Текст книги "Дьявольский микроб"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– И сила.

– Ну хорошо. Таинственность, хитрость и сила. Мы должны победить противника на том поле, какое он сам выбрал. Необходимо использовать наилучшие средства. Не знаю другого, кто решился бы поучать вас в таких вещах. Таинственность. Хитрость. Сила.

– Пока я не перехитрил никого.

– Не перехитрили, – согласился Шеф. – С другой стороны, я не прав, утверждая, что вы заварили кашу. Инициатива постоянно в руках преступников. Ну, какая разница, что вы полезнее самостоятельной работой, а Харденджер полезен всей организацией полицейской службы. Организация требует вести расследование в официальных рамках, разбрасываться, лишает инициативы, не сохраняет секретности – эти факторы уменьшают шансы на конечный успех. Тем не менее организация эта необходима и вам. Она делает всю черновую работу, ведет обычное следствие, которое вы сами не могли бы проделать. Кроме того, она отвлекает внимание и подозрение от вас, поскольку Харденджер непреднамеренно сбивает с толку преступников, стремящихся узнать о ходе расследования. Это уже хорошо. Вот и все, что я от него хочу.

– Если он узнает об этом, сэр, то ему вряд ли понравится.

– Если узнает, Кэвел. А там уж моя забота. Кто еще на подозрении?

– Четверо техников. Но их всех видели вместе, и если предположить, что убийца проник в лабораторию между шестью и семью часами вечера, то они вне подозрений. Это касается пока только убийства. Харденджер сейчас проверяет их действия буквально по минутам. Один из них мог быть приманкой, как и тысячи других. Приманке не обязательно иметь дело с лабораторией номер один. Хартнелл тоже кажется вне подозрений. Его алиби настолько наивно, что кажется гениальным. Но все же у меня чувство, что с ним творится нечто странное. Зайду к нему еще раз.

Затем Чессингем. Здесь – большой вопросительный знак. Для ассистента ведущего химика его зарплата не фонтан. А он содержит большой дом, имеет служанку и держит дома сестру, которая смотрит за его матерью. Служанка появилась два месяца назад. Его мать, между прочим, в очень плохом состоянии. Доктор утверждает, что перемена климата могла бы ей добавить несколько лет жизни, а она утверждает, что не хочет никакой перемены.

Очевидно, не хочет затруднять сына, который, она знает, не может для нее ничего сделать. Возможно, Чессингем хотел получить деньги, чтобы отправить мать лечиться. Я даже уверен в этом. Семья у них очень дружная. Не хотелось бы, чтобы ими занимался Харденджер. Нужно узнать счет Чессингема в банке, неотрывно следить за его перепиской, проверить у местных властей, получал ли он водительские права, проверить в армейском соединении, где он служил, водил ли он когда-либо грузовик, и, наконец, проверить, числится ли он в списках местных ростовщиков. Он, конечно, закабален не Тариэлом и Ханберри, крупными акулами, но в радиусе двадцати миль от его дома существует и дюжина других. А Чессингем никогда не уходит далеко от дома.

Возможно, он берет деньги взаймы у какой-нибудь лондонской конторы почтой.

– И это все, что вы хотите? – спросил Шеф с нескрываемой иронией.

– Считаю все это существенным, сэр.

– В самом деле? А как оцениваете отличное алиби, представленное им: фотографии прохождения Юпитера? Может ли это с точностью до секунды указать на его присутствие дома? Верите вы этому?

– Верю только, что эти снимки точно скажут, когда они сделаны. Но не обязательно Чессингем был дома в момент фотографирования. Он не только прекрасный ученый, но и необычайно умный парень с золотыми руками. Он сделал сам себе автоматический фотоаппарат, радио и телевизор. Он построил рефлекторный телескоп, даже сам шлифовал линзы. Для него не составило бы труда сделать механизм автоматической съемки в определенных интервалах.

Мог и кто-то другой делать снимки вместо него, если он отлучался.

Чессингем слишком умная птица, чтобы сразу сказать о снимках и обеспечить ими себе алиби. Он притворился в разговоре со мной, что не сразу вспомнил о них. Он решил, что слишком подозрительно выглядит, что снимки уже просушены и обрезаны.

– Вы, наверное, не поверите самому святому Петру, Кэвел. Не так ли?

– Возможно, и поверил бы, представь апостол совершенно независимых свидетелей, подтверждающих имеющееся у него алиби. Дать кому-нибудь преимущество находиться вне подозрений такая роскошь, какую не могу позволить себе. Вы знаете это, сэр. И у Чессингема не будет этого маленького преимущества, так же как и у Хартнелла.

– Гм. – Он внимательно вгляделся в меня из-под густых бровей и вдруг отрывисто спросил:

– Истон Дерри исчез, потому что слишком близко был к огню. Интересно, много ли вы скрываете от меня, Кэвел?

– Почему вы об этом спрашиваете, сэр?

– Бог его знает. С моей стороны наивно об этом спрашивать. Даже если бы вы все сказали. – Он налил себе виски и, не отхлебнув, поставил стакан.

– Что за всем этим кроется, мой мальчик?

– Шантаж. В том или ином виде. Наш приятель с дьявольским микробом и ботулинусным вирусом в кармане имеет самое прекрасное оружие для шантажа, какое только видел мир. Возможно, ему нужны деньги, крупная сумма денег.

Если правительство хочет получить эти культуры обратно, то придется раскошелиться и заплатить непомерно крупную сумму. И еще дополнительный шантаж: если правительство не согласится на его условия, он продаст культуры какой-либо другой стране. Надеюсь, что это так. Опасаюсь лишь одного – что мы имеем дело не с преступником, а с сумасшедшим. Не возражайте, что безумный не смог бы все это организовать, иные из них гениальны. Если это безумец, то наверняка обуреваемый благородной идеей, что человечество должно уничтожить войну или война уничтожит человечество.

В этом случае опасность будет, как понимаете, наименьшей: Англия вынуждена будет уничтожить Мортон или я уничтожу Англию. Нечто в этом духе. Может прийти по почте письмо в одну из больших национальных ежедневных газет с сообщением, что он владеет культурами и какие дальнейшие шаги предпримет.

Шеф взял стакан виски и внимательнейшим образом стал разглядывать содержимое, будто предсказатель, ищущий ответ в магическом кристалле.

– Что заставляет вас так думать? Я говорю о письме.

– Ему придется так поступить, сэр. Давление – сущность шантажа. Наш приятель с опасными культурами бактерий нуждается в гласности. Напуганное население окажет такое страшное давление на правительство, что тому останется только подчиниться или сразу подать в отставку. Ведь есть чего ужасаться, это понятно всякому сведущему.

– Где вы находились между девятью сорока пятью и десятью часами сегодня вечером? – резко спросил он.

– Где был я... – Так же пристально я глядел на него, как он только что, затем тихо сказал:

– В отеле «Вогоннер» в Альфингеме. Разговаривал с Мэри, Харденджером и констеблем в штатском по фамилии Джонсон.

– Я впадаю в старческий маразм, – раздраженно покачал головой Шеф и, достав лист бумаги с полки над камином, протянул его мне:

– Лучше прочти это, Пьер.

Обращение по имени означало, что дела оборачиваются скверно. И в самом деле, все складывалось очень и очень скверно. Хуже некуда. В Агентство Рейтер пришло послание, отпечатанное на машинке заглавными буквами:

"Человечество должно уничтожить войну, или война уничтожит человечество, – так начиналось послание. – Сейчас в моей власти уничтожить самую опасную форму войны, которую когда-либо знал или узнает мир, бактериологическую войну. У меня в распоряжении восемь ампул токсина ботулинуса, которые я взял сутки назад в Мортонском исследовательском центре близ Альфингема, Уилтшир. Сожалею, что были убиты двое, но не очень печалюсь: что значат две жизни, когда на карту поставлена судьба всего человечества? Умело использованное содержимое только одной из этих ампул может полностью уничтожить жизнь в Англии. Я буду бороться с огнем – огнем, уничтожу зло силой зла.

Мортон должен прекратить свое существование. Оплот Антихриста должен быть уничтожен, чтобы не осталось камня на камне. Я призываю прекратить отныне все эксперименты в Мортоне, а здания, в которых идет эта злая работа, взорвать динамитом и разровнять бульдозером. Вы передадите по утренней программе радио Би-би-си подтверждение и согласие завтра в девять часов.

Если меня не послушают, вынужден буду предпринять эффективные шаги, о которых не смею даже думать. Но я пойду и на это. Это воля Единственного, который велик и желает навсегда покончить с войной на земле, и я являюсь исполнителем его воли. Человечество должно быть спасено человечеством". Я дважды перечел послание и положил лист. Значит, Макдональд. Никто за пределами Мортона не знал, что было украдено восемь ампул.

– Ну и как? – спросил Шеф.

– Безумец, – сказал я. – Абсолютно тронутый. Обратите внимание на изысканный стиль текста.

– О боже, Кэвел! – Лицо Шефа посуровело, а серые глаза стали злыми. При таком сообщении вы только делаете... слабую...

– Что вы хотите от меня, сэр? Чтобы я надел саван и посыпал голову пеплом? Конечно, это ужасно, но этого и следовало ожидать. Или чего-то в этом роде. Если когда и нужно задуматься, а не впадать в эмоции, то именно сейчас.

– Ты прав, – вздохнул он. – Конечно, прав. И чертовски точен оказался в своих предположениях!

– Послание доставили по телефону из Альфингема? Между девятью сорока пятью и десятью ноль-ноль вечера?

– Извини, но я готов подозревать самого себя. Послание пришло в Рейтер, в Лондон. Очень медленно продиктовано. В Рейтере сочли это шуткой, но на всякий случай дали знать в Альфингем. Новость о краже и убийстве еще не опубликована официально – типично армейская глупость. Половина Уилтшира уже несколько часов знает об убийстве. Знают и на Флит-стрит. На запросы Рейтер они отказались дать комментарий, но именно это и убедило Рейтер, что в воздухе пахнет жареным. Около двух часов, веришь или нет, они ходили вокруг да около, спорили, нужно ли печатать об этом в газетах. Запрещение пришло сверху. Они известили Скотланд-ярд, оттуда сообщили мне. Уже за полночь. У меня оригинал сообщения. Думаешь, это безумец?

– Возможно, у него и недостает пары винтиков, но мозги варят прекрасно. Он уверен, что гласность посеет ужас и окажет нужное воздействие, а чтобы потом еще более ужаснуть, делает вид, будто не знает, что в трех ампулах находится дьявольский микроб. Если общественность узнает, что он в действительности обладает дьявольским микробом и может по ошибке использовать его, то устроит истерику и даст ему все, что угодно, лишь бы он возвратил ампулы.

– А вдруг он на самом деле не знает, что обладает дьявольским микробом? – Никогда раньше я не видел Шефа таким нерешительным, мрачным и взволнованным. – У нас нет уверенности, что ему все известно, – сказал он.

– А я уверен. Ему все известно. Кто бы он ни был, а знает. Вы хотите скрыть письмо от печати?

– Мы выиграем время. Как ты говорил, ему нужна гласность.

– А само преступление? Проникновение, убийство.

– Об этом к утру будет в каждой газете, газетчики уже на улицах.

Местные уилтширские корреспонденты пронюхали обо всем еще рано утром. В итоге мы не могли ничего сделать, остановить новость уже никак нельзя.

– Весьма любопытно будет понаблюдать за реакцией населения. – Я допил виски, встал. – Должен ехать, сэр.

– Чем будешь заниматься?

– Скажу вам, сэр. Должен бы начать с Брисона и Чиперфильда, но это отнимет много времени зря. Они не заговорят. Слишком боятся за жизнь своих детей. Кроме того, уверен, они и не видели человека, который их заставил пронести людей в ящиках, да и этих они не видели. Начну опять с работающих в лаборатории номер один. Сделаю пару телефонных звонков Кливдену и Уйбриджу. Смутно намекну, посмотрим, как они прореагируют. Затем пойду к Чессингему, Хартнеллу, Макдональду, Грегори и техникам. Ничего умного, ничего оригинального. Буду брать на испуг, сделаю вид, что многое знаю.

Нужно найти хотя бы малую зацепку у любого из них. Затем такого я затащу в подвал, разберу на части и добьюсь признания.

– А если ты ошибаешься? – Шеф в задумчивости уставился в пространство.

– Тогда снова соберу. Если сумею, – спокойно ответил я.

– Мы никогда не пользовались такими методами, Кэвел.

– Но мы никогда и не имели дело с лунатиком, который может нас стереть в порошок.

– Так, так, – покивал он головой. – Кто станет первым объектом твоего внимания?

– Мистер Макдональд. Не считаете ли вы странным, сэр, что из всех основных действующих лиц лишь один Макдональд не бросил на себя ни единой тени подозрения? Это очень любопытно. Возможно, он забыл о себе, когда наводил подозрения на других? Наш мир необычайно грязен, и я немедленно настораживаюсь, когда вижу человека чище свежевыпавшего снега. Шеф молча посмотрел на меня, затем глянул на часы.

– Когда возвратишься, поспи пару часов.

– Высплюсь, когда верну дьявольский микроб на место.

– Трудно долго продержаться без сна, Кэвел, – сухо сказал он.

– Я все быстро закончу. Обещаю. Через тридцать шесть часов дьявольский микроб будет в Мортоне.

– Через тридцать шесть часов... – Он долго и многозначительно молчал.

– Если бы это сказал кто-то другой, я рассмеялся бы ему в лицо. Но тебя я слишком хорошо знаю. И все же... тридцать шесть часов! – Он покачал седой головой. Воспитанный в старых традициях, он был слишком вежливым, чтобы обозвать меня дураком или хвастуном. – Дьявольский микроб, говоришь... А как же... а как же с убийцей?

– Важно вернуть эту страшную культуру бактерий. Это главное. А убийство сейчас дело второе: кто убил – сам или другому поручил, – пусть теперь остерегается.

– Я больше за тебя опасаюсь. Будь предельно осторожен, Кэвел, не мне тебя учить, но учти: преступник умнее и опаснее тебя. – Он протянул руку и коснулся моего рукава чуть ниже левого плеча. – Полагаю, ты не расстаешься с «хэкати» и ночью. Я ведь не давал тебе разрешения на ношение оружия.

– Я им только беру на испуг, сэр.

– Доводить людей до сердечных приступов не значит пугать. Не задерживаю тебя, мой мальчик. Как Мэри?

– Хорошо, сэр. Передает вам привет.

– Из Альфингема, конечно. – Он на минуту забыл, что я был единственным подчиненным, который не съеживается под его суровым взглядом.

– Не одобряю, что ты вмешиваешь в эту историю моего единственного ребенка.

– Мне нужно на кого-то опереться. Кроме Мэри, не на кого. Вы знаете свою дочь так же хорошо, как и я. Она не любит нашу профессию, но чем больше не любит, тем больше труда стоит держать ее в неведении. Она считает, что мне нельзя оставаться одному. Словом, последние сутки она обретается в Альфингеме.

Шеф пристально поглядел, тяжело кивнул и повел меня к выходу.

Макдональд – большой, грузный человек, в возрасте далеко за сорок, с хорошей гладкой кожей лица и наигранно твердым взглядом, какой часто встречается среди определенного слоя праздных землевладельцев, большую часть времени проводящих на открытом воздухе, в седле, охотясь на лисиц.

У него были рыжеватые волосы, рыжие брови, рыжие усы, а полное гладкое лицо, покрытое красноватым загаром, указывало на его пристрастие к вкусной еде, хорошему винному погребу, ежедневному бритью и на пошаливающее сердце. Несмотря на высокомерие, на гусарство, Макдональд был довольно привлекательным субъектом, но в тот момент он выглядел не лучшим образом. Да и кто выглядел бы хорошо, протирая заспанные глаза при встрече непрошеного гостя в шесть шестнадцать утра.

– Приветствую. – Возможно, я выбрал не то слово.

– Какого черта! С чего это вы приходите сюда и барабаните в дверь в кромешной тьме? – возмутился Макдональд, еще плотнее запахнул халат и поежился, вглядываясь в рассветные сумерки, чтобы убедиться, что это действительно я. – Кэвел! Что это, черт возьми, значит?!

– Прошу прощения, Макдональд. – Я терпеливо и вежливо пытался наладить разговор. – Конечно, время неподходящее, но нам серьезно надо поговорить.

– Нет на свете ничего столь важного, черт возьми, из-за чего стоит в такое время вытаскивать человека из постели, – зло сказал он. – Все, что мне известно, я уже сообщил полиции. Если есть еще вопросы, то можете увидеть меня в Мортоне. Простите, Кэвел. До свидания. Или доброе утро. Он сделал шаг назад и хотел хлопнуть дверью перед моим носом.

Терпение мое лопнуло. Я сунул пятку правой ноги в дверь раньше, чем был повернут ключ, и резким толчком д0 распахнул ее. Удар по больной ноге дверью был довольно ощутим, но это ничто по сравнению с болью, которая досталась от двери Макдональду. Он схватился за локоть и заплясал танец дервиша с подходящими к данному случаю проклятиями. Выкрики были впечатляющи. Я вошел в дверь, но прошел еще десяток секунд, пока он осознал, что я стою рядом.

– Убирайтесь, – зарычал он с искаженным от боли лицом. – Вон из моего дома сейчас же!.. Вы... – Он хотел ударить меня в пах, но я пресек его попытку.

– Двое убиты, Макдональд. На свободе безумец, имеющий возможность увеличить эту цифру до двух миллионов. У вас есть шанс не попасть в их число. Мне немедленно нужно получить от вас кое-какие разъяснения.

– Ему нужно! Да кто ты такой?! – Его толстые губы изобразили полуусмешку, полугримасу. – Все знаю, Кэвел. Изгнан из Мортона за то, что не мог держать язык за зубами и держать пасть закрытой. Обыкновенный частный детектив, рассчитывающий поживиться на крупном деле, вместо того чтобы заниматься маленькими грязными бракоразводными делишками. Бог знает, как вы пробрались сюда, но я позабочусь, чтобы вас вышибли отсюда с треском. Кто вам дал право допрашивать меня? Вы не полицейский. Где ваши документы? Покажите! – Все это он произносил с презрительной издевкой.

Я не мог ему предъявить никаких документов, но зато вытащил «хэкати», считая, что этого будет достаточно для прекращения показного шума и угроз.

Но получилось иначе. Зря я думал, что этого будет более чем достаточно доктору Макдональду.

– Боже! – засмеялся он отвратительным, отнюдь не похожим на звон серебряных колокольчиков смехом. – Размахивать пистолетом! В шесть утра! А дальше что? Дешевый приемчик. У меня есть номер вашего телефона, Кэвел, клянусь господом! Один звонок старшему инспектору Харденджеру поставит вас на место, мистер дешевый мелкий детектив.

Он и после работы старался, очевидно, соблюдать точность: возможно, я и был дешевым, но все же на пару дюймов выше него и несколько тяжелее.

Телефон стоял на столике рядом. Он сделал два шага к нему, а я один к Макдональду, направив пистолет чуть пониже груди. Когда он прыгнул на меня с большим складным ножом, я успел отскочить, и он тут же рухнул на пол.

Удар был жестокий, мне это даже самому не понравилось, но мысль о безумце с дьявольским микробом не нравилась мне еще больше. Нужно было беречь каждую секунду. Позже, когда все кончится, я принесу извинения Макдональду. Но не сейчас. Он катался по полу, обхватив руками живот, скуля от боли и пытаясь глотнуть широко раскрытым ртом воздух. Через минуту он сделал попытку встать на ноги, все еще держась за солнечное сплетение и задыхаясь. Лицо его посерело, а глаза налились кровью. Злость на него прошла.

– Вам крышка, Кэвел, – прохрипел он, задыхаясь. – Слишком много вы на себя берете. Нападение без причины... – Он вздрогнул и умолк, увидев приближающуюся к лицу рукоять «хэкати». Инстинктивно он закрыл лицо обеими руками, но тут же застонал от боли, получив удар под ложечку. На этот раз он лежал бездыханным дольше прежнего, а когда наконец, шатаясь, поднялся на ноги, то выглядел довольно неважно. – Его глаза по-прежнему светились яростью, но теперь в них был еще и страх. Подняв «хэкати», я сделал два шага к нему. Макдональд машинально отступил на столько же назад и, наткнувшись на кушетку, тяжело плюхнулся на нее. Лицо его выражало гнев, возмущение и боязнь получить еще удар. Мы оба злились. Я – за свой поступок, он – потому, что вынужден был подчиниться мне. Макдональд не хотел говорить, но оба мы знали, что он заговорит.

– Где вы были, когда убили Бакстера и Кландона? – спросил я, все еще держа наготове «хэкати».

– Узнайте у Харденджера, – вяло ответил он. – Дома. С тремя друзьями играл в бридж. Почти до полуночи.

– С друзьями?

– Старый сослуживец, местный доктор и викарий. Этого вам достаточно, Кэвел? – Вероятно, он приходил в себя.

– Никто лучше докторов не разбирается в смертях. Раньше и священники лишались сана за это. – Я поглядел на серый набивной ковер: если кто уронит бриллиантовую галстучную булавку в такой ворс, то придется вызывать ищейку. Потом произнес спокойно:

– Гляньте на рисунок этого ковра, доктор.

Пятьсот фунтов зарплаты не дают возможности покупать такие ковры.

– Вы приехали меня оскорблять, Кэвел? – К нему возвращалось самообладание, а я хотел только, чтобы он не вел себя глупо и не схлопотал еще.

– Тяжелые шелковые портьеры, – продолжал я, – стильная мебель, прекрасная хрустальная люстра, большой дом. Спорю, что весь он богато обставлен. Откуда у вас деньги, доктор? Играете в пульку? Шулер?

Он с минуту глядел на меня так, будто собирался послать к черту, я даже приподнял «хэкати» ровно настолько, чтобы заставить его отказаться от своего намерения.

– Я холостяк, иждивенцев не имею. Могу потрафить своим вкусам, задыхаясь от гнева, сказал он.

– Счастливец. Где были прошлой ночью между девятью и одиннадцатью часами?

– Дома, – нахмурившись, сказал он.

– Уверены?

– Конечно, уверен. – Он, по-видимому, решил, что лучше всего и безопасней изобразить скрытое негодование.

– Свидетели есть?

– Я был один.

– Всю ночь?

– Всю ночь. Моя домработница приходит утром в восемь.

– Это может плохо для вас обернуться, отсутствие свидетелей.

– На что вы намекаете? – озадаченно спросил он.

– Скоро узнаете. Вы не водите машину, доктор, не так ли?

– Как ни странно, вожу.

– Но в Мортон ездите в военном автобусе?

– Да, я предпочитаю... Это вас не касается.

– Верно. А какую машину вы водите?

– Спортивный автомобиль.

– Какой марки?

– "Бентлик-континенталь".

– "Континенталь". Спортивный автомобиль, – я буравил его взглядом, но он уставился в ковер – возможно, все же обронил бриллиантовую булавку – Ваш вкус к машинам такой же, как и к коврам.

– Это старая машина. Подержанная.

– Когда купили?

– Какое это имеет значение? Под что вы подкапываетесь, Кэвел? – резко спросил он.

– Когда купили?

– Два месяца назад. Или три. – Он вновь уставился в ковер.

– Говорите, машина старая? Сколько ей лет?

– Четыре года.

– Четыре года! Такой «континенталь» не продают по цене консервной банки. Он стоит пять тысяч фунтов. Откуда у вас появилось пять тысяч фунтов три месяца назад?

– Наличными я заплатил всего тысячу, а остальные буду отдавать три года. Так многие покупают, вы это знаете.

– Расширенная кредитная система после долгих уговоров. Это для таких, как вы. Для меня и мне подобных это считается дорогой покупкой. Давайте-ка поглядим на ваше дорогостоящее соглашение. – Он показал мне договор.

Беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться в правдивости его слов. Какое у вас жалованье, доктор Макдональд? – спросил я.

– Немногим больше двух тысяч в год. Правительство не очень щедро.

Он перестал возмущаться и злиться. Интересно, почему?

– Итак, после уплаты налогов и вычета прожиточного минимума у вас не останется и тысячи в конце года, а в три года вам не набрать трех тысяч. И все же, согласно соглашению, вы должны в три года выплатить четыре с половиной тысячи плюс проценты. Как вы думаете решить эту математическую шараду?

– У меня имеются два страховых полиса, по которым я получу в будущем году. Сейчас их вам покажу.

– Не беспокойтесь. Скажите лучше, доктор, чем вы так расстроены?

– Я не расстроен.

– Не врите.

– Ладно, вру. Да, я взволнован, нервничаю. Ваши вопросы подействуют любому на нервы. Возможно, он и прав.

– И почему это вас так волнует, доктор? – спросил я.

– Почему? Еще спрашивает! – Он со злобой взглянул на меня и снова уткнулся в ковер, снова принялся за поиски бриллиантовой булавки. – Мне не нравится тон ваших вопросов. Мне не нравится, куда вы клоните. И никому бы не понравилось.

– А куда это я клоню?

– Не знаю. – Он помотал головой, не поднимая глаз. – Вы хотите доказать, что я живу не по средствам. Не знаю. Не знаю, куда вы клоните.

– Глаза у вас нынче красные, доктор, и, простите, от вас несет виски так, будто вы всю ночь пили. Провели ночь за бутылкой? Нет, положительно вам пошла на пользу пара ударов в солнечное сплетение. Любопытно, а вы у нас всегда считались умеренно пьющим. Вы были один всю ночь, а умеренно пьющие не пьют в одиночестве. Именно поэтому они и умеренные. Вы одиноко пили ночью, и пили много, доктор. Любопытно, почему? Волновались? Ожидали появления Кэвела с его назойливыми вопросами?

– Перед сном я обычно немного выпиваю, – сказал он, оправдываясь и по-прежнему разглядывая ковер. Теперь он пытался скрыть выражение лица. И представьте, не стал от этого алкоголиком. Много ли – один стаканчик?

– Или два, – поддакнул я, – но когда стаканчик превращается в целую бутылку виски, то это уже не стаканчик. – Я огляделся и спросил:

– Где ваша кухня?

– Что вы...

– Черт возьми, не тяните.

– Пройдите прямо.

Я вышел из комнаты и очутился в безупречно сияющем сталью и никелем чудовище, которое предназначалось для операционной, но в последний момент почему-то превратилось в кухню. Это тоже требовало денег. В сияющей раковине нашлось убедительное доказательство, что доктор Макдональд не ограничился перед сном стаканчиком. Почти пустая бутылка виски с валяющейся рядом отвинченной металлической пробкой. Грязная пепельница, полная смятых окурков сигарет. Услышав за спиною шаги, я оглянулся. У порога стоял Макдональд.

– Ладно, – устало сказал он. – Да, я пил. Пил несколько часов подряд.

Я не привык к подобному, Кэвел. Я не полицейский. И не военный. Два страшных убийства. – Его передернуло: если он играл, то играл отлично. Бакстер многие годы был моим лучшим другом. Почему его убили? Остановится ли убийца на этом? Знаю, что может натворить этот дьявольский микроб. О боже! У меня есть все причины волноваться. Даже слишком много причин.

– Это так, у вас была причина, – согласился я, – и даже сейчас имеется. Впрочем, я уже напал на след преступника. Возможно, вы будете его следующей жертвой. Об этом стоит задуматься.

– Ради бога, убирайтесь и оставьте меня в покое, бессердечный сатана, – простонал он.

– Ухожу моментально. Держите двери на замке, доктор.

– Вы еще пожалеете, Кэвел. – Едва я сообщил о своем намерении уйти, он снова расхрабрился. – Посмотрим, будете ли вы таким наглым, когда вас вызовут в суд и обвинят в насилии.

– Не болтайте глупости, – коротко бросил я, – никогда вас и пальцем не трогал. Никаких следов нет, значит, вы на меня наговариваете. Но и тут я вас опережу.

Я вышел из дома. Увидел очертания гаража, где должен находиться «бентлик», но меня он ни в коей мере не интересовал. Если люди хотят иметь симпатичную, неброскую и обычную машину для воровских или тайных дел, то никогда не будут брать в кредит «бентлик-континенталь». Я остановился у телефона-автомата и под предлогом уточнения адреса Грегори сделал два коротких звонка – Уйбриджу, который, я знал, не мог помочь мне, и Кливдену, который и дал нужный адрес. Оба они весьма нервно восприняли мои звонки на заре, но успокоились, когда я объяснил, что мне срочно нужен адрес, поскольку расследование достигло критической стадии и может задержаться еще на день. Оба старались расспросить о ходе поисков, но ничего не добились, ведь мне действительно ничего не было известно.

В 7.15 утра я нажимал звонок двери в дом доктора Грегори, точнее дом, где жил доктор Грегори. Пансион высшего класса, который содержала вдова с двумя дочерьми. У подъезда стоял морской синевы «фиат-2100» автомобиль Грегори. Было еще совсем темно, холодно и сыро. Я очень устал, и нога так сильно болела, что я с трудом соображал, что же надо делать.

Дверь открылась, вышла полная седая женщина. Это была сама хозяйка, миссис Уитхорн. По слухам, хозяйка беспечная, довольно свободных правил вольготного пансиона. Желающих поселиться в этом пансионе было много: хозяйка славилась своими кулинарными способностями.

– Кого это принесло так рано? – добродушно-ворчливо спросила она. Надеюсь, не полицию.

– Именно ее, миссис Уитхорн. Моя фамилия Кэвел. Мне хотелось бы видеть доктора Грегори.

– Бедный доктор Грегори! Он уже достаточно общался с вашими людьми.

Ну, заходите-ка лучше, а я пойду посмотрю, встал ли он.

– Укажите его комнату, я сам отыщу, если не возражаете, миссис Уитхорн. – Она на минуту замешкалась и потом неохотно объяснила, куда идти.

Пять ярдов по большому холлу, затем в боковой проход и – я оказался у двери с табличкой, на которой написано его имя. Грегори уже был на ногах, но, должно быть, только что встал. На нем был поношенный коричневый халат, наброшенный поверх пижамы. Он еще не успел побриться.

– Кэвел? – сказал он без особой радости. Встречающие на рассвете полицию редко бывают дружелюбно настроены. Но, в отличие от Макдональда, он был по крайней мере любезен. – Входите-ка. Садитесь. Вид у вас очень усталый.

Я чувствовал себя именно так. Сел на предложенный стул и огляделся. У Грегори не было такого пристрастия к мебели, как у Макдональда, но ведь он жил в пансионе. Комната, где мы находились, служила кабинетом, а спальня, наверное, была за дверью дальней стены. Потертый, но все же приличный ковер, пара кресел, тяжелый дубовый стол с плетеным креслом, пишущая машинка и одна стена, полностью занятая книгами, – вот и все, что здесь было. В каминном очаге виднелись остатки вчерашнего огня – белый пепел от сгоревших березовых поленьев. В довольно холодной комнате воздух был спертым. Грегори еще не соблазнился скверной привычкой англичан открывать окна при любой погоде. В воздухе чувствовался какой-то странный запах, слабый, трудноуловимый.

– Чем могу быть полезен, Кэвел? – спросил Грегори.

– Обычные вопросы, доктор Грегори, – спокойно сказал я. – Знаю, время весьма неподходящее, но сейчас дорога каждая минута.

– Вы совсем не спали? – проницательно спросил он.

– Еще нет. Я был занят... визитами. Боюсь, эти визиты не прибавят мне популярности. Я только что от доктора Макдональда. Кажется, он не очень обрадовался, что его вытащили из постели.

– Макдональду это наверняка не понравилось, – деликатно сказал Грегори. – Он довольно несдержанный человек.

– Вы с ним в хороших отношениях? Друзья?

– Скорее коллеги. Я ценю его работу. Но почему вы об этом спрашиваете, Кэвел?

– Неизлечимое любопытство. Скажите, доктор, у вас имеется алиби на прошлую ночь?

– Конечно, – озадаченно ответил он. – Я все рассказал мистеру Харденджеру. С восьми и почти до полуночи я был на дне рождения дочери миссис Уитхорн...