Текст книги "Позови меня в жизнь вечную…"

Автор книги: Алла Гореликова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Алла Гореликова
Позови меня в жизнь вечную…

Что общего могло быть между ними?

Ваня – простой деревенский парень. Малограмотный и, страх сказать, верующий. Когда в Ивановке была еще церковь, в церковном хоре пел. Как при старом режиме, ужас! А Валентина – комсомолка, студентка второго курса. Любит петь о Красной армии, которая, как известно, от тайги до британских морей…

Нет, кое-что общее было. Ванюшка считался первым женихом в Богом и властями забытой Ивановке, да и в соседней Михайловке девки через одну по нему сохли. А Валечка пользовалась большим успехом у парней ее родного областного города. Но, строго говоря, разве можно сравнить областной город и какую-то там Ивановку, пусть даже с Михайловкой заодно?

А еще была у них общая родственница. Но и здесь сравнение выходило какое-то неровное. Старуха Митрофановна Ванькиной двоюродной бабке Федосее приходилась сводной сестрой. А Вале была она родной прабабкой по отцу – о чем, правда, узнала Валентина только в тот день, когда взбудораженная мама уцепилась, как утопающий за соломинку, за деда Васю, и поехала с ним за компанию на похороны. Еще и дочку-студентку с занятий сорвала.

Валечке, если честно, было не до похорон неизвестной доселе прабабки, не до забытой властями Ивановки и, уж конечно, не до материных страхов. У Валечки рушилась любовь. Но мама поговорила с дочкой наедине серьезно и обстоятельно, и вот итог – лежат в кармане документы, характеристика из института да недописанное письмо предмету несостоявшейся любви. И едет Валентина вместе с мамой в невесть какую глухомань, в Ивановку, на прабабкины похороны, махнув рукой на незаконченный второй курс. Хоть и не по-комсомольски это, на учебу рукой махать.

Когда ударились о крышку гроба Митрофановны первые комья глины, у кладбища притормозил попутный грузовичок, фыркнул бензином, высадил случайных пассажиров и побежал себе дальше. Шофер, правда, повертел в голове опрятного щупленького дедочка, худую зареванную тетку в платке до бровей и девушку-комсомолку, что попросили подбросить до Ивановки. Да вскорости и забыл. Хватало у Феди-шофера волнений и без того – а уж если окажется, что городская родня старухи Митрофановны чем-то интересна, так вся Михайловка, включая МТС, об этом уже к вечеру знать будет, и мимо Феди новость не пройдет.

А Валя вздохнула и поплелась вслед за дедом и мамой к прабабкиной могиле. Тогда и увидел ее Ванюшка, на горе всем колхозным невестам, – молоденькую девушку в синей городской юбке, белой футболке с комсомольским значком на груди и красной пилотке-«испанке»…

Попервах было Вале-горожанке в Ивановке странно, непривычно. Однако дело молодое, комсомольское – в первый же день со всеми перезнакомилась, на второй уж и пропаганду затеяла. И клуб-то в селе нужен, и школа, да и за фельдшером в Михайловку бегать – тож не дело. Советская власть, мол, на дворе давно, а вы всё как при царе Горохе!

А вот мать бойкой комсомолки чувствовала себя совсем уж неуютно. Однако же что-то, видать, произошло у них в городе нехорошее – потому что на десятый от похорон день, едва проспался народ после поминок, попросилась она у председателя взять ее в колхоз хоть кем: надо счетовода, так счетоводом, а нет, так хоть скотницей. Председатель почесал в затылке, прикинул так и сяк. Да и предложил прогуляться на могилку к Митрофановне для честного-откровенного разговору. А чтоб чего лишнего не подумали, дочку-комсомолку тоже взять. Опять же, и ее судьба решается…

Разговор состоялся. Подробностей его никто никогда не узнал – все ж таки была Наталья деда-Васиного Петьки жена, а значит, председателю какая-никакая, а родня. А родней разбрасываться… в общем, оформили Наталью счетоводом, а Валентину учителкой взяли. Сама ж говорила, школа селу нужна! Не при царе Горохе живем, вот и возьми детишек под крыло, не зря же два курса соответствующего института за плечами. И не беда, что неполных, случай выйдет – доучишься, это никогда не поздно.

На кладбище Валя побаивалась, вот и согласилась, особо не думая. Но к вечеру спохватилась, примчалась к председателю да как вдарит кулачишком по столу:

– А где школу-то делать будем? В правлении?

Председатель вдругорядь почесал в затылке – и предложил отдать для школы пустующую церковь. А что ремонта требует – так оно и к лучшему. Ты, Валентина, под это дело молодежь организуй, вот и клуб заодно будет. А уж если и вечернюю школу вести возьмешься – премирую тебя, Валя, отрезом на платье. Ей-Богу!

И председатель повел было руку перекреститься – да вовремя вспомнил, что бога нынче нету, и просто почесал лоб.

Хотела Валя высказаться относительно ремонтов, премий, отрезов и напавшей на председателя почесухи, да только рукой махнула:

– Ладно, показывайте церковь.

Тут-то и попался председателю на глаза Ванька. И то, не самому ж идти?

В церкви пахло отсырелой штукатуркой и чем-то непонятным. Пахло сильно – на стекла из окон, как ни странно, никто не позарился. Валя поежилась. Пусть уже нет здесь икон, одни голые стены остались – а все равно неуютно. А ну-ка, столько лет наивных людей дурманили, страх сказать! Валентина решительно тряхнула головой:

– Ничего! Стены только побелить, стекла помыть да печку какую приспособить к зиме.

– Есть печка, – сообщил Ваня. И почему-то вздохнул.

Валя завертела головой.

– Пошли, покажу. Это в другой вход надо.

Пока шли до другого входа, Валя подумала, что снаружи тоже побелить не помешает. И что понадобятся парты. А еще – учебники, за которыми надо будет поехать в город. Да и вообще… схожу в Михайловку, решила Валентина, поговорю с тамошней учительницей. Серьезное же дело!

Печка топилась из крохотной комнатушки, в которой сохранились дубовый книжный шкаф (пустой) и сундук непонятного предназначения. Видно, для попа комната, решила Валя. Станет поп мерзнуть, жди! И навес для поленницы в двух шагах.

Представив, сколько на зиму нужно дров, Валентина председателевым жестом почесала в затылке. И спросила:

– Вань, а что ты не в комсомоле?

– Оно мне надо? – пожал богатырскими плечами Иван. – Не боись, я тебе и так помогу.

– Спасибо, – улыбнулась Валя. Той самой улыбкой, по которой страдали парни ее родного областного города…

Громыхнул далекий гром.

– Надо будет дверь, что ли, прорубить сюда, – сказала Валентина. – Не вокруг же бегать.

– Да вот же, – Ваня кивнул в угол за шкафом. Там и вправду обнаружилась дверь.

– А что сразу не сказал?

– Да по привычке. Здесь-то батюшка только ходил.

Дверь открылась с натужным скрипом. Валентина фыркнула.

– Так положено, – буркнул Ванька, пропустив комсомолку вперед. – Храм, не абы что тебе.

– Как же, как же, – Валентина словно невзначай притронулась к комсомольскому значку, – боженька сверху смотрит, вот и…

Тут Валя умолкла. Потому что, сказав о боженьке, что сверху смотрит, невзначай подняла голову – и встретилась взглядом с Христом. Иисус и Богородица смотрели из-под потолка… или как он там называется?

– Это ж как туда лезть забеливать, – пробормотала Валя.

– Никак, – отрезал Иван. – Никто туда не полезет и замазывать не станет.

– Значит, сама полезу, – с хмурой решимостью заявила Валя-комсомолка.

– Не полезешь, – спокойно возразил Ваня. – Не пущу.

– Ой, Вань, – засмеялась Валя, – да ты меня, никак, суевериями пугать надумал?!

– Еще чего, пугать тебя. А Христа-Господа нашего с Богородицей Девой замазывать не позволю.

Валя уставилась на своего спутника, словно на живого мамонта. Ладно бы дед какой дореволюционный, а то молодой парень, и на тебе! Нет, прав председатель насчет вечерней школы, кругом прав!

– Учиться-то хочешь, Вань?

– Ну, спросила! Думаешь, если верую, так сразу темнота безграмотная? Я, Валь, четырехлетку закончил на пятерки. А сейчас в Михайловке на тракториста учусь. Чай, двадцатый век на дворе, и Советская власть, а не царский режим!

Перекуем, обнадежилась Валя. Наш ведь парень, советский!

– На тракториста – это хорошо, – Валя задорно тряхнула челкой. – Управимся здесь до осени, а, Вань?

– Да запросто, – Ваня почему-то вздохнул.

«Дан приказ – ему на запад, ей в другую сторону, – замурлыкала себе под нос Валюша, – уходили комсомо-ольцы…»

– Валь, пошли.

– Что?

– Пойдем. Тут уж ясно все, а гляди, дождь заходит.

– Да, правда, – Валя чуть смущенно улыбнулась и вслед за Ваней вышла под серое предгрозовое небо.

– Ты не пой там больше, Валь.

– Почему?

– Не надо. Храм все ж таки.

– Школа, – сердито поправила Валя. Сердито – потому что увиделся вдруг снова взгляд Христа. Нет, ну что ж такое! Советская власть на дворе, а она картинки для темных бабулек испугалась.

– Валюш… а хочешь, я для тебя спою?

Серые глаза удивленно распахнулись:

– С чего вдруг?

Ваня не ответил. Запел.

 
Ой, полным-полна моя коробушка…
 

Красивый голос какой, удивлялась душа-зазнобушка. И сильный… Прямо Лемешев какой-то! Неужели правда в церковном хоре пел, верующий?

– Нравишься ты мне, Валя. Пойдешь за меня?

И хотела посмеяться в ответ, как привыкла, или хоть «подумаю» сказать… а сказалось словно само:

– Пойду, Вань…

А потом были ребятишки, по уши довольные тем, что у них теперь своя школа. И вечерняя школа тоже была. И свадьба была. Много чего, в общем, было…

А потом была внезапная ночная бомбежка – и осколок, ударивший Валюшу под сердце.

Это очень страшно, когда рвутся бомбы.

Это так страшно, что внезапная тишина приходит избавлением, даже если тебе ясно как дважды два, что это лопнули барабанные перепонки.

Это так страшно, что злой укус боли проходит почти незамеченным, и ты, даже понимая, что умираешь, не можешь испугаться еще сильнее. Разве что за Ваню – Господи, хоть он бы живой остался! А потом что-то выталкивает тебя прочь из озарившего мир неземного света, и ты открываешь глаза – в темноту.

Ну, не совсем в темноту. Горит, полыхает злым пламенем родная школа, с треском искрами-угольями разлетается, пляшут отсветы пожара на Ванином скорбном лице, отражается огонь в любимых глазах… а он, Ванюшка, родной, единственный, стоит на коленях, жену к груди прижав, и смотрит – не на нее и не на пожар, нет. Мимо… в небо, что ли? Так темно там, в небе. А он все смотрит, и шепчет хрипло и яростно: она не умрет, не умрет, слышите?! она будет со мной всегда, всегда, всегда… слышите, всегда…

А школу до слез жалко. Вот уж и купол огнем занялся, рухнул с грохотом… поплыли с черным дымом вверх, к небу, Христос и Богородица… Ванюшка, да вот же я, с тобой. Не плачь…

* * *

– Да, вот так все и было, – вздохнула баба Валя.

– Ты тогда в бога поверила, да, бабуль? – Валюшка, тезка-праправнучка, солнышко любимое, притулилась под бок, смотрит испуганными глазищами. Никогда ей раньше о молодости своей не рассказывали. Зря, наверное. Все думали – маленькая, не поймет… а какая ж она маленькая, если вдруг спросила, как бабушка Валя дедушку Ваню встретила? Значит, свои уж кавалеры появились, раз о таком интересуется.

– Тогда еще нет. А когда? Сама не знаю…

Ждет на столе гора непроверенных тетрадок. Подождет. Все сделается, все успеется. Одного только в жизни не догонишь, не вернешь – времени, что мог бы провести с близкими.

– Расскажи еще, бабуль. Что дальше было?

– Это очень страшно, когда рвутся бомбы. Но страшнее, Валюшка, ждать мужа с войны. Он ведь и в танке горел, Ванюша мой… и с поездом санитарным под бомбежку попал… да разве на войне сосчитаешь, сколько раз смерть мимо проходит? А вот вернулся – и счастье.

– А потом дедушка Коля родился, да?

– Ну, потом-то ты и сама все знаешь, – улыбается баба Валя. Той самой улыбкой, по которой страдали когда-то парни ее родного города…

Щелкает в дверях ключ. Две Валентины вскакивают и наперегонки бегут встречать с работы деда Ваню.

Да, много чего было. Были карточки на хлеб, когда они растили маленького Кольку. Был дефицит – когда Колька растил Светланку. Были талоны на сахар, масло, мыло, когда росли Светланины Юлька и Володя. Был Афганистан, где погиб Светин жених, первая любовь, и Чечня, откуда не вернулся ее муж, любовь последняя. Был Нью-Йорк, осиротивший маленькую Валюшку.

Много чего, в общем, было… вот только коммунизма так и не дождались. И мира во всем мире – тоже.

Много чего было. И по стране помотало Ивана с Валентиной так, что и концов не найдешь. Их и не нашли, когда пришли годы пенсию насчитывать. Да, если честно, не особо-то искали. Куда легче поверить, что жулики в собес пришли. Вы на них посмотрите только – кому здесь о пенсии толковать? Им шестьдесят на двоих разве что.

Переглянулись Ваня с Валей – да и пошли себе. Потому что была в злых словах доля правды. Как ни глянь, а годы-то и впрямь словно мимо прошли, не коснувшись. Что за чудеса, в самом деле?

И вспомнился почему-то Ване горящий храм, плывущие с черным дымом в небо Христос и Богородица, Валюшка мертвая на руках… ведь взаправду мертвая была! А он, дурень, просто из головы это выбросил, решил – с перепугу померещилось… да за что ж ему такое чудо?!

А сам попросил, услужливо подсказала память. Потребовал даже, вот уж хватило наглости!

Ну и что? Разве мудрено было разум потерять?

Ан вот. Неисповедимы пути Господни…

– Что ж делать нам теперь, Валь?

– Проживем, – махнула беспечно рукой душа-зазнобушка, единственная его любовь. – Думаешь, я бы с пенсией с этой из школы ушла? Да ни за что!

Не стал он Валюше объяснять… да и как тут объяснишь? Самому бы понять, что за испытание Господь послал, к чему, за что да для чего…

Валюша догадалась сама. Лет эдак через двадцать… доходит же до бабского племени!

* * *

Солнце здесь тусклое, и все время тянет включить свет. А электричество надо экономить. И потому у Валюши как вечер, так хандра. Зря он согласился на эту работу. Пусть бы молодые отдувались.

Ваня покосился на темный плафон, подошел к окну. Под окном, на площади, кучковалась молодежь. Да какая там молодежь – сопляки! Пацанва. И девчонки… этих и вовсе жаль. Но у кого хватит совести оставить их дома?

Вошла секретарша Миико, привычно поклонилась:

– Пришла ваша супруга, сэнсей.

А я ведь хотел цветы купить, невпопад подумал Ваня. День свадьбы все-таки. Хотя – до цветов ли…

– И господин Тихонов, – продолжила Миико.

– Зови обоих, Мика, – Ваня отвернулся от окна, вздохнул. – И перестань уже обзывать меня сэнсеем.

Максим, натурально, пропустил даму вперед. В темных глазах плясали шалые искорки. Вот ведь рефлексы у парня, в который раз поразился Ваня. Голова-то наверняка другим занята, ему ребят провожать, утром прибежал в истерике: «Что я им скажу?! Шеф, ну почему я? Ну за что мне эта головная боль?!» – а программа охмурежа включается и работает…

– Валюша, это Максим Тихонов из отдела пропаганды. Макс, Валя – моя жена.

– О, простите, – нервно улыбнулся Максим. Ага, понял! – До сих пор не имел чести быть представленным. Так это вам обязаны мы новой походной песней?

– Скорее, им, – Валя бросила быстрый взгляд за окно. – Там ведь все – мои ученики. Вот и упросили…

– Ну, в любом случае, для моего отдела это удача. Невероятная песня, ребята от нее ну просто заводятся!

Прозвенели часы на столе: четыре. Валя вздрогнула. Попросила:

– Открой окно.

– Не спустишься с нами? Ребята обрадуются.

– Нет! Я… лучше я здесь постою, правда. А вы идите, ничего. Я ведь понимаю, вы проводить их должны.

– Ты тоже.

– Я попрощалась… в школе.

Валя отвернулась резко – верно, слезы навернулись. Знобко обхватила руками плечи.

– Пора, – вздохнул Ваня. – Макс, не паникуй. Идем.

Валюша дождалась, пока закроется дверь, и лишь тогда подошла к окну. Стала сбоку, чтобы не заметили. Ее ребята…

– В тяжелый для нас день, – вещал внизу Максим, – вы, наша смена, приходите на помощь родине… вы закрываете ее своей грудью, становитесь на пути агрессора… мы знаем – враг не пройдет… – Смешной мальчик. Ему бы поучиться говорить. Человечней, искренней. А то слова вроде и правильные, а слушать тошно. «Родина смотрит на вас с надеждой», ну-ну… а я бы сказала – ваши матери. Думают о вас. И всегда будут думать. А еще – ваши младшие братья, что так отчаянно вам завидуют. Пусть завидуют. Значит, мы правильно их воспитали. Но пусть им не придется занять ваше место в строю.

– Дан приказ – ему на Землю, ей в другую сторону, – грянули веселые молодые голоса… уже? – Уходили доброво-ольцы на священную войну!

Валя плакала.

Они зашли в садик за Машуткой. Потом – в школу за Олей и Тошей. Над дверью школы еще висел плакат «запись добровольцев». Виктория Павловна, учитель из «продленки», смотрела потерянно. Спросила:

– Проводили?

Словно ответом, отозвался со взлетного поля гул стартовых двигателей.

– Здласте, Виктолия Паловна, – Машутка подбежала к глобусу, крутанула. – Я знаю, это Земля!

– Машенька, не отвлекай Викторию Павловну. Оля, а где Тоша?

– Да вон он, – Оля, старшая, махнула рукой в угол с полками. – Журнал какой-то ищет. Тошка, давай скорее!

– Это Афлика! – Машуткин палец ткнул куда-то в район Амазонки. – Плавда, это Афлика?

– Приходи еще, Машенька, – рассеянно ответила Виктория Павловна. – В школу приходи, учиться.

– До свидання, – Машутка дернула Ваню за рукав: – Деда, а ты со мной в шашки сыглаешь?

– Сыграю, сыграю. Пойдем… Тошка, готов?

Площадка за школой пустовала. Завтра сюда придет мелкота, подумал Иван… но сегодня – место еще занято. Привычное место ребят, которых мы проводили на войну. Как же пусто без них…

– У меня две пятерки, – похвалился Антон. – Маму встретим?

– Обязательно.

– Звездочки смотлеть! – запрыгала Машенька.

– Глупая, – Оля взяла сестренку за руку, посмотрела вдоль улицы – на далекий купол Большого Телескопа. – Военное положение, нас туда не пустят. Мамина работа теперь – объект.

– Что такое обь-етт?

Машуткин вопрос остался без ответа. Грохнуло, дрогнула земля под ногами, ударил в лицо внезапный тугой ветер. Валя охнула.

Давний, но так и не избытый страх…

Купол Второй Марсианской Обсерватории до странности медленно обрушился вниз… исчез за крышами городка… поднялось в прозрачный воздух облако красноватой, словно кровью подкрашенной пыли. Зазвенело в ушах от подступившей тишины.

– Мама, – закричала Оля. – Мамочка!!!

* * *

Из церкви возвращались пешком. Валя куталась в шаль, грустная шла, задумчивая. Столько записок поминальных… предки, потомки – все «за упокой». Никого у них с Ваней не осталось. Всех война проклятая унесла.

А Ивана грызла вина. Не приносили ему успокоения праздничные субботние службы, и батюшка местный, отец Адриан, не умел помочь смущенному помыслами чаду. Когда Валюша, смаргивая слезы, писала длинный список имен – от Митрофановны до маленького Витюшки, попавшего в том году со всем детским садом под налет глобалисток, – Ваня думал, что это горе безмерное принес любимой жене он. Эти бесконечные смерти, длинный, невероятно длинный список тех, кого должно помянуть… всё это принесла Валюше одна-единственная не принятая им смерть. Ее смерть.

А могли сгинуть без следа на той, давней, позабытой ныне войне. И не пришла бы в мир вслед за ними длинная цепочка людей – от Кольки до Витюшки, и не было бы для них смерти… но и жизни не было бы тоже. Зря ты, Ваня, изводишь себя этим бесконечным «как могло бы быть». Всё случилось так, как случилось – и на то, значит, воля Господа, а роптать – грех.

Вот только с жалостью ничего не поделать.

Густо-синее полуденное небо мигнуло вспышкой: ушел к Земле пассажирский с Дисейта. Вздохнула Валюша – вспомнила, верно, как Андрей улетал на Дисейт в экспедицию… в ту самую, из которой не вернулся никто.

– По пицце? – спросил Ваня.

– Давай, – улыбнулась Валюша. Той улыбкой, что так и не приелась Ивану за все эти бесконечные годы.

Пиццерия соседствовала с таможней. Поэтому любимый столик Валюши был на веранде – чтобы видеть очередь прибывших на Бету-Пересадочную. Поэтому же Иван предпочитал столик внутри, у экрана с видом на Землю. Очереди прибывших на Пересадку ему с головой хватало на работе.

Сегодня сели за Ванин: на улице хмарило, холодный зимний ветер нес по земле бурые скукоженные листья, а пиццерия, следуя веяниям моды, обходилась без силовых полей и прочей защиты. Нет, на самом-то деле… впрочем, посетителям об этом знать не надо.

На «земном» экране шелестела узкими листьями реликтовая роща эвкалиптов.

– Люблю этот запах, – Валя глубоко вздохнула, прикрыв глаза.

Иван запаха эвкалипта на дух не переносил: почему-то все время вспоминалось, как Света изводила вечно сопливого дошколенка Володьку эвкалиптовыми ингаляциями. Тогда эвкалипт еще не охранялся.

– Разрешите? – у их столика возник мужчина. Моложавый, одетый с претензией на элегантность, в модном стиле «экзотик-Бонд». Иван поморщился. Учитывая, что свободных столиков с десяток…

– А если не разрешу?

Незваный гость пожал плечами и сел.

– Видите ли…

– Вижу, – перебил Иван. – У вас на лбу написано. Проваливайте, молодой человек! Ваши предложения нам неинтересны.

– Вы, очевидно, приняли меня за комми, – мягко сказал «молодой человек». – Или за адепта. Между тем я представляю весьма серьезную организацию. Действительно серьезную, вы меня понимаете?

– Молодой человек, – столь же мягко ответила Валя, – неужели вы думаете, что мы мало перевидали таких вот представителей серьезных организаций? Или вы полагаете, что их предложения сильно отличались одно от другого? А мы люди мирные, нам в самом деле неинтересно.

– Вы граждане, – голос представителя «действительно серьезной организации» странным образом закаменел. – Вы обязаны сотрудничать с властями. Это ваш неотъемлемый гражданский долг.

– Это наше неотъемлемое право, – лекторским тоном поправила Валентина. – Право, а не обязанность. Обязанности – у власти. Например, власть должна защищать граждан от посягательств. При этом под посягательством можно понимать как налеты глобалисток, так и случаи вроде вашего, когда гражданам мешают отдыхать, хотя они недвусмысленно заявили о нежелании общаться.

– Ну, здесь вы ошибаетесь. И если подключить достаточно грамотного юриста…

– Достаточно грамотный юрист – это я, – проинформировала собеседника Валентина. – Доктор права, доктор сравнительной культурологии, почетный член Академии Наук Земли, председатель Ассоциации независимых юристов Беты. Странно для представителя серьезной организации – не знать, с кем имеешь дело. Прощайте, молодой человек.

– Что ж, прекрасно, – незваный гость поднялся, оперся ладонями о стол. – Вы отдаете себе отчет, каковы могут быть последствия?

– Ступай себе, – усмехнулся Иван. – Напугал ежа голой задницей. Все последствия давно пройдены, изучены, классифицированы и страшны, как рыбе дождик.

– Что ж, – хмыкнул гость, – прощайте. Удачи вам в вашей мирной жизни.

И ушел.

День был безнадежно испорчен.

Контакты с «весьма серьезными организациями» случались у Ивана и Валентины за их долгую жизнь раз двадцать. Или тридцать. Считать их, что ли? Достаточно того, что выводы из прошлых ошибок Ваня с Валей сделали – и теперь вряд ли у кого получится надавить на них всерьез. Даже у «весьма солидной организации». Найдется прием против любого лома.

Но в том ли дело? Из раза в раз выслушивать дурацкие «выгодные» предложения и совершенно одинаковые угрозы – приятного мало. Чем дольше живешь, тем меньше этому удивляешься… но и уважения к людям остается в тебе все меньше. А так нельзя.

– Пойдем, – вздохнула Валюша. – И не бери в голову.

– Кофе-то допей, – улыбнулся Ваня. – Кто еще в голову берет…

На улице бухнуло. Сверкнуло. Экран погас, запах эвкалипта и шелест листьев растаяли в тревожной тишине. А потом взвыла сирена.

Пиццерия имела статус убежища. Собственно, как и все здания припортовой зоны. И сейчас дежурный ополченец уже разбил очередь к таможне на две части – и хвост ее загонял под защиту внешне ненадежных, но укрепленных всеми мыслимыми способами стен. А у входа с аптечкой в руках ждала возможных раненых официантка Светочка, выпускница местного медколледжа.

И все это было до боли привычно. Вой сирены, треск зениток по периметру порта, плач перепуганных детей и угнетенное, пришибленное молчание взрослых. Умных и сильных, но не умеющих объяснить детворе, почему вдруг – сирена, паника, падающий с неба огонь и этот страх, с которым ничего нельзя сделать…

А потом стены замерцали и поплыли. И это был конец, потому что никакая защита не в силах сдержать «пламя возмездия» дольше пяти минут. Почему-то самые современные военные разработки в руки глобалисток попадают даже быстрее, чем на армейские полигоны…

Это очень страшно, когда падает с зависшего высоко в небе корабля «пламя возмездия». Когда лица людей вокруг искажает смертная мука, плавятся стены и воздух обжигает сильней огня. И знаешь – никто не выйдет отсюда живым. Кроме тебя.

Да за что же нам это, Господи?!

Удушливый сизый чад ест глаза. Беззвучно кричат гибнущие страшной смертью люди. Беззвучно плачет Валюша. Мертвая тишина. И как услышит тебя Господь, если сам себя не слышишь?!

Но ты все равно кричишь – сам себя не слышишь, но кричишь: хватит, хватит, хватит… сколько можно?! Зачем нам эта вечность, раз мы не можем ничего изменить, раз одно и то же из года в год, из века в век – для чего? Я знаю, Господи, Ты не слышишь – но ведь тогда, один-единственный раз, – услышал! Зачем? Неужели только для того, чтобы отгородить от других людей незримой стеной вековечной жизни?!

Или… для того, чтобы понял?..

Это глупо, снова чего-то требовать – и одного-то раза вышло много. Но почему-то сквозь опаляющее марево чудится горящая церковь в родной Ивановке, и плывут в небо сквозь ядовитый сизый чад Христос и Богородица, и стыдно, так стыдно… на что потрачены бесконечные годы?! И вместе с прогоревшими стенами пиццерии рушится твоя незримая стена. Сливаются воедино дарованная тебе смертная мука и счастливая улыбка Валюши – на длинный миг между жизнью и вечностью.

© Copyright Гореликова Алла, 05/09/2006.