Текст книги "Крейсер Его Величества «Улисс»"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Поднятое взрывом облако пыли и обломков еще не успело осесть, когда вдали скрылся последний из «хейнкелей». Вражеские машины летели, едва не задевая за гребни волн, при этом они выделывали немыслимые пируэты, чтобы не попасть под проливной дождь огненных трасс. Потом, точно по волшебству, они исчезли; остались лишь внезапно навалившаяся оглушающая тишина и медленно догорающие «люстры», освещающие облако, точно саван закрывшее «Улисс», темные клубы дыма, валившие из недр разбитого «Стерлинга», да танкер, у которого почти целиком была оторвана кормовая надстройка. Но ни одно из судов конвоя не дрогнуло и не остановилось, при этом было уничтожено пять «хейнкелей». «Победа, доставшаяся дорогой ценой, – размышлял Тэрнер, – если можно назвать это победой». Он понимал, что «хейнкели» вернутся снова.

Нетрудно представить оскорбленную гордость и ярость немецкого верховного командования в Норвегии: насколько известно Тэрнеру, еще ни один конвой, направлявшийся в Россию, не проходил в такой близости от побережья.

Чтобы не задеть огромный вращающийся вал, Райли осторожно вытянул онемевшую ногу. Он аккуратно налил масла на подшипник, боясь потревожить инженер-механика, который уснул, привалившись к стене туннеля и положив голову на плечо кочегару. Едва Райли выпрямился, как Додсон заворочался и открыл тяжелые, слипшиеся веки.

– Господи Боже! – проговорил он устало. – Вы все еще здесь, Райли?

То были первые слова, произнесенные им в течение нескольких часов.

– Это большая удача, что я здесь, черт бы меня побрал! – проворчал Райли и кивнул на подшипник. – Случись что, пожарный рукав сюда никто небось не притащит!

Он был несправедлив, и Райли сам понимал это: они с Додсоном менялись каждые полчаса; один отдыхал, а другой смазывал подшипник. Но Райли просто нужно было что-нибудь сказать, потому что ему все труднее становилось выдерживать неприязненный тон, разговаривая со стармехом.

Додсон усмехнулся про себя, но не сказал ничего. Наконец, откашлявшись, он как бы мимоходом заметил:

– Не кажется ли вам, что «Тирпиц» заставляет себя ждать?

– Да, сэр. – Райли чувствовал себя неловко. – Давно бы пора ей пожаловать, этой проклятой посудине!

– Не ей, а ему, – машинально поправил Додсон. – «Адмирал фон Тирпиц», как-никак... Почему вы не перестанете заниматься этой чепухой, Райли?

Райли что-то буркнул. Додсон вздохнул, потом лицо его просияло.

– Сходите-ка, принесите еще кофе. У меня в горле пересохло.

– Не пойду, – наотрез отказался Райли. – Сходите лучше вы.

– Прошу вас, сделайте одолжение, – ласково проговорил Додсон. – Чертовски хочется пить.

– Так и быть, схожу. – Верзила-кочегар, выругавшись, с трудом поднялся на ноги. – Только где я его достану?

– В машинном отделении кофе сколько угодно. Если там не хлещут ледяную воду, значит, хлещут кофе. Чур, мне ледяной воды не надо, – поежился Додсон.

Взяв термос, Райли поковылял вдоль туннеля. Не успел он пройти и нескольких футов, как «Улисс» вздрогнул всем корпусом от залпа тяжелых орудий. То было сигналом начала воздушного налета.

Додсон вцепился в стенку. Он заметил, что Райли сделал то же самое, потом неуклюже, спотыкаясь, бросился бежать. Было что-то гротескное и знакомое в его манере бегать. Снова послышался удар орудий, и нелепая фигура, похожая на гигантского краба, охваченного паникой, припустилась еще быстрей. «Паника, – подумал Додсон, – вот что бывает, когда людей охватывает паника». Снова весь коридор заходил ходуном – на этот раз сильнее. Должно быть, стреляла третья башня, она почти над ними. Нет, я не осуждаю его.

Слава Богу, что он сбежал. Додсон мысленно улыбнулся. Наш друг Райли больше здесь не появится, он не из тех, кто быстро перековывается. Додсон устало откинулся назад. «Наконец-то я один», – пробормотал он едва слышно. Он ждал чувства облегчения. Но его не было. Взамен его появились досада, чувство одиночества и тоски и еще – какая-то пустота и разочарование.

Но немного спустя Райли появился вновь. Он снова бежал неуклюже, по-крабьи, держа в руках трехпинтовый термос и две кружки. Задевая за стенку туннеля, он яростно бранился. Тяжело дыша, он не говоря ни слова сел рядом с Додсоном, налил тому дымящегося кофе.

– Какого дьявола вы вздумали вернуться? – резко проговорил Додсон. – Я вас не просил...

– Вы просили кофе, – грубо оборвал его Райли. – Вот и пейте, черт возьми.

В это мгновение в тускло освещенном коридоре гребного вала жутко отозвалось эхо взрыва бомбы и детонации торпеды в аппарате левого борта.

Вибрация была так сильна, что они оба сшиблись. Кружка, которую держал Райли, выплеснулась Додсону на ногу. Ум Додсона так устал, реакции стали столь замедленными, что первая его мысль была о том, как дьявольски он озяб, до чего холодно в этом туннеле с «плачущими» стенками. Горячий, как кипяток, кофе мгновенно проник сквозь одежду, но Додсон не ощущал ни ожога, ни влаги: ноги ниже колен у него совсем онемели. Затем, встряхнув головой, он посмотрел на Райли.

– Ради Бога, в чем дело? Что происходит? Не знаете?

– Понятия не имею. Спрашивать было некогда. – Райли с наслаждением потянулся и принялся дуть на дымящийся кофе. Тут ему в голову пришла, видно, удачная мысль: широкая улыбка осветила мрачную физиономию кочегара.

– Не иначе, как «Тирпиц», – произнес он с надеждой.

В эту страшную ночь немецкие эскадрильи трижды поднимались с аэродрома в Альта-Фьорде и, гудя моторами, улетали в студеную арктическую ночь, держа курс на норд-норд-вест. Средь вод неспокойного Ледовитого океана они искали жалкие остатки конвоя Эф-Ар-77. Особого труда для них эти поиски не составляли – всю ночь конвой неотступно преследовал «фокке-вульф» – «кондор», несмотря на все попытки избавиться от него. У «кондора», казалось, был бесконечный запас этих смертоносных «люстр». Вполне возможно, что так оно и было, наверняка он не взял иного груза, кроме осветительных бомб. А бомбардировщикам оставалось лишь лететь на этот ориентир.

Первая атака началась примерно в 05.45 с высоты около девятисот метров.

В нападении, похоже, участвовали «дорнье», но определить тип самолетов с полной уверенностью было сложно, поскольку неприятельские машины летели много выше всех трех осветительных бомб, висевших над водой. В сущности, атака оказалась не вполне удачной и проведена была без особого воодушевления. И вполне понятно: огневая завеса оказалась слишком плотной.

Но из двух бомб, достигших цели, одна попала в транспорт, разрушив часть носовой надстройки, вторая поразила «Улисс». Пробив флаг-дек и адмиральский салон, бомба разорвалась в лазарете, битком набитом тяжелоранеными и умирающими. Для многих взрыв этот, должно быть, оказался избавлением, ниспосланным с неба, потому что на корабле давно кончились анестезирующие средства. Не уцелел никто. В числе прочих погиб Маршалл – минный офицер;

Джонсон – старший санитар корабельного лазарета; старшина корабельной полиции, час назад раненный осколком трубы торпедного аппарата; Бэрджесс, беспомощно лежавший, стянутый смирительной рубашкой (ночью, когда бушевал шторм, он получил контузию и сошел с ума). В числе погибших оказались Браун, лежавший с раздробленным крышкой орудийного погреба бедром, и Брайерли, которого так или иначе ожидал конец: легкие у него разъело соляром. Брукса в лазарете не было.

Взрывом бомбы вывело из строя телефонную станцию. За исключением связи между мостиком и орудиями, а также телефона и переговорных труб, связывавших мостик с машиной, все корабельные коммуникации оказались нарушенными.

Вторая атака была осуществлена в семь часов утра всего шестью бомбардировщиками. То снова были «хейнкели», вооруженные крылатыми бомбами.

Видно, выполняя приказ, они не обращали внимания на транспорты и сосредоточили свое внимание на крейсерах. Дорого обошлась неприятелю эта атака: уцелели лишь две машины, а попадание было лишь одно. Но эта единственная бомба, угодившая в ют «Стерлинга», вывела из строя оба кормовых орудия.

С налитыми кровью глазами и обнаженной головой, несмотря на ледяной ветер, Тэрнер молча расхаживал по полуразбитому мостику «Улисса». Упорство, с каким держался на плаву «Стерлинг», отбиваясь оставшимися у него огневыми средствами, поражало его. Затем он взглянул на собственный корабль, напоминавший не крейсер, а плавучий лабиринт изувеченной стали. Но лабиринт этот, как ни удивительно, по-прежнему рассекал мощные волны. Взглянул – и удивился еще больше. Изувеченные, горящие крейсера, крейсера, разбитые и изуродованные до неузнаваемости, не были в диковину Тэрнеру. На его глазах буквально до смерти были избиты крейсера «Тринидад» и «Эдинбург», тоже эскортировавшие транспорты, направлявшиеся в Россию. Но никогда еще не доводилось ему видеть, чтобы корабли, получив такие страшные раны, как «Улисс» и старик «Стерлинг», все еще могли оставаться в живых. Расскажи ему об этом кто-нибудь другой, он бы не поверил.

Третья атака началась перед самым рассветом. В серых утренних сумерках на конвой налетело полтора десятка «хейнкелей». Атакующие проявили недюжинную храбрость и решительность. И на этот раз единственными объектами атаки оказались крейсера, но особенно тяжко пришлось «Улиссу». Однако экипаж его не испугался встречи с врагом, не стал сетовать на судьбу, пославшую ему новое испытание. Эти странные, самоотверженные люди, эти «ходячие привидения», какими их видел Николлс, встретили неприятеля радостно: разве можно сразить врага, если он прячется? Страх, тревога, предчувствие смерти – это для них больше не существовало. Домашний очаг, родина, семья, жена, любимая девушка – то были одни слова, понятия, которые, лишь тронув человеческий разум, тотчас исчезали бесследно. «Передайте им, – сказал Вэллери. – Передайте им, что Господь наградил меня лучшим экипажем, о каком только смеет мечтать командир корабля». Вэллери. Вот что было важно. Это и все то, во что верил Вэллери, что было неотъемлемой частью этого душевного и доброго человека. Неотъемлемой потому, что то был сам Вэллери. И матросы подносили снаряды, запирали затворы орудий, нажимали на гашетки «эрликонов», забыв обо всем. Они помнили лишь о своем командире, который умер, умоляя простить его за то, что покидает их в беде. Помнили, что не должны предать его. Да, это были привидения, но привидения одержимые. Это были люди, поднявшиеся над самими собой, как это зачастую бывает, когда человеку известно, что его следующий, неизбежный шаг приведет его в горние выси...

Первым атаке подвергся «Стерлинг». Тэрнер увидел, как, войдя в отлогое пике, на крейсер с ревом устремились два «хейнкеля», чудом уцелевшие, несмотря на ожесточенный огонь бьющих в упор корабельных пушек. Бронебойные, замедленного действия бомбы поразили среднюю часть «Стерлинга» чуть ниже палубы и взорвались в котельном и машинном отделении – самом чреве корабля.

Следующие три бомбардировщика были встречены лишь огнем скорострельных автоматов да «льюисов», носовые орудия главного калибра умолкли. Тэрнер похолодел: страшная догадка пронзила его мозг: очевидно, взрывом отрезало башни от источников электроэнергии[15]15
  Один и даже несколько взрывов в том или ином помещении не могут разрушить или вывести из строя все динамо-машины крупного корабля, а также повредить все секции корабельной электросети. При повреждении динамо или связанной с ним секции корабельной сети плавятся предохранители, автоматически отключая вышедшую из строя секцию. Во всяком случае, теоретически. На практике же так происходит не всегда: предохранители могут не сработать, и тогда вся система выходит из строя. Ходят слухи – упорные слухи, что по меньшей мере один британский линейный корабль погиб по той простой причине, что не сработали автоматические выключатели динамо-машины – плавкие предохранители на 800 ампер, – и ставший беспомощным корабль не смог защищаться. (Прим. автора.).


[Закрыть]. Вражеские бомбардировщики беспощадно подавили жалкое сопротивление, каждая бомба попала в цель.

«Стерлинг» получил смертельную рану. Вновь охваченный пламенем, корабль сильно накренился на правый борт.

Рев авиационных моторов заставил Тэрнера резко обернуться. В первой волне двигалось пять «хейнкелей». Заходили они с разных высот и различных курсовых углов с целью рассредоточить зенитные средства крейсеров, но все машины метили в кормовую часть «Улисса». Дыма и грохота было столько, что Тэрнер лишь с трудом мог ориентироваться в обстановке. Воздух мгновенно наполнился свистом крылатых бомб и оглушительным лаем авиационных пушек и пулеметов. Одна бомба взорвалась в воздухе – чуть впереди кормовой дымовой трубы. Над шлюпочной палубой пронесся стальной смерч, и тотчас смолкли все «эрликоны» и скорострельные автоматы: их расчеты погибли от осколков и удара взрывной волны. Вторая бомба, пробив верхнюю палубу и палубу кубрика машинистов, взорвалась в отсеке радиотелеграфистов, походившем теперь на склеп. Две другие бомбы, летевшие выше, ударили в кормовую орудийную палубу и третью орудийную башню. С зияющей сверху пробоиной и боками, словно вспоротыми гигантским тесаком, башня, сорванная с основания, лежала уродливой грудой на изувеченной палубе.

За исключением артиллеристов, находившихся на бот-деке и в орудийной башне, погиб лишь один моряк, но моряк этот был поистине незаменим. Осколком первой бомбы пробило баллон со сжатым воздухом, находившимся в мастерской торпедистов, где только что укрылся Хартли, старший боцман «Улисса», на ком, в сущности, держался весь корабль...

Вот крейсер врезался в облако густого черного дыма – это горело топливо в пробитых топливных цистернах «Стерлинга». Что происходило в течение последующих десяти минут, никто не помнил. Корабль, объятый дымом и пламенем, походил на преисподнюю, и матросы терпели поистине адские муки.

«Улисс» вырвался из черного облака, но тут, паля из пушек и пулеметов, на него обрушились «хейнкели» (бомб у них больше не осталось). Так на упавшую на колени жертву набрасывается кровожадная волчья стая. Правда, крейсер нет-нет да огрызался: стреляло то одно орудие, то другое.

Например, отвечала пушка, установленная возле самого мостика.

Перегнувшись вниз, Тэрнер увидел артиллериста, бившего трассерами в пикирующий «хейнкель». В ту же минуту и «хейнкель» открыл огонь. Сбив с ног Капкового мальчика, Тэрнер кинулся назад.

Вражеская машина улетела, и пушки умолкли. Тэрнер с трудом поднялся на ноги, посмотрел через борт: зенитчик был мертв, одежда на нем была исполосована в клочья.

Услышав позади шум шагов, Тэрнер обернулся и увидел хрупкую юношескую фигуру. Отстранив чью-то руку, юноша перелез через ограждение мостика. На мгновение перед Тэрнером мелькнуло бледное, сосредоточенное лицо Крайслера, того самого юного сигнальщика, который ни разу не улыбнулся и ни с кем не разговаривал с тех самых пор, как была открыта рубка гидроакустика. В ту же секунду справа по борту он заметил трех «хейнкелей», делавших новый заход.

– Слезай, идиот! – закричал Тэрнер. – Жить надоело?

Крайслер взглянул на офицера широко раскрытыми, недоумевающими глазами, отвернулся и спрыгнул на бортовой барбет, где был установлен «эрликон».

Перегнувшись, Тэрнер посмотрел вниз.

Ни слова не говоря, Крайслер попробовал вытащить убитого стрелка из гнезда, но сил у него не хватало. Лишь после нескольких судорожных, отчаянных рывков ему удалось стащить комендора с сиденья. Осторожно опустив мертвеца на палубу, он сам вскарабкался в освободившийся кокпит. Рука Крайслера, заметил Тэрнер, была рассечена и кровоточила, затем краешком глаза старпом увидел, как из пушек «хейнкеля» вырвалось пламя, и упал на пол.

Прошла одна секунда, две, три – три секунды, в продолжение которых вражеские снаряды и пули молотили по прочной броне мостика. И тут словно сквозь сон Тэрнер услышал, как застучал спаренный «эрликон». Юноша продолжал вести огонь до последней секунды. Он произвел всего лишь шесть выстрелов, но, окутанная дымом, огромная серая машина задела за командно-дальномерный пост левым крылом, которое тотчас же отлетело в сторону и упало в воду у противоположного борта корабля.

Крайслер по-прежнему сидел в кокпите. Правой рукой он держался за изувеченное авиационным снарядом левое плечо, пытаясь остановить кровь, льющуюся из перебитой артерии. И, когда следующий бомбардировщик ринулся на корабль, старший офицер увидел, как раненая, окровавленная рука юноши потянулась к рукоятке спускового механизма.

В бессильном гневе старпом колотил кулаком по палубе. Упав на настил рядом с Кэррингтоном и штурманом, он думал о Старре – человеке, который навлек на них эти мучения, – и ненавидел его пуще всех на свете. В ту минуту он был готов убить этого подлеца. Думал о юном Крайслере, который испытывал адскую боль от плечевых упоров, представил карие глаза этого мальчика, тоску и муку в них. Тэрнер поклялся, что если останется жив, то представит юношу к Кресту Виктории.

Грохот пушек оборвался. «Хейнкель» отвалил вправо, оба мотора его были окутаны дымом.

Вместе с Капковым мальчиком, точно сговорясь, Тэрнер поднялся на ноги и наклонился, чтобы посмотреть вниз. Но при этом едва не погиб. Он не заметил третий «хейнкель», который пронесся над мостиком – излюбленной мишенью самолетов, – поливая его огненным дождем. Ощутив возле щек ветерок пуль, Тэрнер резко откинулся назад, с маху ударившись спиной о палубу, да так, что не смог вздохнуть. Но, лежа на палубе, он не видел ее. Перед взором старпома стояла иная картина, каленым железом врезавшаяся ему в памяти-образ Крайслера, которого он успел увидеть в долю секунды. В спине юноши зияла рана величиной с кулак. Стрелок упал, и от веса его тела стволы «эрликонов» задрались вверх. Оба ствола по-прежнему стреляли. Стреляли до тех пор, пока не опустели магазины; пальцы убитого судорожно сжимали гашетки.

Одна за другой смолкали пушки судов конвоя, вой авиационных моторов стал едва слышен. Налет окончился.

Тэрнер поднялся на ноги – на этот раз медленно, тяжело. Перегнувшись через край мостика, посмотрел на гнездо стрелка и отвернулся. Лицо его оставалось неподвижным.

Позади послышался кашель. Странный, булькающий. Тэрнер резко обернулся и оцепенел, сжав кулаки.

Не в силах ничем помочь, Кэррингтон опустился на колени рядом со штурманом. Тот сидел на палубе, опершись спиной о ножки адмиральского кресла. От левого бедра юноши к правому плечу, рассекая вышитую на груди букву "X", шла ровная, аккуратная строчка круглых отверстий, прошитых пулеметом «хейнкеля». Должно быть, воздушной волной молодого штурмана отшвырнуло на самую середину мостика.

Тэрнер стоял как вкопанный. Ему стало не по себе; он понял, что жить штурману оставалось считанные секунды. Любое резкое движение оборвет тонкую нить, еще связывавшую юношу с жизнью.

Почувствовав присутствие старшего офицера, ощутив на себе его взгляд, Капковый мальчик с усилием поднял голову. Ясные голубые глаза его уже помутнели, в лице не было ни кровинки. Машинально проведя рукой по пробитому пулями комбинезону, он ощупал отверстия. Взглянул на стеганый капковый костюм и невесело улыбнулся.

– Пропал, – прошептал он. – Пропал костюмчик! – Рука его с раскрытой ладонью соскользнула вниз. Голова тяжело упала на грудь. Ветер шевелил льняные волосы юноши.

Глава 17
В ВОСКРЕСЕНЬЕ
(утром)

«Стерлинг» погиб на рассвете. Погиб, по-прежнему имея ход, по-прежнему разрезая форштевнем могучие волны. Изуродованный мостик и надстройки накалились докрасна; а когда адское пламя, питаемое соляром из разбитых топливных цистерн, раздувало ветром, металл раскалялся добела. Нелепое, страшное, хотя и не новое зрелище: именно так выглядел «Бисмарк», похожий на кусок стали в горниле, прежде чем торпеды «Шроп-шира» отправили корабль на дно.

«Стерлинг» погиб бы в любом случае, но пикировщики ускорили его конец.

Северное сияние давно померкло. На севере темнела туча, которая готова была вот-вот затянуть все небо. Моряки молили провидение, чтобы туча эта закрыла собою конвой, спрятала его под снежным покровом. Однако «штуки»[16]16
  Stuka – от немецкого Sturzkampfflugzeug – пикирующий бомбардировщик. (Прим. переводчика).


[Закрыть] опередили тучу. «Штуки» – наводившие на противника страх пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87» с изломом крыльев, как у чайки, – появились с юга. Пролетев на большой высоте над конвоем, они развернулись и полетели назад, на юг. Очутившись на западе, на самом траверзе «Улисса», замыкавшего конвой, они начали новый разворот. Один за другим, в типичной для «юнкерсов» манере, пикировщики стали выходить из строя, падая на левое крыло. Сделав разворот, вражеские машины коршунами кинулись из поднебесья на свои жертвы.

Всякий самолет, пикирующий на изготовленную к бою зенитную установку, обречен. Так говорили ученые мужи, преподаватели артиллерийского училища на острове Уэйл и, теша собственное тщеславие, доказывали и без того очевидную истину, используя в качестве наглядных пособий зенитные орудия и воссоздавая боевую обстановку. К сожалению, воссоздать пикировщики было невозможно.

«К сожалению» – потому, что в боевых условиях единственным решающим фактором был именно пикирующий бомбардировщик. Чтобы убедиться в этом, надо самому очутиться возле орудия, слышать пронзительный вой и свист «штуки», падающей почти отвесно вниз, самому прятаться от ливня пуль, видеть, как с каждой секундой вражеская машина увеличивается в сетке прицела, и знать при этом, что никакая сила не предотвратит полет подвешенной под фюзеляжем пикировщика бомбы. Сотни человек – из тех, кто был свидетелем атаки «юнкерса» и остался в живых, – с готовностью подтвердят, что война не создала ничего более жуткого и деморализующего, чем зрелище «юнкерса» с его У-образным изломом крыльев в ту минуту, когда он с оглушительным ревом падает на вас перед самым выходом из пике.

Но в одном из ста, а, возможно, и из тысячи случаев, когда тот факт, что за пушкой сидел живой человек, не шел в счет, могло оказаться, что ученые мужи правы. Именно теперь-то и был этот тысячный случай, ибо ночью призрак страха исчез. Пикировщикам противостоял лишь один многоствольный зенитный автомат да полдюжины «эрликонов» – носовые башни использовать было невозможно. Но и этого оружия было достаточно, даже более чем достаточно, ибо оно находилось в руках людей нечеловечески бесстрастных, исполненных ледяного, как полярный ветер, спокойствия и проникнутых решимостью, от которой становилось страшно. В течение каких-то трех секунд были сбиты три «юнкерса». Два из них упали в море, не причинив кораблю вреда, а третий со страшным треском врезался в и без того разрушенный адмиральский салон.

Надежды на то, что топливные баки самолета не взорвутся, а бомба не сдетонирует при ударе, почти не было. Но ни того, ни другого не произошло.

Казалось излишним восторгаться храбростью ветерана – в минуты испытаний мужество становится обычным явлением, – когда бородатый Дойл, оставив свой скорострельный автомат, забрался на полубак и упал на бомбу, тяжело перекатывавшуюся по шпигату, наполненную чистым авиационным бензином.

Достаточно было крохотной искры, высеченной башмаком Дойла или одним из стальных обломков «юнкерса», царапавших, по надстройке, и произошло бы непоправимое... Контактный взрыватель бомбы был цел, и бомба, словно живая, скользила накаталась по обледенелой палубе. Вырываясь из рук. Дойла, крепко. державшего ее, бомба так и норовила ткнуться носом в переборку или в пиллерс.

Если же Дойл и подумал о том, что может произойти, то ему это было безразлично. Спокойно, почти небрежно, ударом ноги он сбил уцелевшую стойку ле-ерного ограждения и спихнул бомбу вниз стабилизатором, резко оттолкнув в сторону ее нос, чтобы детонатор не стукнулся о борт. Бомба упала в море, не взорвавшись.

Она упала в воду в ту самую минуту, когда первая бомба, проткнув, словно лист картона, дюймовую палубную броню «Стерлинга», взорвалась в машинном отделении. Вслед за нею в самое сердце гибнущего крейсера вонзились три, четыре, пять, шесть бомб, после чего освободившиеся от груза «юнкерсы», круто взмыв, отвалили в обе стороны от корабля. Люди, находившиеся на мостике «Улисса», взрыва этих бомб не услышали. Вместо него была жуткая, окаянная тишина. Бомбы попросту исчезли в дыму и реве адского пламени.

«Стерлинг» был сражен не одним ударом, а целой серией все более мощных ударов. Он многое вынес, но терпеть далее у него не осталось сил. Так под градом ударов, наносимых неумелым, но свирепым противником, шатается и, не выдержав их лавины, падает на ринг боксер.

С окаменевшим лицом, мучаясь сознанием собственного бессилия, Тэрнер безмолвно смотрел, как гибнет «Стерлинг». Странное дело, думал устало старпом, он таков, как и все. Должно быть, крейсера, – пришла ему в голову отвлеченная мысль, – самые стойкие в мире корабли. Он видел гибель многих, и ни один из них не погиб просто, легко, эффектно. Ни внезапный нокаут, ни «удар из милосердия» не могли оборвать их жизнь – всякий раз их приходилось бить, бить до смерти... Так случилось и со «Стерлингом». Тэрнер, так крепко вцепился в разбитое ветрозащитное стекло, что у него заболели предплечья.

Для него, как и для любого хорошего моряка, любимый корабль становился любимым другом, а старый храбрый «Стерлинг» вот уже пятнадцать месяцев был верным спутником «Улисса» и вместе с ним нес тяжкое бремя, участвуя в самых трудных конвоях. «Стерлинг» был последним из старой гвардии, ибо один лишь «Улисс» дольше него ходил в опасные походы. Тяжко видеть, как погибает друг; уставившись в обледенелый палубный настил и втянув голову в сгорбленные плечи, старпом отвернулся.

Тэрнер мог закрыть глаза, но не мог заткнуть уши. Он содрогнулся всем телом, услышав чудовищный клекот кипящей воды и шипенье пара. Это раскаленные добела надстройки «Стерлинга» стали погружаться в студеные воды Ледовитого океана. Пятнадцать, двадцать секунд продолжался этот страшный предсмертный вздох и внезапно оборвался, словно отсеченный ножом гильотины.

Заставив себя поднять голову, Тэрнер увидел впереди лишь пустынное, мерно вздымающееся море да крупные жирные пузыри, поднимающиеся на поверхность.

Когда к ним прикасались капельки дождя, выпадавшие из огромного облака пара, уже превращавшегося во влагу на этом лютом холоде, они лопались.

«Стерлинг» погиб, но потрепанные остатки конвоя, раскачиваясь с борта на борт и с носа на корму, упорно продвигались на север. Осталось всего семь судов – четыре «купца», в том числе флагманское судно коммодора, танкер, «Сиррус» и «Улисс». Ни одно из судов не было целым, все получили повреждения, тяжелые повреждения, но больше остальных досталось «Улиссу».

Уцелело всего лишь семь судов. А ведь вначале в конвое насчитывалось тридцать шесть единиц.

В 08.00 Тэрнер послал светограмму «Сиррусу»: «Радиостанция выведена из строя. Сообщите командующему курс, скорость, место. Подтвердите рандеву в 09.30. Зашифруйте».

Ответ пришел ровно час спустя. "Задержка из-за сильного волнения.

Рандеву ориентировочно в 10.30. Выслать авиационное прикрытие невозможно.

Продолжайте идти к месту назначения. Командующий".

– "Продолжайте идти!" – яростно воскликнул Тэрнер. – Вы только послушайте его! «Продолжайте идти!» А мы что делаем, черт возьми? Кингстоны открываем? – Он замотал головой в гневе и отчаянии. – Не люблю повторяться, – произнес он с горечью. – Но приходится. Как всегда, выручка приходит слишком поздно, тысяча чертей![17]17
  К сожалению, это правда. Эскадра флота метрополии почти всякий раз приходила на выручку с большим опозданием. Трудно винить в этом адмиралтейство – линейные корабли были нужны для блокады «Тирпица», а лорды адмиралтейства не хотели рисковать, посылая эти суда к побережью континента, где их могли атаковать бомбардировщики берегового базирования. Давно приготовленная ловушка все-таки захлопнулась, но в нее попался лишь тяжелый крейсер «Шарнхорст», а не «Тирпиц». Эскадре так и не удалось поймать этот могучий линкор. Он был потоплен на рейде в Альта-Фьорде бомбардировщиками типа «ланкастер» британских королевских ВВС. (Прим. автора.).


[Закрыть].

Давно наступил рассвет, день был в полном разгаре, когда вдруг начало снова темнеть. Небо обложили тяжелые свинцовые тучи – бесформенные, зловещие. То были снеговые тучи. Слава Богу, скоро повалит снег, только он теперь может спасти конвой.

Но снегопада не было. На них, как снег на голову, обрушились «юнкерсы».

Сначала послышался размеренный, то стихающий, то усиливающийся, гул моторов: это бомбардировщики методически обшаривали пустынную поверхность моря («Чарли» улетел еще на рассвете). Но обнаружить крохотный конвой было лишь вопросом времени. Спустя десять минут после первого оповещения об их приближении головной «юнкерс», падая на крыло, ринулся вниз.

Прошло всего десять минут, но этого оказалось достаточно для того, чтобы, посовещавшись, принять решение, какое приходит в минуту отчаяния.

Когда «юнкерсы» приблизились, они обнаружили, что конвой движется строем фронта: танкер «Варелла» в середине, по два транспорта с обоих его бортов, чуть впереди, а «Сиррус» и «Улисс» прикрывают фланги. Случись рядом подводная лодка, ей ничего не стоило бы поразить разом все суда. Но метеорологические условия не благоприятствовали действиям подводных лодок, зато такой строй позволял по крайней мере постоять за себя. Если бы бомбардировщики приблизились с кормы – излюбленный прием «юнкерсов», – они натолкнулись бы на плотную завесу огня всех семи кораблей. Атакуй они с флангов, им пришлось бы сначала атаковать корабли охранения, поскольку ни один «юнкере» не станет подставлять свое незащищенное брюхо под снаряды орудий военного судна... Бомбардировщики решили атаковать одновременно с обоих флангов – пять машин шли с востока, четыре с запада. На этот раз они несли запасные топливные баки.

Смотреть, как идут дела у «Сирруса», Тэрнеру было недосуг. Впору было следить лишь за тем, что происходит на собственном корабле: густой едкий дым, вырывавшийся из стволов носовых башенных орудий, обволок мостик. В промежутках между оглушительными залпами орудий калибра 5,25 дюйма он слышал торопливые выстрелы скорострелки Дойл, установленной на шкафуте, и злобный стук «эрликонов».

Вдруг, да так, что у всех захватило дух, вспыхнули два мощных снопа ослепительно белого света, пронзившие сумрак дня. Широко раскрыв глаза, Тэрнер в яростном восторге оскалил зубы. Сорокачетырехдюймовые прожектора!

Ну конечно же! Все еще считающиеся секретными, огромные прожектора, способные обнаружить противника на расстоянии целых шести миль! Вот глупец!

Как он мог забыть, о них? Вэллери часто использовал прожектора во время воздушных налетов – как засветло, так и в темное время. Ни один человек не мог выдержать взгляда этих страшных глаз, этого яркого, как солнце, пламени, не ослепнув при этом.

Часто моргая (дым разъедал ему глаза), Тэрнер посмотрел назад, чтобы выяснить, кто же находится у пульта управления прожекторами. Он догадался раньше, чем увидел его. Им мог быть только Ральстон. Пульт управления прожекторами был его боевым постом в дневное время. Тэрнер просто не мог себе представить, чтобы кто-то другой, кроме этого рослого белокурого торпедиста, такого смышленого и находчивого, мог по своей инициативе включить прожектора.

Забившись в угол мостика, Тэрнер наблюдал за юношей. Он забыл про корабль, забыл даже о бомбардировщиках – ко всему, лично он ничего не мог предпринять – и словно завороженный впился глазами в прожекториста.

Глаза юноши приникли к визиру, лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Если бы в минуту, когда визир опускался, повинуясь легкому нажатию пальцев на штурвал, не напрягались мышцы спины и шеи, Ральстон походил бы на мраморное изваяние: при виде его неподвижного лица, нечеловеческой сосредоточенности становилось не по себе.

Ни одна жилка не дрогнула на этом лице – ни в тот момент, когда первый «юнкере» начал, словно обезумев, метаться во все стороны, пытаясь спастись от этого ослепительного снопа света, ни в то мгновение, когда вражеская машина ринулась вниз, но, выйдя из пике слишком поздно, упала в море в сотне ярдов от «Улисса».