что судьба уготовила ей очередное испытание. Встретить его молодая женщина хотела во всеоружии и объявила служанке о своем намерении провести «чистку перышек». Глафира выслушала приказ барыни с довольной улыбкой.

Между собой они называли «чисткой перышек» время отдыха и полного расслабления, отданное гигиеническим процедурам вроде мытья головы, стрижки и завивки волос, маникюра, массажа, накладывания очищающих и питательных масок на лицо, шею, руки. Проводила все манипуляции горничная, весьма в них сведущая. Ведь она выросла в семье деревенской знахарки и колдуньи, бабки по материнской линии.

Бабушка Неонила, почувствовав приближение смерти, призвала к себе детей, внуков и правнуков, но в наследницы выбрала одну Глафиру, которой и передала множество рецептов травяных настоев, лекарств и мазей, изготовляемых из натуральных продуктов. Еще узнала Глафира приемы костоправства, заговоры при простуде и горячке, для остановки крови, для изгнания бесов, ввергающих человека в уныние и тревогу, и много чего другого.

Например, самым действенным средством очистки кожи горничная считала смесь из спитого кофе, разведенную свежим молоком до густоты сметаны. Как правило, Глафира наносила ее тонким слоем, оставляла лишь на пять минут и смывала теплой водой. Питательную маску она делала по старинному рецепту: растирала желтки яиц с медом, добавляя несколько капель оливкового масла.

Мазь, приготовленная рано утром, теперь лежала в фарфоровой коробочке и издавала приятный медовый запах. Служанка легкими движениями влажного ватного тампона смывала кофейно-молочный раствор с лица барыни и тут же осушала его льняным полотенцем. Аржанова послушно подставляла ей щеки, а сама задумчиво смотрела в окно напротив, забранное, как это и положено на женской половине восточного дома, деревянной решеткой.

Глафира любила «чистку перышек» потому, что тогда она могла беседовать со своей госпожой вполне доверительно. Обычно, умиротворенная косметическими процедурами, Аржанова поддерживала разговор и отвечала на ее вопросы охотно и подробно. Но сегодня служанка чувствовала, что никакого успокоения от ее магических действий с мазью у вдовы подполковника не наступает. Наоборот, она чрезмерно сосредоточена и напряжена.

– Разве нужно оно вам, ваше высокоблагородие, то синее море? – спросила Глафира, положив новый мазок яично-медовой смеси на лоб барыни.

– Нужно! – словно бы отмахнулась от нее Аржанова.

– Ведь на земле спокойнее.

– Конечно.

– А помните, как в прошлый раз плыли мы из Херсона в Гёзлёве? Все ж басурманы нас догнали…

– Ничего. Теперь мы их догоним.

– Опять начнут они ножами швыряться, – вздохнула Глафира.

– Ножами… – повторила за ней, как эхо, Анастасия и вдруг отвела ее руку от своего лица. – Вот напомнила ты кстати! Где моя камея, талисман, проверенный в бою и в путешествии незаменимый?

– Тут, у вас в дорожном поставце и лежит.

– Достань-ка!

Размером в половину ладони, из черного агата, с двойным золотым ободком, явилась перед ней камея, украшенная светлым профилем женщины в древне-греческом шлеме. Богиня Афина-воительница держала в руке копье. Мастер-резчик достоверно изобразил его трехгранный наконечник, высокий гребень, поднимающийся над шлемом, складки туники на плече воительницы. Ее прекрасному лицу он придал выражение решимости и силы.

Уникальное изделие наверняка имело бы значительную цену, однако в верхней его части пролегала трещина, тонкая, но очень заметная на гладко отшлифованной поверхности. Почти касаясь шлема, изгибаясь над плечом Афины, она уходила к золотому ободку и там немного расширялась. Хотя портрет, расположенный в центре от нее и не пострадал, все-таки цельность композиции, столь тщательно выверенная на каменной миниатюре, нарушилась.

Аржанова прикрыла трещину пальцем. Камень напомнил ей картину из прошлого. На шаткой палубе корабля она стояла, сжимая в руке любимый пистолет «Тузик». После удачного выстрела медная полка его и стальное огниво были еще горячими. В пороховом дыму сверкнуло, точно луч солнца, лезвие длинного ножа. Флора успела шагнуть назад. Нож на излете ударил ее в грудь и упал, не причинив вреда, потому, что как раз напротив сердца, во внутреннем кармане кафтана, лежала эта камея. Черный агат треснул, но жизнь ей сохранил. Она не испугалась.

Она уверовала, будто Всевышний уже снабдил ее заветным талисманом. Правда, он имел странное происхождение. Две древне-греческие камеи передал ей в дар крымско-татарский вельможа Али-Мехмет-мурза в Херсоне, написав в записке, что найдены они на дне Черного моря. Человек чужой веры, из далекой полуденной страны добивался ее внимания и хотел напомнить о себе. Аржанова отвезла камеи светлейшему князю Потемкину. Тот понял тайный смысл подарка, восхитился великолепными изделиями и сообщил ей о коллекции камей, собираемых императрицей. Но таких вещиц у Ее Величества не имелось.

Возможно, сияние царственной порфиры, к коей могла она приблизиться, найдя в Крыму новые камеи, ослепило ее. Возможно, неодолимая страсть к приключениям возобладала над доводами рассудка. Возможно, любовь, советчица неважная, подвигла молодую женщину на смелый поступок. Она согласилась на предложение своего возлюбленного и, получив точно сформулированное задание секретной канцелярии, отправилась в Крымское ханство.

С высоты нынешнего опыта и знаний Аржанова оценивала этот шаг как опрометчивый. Только талисман и мог спасти русскую путешественницу от всяческих напастей, обрушившихся на нее. Наверное, такую задачу камея с богиней Афиной-воительницей выполнила. Сегодня Флора хотела бы полагаться не на талисман, а на нечто более простое, но существенное. Например, на меткость канониров корабля «Хотин», на слаженные действия его команды, на умение капитана бригадирского ранга Козлянинова плавать в южных морях как при полном штиле, так и при штормовых ветрах, дующих здесь в октябре и ноябре…

По завершении своем «чистка перышек» обыкновенно приводила к критическому осмотру всей имеющейся в гардеробе одежды и украшений, хранящихся в шкатулках. Возникало желание дополнить их комплект каким-нибудь новым предметом, более красивым и совершенным, чем остальные. Оттого ввечеру Аржанова вместе с Глафирой, закутавшись в накидки «фериджи», сели в крытую татарскую арбу и в сопровождении слуг, тоже одетых в восточные наряды, поехали в центр города, в ювелирную лавку турецкого купца Хасана.

Дорога, петляя, спускалась со склона горы Митридат к морю, и на одном из ее поворотов Анастасия остановила экипаж. Отсюда Керченская бухта была видна как на ладони. Немало судов находилось в ней. Но ближе всех к горе стоял «Хотин», освещенный солнцем, клонящимся к горизонту.

На корабле, пользуясь безветренной и ясной погодой, устроили парусное учение. Он то внезапно одевался во все паруса, то столь же быстро снова оставался с тремя оголенными мачтами. Когда бело-серые полотнища скатывали, становилась видна его желтоватая палуба. Там, на шканцах, у штурвала, Анастасия различила рослую фигуру капитана бригадирского ранга. Изредка, приложив рупор к губам, он что-то кричал подчиненным.

Матросы, взобравшись на реи, работали с изумительной скоростью и в мертвой тишине. Упираясь ногами в перты, или канаты, протянутые под реями, они пребывали на головокружительной высоте, но действовали дружно, четко, уверенно. При малейшей неосторожности любой из них мог сорваться вниз. Падение на палубу сулило смерть или тяжелое увечье. При падении за борт, в воду, спасение еще было возможно.

Но не стоило мореходам думать об этом. Стоило рассчитывать на собственные силы, сноровку, флотскую выучку. «Одна рука – для себя, другая – для корабля» – такой матросской присказке следовали сейчас те, кто, балансируя на пертах, левой рукой обнимал толстое круглое тело рея, а правой лихорадочно работал, подбирая огромное полотнище, сшитое из полос хлопчатобумажной ткани.

– Марселя менять! – раскатился над водной гладью громоподобный голос капитана бригадирского ранга, и Аржанова его услышала.

Тут-то она и узнала абсолютно все про эти самые марсели. Оказывается, данное слово относилось к парусам, расположенным на мачтах прямо над нижними, или штормовыми, парусами.

Матросы, которые находились примерно на двадцатиметровой высоте над палубой «Хотина», принялись снимать марсели, ими же недавно поставленные. Вместо них им подали из шкиперской кладовой свернутые в валик другие, запасные паруса. Цель учения заключалась в следующем: в кратчайшее время привязать новые паруса к реям при помощи особых веревок – ревантов.

Видимо, между фор-марсовыми и грот-марсовыми при проведении подобных операций существовало некое соревнование. Не обращая внимания на страшную высоту, они точными движениями привязывали реванты, продетые в отверстия на краю паруса, к рею. Команды на обеих мачтах старались вовсю. Но победили фор-марсовые. Они переменили марсель за восемь минут, а грот-марсовые – за десять.

Козлянинов на сей раз не произнес ни слова. Подняв голову и повернувшись в сторону грот-мачты, он значительно погрозил матросам кулаком. Раздалась команда: «С марсов и салингов – долой!» Моряки, по вантам сбежав вниз, выстроились вдоль левого борта трехмачтовика.

Аржанова приказала кучеру ехать дальше. Если бы она осталась, то увидела бы завершение парусных учений вполне естественное на кораблях военного флота в те времена. Козлянинов по-своему рассудил участников соревнования в скоростной установке марселей. Тех, кто промедлил лишние минуты, он отправил на бак. Там восьмерых грот-марсовых поджидали два унтер-офицера с линьками – короткими тугосплетенными просмоленными веревками с узлом на конце. Они старательно исполнили приговор капитана: каждому матросу – пятнадцать ударов линьком по голой спине.

Но это было еще по-божески.

Так думала вся команда «Хотина».

Насчитывалось же в ней немало людей разных возрастов, навыков и познаний. От нескольких кают-юнг, прислуживавших офицерам, до двух десятков матросов первой статьи, отбывших на флоте уже пять лет, до двух с половиной десятков простых матросов, сего почетного звания еще не удостоенных, до канониров, что работали при орудиях, солдат морской пехоты, нужных при абордажных столкновениях с неприятелем, до мастеровых, поддерживавших в должном порядке сложное корабельное хозяйство: одного ботелера, бондаря, слесаря, двух плотников, двух парусных учеников, двух конопатчиков, двух поваров.

На флагманский корабль команду подбирали очень тщательно, и флотские традиции эти люда чтили свято. Что делать, коль лупцовка существовала здесь давно. Однако капитан бригадирского ранга в течение трех месяцев командования еще никого на засек до смерти, никому не назначил более сорока ударов. «Оченно добер его высокоблагородие», – рассуждали между собой матросы, канониры и морские пехотинцы. Мастеровые, коих ранг равнялся унтер-офицерскому, осведомлены были лучше. Их суждение в том состояло, будто бы Козлянинов, сам два года будучи в английском флоте, где рядовых колотили нещадно, сначала на должности матроса, потом – боцмана, потом – штурмана, проникся глубоким сочувствием к суровой доле простого люда и оттого нынче не зверствовал, а поступал по неписаным законам морского братства.

Когда возникли эти законы, корабельные служители не задумывались, ибо, кроме службы на «Хотине», мало чего знали. Заглянуть же требовалось далеко, в последние годы XVII века.

Царь Петр, смолоду возмечтав о море, принялся строить корабли, фрегаты, скампавеи, галеры, шнявы, боты. Мечтой своей он надеялся увлечь подданных. Однако жители Среднерусской возвышенности, отродясь моря не видавшие, бескрайних водных пространств боялись, на кораблях служить не хотели, морскую науку воспринимали с превеликим трудом. Тут-то и принялись инструкторы-иностранцы вбивать флотскую премудрость «кошками».

Это изобретение английских джентльменов (cat-o-nine tails) применялось с XII века на всех флотах Европы. Плеть имела короткую рукоять из дерева и девять веревочных концов– «хвостов» длиной до 60 см. На каждом «хвосте» делали по три узла. Если требовалось усилить наказание, то количество узлов увеличивали. «Кошками» секли нерадивых матросов на виду у экипажа, возле грот-мачты. Данная корабельная традиция показалась великому реформатору России совершенно неизбежной и вполне допустимой. В Уставе Морском, лично им написанном, он упоминал о «кошках» неоднократно.

Не скоро сказалась эта наука, но в конце концов самодержец достиг желаемого. Молодой российский военный флот на Балтике впервые наголову разгромил шведов в июле 1714 года при Гангуте и шесть лет спустя, в июле 1720 года, повторил победу в бою при острове Грангам.

У наших имелось 52 галеры и 12 лодок. Неприятель располагал линейным кораблем в 54 пушки по названию «Поммерн», четырьмя фрегатами и девятью галерами. Отступая, командующий эскадрой Голицын заманил шведов в шхеры, где фрегаты тотчас сели на мель. Русские бросились на абордаж. После ожесточенной схватки линейный корабль и галеры ушли. Фрегаты достались петровским морякам в трофей.

Щедро наградил государь победителей. Всем офицерам – золотые медали, всем нижним чинам – серебряные. Кроме того, на захваченных фрегатах стояло 104 пушки, да и за взятие самих кораблей участникам баталии полагались призовые деньги. Казна выплатила их незамедлительно. Сумма вышла приличная – 8960 рублей серебром. Из такого расчета матросам выдали но восемь рублей на человека, унтер-офицерам и офицерам – и того больше. За восемь-то рублей серебром в первую четверть XVIII столетия в русской деревне бревенчатый дом с садом и огородом продавался. Забудешь тут и про «кошки», и про линьки, и про другие особенности судовой жизни…

Еле-еле дождалась Анастасия, когда купеческие парусники подполковника Фалеева загрузятся пшеницей и освободят место для «Хотина» на Старо-Каменной пристани. Правда, ее чувство нетерпения другие члены разведывательно-диверсионной группы не разделяли. Они наслаждались отдыхом, выпавшем нежданно, отменной сентябрьской погодой в Крыму – солнечной, но не жаркой – и теплой водой в море. Под защитой двух российских крепостей Керчь и Ени-Кале им жилось спокойно. Только ежедневные верховые проездки и тренировки в стрельбе напоминали кирасирам о будущих боевых задачах.

В десятом часу утра, в среду, когда Аржанова занималась довольно утомительной гимнастикой, рекомендованной фехтовальщикам в знаменитой книге шевалье д’Амбуаза «Некоторые размышления об опыте поединков на шпагах и рапирах от короля Людовика XIII до наших дней», в ворота усадьбы громко постучали. Сержант Чернозуб, пребывающий в полном расслаблении и одетый на манер вольного малороссийского хлебопашца в соломенную шляпу и посконную рубаху без ворота, не спеша пошел открывать калитку.

– Здорово, земеля, – хриплым голосом сказал ему низкорослый, коренастый человек в форменной зеленой курте-бостроге и круглой черной матросской шапочке. – Их высокоблагородие госпожа Аржанова здесь проживают?

– Положим и так. Шо тоби до нее?

– Велено передать записку с корабля «Хотин».

– Зараз виддай мэни.

– А ты кто будешь? – Моряк смерил Чернозуба недоверчивым взглядом с ног до головы.

Украинец приосанился:

– Сержант Новотроицкого кирасирского полка Макар Чернозуб!

– Чего-чего? Ты шутки тут со мной не шути! Это я тебе говорю, боцман Семен Белоглаз!

– Як? Белоглаз? – Кирасир расхохотался. – От це ж кличка якась, бо не може бути настояща хвамилия…

– Много ты понимаешь! – Боцман сжал кулаки и оглянулся.

На другой стороне улицы его поджидали четыре моряка в таких же зеленых бострогах и черных шапочках. Не только куртки, но и фигуры были у них одинаковыми: низкорослые, широкоплечие, с короткими шеями. Белоглаз дал им знак приблизиться. Вразвалочку они зашагали к воротам, засунув руки в карманы просторных флотских штанов и сохраняя на лицах выражение мрачной невозмутимости. Их неуловимое, но несомненное сходство с боцманом сразу убедило Чернозуба – перед ним люди одной, крепко спаянной команды, вроде той, к которой принадлежал он сам.

– Добре, – медленно произнес сержант, – зараз заходьте у садик до беседки. Госпожа подполковница через час выйдет…

Таким образом, первым человеком из экипажа флагманского корабля, каковой представился Анастасии, стал Семен Белоглаз. Он передал ей записку от капитана Козлянинова с сообщением о том, что ранним утром сегодня «Хотин» пришвартовался у Старо-Каменной пристани и ей следует поторопиться со сборами в плавание. Еще в записке говорилось про боцмана и четырех матросов. Они-де помогут госпоже Аржановой быстро и правильно упаковать вещи для путешествия на военном корабле, а также объяснят ей и ее прислуге основные правила пребывания там.

К объяснениям Белоглаз приступил легко, живо, с шутками-прибаутками. Перед знатной молодой и красивой женщиной он не робел, однако в то же время держался строго в рамках этикета. Аржанова, соглашаясь с требованиями судовой жизни, молча кивала головой и внимательно рассматривала моряка. Все-таки он являлся выходцем из какого-то другого, совершенно неведомого ей корабельно-морского мира. Флоре предстояло освоиться в нем и завоевать благосклонность главного его распорядителя – Тимофея Козлянинова.

Сперва боцман обрисовал ей ситуацию с открытым огнем.

Категорически запрещается держать его где-либо, кроме камбуза. Но и там огонь разжигают только два раза в день, для приготовления горячей пищи команде в специальных, крепко запираемых чугунных печах, недавно изобретенных капитаном 2-го ранга Жемчужниковым. Ночью, если уж возникнет такая нужда, то передвигаться по палубам и трапам надо не со свечкой в руке, а с фонарем. Но лучше смирно спать в своей койке от заката до рассвета.

Не разрешается передавать собственную провизию корабельным поварам.

Припасы берутся только из общей кладовой и пища готовится одинаковая для всех. Правда, у офицеров – отдельный котел. В нем мяса или рыбы, каши и масла побольше. Впридачу к этому закуски отпускаются в офицерскую кают-компанию по особому списку. Например, балык, копченые говяжьи языки, паюсная икра. Но и нижних чинов на флоте кормят неплохо: четыре раза в неделю – мясо с кашей, раз в неделю – рыба с кашей. В понедельник и среду – одна каша, овсяная или гречневая, зато густая и с 20 золотниками (более 80 граммов. – А. Б.) коровьего масла каждому. Еще морякам выдают ежедневно полтора фунта, то есть примерно 600 граммов, сухарей или печеного хлеба, две пинты пива, по средам, пятницам, субботам и воскресеньям – чарку вина[18]18
  Устав Морской. СПб., 1724, с. 105.


[Закрыть].

Конечно, «Хотин» собою невелик, всего – около 32-х метров в длину. Но он имеет две палубы: квартер-дек и опер-дек и интрюм. Там хранятся всевозможные запасы: питьевая вода в бочках, провизия в борт-камере, порох – в крюйт-камере, дрова для камбуза и прочее. Находятся там и помещения для нижних чинов, или кубрики. Под носовой, или баковой, надстройкой живут канониры, в середине корабля, под опер-деком – матросы, ближе к корме, или юту, – морские пехотинцы. В общем, места мало, и потому каждый должен твердо знать, где его территория, и без надобности на чужую не заходить.

Его высокоблагородие капитан бригадирского ранга приказали поместить госпожу Аржанову с женской ее прислугой в адмиральскую каюту, которая расположена на юте, ряда с кают-компанией.

Солдатская же команда, о которой она упомянула, будет проживать вместе с морской пехотой. Порох и свинец, имеющийся у них, надо уложить в бочки и сдать в крюйт-камеру. Оружие, огнестрельное и холодное, они могут оставить при себе.

– А лошади? – спросила Анастасия.

– Более пяти голов принять на борт мы не можем, – ответил он.

Снова боцман заговорил об особенностях предстоящего плавания. Ведь его цель – крейсерование у южных и западных берегов Крыма. Это делается по указу императрицы для того, чтоб своевременно перехватывать как татарские суда, направляемые самозванцем Бахадыр-Гиреем в Стамбул для связи с правительством Оттоманской Порты, так и турецкие суда, которые доставляют на полуостров письма султана, деньги и оружие для бунтовщиков, а иногда и целые отряды наемников, готовых вступить в бой со сторонниками светлейшего хана Пахин-Гирея.

Без сомнения, Белоглаз был осведомлен о многом и выступал в данном случае доверенным лицом капитана. Она рассматривала его загорелую, обветренную физиономию с чертами типично русскими: волосы цвета спелой ржи, темно-голубые глаза, нос – картошкой, широкие скулы, крутой подбородок. Явно не у берега моря он родился. Однако, судя по его речи, морское дело изучил досконально и полюбил его.

То-то бы порадовался царь Петр, неутомимый мореплаватель. Все-таки выросло в Российской империи новое поколение, устремленное в голубые водные дали.

Отвечая на вопрос Анастасии, боцман кратко рассказал о себе. Происходил он из крестьян Тамбовской губернии, по рекрутскому набору взяли его в восемнадцатилетнем возрасте и как тогда была разнарядка на флот, то он и попал сюда из-за своего малого роста. Служит более пятнадцати лет и в боцманы выбился оттого, что грамоте учен и арифметику знает. Чужие страны повидал, в сражениях участвовал, находясь в Архипелажской экспедиции, на фрегате «Святой Павел», коим командовал в 1772 году храбрый лейтенант Алексиано.

– Вижу, корабельная служба тебе по душе, – сказала Аржанова.

– Так точно, ваше высокоблагородие! – отрапортовал Белоглаз. – Море – это ж красота небывалая. А всякому матросскому обиходу научиться можно, главное – иметь к тому желание. Да и «Хотин» наш – из лучших в Азовской флотилии считается…

Если боцман беззаветно любил свой корабль, то кирасиры Новотроицкого полка столь же сильно были привязаны к строевым, отлично выезженным вороным и караковым лошадям, верным их помощникам и друзьям в нынешнем походе. Не один комплект подков истерли добрые кони, передвигаясь под седлом могучих всадников по этой полуденной стране.

Они дышали воздухом весенней северо-крымской степи, шагая по шляху, проложенному от полуострова Чонгар до тихой, пыльной Ак-мечети[19]19
  Современный город Симферополь.


[Закрыть], вскачь носились по узким улочкам Бахчисарая, пытаясь догнать кавказских джигитов Казы-Гирея, здешнего резидента турецкой разведки. С трудом поднимались по крутой горной дороге к средневековой крепости Чуфут-Кале. А совсем недавно прошли более трехсот верст по пастбищам и предгорным долинам южной части полуострова.

Нелегко будет расстаться с ними бывалым наездникам. И в чьи руки с полным доверием можно тут передать их?

Керченские жители, рыбаки, купцы, ремесленники, земледельцы и садоводы понятия не имеют о том, как следует обращаться с верховой лошадью, обученной сложным боевым эволюциям в кавалерийском полку. Знали русские их обыденную восточную привычку: животных не жалеть, нисколько не беречь, эксплуатировать до совершеннейшего изнеможения, а потом сдавать на бойню…

Вызванный на совещание по этому вопросу князь Мещерский тоже сперва опечалился. Но решение нашел быстро. Не далее как вчера вечером пил он херес в фешенебельной греческой кофейне, что расположена неподалеку от крепости Ени-Кале. Там любят проводить свободное время офицеры русского гарнизона, и к нему за столик подсел молодой поручик из драгунской команды. Вот кому надо предложить кирасирских скакунов!

Анастасия с облегчением вздохнула. Значит, их отличные лошади еще послужат российской короне.

Они принялись составлять список тех коней, которых возьмут с собой в Гёзлёве. Первым номером, естественно, шел ее бесценный и несравненный Алмаз, вторым номером – голштинский жеребец сенунд-ротмистра по кличке Бурш. Третьим – рослый вороной Бурелом, легко носивший на своей широкой спине сержанта Чернозуба.

Над четвертым номером они думали недолго. Ясно, это будет лошадь капрала Ермилова, семилетний мерин Хорошевского конного завода, караковой масти, с белой проточиной на лбу, отзывающийся на странное имя – Синебрюх.

Но далее мнения разделились.

Князь Мещерский пятым номером непременно хотел взять кирасирского коня. Анастасия возражала. Она полагала, что им понадобится хоть одна хорошая упряжная лошадь из ее собственной конюшни, которую знает и которой будет управлять Досифей, муж Глафиры. Остальных верховых и упряжных они купят в соседнем с Гёзлёве селении Отар-Мойнак, где содержатся табуны, принадлежащие карачи Адиль-бею из рода Кыпчак. Там русские уже приобретали лошадей во время первой командировки в Крым осенью 1780 года…

Аржанова давно размышляла над новым поручением, данным ей чрезвычайным посланником и полномочным министром Веселитским.

Суть его была ей ясна. Но информации, позволяющей сейчас составить детальный план действий, не хватало. «Конфидент», проживающий в Гёзлёве, на запрос лишь сообщил о том, что в городе находится отряд кавказских наемников. Он прислан Бахадар-Гиреем и руководит им его страший сын Шагам. Каймакам, или управляющий всем округом Гёзлёве, достопочтенный Абдулла-бей из рода Ширин, назначенный светлейшим ханом, в дни мятежа сохранил верность законному правителю, вроде бы он жив, но заперт бунтовщиками в своей резиденции и ведет с ними какие-то переговоры.

Гёзлёве – крупный старинный портовый город, расположенный на западном берегу Крыма – Анастасия помнила довольно хорошо.

При этом названии перед ее мысленным взором в первую очередь вставала красивейшая Джума-Джами, соборная, или «пятничная», мечеть, построенная здесь турками в середине XVI века по проекту их знаменитого архитектора Ходжи Синана. Рядом с ней находилось столь же величественное здание турецкой бани, а чуть дальше – тахшан, или постоялый двор, «Сулу-хан», своими высокими стенами и крепкими воротами напоминающий цитадель.

В «Сулу-хане» русская путешественница провела около трех недель и сохранила о нем наилучшие воспоминания. Управляющий постоялым двором турок Шевкет-ага старался во всем угождать богатой постоялице, его сын Энвер поступил на службу к ней переводчиком. Влюбившись в прекрасную Анастасию-ханым, пылкий молодой мусульманин оказал гостье с далекого Севера – и вместе с ней внешней разведке России – очень важные услуги. Правда, сам он об этом не догадывался.

Интересно, что теперь поделывает услужливый Шевкет-ага? Уж не в его ли комфортабельном, просторном «Сулу-хане» остановился Шагам, сын главного мятежника Бахадыр-Гирея, со своими головорезами? Как бы не пришлось Флоре и доблестным новотроицким кирасирам штурмовать стены постоялого двора, рубить топорами его дубовые ворота…

Хотя Козлянинов и торопил Аржанову, назначив уход из Керчи на пятницу, ничего из этого не вышло. Вдруг на одномачтовом палубном боте «Хопер», вооруженном двенадцатью легкими орудиями и вместе с «Хотиным» отправляющимся в крейсерование, обнаружилась течь. Ее устраняли два дня. Затем наступил понедельник – время, как известно всем морякам на свете, абсолютно не подходящее для начала любого плавания.

Лишь к вечеру во вторник на флагманском корабле убрали наружный трап. К нему подошли два восьмивесельных портовых баркаса, приняли с него толстые пеньковые концы и, натягивая их, повели «Хотин» от Старо-Каменной пристани в открытое море. Матросы заняли места на реях, готовясь ставить паруса. Боцман Белоглаз распоряжался на баке, у шпиля. Капитан бригадирского ранга находился на шканцах, рядом с рулевым. Тот положил руки на штурвальное колесо и изредка поворачивал его, при необходимости спрямляя путь корабля, двигающегося за буксирами.

Аржанова вместе с князем Мещерским стояла на юте. Опершись о фальшборт, она смотрела на гору Митридат. Ее живописную горбатую вершину и зеленые отроги освещало солнце. Руины древних храмов, башен и крепостных стен казались вырезанными из бумаги, сказочными, нереальными. «Прощай, Пантикапей!» – думала Анастасия безо всякого сожаления.

Обрывистые берега мыса на западной оконечности Керченской бухты остались за кормой. Первая волна открытого моря легко подняла «Хотин» своим мощным накатом и качнула с левого борта на правый. На баке заскрипел шпиль, который вращали семь матросов. Буксирные концы наматывались на него. Сами же портовые баркасы развернулись и уходили обратно к Старо-Каменной пристани.

– Все паруса ставить! – скомандовал в рупор Козлянинов.

На ближайшей к Аржановой бизань-мачте нижний парус был косым, так называемым «латинским». Когда матросы опустили его, он почти совсем закрыл от русской путешественницы грот-мачту и фок-мачту. За огромным треугольным серо-белым полотнищем просматривалась только верхняя часть марселей, название которых она давно запомнила, и стоявшие над ними брамсели.

Ветер силою в три балла, или слабый бриз, мечта моряка, тут же наполнил паруса. Он как бы прижал корпус корабля к водной равнине, еще спокойной, лишь кое-где вспеняющейся маленькими барашками, и понес его на запад. Форштевень «Хотина» рассекал волны. За кормой корабля тянулась кильватерная дорожка, ровная, белопенная. Брызги ее не долетали до фальшборта. Качка практически не ощущалась.

Восхищенная дивной картиной, Аржанова теперь сравнивала военный трехмачтовик с его пушками, двумя палубами и трюмом, набитым до отказа, не с тяжелым и неповоротливым существом «Рыба-кит», а с птицей, чем-то напоминающей чайку. Она широко распластала свои белые крылья-паруса и свободно скользила в пространстве между светлым куполом неба и темнеющей толщей воды.

Солнечные лучи падали на поверхность моря, отражались от нее и снова уходили ввысь. При взгляде с юта чудилось, будто бы между волнами играют и ослепительно вспыхивают блики, подобные жидкому серебру.

Это был неземной, волшебный, сверкающий мир…

В адмиральской каюте Анастасии больше всего понравилось зеркало. Оно занимало простенок рядом с дверью, имело высоту от пола до потолка и раму из красного дерева с бронзовыми литыми украшениями явно нездешней работы. Аржанова в задумчивости остановилась перед ним, собираясь одеваться к ужину. Козлянинов предупредил ее, что именно за ужином в кают-компании сегодня будут ей представлены корабельные служители обер-офицерского ранга, а вдова подполковника Аржанова – им.

Великолепное зеркало отразило нагую высокую и стройную женскую фигуру. Наверное, от матушки своей Натальи Константиновны, орловской красавицы, от бабушки, от прабабушки унаследовала Анастасия эти покатые плечи, небольшую, но упругую, рельефно выступающую грудь, по-мальчишески узкие бедра, длинные ноги с тонкими лодыжками. Гибкость и силу дали ей упражнения, к которым приохотил молодую женщину покойный муж, – верховая езда, фехтование, владение огнестрельным оружием.