Текст книги "Историческая сказка про учителя, или победа Постмодернизма (СИ)"

Автор книги: Алиса Майкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Майкова Алиса Николаевна
Историческая сказка про учителя, или победа Постмодернизма

Историческая сказка про учителя, или победа Постмодернизма. 18+

Жил-был учитель истории в нашем доме Михаил Юрьевич Лермонтович. Мужчина не молодой, но и не старый, т.е. дорос до среднего возраста, с которого уже и кризис у всех начинается.

Кризис этот мужиков косит пострашнее атомной войны, потому как голобальный характер имеет.

И вот случилось однажды с ним беда-засада....

Вдруг в один зимний солнечный день выбегает без привычных очков на балкон в красных трусах и не слишком белой майке и начинает орать, изрыгая слюну и нечленораздельные проклятья, как будто заразился чем нехорошим, поносит всех проходящих мимо и прогуливающихся по двору старушек нехорошими словами совсем не по-детски:

– Сволочи, не вы ли?!!!

Старушки замерли от неожиданности и уперлись в оратора недобрыми глазками. Надо сказать, что день был прекрасен, хоть и понедельник. Старушки же , закаленные сериалами про маньяков и душегубов, всё же были ошарашены столь негуманным обращением знакомого мужчины. Случайные прохожие резко убыстряли шаг.

– Щас скажу...вам ...кто вы есть...пулю вам туда...штоб вам не встать, не сесть!... Ящ-щик насмотрелись? А?

Жертва кризиса, а ведёт себя нагло: ручонками стучит по перилам , ножками кренделя выписывает то ли от холода, то ли от страха. Одно слово – сирота. А уж ему не 5 лет, хоть и ребячится по пьяни.

– Ненавижу-у всех вас, хо-лопы!... Гидро-це-ефалы! У-у.... йод вашу нать! Гильгамеш вас забери в царство Иркаллы! ... У-у персов вам на постой! Пресс...смыкающие -ся ! Ссат-трапы!...Нет! Блюзолюды, т.е. блядолизы!... Нет! Лизоблюды!...Слабо?...А может, зяблодолбы? Нет!...Зябну...ёж вам в пендрёж!...

― Что же это, бабоньки? – завелась Маня Бомобовозка. ― Он нас поносит матерно...Йод какой-то удумал...Сам хохлоп ! Звони, Катя полицаям! Пусть забирают...

– Точно. А то замёрзнет, как фашисты под Сталинградом.

Видать, раньше никогда Михайло не матерился. А тут вдруг решил вспомнить, что он тоже русский человек.

– Ба-лять!...Не то... Кор-роче... Сволочить бы вас и выпороть!... Так мир устроили, что хоть в петлю лезь!?...Где моё светлое будущее?! А?!... Где мой автомат калашный с пуле-е -емётом?! Где?

И вроде денёк такой славный зимний приключился: морозец лёгкий и солнышко яркое, небушко голубое и землица белая, а не погулять пенсионеркам по-человечески, не поговорить за бедную турчанку, у которой дитя отобрали в сериале зарубежном.

Морда сделалась у выступающего хоть и страшно красная, но жалкая, критическая. А тельце щуплое, белое, совсем не показное для публики. Сразу видать – не физкультурил он по фитнесам.

...И его бедолагу кризис всё-таки настиг-навалился!

Бабульки слушали вопли мужичка, не вступая в контакт, но позвонили участковому полицаю, который тихо дома кофей пил, и пошёл-таки служить, потому что дворовые пенсионерки – это уже коллективная сила. Против неё не попискаешь.

Марфа – одна и пожалела Лермонтовича, сироту одинокого, потому как осведомлена была о его горемычной судьбе и на похоронах его матушки помогала.

–― Зря вы эту заяву накатали! Горе у мужика – мать у него померла.

– Все там будем. Что же теперь!? Всех срамить-оговаривать? Да ещё в красных трусах?!

– Лучше бы без трусов орал? ...Горе в нем кричит-надрывается. Кто-то видать достал окончательно... А по мне – найти бы того, от кого все беды и несчастья, и плюнуть ему в его гнусную морду!

– Ну, если только ядовитой слюной плеваться, тогда да!

Одна бабулька подумала и сказала:

– Щас модно кислотой поливать! ... Да где взять?!

– Взять не проблема... Проблема ту морду, во всем виноватую, найти.... Вот наш учитель, видно, не знает, кто его обидел, поэтому на всех и плюётся. А уж какой солидный ... профессор был!

– А ты-то знашь, в кого метить?

– Да в кого... в Кощея Бессмертного – кто живёт дольше и у кого долларов больше.

– Ох, кабы сдох тот вражина! А историк-то завывает на всю вселенную! Как бы кто не откликнулся из глубин космоса!?

– Ой, неужто Чужие налетят? Которые из фильма про женщину Рипли?

– Да кому мы надобны! ― Марфа успокоила электорат. ― Я вам расскажу про жизнь его некудышну, что знаю. А он пусть повопит пока, может, лучше станет, когда выскажется.

Вопли Лермонтовича, которые он орал с собственного балкона в непотребном состоянии.

Жил я был, историю давал...

А потом обвал – рубль упал.

Кругом облом – я не нужен стал.

Меня все достали и я устал.

В каждом начальнике таится Сталин,

а во мне проснулись князь Мышкин

и с ним Франциск Ассизский ― значит,

нам крышка!

Такие не выживают, такими не бывают!

Смысла нет мне быть,

если к цели не плыть,

если для кого-то не жить.

У кого есть любовь, а кому-то власть

мозги застит.

Моя напасть – учить истории тех,

кто не хочет,

кому пропасть и кануть в Лету,

Потому что нету

Для них места на этой планете ―

всем дуракам тесно .

Учить некого – все ушли в сети,

им там вроде как лайки светят.

Им смайлики ставят – они и растаяли...

Хотят стать старами,

а не просто старыми.

Кто стар – тот хлам и заморочен прошлым,

хоть исторически непорочен.

Не усвоен ими закон:

"Кто историю свою не знает,

кто культуре своей не приучен, тот обречён".

Историк, бля, это не тля!

Это Тот, кто творит Народ.

Кто оценку даёт

Правому и виноватому,

Честному и вороватому!

Человечеству бесноватому

без истории ходить по одному кругу,

Убивая друг друга.

Зачем?

Чтобы одни обжирались, другие ― крестились,

а третьи – спивались, а четвертые – возносились,

а пятые незапятнанные

готовились воевать с целым миром опять.

Эй, Клио, баба в хитоне!

Куда ты смотришь? Заснула что ли?

На монеты позарилась?

В проститутках состарилась?

Про меня забыла – историка хилого!

― Господи! Что делается! Мужик стихами выражается, а мы его в кутузку! А его снимать надо было для Ютуба! Эй, историк, повтори на бис! Щас смарт достану!

– Ты чего, Марфа? Клею нанюхалась? Он же болен, да и посинел уже...А вот и полицаи приехали.. Слава Богу!

За полгода до описываемого скандала с народом.

Михаил Юрьевич Лермонтович жил-был в нашем доме со своей мамой Терезой Юрьевной и слыл уважаемым гражданином, потому как всегда вышагивал солидно и в очках.

Он игнорировал все собрания ТСЖ и называл этот орган "жизненно бесполезным огрызком" псевдолиберализма, где никто ни с кем никогда не договорится в силу "многофакторности" человеческих отношений, т.е. терпеть соседей не мог, хотя причин для особой ненависти у него и не было. Никто ему по ночам дрель не включал, потолки не мочил и по батареям не стучал – соседи были тихие и жизнью подавленные.

Мамаша Лермонтович тоже всегда гордая вышагивала, простых людей-соседей избегала, словно барыня-боярыня, молча и с достоинством в терема свои двухкомнатные на лифте подымалась-возносилась на третий этаж. Она в мэрии работала, в большом кабинете на посылках сидела, зарплату хорошую получала, и к старости пенсией её государство не обидело, не то что остальных горемычных.

Марфа (было дело по глупости) ей откровенно завидовала. Ну, а к старости вроде и завидовать-то нечему стало: обе сидели на лавочке или гуляли вокруг дома.

Небо им с высоты то дождик пошлёт, то снегу, то граду или грому – они и рады, потому как не имеют никакого отношения к ЖКХ и далеко от теплого дома не отходили.

Вот так, потребляя загазованный московский воздух и лавируя между кое-как припаркованными автомобами, Тереза Юрьевна Лермонтович рассказывала Марфе про свое горькое житьё-бытьё с сыном – "как оба встанут с утра, так и за нытьё":

" ― Каждый из нас чем-то недоволен – один маленькой зарплатою, другой – большой ответственностью ...Мишук мой недоволен своей учительской участью и личной неустроенностью... Мы происходим из очень знатной советской семьи: мой папа был доктором наук и академиком в СССР, и жили мы на улице Полянка. Мама всю жизнь по дому хозяйствовала, а я в мэрии по блату сидела в финансовом отделе после института. Влюбилась в одного коллегу по работе, а папа мой воспротивился нашему союзу, прогнал его взашей, потому как тот был плохо воспитан – не умел ни разговор на английском языке поддержать, ни в теннис сыграть, ни в преферанс. А имел он только пролетарское происхождение и маму в уборщицах ― его папаша сгинул где-то в горячих цехах ЗИЛа.

А я к моменту его изгнания уже находилась в интересном положении, обременённая новым человеком. Ну, знаете, как это бывает у молодежи на даче – стакан водки и переход в новое женское качество обеспечен. Хотя нам было хорошо вместе. Но не пошла я против родительской воли. Ну, и папе моему пришлось Мишуку стать и дедушкой и папой.

Баловали народившегося как могли – одна радость на всех оказалась.

Потом пошла черная полоса и в стране и в нашей семье: сначала Брежнев умер, потом и Андропов с Черненко... Господи, и чего этим генсекам не хватало – живи и радуйся! Самим-то ведь не надо руководить-надрываться, когда вокруг столько молодых и рьяных !? Да видно, с возрастом у всех мозги плесневеют: и у начальства и у исполнителей ... Как они начали один за другим околевать – огромную империю позорить такой нежизнеспособностью – так и у остальных советских граждан пошли траурные настроения! ...

Видать, не правильную они вертикаль власти устроили...

Папа тоже за своим здоровьем не доглядел – помер внезапно от инсульта. И маму я затем схоронила. Остались мы с Мишуткой вдвоём. Ему школу кончать – а тут и Перестройка навалилась. Сразу откуда-то взялись новые люди с периферии и кинулись всё прежнее хаять и рушить. Вместо СССР устроили СНГ – т.е. вместо четырёх букв стало три, и те плохо кончились.

Старые начальники перепугались и запутались в приоритетах, потом и вовсе мигрировали на запад. А новые начальники понаехали с востока, подкормились и опять уехали, и опять на запад. Ну, что там такого, чего на родине нету? А из меня начальства не получилось, поэтому осталась я с сыном в родном отечестве на муки и страдания за грехи наши тяжкие.

Работала-старалась, Мишутка в МГУ учился на историка КПСС. А тут... трах-тарарах – уничтожили компартию! И всё так скоро случилось, что никто и ахнуть не успел. Видно, тоже гнилая конструкция оказалась. И Мишенька мой вместо преподавательского сытного кресла историка марксизма-ленинизма "пересел" на низкий, в социальном плане, стул обыкновенного учителя истории в очень средней школе.

А тут ещё и личная драма случилась. Влюбился в университете он в скромную девушку из провинции, женился на ней и прописал в нашу большую квартиру на Полянке, а та скоро превратилась из милой и худенькой в скандальную и злобную бабищу – после родов уж очень растолстела и опростилась, недовольная чем-то всё время ходила. И понятно – лихие 90-е хоть кого в чудовище превратят. А Мишенька сначала терпел её из-за сына, а потом попивать стал и пропадать по ночам – как бы зарабатывать извозом. На самом деле, его заморочили доступные женщины с очень лёгким поведением. Ну, а вскоре и вовсе развелись они и папину квартиру разменяли. Мы с Мишуком поехали в Чертыханово, ну а Лидка с сынком – в Бирюльёво.

И с тех пор он так и не женился больше – одного раза хватило. А мне-то внучков хотелось! Подъехала как-то раз в Бирюльёво к Лидке, а её и нету. Уехала, говорят, за границу и Кирюшку (внука моего) забрала, а квартиру продала кавказцам. Вот так!

А тут и вся жизнь прошла, словно сон пустой. По молодости думала все ещё будет – и любовь, и семья дружная, и деньги нормальные. А как пошло в стране наперекосяк, так и у нас через пень колоду: любовь стала рыночной, как и экономика, дружба переродилась в конкурентное партнёрство, совесть стала роскошью, а бандиты – хозяевами жизни. Накопления наши в рублях испарились. Мишутке зарплату совсем перестали платить – стало новой власти не до средней школы, когда война в стране. Не знаю, как и выжили. На даче картошку сажали-копали.

Сыночек остался в школе, карьеру строил-старался: мужиков-то в этих средних учреждениях мало – кого бизнес съел, кого – водка, кого – наркота... Пообещали Мишуку место в Департаменте, да не случилось – кто-то его там подставил. Ох, он расстроился, аж до белой горячки! У нас ведь правил-то нету, как эту карьеру строить надо. Один личный бес...пердел! Прости, Господи!

Тут опять несчастье – ЕГЭ навалилась... Мишуку работы прибавилось, он репетиторствовать начал. Как с ума все посходили – вынь да положь им 100 баллов!

Так для этого десять лет в школе учиться надо, а не дурака за партой валять...

Миша мой не фанат истории, хоть всю жизнь её детям преподносит. А только история эта так и не научила его людьми-то пользоваться! Уж очень простоват! Дослужился только до заместителя школьного директора – и то хорошо! Сейчас уж постарел, всё молчит да хмурится... У меня сердце за него болит...Скоро уйду я с этого постылого света... Уж хватит мне тут маяться – вчера и папу во сне видела, зовёт к себе. Хочу к нему ".

Марфа ей тогда сказала, чтобы не торопилась она в райские кущи, но на следующей неделе уж Юрьевну скорая помощь увезла в седьмую больничку. А там и померла она в общей палате от инфаркта обширного, потому как без денег в наших больницах и делать нечего – только скучать и кровяное давление своё повышать от униженности да беспомощности.

Скоро сказка сказывается, да не скоро жизнь налаживается.

Михаил Юрьевич после похорон матери страдал сильно, но недолго. Сначала пил да гулял с горя, но потом опомнился, стал тихий и неухоженный. К тому времени уже и каникулы летние у него закончились – пора было на работу выходить.

Вот вышел он, как и положено учителю, в конце августа на работу. А тут раз – и нежданная напасть! Оказалось, что его школу слили с другой средней, и всех сразу взяли и переделали – приделали к институту техническому в целях улучшения.

Во как у нас дела делаются – как в сказке блины пекутся – по щучьему хотению! Слили людей да без их согласия! А под это "слияние-сливание" и директора поменяли и заместителей своих поставили, а Лермонтовича из начальства выперли, т.е. сократили – он как бы оказался опять в простых учителях истории, можно сказать, у разбитого корыта! Да на заре преклонных лет! Как и встарь – опять идти в класс детям на растерзание ― ой, а это всё одно что попасть в Геену Огненную .

ОЙ! Всему свое время и свой возраст!

Есть время школьников учить – а есть время лечиться от обучения.

Есть время для экспериментов, а есть – для стабильности и тяжёлой рутины.

Есть время по клубам таскаться, и есть время – у домашнего очага скучать.

Есть время черную икру трескать, а есть – гречку в рот запихивать.

По молодости камни разбрасывают, а в старости уже от камней хоронятся.

Все в этом мире по расписанию: время расти-цвести и время сохнуть-морщиниться, то есть всё как и у животных – сначала вместе любишь и радуешься, ну а потом стареешь и горюешь в одиночестве. Ну, а в конце жизни и вовсе всё забыть норовишь.

Если время перепутаешь, то и пострадаешь.

Вот Мишук и пострадал от этих социальных катаклизм. Думал – оставшееся ему времечко в заместителях отсидеться да с мамашей век дожить, а тут опять всё поменялось, как и в 1917!

Вот и ныне началось вроде нестрашно – нефть упала вместе с рублём, и денег на всех желающих перестало хватать – и пошли по стране сокращения да сливания для обычных-горемычных. А все денежные полетели в тёплые страны.

Ну, а после рублепадения начался и грехопадёж: взяточников и обманщиков развелось, что саранчи. Так и норовят кого-нибудь облапошить.

Да и подростки стали ныне беспредельные. Раньше их в пионерах и комсомолах пасли да воспитывали, а сейчас Интернэту отдали на передержку между сном и обедом.

А наш историк всю жизнь за маминой спиной хоронился и в заместителях отвык от ученического беспредела: раньше в рабочее-то время сидел у себя в кабинете да на совещаниях, а тут опять пришлось с тетрадками и гаджетами к деткам в клетку идти – учить историям.

Но делать нечего, как говорится: пришло Лихо – сиди тихо, не то понесёт тебя пёрышком да на помойку.

А тут ещё и мама его померла-бросила – одного оставила на всём белом свете.

Короче, пришла беда не одна, а с горем и нуждою.

Так уж в природе заведено – то тишь и благодать, а то буря и ураганы с ног сбить норовят. Вот и держись человек – доказывай, что не зря тебя на свет рожали-мучились. Стой против бед, как буланый меч против обидчиков в коридорах Власти! Насупь брови, морду зверскую сделай и на улицу, а не растекайся соплями да слезами по кухонному столу в обнимку с бутылкою – борись человек супротив Социума!

И то правда, иной начальник так разойдётся, что только и остаётся оскорблённому челу кислотой плескать в чиновничью морду. А ведь это грех! Вот если соком прыскать, то можно, лучше томатным... и с клеем. Пусть обидчик узнает, почём химчистка в мегаполисе!

На бога надейся, а сам не плошай!

А Лермонтович сильно разобиделся на Судьбу, жаловался ей на несправедливость, когда по вечерам на кухне водку дул, но утром на работу ходил-вышагивал, потому как дома в одиночку сидеть ещё тяжелее. А толковая работа заставляет нас жить и меняться.

Вот как-то в зимнее хмурое утро пришёл Мишук на очередной урок истории, а одиннадцатиклассники и говорят ему хором: у нас, мол, была вчера контрольная по математике, а завтра ещё будет по русскому языку сочинение важное, поэтому не выучили мы Историю вашу.

Михаил Юрьевич огорчился сильно и задумался глубоко. Хотел неучам самостоятельную работу устроить, но не вышло – никто писать не захотел, все будущие студенты сразу завопили, что устали от писанины ― они ведь уже привыкли, понимаешь, на кнопки телефонов жать ― картинки с ак-каунтов разглядывать! А на уроке иногда и писать требуется да думать – атавизм сплошной и никаких инноваций!

Захлестнуло всех малых и старых время визуального потребительства ― люди уже не пишут, а стучат по клавам да посылают инфу куда подальше. А уж старшие школьники и вовсе стали мастерами по съёму и посылу кадров.

Вот и говорят Юрьичу ученики, чтобы он их не затруднял да не напрягал, а показал бы им картинки про первую мировую войну, или презентацию с фильмой.

Но заартачился чегой-то Лермонтович, потому что после пережитых несчастий стал очень чувствительным и обидчивым. Говорит им строго:

– Первую войну мировую мы уже с вами прошли на той неделе. Вы мне должны, неучи этакие, про революцию рассказывать февральскую!... Что же мне теперь делать-то с вами?

– Понять и простить!

– А ничего не делайте! Сидите за своим компом , а мы – за своими гаджетами!

– Расслабон всеобщий! И всё кино!

Загалдели девушки и юноши выпускного класса, словно стая воронья над трупом.

Но наш Лермонтович не сдавался вражеским посулам, не потому что Историю шибко любил, а потому что "попала ему шлея под хвост", или, может, Саурон захватил на минуточку его слабую, но властную душонку?!

Говорит им сначала вежливо:

– Так нельзя. Откройте учебники на заданной странице и про революцию читайте! Даю вам на это 15 минут срока.

– А потом что будет? – спрашивает двоечник Осаев.

– Потом спрашивать буду и оценки ставить в журнал электронный.

Тут самый отъявленный негодник Сундукин, юрист будущий, как завопит:

– Три листа прочитать за 15 минут? У нас дураков нет такими темпами читать-мучиться! Что мы вам – вундеры какие-нибудь?!

– Конечно, милые детки, вам до вундеров как до луны! Куда вам вообще по-русски читать! Когда уже скоро и буквы путать начнёте: какие – кириллица, а какие – латиница!

– Это ж вы про что? – старшеклассники недоумевают.

– Я про то, что болваны вы, необученные!

Тут загудели школьники да возроптали.

– Вы же нас сами и учили!

– Непедагогично нас обижать – позорить!

– А кто виноват в нашем невежестве!?!!

И говорит им Лермонтович:

– Все мы жертвы одной Истории – истории общества, в котором живём и которое нас мучит-учит. И вас такими убогими общество уделало, потому как носилось с вами да ублажало, приучало вас всюду играть да развлекаться – вы и привыкли. А учение – это работа тяжелая, и не каждый к учению способен! Да разве министрам нашим объяснишь законы генетики! Они же из всякого дерьма хотят конфет понаделать! А сколько говно не мусоль – из него деликатес не получится!

― Да ты, очкарик, грубишь детям! – завёлся Сундукин.

– Мы на вас начальству нажалуемся!

– Ну, историк, щас мы тебя воспитывать будем!

А разнузданная красотка в миниюбке Короткова завопила с последней парты:

– А ну, парни! Качайте историка на руках, а мы снимать на телефоны будем да в сеть засылать на ак-каунты!

Все десять пацанов подскочили к учителю с радостным возбуждением, стараясь выдрать его с места законного, а тот в стул вцепился мертвой хваткой.

И вдруг интеллигентный раньше мужчина вознегодовал страшно, восстал буревестником, опрокидывая своё кресло, и оттолкнул хулиганов в разные стороны, словно маленьких котят. И так ему стало вдруг понятно, почему Иван Грозный сотворил опричнину, а Гитлер обустроил гестапо.

– Да что вы понимаете, лбы обынтернэченные! И вашей бездарности есть предел! А наглых дураков Жизнь лупит похлеще гестаповца!... Вы ведь даже не знаете, из-за чего первая мировая война началась, а туда же – сочинения писать! Какие сочинения – если вы и говорите с трудом! ...Да вас пороть надо за всю вашу лень и двойки! Где тут у меня запасной ремень в столе завалялся?!

И привиделось ему, что он царь всея Руси, а перед ним смерды взбунтовались да изменщики отчества нагло насмехаются, и завопил на всю Русь:

– Христиане правоверные! Бейте этих псов-охальников и предателей Просвещения!

И неизвестно, чем бы кончился этот урок истории, как в кабинет ворвалась мощная дама, исполняющая обязанности директора.

– Что здесь происходит?! А?! Шум по всей школе идёт! Нянечка прибежала в ужасе! Так. Одиннадцатый класс марш на перемену! А вы, Михаил Юрьевич, успокойтесь прежде всего!

Тётушка перепугалась не на шутку. И как же тут не разволноваться морем-окияном, когда застаешь (вместо привычного урока истории у одиннадцатого класса) валяющихся по полу подростков, поверженное кресло учительское и самого педагога, восставшего на детей с ремнём в руке и более походящего на экзекутора.

– И чему же вы тут детей обучаете, Михаил Юрьевич?

– Да какие они дети, Изольда Гарольдовна! Это чудовища и вурдалаки в образе человеческом!

– Ну, вы генетическую экспертизу не проводили, поэтому и не вам решать, кем их назначить – вурдалаками или ещё какими-нибудь гадами! А вот вы вышли за рамки приличия!

– Ай, не успел я выйти...Вы мне помешали... И знаете, что я вам скажу – нет моих сил учить этих лоботрясов! Ничего они не делают, а двойки им ставить нельзя!

– Нельзя двойки ставить – это точно, потому как никто не позволит нам журналы да аттестаты двойками портить – не педагогично это!

– А ничего не делать здоровым лоботрясам – это педагогично?

– Куда же им деваться?

– Да хоть улицы мести и помойки убирать!

– Там занято всё гастарбайтерами, и вы это прекрасно знаете!

– Да уж знаю, что нашим недоумкам податься некуда.

– Михаил Юрьевич, с такими радикальными взглядами вам лучше дома сидеть. Знаю, у вас горе, но и вы меня поймите. Сейчас мамаши этих ...недоучившихся... накатают телеги в Департамент, и нас же с вами попросят по собственному желанию уйти с этого космического корабля под названием "Образование".

Тут с Михаилом случилось нечто невообразимое, словно вселился в него Дух Вольности и Свободомыслия.

– Ах, Изольда Гарольдовна! Я готов уйти с этого утлого и разбитого реформами фрегата под названием "Образование", тем более что моя зарплата в 30 тысяч рублей заставляет меня жалеть, что я не пират и не владею шпагой и пистолетом.

– Дорогой вы мой! Сами виноваты, что получаете по минимуму: в аттестацию не пошли, разряды свои утратили, категорию потеряли, профессионально не растёте – вот вам и итог!

– Какая, едрён-бубён, аттестация с моим стажем в двадцать лет! Чегой-то я должен писать бумажки непонятно кому и нервничать, что какая-то чиновница может мне отказать!

– Ах, вот как вы ставите вопрос?! Подумаете – цаца какая! Я вот тоже тридцать лет в образовании, а пишу писульки-то куда скажут! И ничего, пока всем довольна!

И она своими большими ручищами как-то заковыристо потрясла в воздухе. На её жирных пальцах блеснули бриллианты и рубины, а запах едких духов волной накрыл тонко чувствующие ноздри несчастного.

– Так ещё бы! С вашей-то зарплатой в 250 тысяч и я бы писал всё что угодно!

– Как вам не стыдно считать чужие деньги?!

– А как вам не стыдно платить за работу такие деньги?! Вы сами пойдите в класс и научите этих лбов на 100 баллов, а мы посмотрим!

Надо сказать, что в этот критический момент, когда низы не хотят жить по-старому, а верхи не могут управлять по-новому, и наступает революционная ситуация!

Михаилу Юрьевичу явно надоело за маленькие деньги везти слишком неподъёмный груз Просвещения.

И то сказать, когда у тебя в обучении сто пятьдесят школяров и ты постоянно бороздишь просторы исторической Вселенной от Древнего Рима до Новейших Нанопрорывов с целью донести хотя бы минимум сведений до девственных и не извилистых мозгов большинства, то каждому нормальному челу становится понятно, какая это непосильная задача!

Тем более что среднее образование у нас бесплатное, а поэтому на него можно совершенно наплевать, т.к. что бесплатно даётся, то и совершенно бесплатно теряется.

В таких совсем не сказочных обстоятельствах трудиться могут или фанаты Истории или матёрые пофигисты-формалисты, для которых История – это всего лишь текст учебника, который требуется озвучить в рабочее время.

Лермонтович страдал от собственного бессилия и безволия: он не прибился за весь свой педагогический стаж ни к группе фанатов, ни к армии пофигистов, поэтому болтался где-то посередке, аки дерьмо в проруби, как говорят в народе.

Смерть матери обострила все его внутренние противоречия, как пишут в романах, и сделала его крайне чутким и эмоционально напряжённым. Творческие натуры в таких обстоятельствах начинают писать стихи и впадают в классический запой с непременным низвержением всех авторитетов и исчезновением всех заначенных денежных знаков, что потом и подтвердилось на балконе.

А тогда, выйдя в хмурый зимний день из очень средней и «сливной» школы, предварительно написав заявление об уходе, Лермонтович направил свои стопы в ближайшую забегаловку, которую держали братья-кавказцы недалеко от станции метрополитена.

Что было потом учитель вспоминал с трудом: пил он и водку, и пиво, и якобы коньяк, и возможно портвейн. Компанию ему составил какой-то старичок с ноготок в рваном тулупе, который непонятно откуда взялся.

– Ты пойми, старче! – слёзно и пьяно вещал Михаил Юрьевич. ― Это же трагедия для России – Февральская революция и Октябрьский переворот! А война эта – тоже срам... первая...мировая! Ну, зачем мы туда, в пекло, полезли? Да ещё наших мужиков вооружили?! У нас же и так всё было: и земля, и сырьё, и рабочая сила, и кадры тут тебе и научные и всякие промышленные!... А искусство?!! Старче, какое у нас было искусство! Блок, Есенин, Врубель с Шехтелем! Я уж не говорю про Петрова с Водкиным!...А этот, как его...Рахманинов – это же гении всё!

– Не сердись, Михайло! Так Богу было угодно.

– Да что ты понимаешь, смерд!

– А может, тебе девку надо для мужской утехи? Так ты только скажи!

– Эх. Старик! Это школьникам нужно телеса да выпуклости, а мне понимания хочется! Штоб сесть-поговорить об истории, о культуре... Помнишь! Счастье – это "когда тебя понимают"...

И он опрокинул в себя очередную рюмку непоймичего, закусив колбасой.

– Господи! Как же понять-то тебя, когда в голове у тебя каша и дух не осенил твоих мозгов, а ты на школяров грешишь! Бессознательный ты, право....

Михаил Юрьевич оскорбился и потерял тонкую нить Сознания. Очнулся он уже дома на своем балконе, где стоял в исподнем и материл всех под ним стоящих, проходящих и проезжающих. Из его громогласного рта валил пар, а прохожие равнодушно шли дальше, и только старушки возмущались его недостойным поведением, грозясь вызвать полицаев. Тут его осенило – и он проорал всем свои сокровенные слова-вопли, чем всех заинтересовал, ему даже что-то крикнули в ответ...

И он вдруг увидел в голубом небе полёт сказочной девы в белом хитоне на огромном белом орле. В руке она держала копье.

– Эй, историк! Тебе надо увлечься историей – это великая наука, и каждый принимает в ней участие. Если поймешь причины вашей мировой войны, то я приму тебя в армию фанатов. А пока извини...

И она метнула копье прямо в Лермонтовича, сидя на своем белом огромном орле, который мощно лопатил воздух крыльями. Копье пролетело в миллиметре от уха Михаила Юрьевича, ударилось о твердую перегородку балкона и рассыпалось на миллионы льдинок, окативших почти синюю фигурку оратора. Затем богиня Клио что-то шепнула орлу, и он взмыл в морозное и яркое небо и через несколько секунд уже растворился в воздухе.

– Про какую мировую? Первую или Вторую?... А?

Миша тоскливо уставился на ворону, сидящую на ветке прямо перед ним.

Это был уже перебор – глюки никогда ранее не посещали воспаленный алкоголем мозг историка. Опасность «белой горячки», или «белочки», стала слишком явной.

Внезапно почему-то похолодало, и он ушёл с балкона и направил стопы в ванну, где встал под душ и включил горячую воду. В дверь позвонили. Михаил Юрьевич стоял в трусах под струйками горячей воды и дрожал.

И дрожь эта была последним ощущением, что он помнил в своей учительской жизни.

В то время, как Сознание покидало организм Лермонтовича, в дверь продолжали настойчиво звонить полицейские, а он продолжал трястись то ли от страха, то ли от холода. И когда его голове стало нестерпимо мучительно, тут и случилось невероятное...

Внезапно перед ним выросла фигура старичка в рваном тулупе из забегаловки, он вдруг схватил Михайло за руку и потащил в Неведомое.

– Я те покажу, историк, настоящую Историю! Ты думашь – всё просто и от кого-то другого зависит? Всё в твоих руках, историк! Голубчик, есть роковые моменты, после которых уже ничего изменить не можно! У каждого своя история – и ничего не исправишь... Думать головой надо лучше! И совесть надо иметь – такое вам испытание дадено!

Всё вокруг Михайлы переменилось. И оказался он уже в какой-то огромной зале из светлого камня, пахло гвоздичным маслом и лавром, в огромных каменных вазах горели костры, отбрасывая черные тени на стены и пол. Стало жарко. Увидел он сидящего на возвышении огромного мужчину с длинной черной бородой и густыми черными волосами, они были искусно уложены в пряди и схвачены золотыми кольцами. Он был обнажён, красив и мощен, только плотная набедренная повязка скрывала его мужские достоинства. Рядом у его ног сидела немолодая женщина, укутанная в легкую расписную ткань, её голос был низок и нежен. Она убеждала мужчину, а он смотрел куда-то в другую сторону, но был внимателен к речам.