Текст книги "Сан-Андреас"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Название предложил мистер Кеннет, у которого временами довольно странное чувство юмора. Ещё неделю назад наш корабль назывался «Океанская красавица». Когда же наша серая окраска сменилась цветами Красного креста – белым, зеленым и красным, мистер Кеннет решил, что мы просто обязаны сменить название. Этот корабль был построен в Ричмонде, штат Калифорния, а в этом городе расположен филиал фирмы «Сан-Андреас». Называется он «Хейуордс-фолт» – «вина охотника». Мистер Кеннет утверждал, что «Сан-Андреас» – более романтичное имя, нежели «Хейуордс-фолт». Кроме того, ему казалось забавным назвать судно именем района, где произошло землетрясение. – Маккиннон улыбнулся. – Интересно было бы знать, считает ли он свою идею забавной сейчас?

– Ну, я думаю, со вчерашнего утра, когда я сбросил бомбы, у него более чем достаточно времени для размышлений. Наверняка он успел пересмотреть своё решение задним числом. – Ульбрихт с силой ухватился за край койки, так как «Сан-Андреас» вновь сильно встряхнуло. – Похоже, погода не улучшилась. Да, мистер Маккиннон?

– Нет, не улучшилась. Именно об этом я пришёл переговорить с вами, лейтенант. Сила ветра двенадцать. Темнота. Буря сильнее, чем прежде. Видимость практически нулевая. Звёзды увидеть в течение нескольких часов шанса не будет. Я думаю, вам будет гораздо лучше в госпитале.

– Конечно, нет. Чтобы добраться до госпиталя, мне придется пробиваться сквозь ураган, а не через бурю. Человеку в таком ослабленном состоянии, как я? Даже думать нельзя об этом.

– Внизу теплее, лейтенант. Удобнее. И трясёт, естественно, меньше.

– Дорогой мой мистер Маккиннон, как вы могли упустить из виду самую важную приманку – очаровательных сиделок. Нет, благодарю вас. Я предпочитаю капитанскую каюту, не говоря уж о капитанском виски. Проблема же, безусловно, заключается в том, что вы боитесь, что надстройка может в любой момент свалиться в море, и вы хотите вытащить меня отсюда, пока этого не произошло. Разве не так?

– Ну-у, – протянул Маккиннон, коснувшись балки над головой. – Она действительно немного непрочная.

– Пока вы здесь, конечно.

– Я должен выполнять свои обязанности.

– Немыслимо. На кон поставлена честь Люфтваффе. Вы остаетёсь, и я остаюсь.

Маккиннон не стал спорить. Как бы то ни было, но втайне он был доволен решением Ульбрихта. Он постучал по барометру и поднял брови.

– Три миллибара?

– Выше?

– Выше.

– Значит, ещё есть надежда.

– Пройдет немало часов, пока улучшится погода, если это действительно произойдёт. Тем не менее, надстройка может свалиться в любой момент. Даже если этого не случится, наша единственная надежда – снегопад.

– Ну, а если снег перестанет идти?

– Тогда объявится ваша подводная лодка.

– Вы уверены в этом?

– Да. А вы?

– Боюсь, что да.

Три часа спустя, примерно в пять часов пополудни, когда Маккиннон этого и ожидал, погода начала меняться, сперва почти незаметно, затем с необыкновенной быстротой. Ветер стих, волны успокоились, перейдя на рябь, «Сан-Андреас» почти больше не кренило, лёд на палубах перестал представлять угрозу, а надстройка угомонилась, как будто не было никаких рычаний и стонов. Но лучше всего, с точки зрения боцмана, было то, что снег усилился, пошёл густыми хлопьями. Маккиннон вполне разумно полагал, что если будет нападение, то оно, скорее всего, произойдет в дневные часы, хотя любой решительный капитан немецкой подводной лодки не откажется от нападения даже при луне. По опыту он знал, что большинство немецких подводников отличаются решительностью. Луна ночью наверняка будет. От снега днём – никакой пользы, но ночью – это уже гарантия безопасности.

Он прошёл в капитанскую каюту, где лейтенант Ульбрихт, развалившись на койке, курил дорогую гаванскую сигару – капитан Боуэн, несмотря на то что курил трубку, позволял себе выкурить одну сигару в день – и маленькими глоточками поглощал столь же дорогое виски, что в немалой степени способствовало его сравнительно благодушному настроению.

– А, это вы, мистер Маккиннон. Погода, кажется, улучшается. Ветер, похоже, скоро стихнет. Снег ещё идет?

– Да, и очень сильный. Просто не знаю, что и лучше. Звёзд вообще не видно. Это, по крайней мере, удерживает ваших друзей от нападения на нас.

– Друзей? Ах да. Я уже давно размышляю над тем, кто же на самом деле мои друзья. – Он попытался сделать жест свободной рукой, что было не просто со стаканом виски в руке и сигарой во рту. – Сестра Моррисон приболела?

– Не думаю.

– Насколько я помню, я её пациент. Нельзя же пренебрегать больным до такой степени. Человек запросто может истечь кровью.

– Мы этого не допустим, – с улыбкой ответил Маккиннон. – Я вызову её к вам.

Он позвонил по телефону в госпиталь, и ко времени его прихода туда сестра Моррисон уже его ждала.

– Что-нибудь случилось? – спросила она. – Он себя плохо чувствует?

– Он обижается на то, что им жестоко пренебрегают, и заявляет, что может истечь кровью. Вообще-то, он в хорошем настроении, курит сигару, пьет виски и, по-моему, пышет здоровьем. Он просто скучает или чувствует себя одиноким, или то и другое вместе, и ему хочется кое с кем поболтать.

– Он всегда может поболтать с вами.

– Я сказал не с кем-нибудь, а кое с кем. Я – не Маргарет Моррисон. Всё-таки хитрецы эти лётчики Люфтваффе, Он всегда может обвинить вас в уклонении от своих обязанностей.

Он отвел её в капитанскую каюту, велел позвонить ему в госпиталь, как только она соберётся идти обратно, взял из капитанского стола списки и личные дела членов команды и отправился на поиски Джемисона. Вдвоем они затратили почти полчаса, просматривая личные документы каждого матроса и каждого механика, пытаясь вспомнить в деталях, что им известно об их прошлом и что члены экипажа говорили друг о друге. Когда они закончили, Джемисон отодвинул документы в сторону, откинулся на спинку стула и тяжело вздохнул.

– Ну и что вы думаете обо всем этом, боцман?

– То же самое, что и вы, сэр. Абсолютно ничего подозрительного.

Подходящих кандидатов на роль диверсанта нет, даже мало-мальски подходящих. Можно спокойно идти в суд и свидетельствовать в пользу каждого из них. Но если мы принимаем версию лейтенанта Ульбрихта, а мы все – и вы, и мистер Паттерсон, и Нейсбай, и я – её принимаем, то в первоначальном составе команды обязательно должен быть человек, который бросил заряд в балластное отделение в тот момент, когда мы были борт о борт с корветом. И этот человек должен быть среди тех, чьи дела мы только что рассматривали. Если же не среди них, то среди медицинского персонала.

– Персонала госпиталя? – Джемисон покачал головой. – Персонал госпиталя, – повторил он. – Сестра Моррисон в роли Мата Хари? У меня богатое воображение, боцман, но такого я себе представить не могу.

– Я тоже. И в их пользу мы можем спокойно свидетельствовать в суде.

Но это обязательно должен быть человек, который находился на борту нашего корабля, когда мы вышли из Галифакса. Когда мы уйдем в отставку, мистер Джемисон, нам лучше не искать работу в уголовном отделе Скотланд-Ярда. Кроме того, существует возможность, что этот неизвестный находится в сговоре с кем-нибудь с «Аргоса» или с кем-нибудь из тех девяти больных, которых мы взяли в Мурманске.

– И о которых нам практически ничего не известно.

– В отношении команды с «Аргоса» это так. Что же касается больных из Мурманска, нам известны их имена, звания и солдатские номера. Один из больных туберкулёзом, по фамилии Хартли, – механик и наверняка разбирается в электричестве. Другой же, Симмонс, психически больной или прикидывающийся таковым, – старший оператор-торпедист и должен разбираться во взрывчатых веществах.

– Чересчур это очевидно, боцман.

– Даже более чем очевидно. Может быть, это специально для того, чтобы мы не обратили внимания на этих парней.

– А вы видели их? Разговаривали?

– Да. Думаю, и вы это уже сделали. Они оба рыжеволосые.

– Ах, вот это кто. Ясно. Грубовато-добродушные, честные моряки. Совершенно не похожи на преступников. Но, насколько мне известно, так в жизни и бывает. – Он вздохнул. – Я с вами согласен, боцман. Уголовному отделу от нас толку никакого.

– Это уж точно. – Маккиннон встал. – Пожалуй, я пойду и спасу сестру Моррисон из тисков лейтенанта.

Сестра Моррисон отнюдь не была в тисках лейтенанта и не проявляла никакого желания быть освобождённой.

– Время идти? – поинтересовалась она.

– Конечно, нет. Просто зашёл сказать, что я буду на мостике, если вдруг вам понадоблюсь. – Он посмотрел на Ульбрихта, а затем перевел взгляд на сестру Моррисон. – Выходит, вам удалось его спасти?

По сравнению с тем, что было всего за несколько часов до этого, по правому борту царила тишина. Ветер почти полностью стих, волны успокоились, лишь иногда как бы недовольно взбрыкиваясь и креня корабль всего на несколько градусов. Это был плюс. Минус же заключался в том, что снег практически перестал идти, и боцману не представляло особого труда разглядеть на носовой части красный крест, освещенный дуговыми лампами. Он вернулся опять на мостик и связался с Паттерсоном в машинном отделении.

– Это боцман, сэр. Пурга затихает. Похоже, снег скоро перестанет идти. Я прошу разрешения погасить наружные огни.

Волна ещё достаточно высокая, так что немецкие подводные лодки не могут увидеть нас в перископ, но если они на поверхности, если снег прекратится, а мы будем по-прежнему освещены, нас тогда будет хорошо видно из их боевых рубок.

– Нам этого, конечно, не надо. Погасить огни.

– Ещё одно. Вы не могли бы выделить людей и все, что необходимо для уборки снега в проходе между госпиталем и надстройкой. Сделать тропинку всего в два фута шириной. Этого вполне достаточно.

– Считайте, что это уже сделано.

Пятнадцать минут спустя, видя, что Маргарет Моррисон всё ещё не появляется, боцман вновь вышел на палубу. Снег уже полностью перестал идти. Появились куски чистого неба, показались звёзды, хотя Полярной звезды видно не было. Ещё было довольно темно. Маккиннон вновь отправился в капитанскую каюту.

– Снег прекратился, лейтенант. На небе появились звёзды, правда, Полярной пока нет. Я не знаю, сколь долго продлятся такие условия, поэтому я подумал, что вам лучше было бы взглянуть на небо. Как я понимаю, сестре Моррисон удалось остановить поток крови.

– Его и не было, – сказала сестра. – Как вам прекрасно известно, мистер Маккиннон.

– Да, сестра.

Она улыбнулась.

– Арчи Маккиннон.

– Ветер стих, – сказал Маккиннон. Он помог Ульбрихту одеться. – Но тёплая одежда нужна, как и прежде. Температура ещё ниже нуля.

– По Фаренгейту?

– Извините. Вы этим не пользуетесь. Примерно двадцать градусов ниже нуля, по Цельсию.

– А может ли больной просить, чтобы его сиделка пошла вместе с ним? В конце концов, доктор Синклер в прошлый раз сопровождал его.

– Конечно, может.

Маккиннон взял секстант, хронометр и сопроводил их на мостик. На этот раз помощь Ульбрихту не понадобилась. Он выходил на палубу с обеих сторон мостика и, в конце концов, остановился на правом борту, с которого и стал проводить свои наблюдения. Времени это заняло у него больше, чем в предшествующий раз, поскольку ему пришлось ориентироваться не по Полярной звезде, которая осталась скрытой облаками, а по целой группе звёзд. Он вернулся на мостик, некоторое время работал над навигационной картой и наконец поднял голову.

– Приемлемо. При данных обстоятельствах вполне приемлемо. Я говорю не о том, что я сделал, а о том курсе, которого мы придерживаемся. Некоторые отклонения не имеют значения. Мы сейчас находимся южнее Северного полярного круга, примерно на 66.20 градуса северной широты и 4.20 градуса восточной долготы. Курс 213. Значит, ветром нас за последние двенадцать часов снесло только на пять градусов. У нас прекрасное положение, мистер Маккиннон, лучше и быть не может. Если волна и ветер будут со стороны кормы, то мы спокойно продержимся всю ночь, и, даже если мы собьемся с курса, мы ни на что не налетим. А завтра утром, примерно в это время, мы возьмем значительно южнее.

– Огромное вам спасибо, лейтенант, – сказал Маккиннон. – Как гласит пословица, вы честно заработали свой ужин. Я распоряжусь, чтобы вам его принесли. Вы также заработали хороший сон. Обещаю, что ночью я вас беспокоить больше не буду.

– А разве я не заработал ещё чего-нибудь? Тут ведь довольно холодно, мистер Маккиннон.

– Я уверен, что капитан ничего против иметь не будет. Он же сказал: пока вы занимаетесь навигацией. – Боцман повернулся к девушке. – Вы идете?

– Конечно, она идет, – сказал Ульбрихт. – Это моя вина, моя. – Если его и мучили угрызения совести, внешне это было совсем незаметно. – Все ваши больные...

– Все мои больные в прекрасном состоянии. За ними приглядывает сестра Мария. Я уже закончила дежурство.

– Закончили дежурство. Тогда я ещё больше виноват. Вы должны отдыхать, моя дорогая девочка, или же спать.

– Я уже проснулась, благодарю вас. А вы вниз собираетесь? Тревога миновала, корабль твёрдо придерживается курса, а в ваших услугах, как уже упоминалось, нужды сегодня ночью не будет.

– Ну, ладно. – Ульбрихт благоразумно замолчал. – Для равновесия я, пожалуй, останусь здесь. На случай непредвиденных обстоятельств. Надеюсь, вы понимаете.

– Офицерам Люфтваффе не к лицу врать. Конечно, я понимаю. Я прекрасно понимаю, что все ваши непредвиденные обстоятельства сводятся к бутылке, а единственная причина, по которой вы отказываетесь, спуститься вниз, заключается в том, что вместе с обедом у нас не подается виски.

Лейтенант с печальным видом покачал головой:

– Вы мне нанесли глубокую рану.

– Нанесла ему рану! – воскликнула сестра Моррисон, когда они вернулись в столовую госпиталя. – Нанесла рану!

– Думаю, так и есть. – Маккиннон посмотрел на неё с улыбкой. – И он вам нанес рану.

– Мне? Ну вы скажете!

– Нет, действительно. Его слова задели вас, потому что вы считаете, что он предпочитает виски вашему обществу. Разве не так? – Она ничего не ответила. Если же вы уверены в этом, значит, вы очень низкого мнения не только о лейтенанте, но и о себе. Вы сегодня вечером провели с ним целый час. Что он пил в это время?

– Ничего, – спокойным голосом ответила она.

– Ничего. Он – не пьяница, а ранимый парнишка. Ему неприятно, что он – враг, что он – под арестом, военнопленный, а кроме того, он прекрасно чувствует, что теперь ему придется всю свою жизнь жить с сознанием того, что он убил пятнадцать невинных человек. Вы спросили его, собирается ли он спуститься вниз. Вы поставили перед ним условие, а он хочет, чтобы его уговаривали, даже приказывали. Условие означает безразличие. Неудивительно, что он к подобным предложениям относится отрицательно.

Итак, что же происходит? Палатная сестра говорит о своём женском сочувствии, о намерении дать себе отдых и делает несколько резких замечаний, которые Маргарет Моррисон никогда бы себе не позволила.

Ошибка, которую, правда, можно легко исправить.

– Как?

Этот вопрос явился молчаливым подтверждением того, что такая ошибка действительно была сделана.

– Дурочка. Да возьмите вы его просто за руку и извинитесь. Или вы слишком гордая?

– Слишком гордая? – она была явно смущена. – Не знаю.

– Слишком гордая, потому что он – немец? Послушайте, мне всё известно о вашем женихе и брате, и мне ужасно жаль, но это не...

– Джанет не следовало вам об этом рассказывать.

– Не сходите с ума. Вы же рассказали ей о моей семье?

– И это не всё. – Она почти не скрывала своего недовольства. – Вы сказали, что они убили тысячи невинных людей и что...

– Это не мои слова. И Джанет этого не говорила. Вы делаете то же самое, в чем обвиняли лейтенанта, – врёте. Кроме того, вы пытаетесь уйти от вопроса. Ну хорошо, мерзкие немцы убили двух человек, которых вы знали и любили. Интересно, сколько тысяч людей они убили прежде, чем их сбили? Но разве это имеет значение? Вы никогда не знали ни их, ни их имен. Как вы можете проливать слезы о людях, которых вы никогда не видели, о мужьях и женах, о влюбленных и детях без лиц и имен? Странно, не правда ли, а от статистики веет такой скукой. Скажите мне, ваш брат когда-нибудь рассказывал вам о том, что он чувствовал, когда на своём бомбардировщике убивал земляков своей матери? Конечно, он никогда их не видел, так какое это имеет значение, правда?

– Вы просто ужасный человек, – произнесла она шёпотом.

– Вы считаете меня ужасным человеком. Джанет думает, что я – бессердечное чудовище. А мне кажется, что вы чудная парочка лицемеров.

– Лицемеров?

– Ну знаете, как доктор Джекил и мистер Хайд. Палатная сестра и Маргарет Моррисон. Джанет точно такая же. По крайней мере, я не имею дело с двойными стандартами. – Маккиннон повернулся, чтобы уйти, но она схватила его за рукав и позволила себе, уже в который раз, уставиться ему прямо в глаза.

– Но вы же это не всерьёз, правда? Вы же не считаете на самом деле, что мы с Джанет лицемерки?

– Нет, не считаю.

– Ну вы хитрец! Ну ладно, ладно. Я помирюсь с ним.

– Я знал, что вы это сделаете. Маргарет Моррисон.

– Не сестра Моррисон?

– Вы не похожи на миссис Хайд. – Он помолчал. – Когда вы должны были выйти замуж?

– В минувшем сентябре.

– Джанет. Джанет и ваш брат. Они были очень дружны, не правда ли?

– Да. Она сказала вам об этом?

– Нет. В этом нужды не было.

– Да, они были очень дружны. – Она несколько мгновений помолчала. – Это должна была быть двойная свадьба.

– О чёрт, – произнёс Маккиннон и удалился.

Он быстро проверил иллюминаторы в госпитале, спустился в машинное отделение, быстро переговорил с Паттерсоном, возвратился в столовую, пообедал, а затем прошёл в палаты. Джанет Магнуссон из палаты В наблюдала за его приближением без особого интереса.

– Значит, вы опять приложили руку?

– Да.

– А вы знаете, о чём я говорю?

– Нет. Не знаю и не хочу знать, но догадываюсь, что вы говорите о своей подруге Мэгги и о себе. Мне вас жаль обеих, ужасно жаль, и, может быть, завтра, или когда мы доберемся до Абердина, я буду с печалью в сердце вспоминать о вчерашнем, но не сейчас, Джанет. Сейчас у меня в голове совершенно другое, в частности как бы добраться до Абердина.

– Арчи. – Она положила ладонь на его руку. – Я даже не буду говорить, что мне жаль. Я просто храбрюсь. Неужели вы этого не понимаете, тупица? Я не хочу думать о завтрашнем дне. – Она вздрогнула. – У меня странное настроение. Я разговаривала с Мэгги. Это должно произойти завтра, Арчи, да?

– Если под завтрашним днём вы понимаете время, когда наступит рассвет, тогда – да. Может произойти и сегодня ночью, если будет светить луна.

– Мэгги говорит, что это должна быть подводная лодка. Так, во всяком случае, она утверждала.

– Так, наверное, и будет.

– И как вы представляете себя в качестве пленника?

– Никак не представляю.

– Но вас же возьмут в плен, разве не так?

– Надеюсь, что нет.

– Как вы можете на это надеяться? Мэгги говорит, что вы собираетесь сдаться. Она не сказала это прямо, потому что знает, что мы с вами друзья. Мы же с вами друзья, мистер Маккиннон?

– Да, друзья, мисс Магнуссон.

– В общем, она впрямую это не сказала, но мне кажется, она считает вас немного трусом.

– Необычайно – как бы это сказать – проницательная, очень проницательная девушка, наша Мэгги.

– Она не такая догадливая, как я. Вы действительно считаете, что у нас есть шанс добраться до Абердина?

– Да, шанс есть.

– А после этого?

– Ага! Умненькая, умненькая Джанет Магнуссон. Если я не планирую ничего на будущее, значит, не вижу никакого будущего. Так ведь? Ну так вот, я представляю себе будущее и имею определённые планы. Я собираюсь впервые после тридцать девятого года отдохнуть и провести пару недель на родных Шетлендских островах. Когда вы в последний раз были дома, на Шетлендах?

– Много лет тому назад.

– Поедете со мной, Джанет?

– Конечно.

Маккиннон прошёл в палату А и по проходу прошёл к сестре Моррисон, которая сидела за столом.

– Как состояние капитана?

– Довольно неплохо. Но он несколько мрачен и спокоен. Зачем, впрочем, расспрашивать меня. Расспросите его самого.

– Я прошу разрешения у сестры выйти с ним из палаты.

– Выйти из палаты. С какой целью?

– Я хотел бы поговорить с ним.

– Вы можете это сделать здесь.

– Мне неприятно видеть ваши подозрительные взгляды, когда мы шепчемся. Моя дорогая Маргарет, нам надо обсудить вопросы государственного значения.

– Выходит, вы не доверяете мне, да?

– Вы уже во второй раз задаете мне этот глупый вопрос. Я даю прежний ответ. Я действительно доверяю. Абсолютно. Я доверяю и присутствующему здесь мистеру Кеннету. Но здесь ещё пять человек, и я не знаю – можно им доверять или нет.

Маккиннон вышел с капитаном из палаты и вернулся с ним вновь буквально минуты через две. После того как она уложила капитана в постель, Маргарет Моррисон заметила:

– Это была самая короткая конференция в истории.

– Мы – люди немногословные.

– И это единственное коммюнике, которое мне предоставят?

– Здесь задействована высокая дипломатия. Должна соблюдаться тайна.

Когда он входил в палату В, его остановила Джанет Магнуссон.

– Что всё это значит? Я имею в виду ваш разговор с капитаном Боуэном.

– Я не имел бы возможности переговорить с капитаном с глазу на глаз, если бы обязан был отчитываться перед больными палаты В. Я нахожусь под клятвой молчания.

В палату вошла Маргарет Моррисон. Она перевела взгляд с боцмана на сиделку, а затем сказала:

– Ну что, Джанет, с вами он был более откровенен, чем со мной?

– Откровенен? Заявил, что дал клятву молчать. Свою собственную клятву, я в этом не сомневаюсь.

– В этом сомнения быть не может. Что вы делали с капитаном?

– Делал? Я ничего не делал.

– Тогда что говорили. Как только он пришёл, его настроение изменилось. Он кажется бодрым и довольным.

– Довольным? Как вы можете такое говорить? У него же бинтами закрыто всё лицо.

– Об этом говорит многое. Он всё время сидит в постели, время от времени потирает руки, а дважды даже сказал «ага».

– Меня это не удивляет. Нужно обладать специальным талантом, чтобы понять сердце и настроение больных и людей в состоянии депрессии. Это особый дар. Некоторые из нас им обладают. – Он по очереди посмотрел на каждую из девушек. – А некоторые – нет.

Он вышел из палаты, а девушки уставились друг на друга.

В два часа ночи боцмана разбудил Трент.

– Луна вышла, боцман.

Маккиннон выглянул с левого борта мостика. Луна действительно вышла – на три четверти, – и была необыкновенно яркой. По крайней мере, такой она ему показалась. Небо – ясное, видимость – чуть ли не идеальная. Он даже умудрился разглядеть линию горизонта, а раз так, то любая подводная лодка могла их заметить на расстоянии в десять миль, в особенности если силуэт «Сан-Андреаса» вырисовывался на фоне луны. Маккиннон почувствовал себя обнажённым и совершенно беззащитным. Он спустился вниз, разбудил Керрана, приказал встать ему вперёдсмотрящим по правому борту мостика, разыскал Нейсбая, попросил его проверить фалы на шлюпбалках моторных спасательных шлюпок, чтобы они были очищены ото льда и свободно спускались, затем вернулся к левому борту, где в течение нескольких минут обозревал в бинокль линию горизонта. Но море между «Сан-Андреасом» и горизонтом было пустым.

«Сан-Андреас» представлял собою удивительное зрелище: полностью покрытый инеем и снегом, блестящий, сияющий и сверкающий в лучах яркого лунного света. Деррик-краны на носовой и кормовой частях напоминали огромные сияющие рождественские елки, а якорные цепи превратились в толстые крученые нити из мягчайшей шерсти. Это был странный, загадочный мир, полный притягательных тайн, но стоило подумать о смертельной опасности, притаившейся в окружающих водах, как очарование таинственности и красоты исчезало.

Прошёл час. Всё по-прежнему было спокойно. Прошёл ещё один час, и ничего неожиданного не случилось. Маккиннон не мог даже поверить, что судьба преподнесла ему подарок. Третий, такой же спокойный час был на исходе, когда облака закрыли луну и вновь пошёл снег. Всё возвращалось на круги своя. Приказав Фергюсону разбудить его, как только прекратится снег, боцман отправился вниз, чтобы немного поспать.

Проснулся он в девять часов, что было для него непривычно поздно, но его специально не будили – до рассвета оставался ещё целый час. Идя по верхней палубе, он обратил внимание на то, что погодные условия точно такие же, какими были четыре часа назад: умеренно взволнованное море, ветер силой в три балла и всё ещё падающий снег. Маккиннон не верил, что может повезти ещё раз. Всем своим существом он чувствовал, что мир и спокойствие вскоре исчезнут.

Внизу он переговорил по очереди с Джонсом Макгиганом, Стефаном и Джонни Холбруком, которые должны были следить за всеми, кто приходит и вы ходит с территории госпиталя. Все они клятвенно уверяли его, что ночью ни один человек не покидал госпиталя.

Боцман позавтракал в компании с доктором Сингхом, доктором Синклером, Паттерсоном и Джемисоном. Доктор Сингх, подумал он, выглядит необычайно уставшим и напряжённым. Затем он прошёл в палату В, где нашёл Джанет Магнуссон. Она была бледной, с кругами под глазами.

Маккиннон обеспокоенно посмотрел на неё.

– Что случилось, Джанет?

– Я не могла заснуть. Сегодня ночью я совершенно не сомкнула глаз. А всё по вашей вине.

– Конечно. Я всегда виноват. Во всех случаях номер первый. Если что-то не так, винить надо боцмана. Что я должен был делать в это время?

– Вы сказали, что немецкая подводная лодка атакует нас, если появится луна.

– Я сказал, может атаковать, а не атакует.

– Это то же самое. Я всю ночь просидела, уставившись в иллюминатор. Нет, мистер Маккиннон, свет у меня в каюте не горел. Когда около двух часов ночи появилась луна, я была уверена, что нас могут атаковать в любой момент. А когда луна скрылась, я была уверена, что она вновь появится. Луна. Подводная лодка. Это ваша вина.

– Должен признаться, в ваших словах есть определённая логика. Искажённая логика, конечно, но что ещё можно ожидать от женского ума. Я очень сожалею.

– Зато вы выглядите просто прекрасно. Отдохнувшим. Расслабленным. И вы сегодня что-то поздновато начинаете свой обход. Наш доверенный страж спит на посту.

– Вашему стражу минувшей ночью спать почти не пришлось, – сказал Маккиннон. – Только что вернулся с вахты. Я должен видеть капитана.

Дежурство в палате А несла сестра Мария, а не сестра Моррисон.

Маккиннон быстро переговорил с капитаном и его первым помощником, а затем сказал Боуэну:

– Вы ещё уверены, сэр?

– Более чем уверен, Арчи. Когда рассвет?

– Через пятнадцать минут.

– Желаю тебе удачи.

– Я думаю, вам следует пожелать удачи всем.

Он вернулся в палату В и спросил Джанет:

– А где твоя подруга?

– Навещает больных. Она у лейтенанта Ульбрихта.

– Ей не следовало идти одной.

– Она пошла не одна. Вы так крепко спали, что проводить её вызвался Джордж Нейсбай.

Маккиннон посмотрел на неё с подозрением.

– Вам что-то кажется забавным?

– Она уже второй раз за сегодняшнее утро поднимается к лейтенанту.

– Он что, – умирает?

– Вряд ли она улыбалась бы так часто, если б пациент ускользнул, не прощаясь.

– Ага! Наводит мосты, как вы считаете?

– Она дважды назвала его «Карл». – Девушка улыбнулась. – Лично я считаю это наведением мостов, а вы разве нет?

– О боже! Карл. Этот известный мерзкий нацистский убийца.

– Кстати, она говорит, что вы просили её помириться. Даже не просили, а приказали. Выходит, заслуга принадлежит вам?

– Как сказать, – рассеянно произнёс Маккиннон. – Но она должна немедленно спуститься вниз. Она подвергается там чрезмерной опасности.

– Рассвет. – Голос девушки был необычайно спокоен. – На сей раз вы уверены, да, Арчи?

– Да, уверен. Немецкая подводная лодка появится на рассвете.

И она действительно появилась. На рассвете.