Текст книги "Праздничная гора"

Автор книги: Алиса Ганиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

3

Площадь пестрела разноцветными спинами собравшихся. Футболки стекались из боковых улиц, окрашивая пространство в неясный, меняющийся оттенок. Встав на цыпочки, Шамиль разглядел забитый людьми театральный подъезд и фигуру с мегафоном. О чем говорили эти люди, он не понимал, но все дальше и дальше ввинчивался в толпу. Привыкнув к кумыкской речи, он стал различать отдельные словечки и крики одобрения, вырывавшиеся из толпы:

– Тюз! Тюз!{Верно (кумык.).}

Наконец слово взял усатый взрослый мужчина, предложивший говорить на русском.

– Азиз елдашлар!{Дорогие товарищи (кумык.).} До нас тут доносятся слухи, что собираются делать новое правительство. Как так? Почему? Эти хакимы{Управители (араб.).} закрылись у себя в правительстве и решили: кумыки спокойные, кумыки все терпят, их можно убрать из власти…

Толпа загудела.

– Раньше как было? Первые места аварцы-даргинцы держали, а третье место в республике нам давали. Мы на это третье место соглашались всегда. А теперь что хотят? Все поменять хотят! На нашей земле мы всегда с русскими жили вот так, – усатый сжал ладони в замок, – в мире! Пришли горцы, и что получилось? Русские ушли…

В первых рядах послышались невнятные крики. Единственное, что уцепил Шамиль, было слово «Вал».

Усатый замотал головой:

– Не знаю, ничего не знаю! Ничего не говорят! Один день слышу: «есть Вал», другой день слышу: «нету Вала». Одно знаю: вот такая чехарда у них, – усатый беспорядочно засучил руками. – Хотят быстро-быстро все без народа поделить.

Толпа опять заныла и задвигалась. Мегафон захватил новый оратор, завернутый в зеленое полотнище с огромной черной надписью «Тенглик»{Равенство (кумык.).}.

– Нас пытаются выдавить на вторые роли! А кто первый с Россией мир заключил? Кумыки. Кто больше всех страдал в годы Гражданской войны? Кумыки. Кто в Дагестане отдал больше всего своих сыновей в Великую Отечественную войну? Кумыки. Кто первый поднимал сельское хозяйство? Кумыки. А что сейчас мы имеем? У нас забрали наши исконные исторические земли. Мы потеряли почти все свои угодья! На базарах есть хоть один кумык? Нет. Видите наши народные промыслы? Нет. Мы на это глаза закрыли, потому что мы – мудрый народ. Но дальше терпеть тоже нельзя, слушай! Пора…

Площадь загудела, почему-то послышались крики «Аллау акбар!».

– Пора освободить равнинные районы от узурпаторов, пора наладить союз с нашими братьями-тюрками! – гремел оратор. – Да здравствует Кумыкская республика!

Шамиль оглянулся. Площадь как будто на миг затихла, но тотчас оживилась и заскандировала:

– Къумукъстан! Къумукъстан!{Кумыкия (кумык.).}

Тем временем на ступени театрального крыльца взошел аккуратный человек с белой полукруглой бородой. Он подождал, пока крики замолкнут, и, произнеся неясные Шамилю приветствия, стал говорить сочным внушительным голосом, изредка заглядывая в бумажку:

– Вот тут говорили: Москва нам давала места, шамхалы Тарковские с Москвой дружили… Давайте лучше вспомним, что такое Москва? Что такое русы? Русы – это варяги, а варяги – это тюрки-кыпчаки. Это тюрки вместе с Атиллой привезли в Скандинавию письменность, плуг, металлообработку. Это тюрки дали Руси алфавит. Кирилл и Мефодий были нашими кровными братьями, которые переделали древние тюркские руны в европейские буквы и придумали глаголицу, где было сорок звуков – как раз сколько нужно для нашего языка. А христианство? Патриарший престол Восточной церкви еще с четвертого века находился в Дербенте, и там тюркские священнослужители рукополагали грузинских, албанских, сирийских, коптских, византийских священников! Дешт-и-Кипчак – самая большая средневековая страна, располагавшаяся на территории всей России. Русские правители и дворяне были тюрками и говорили на своем родном языке. «Баня» – знаете что такое? «Бу-ана!», «парная». «Щи да каша – пища наша» – это кто так говорил? Степняки. Щи – это наше ачи, «кислый», каша – это от нашего кашык, «ложка». То, что едят ложкой. Киев – означает город зятя, это древний город тюркского каганата Украина. Почему в Украине сине-желтый флаг? Это хазарский флаг. «Хохол» в переводе с тюркского – это «сын неба». Несколько веков царили тюрки в Киеве, а потом нагрянули славяне в звериных шкурах, и древнее государство распалось. Теперь наши курганы уничтожены, наша степь распахана, наши кладбища снесены. Но не будем терять надежду! Возьмем сине-желтый хазарский флаг, добавим зеленый исламский цвет, получим новый флаг свободной Кыпчакской Степи!

В толпе радостно заголосили, послышались призывы: «К Правительству! К Правительству!» Толпа колыхнулась и двинулась в сторону главной площади под возбужденный рев мегафона. Шамиля радостно подталкивали в спину и что-то кричали по-кумыкски. Он отступил к высоким парапетам, примыкавшим к пивному бару «Каспий», и стал протискиваться в противоположную сторону, к морю. Его несколько раз омыло людской волной, прижало к какой-то каменной тумбе, а потом выбросило на ступени, ведущие к набережной.

Проблуждав в задумчивости вокруг высохших клумб и голубых елей и несколько раз миновав один и тот же поворот, Шамиль снова заприметил желтую цистерну с квасом и приблизился, чтобы купить стаканчик.

– Что там за маджлис? – спросила его скучающая и небрежно причесанная продавщица, кивая в сторону Кумыкского театра.

– Ходят хабары{Разговоры, молва (араб.).}, – ответил Шамиль, – что нас от России отделяют. Теперь кумыки тоже засуетились, родные земли хотят вернуть.

– Ма! – воскликнула продавщица, недоверчиво приподнимая выщипанную бровь.

– Этим равнинным мало, что Союз развалили, – послышался прокуренный голос.

Шамиль обернулся и увидел двоих пожилых мужчин в белых панамах. Тот, которому, по-видимому, принадлежал голос, медленно развернул клетчатый носовой платок и принялся промокать им потное лицо. Второй тряхнул деревянной коробкой с нардами и заказал у продавщицы две порции квасу.

– Наши кумыки, – продолжал первый, – с балкарцами хотят объединяться, а балкарцев кто отпустит? Ногайцы тоже не будут с кумыками дружить, ногайцам сперва самим нужно с землей разобраться.

– Ва, зачем? – продолжала удивляться непонятливая продавщица, орудуя золотистым краном.

Мужчина кончил вытирать лицо и неожиданно рассмеялся.

– Я тоже спрашиваю: зачем?

Засовывая коробку с нардами под мышку и хватая полные стаканчики обеими ладонями, второй зарычал:

– Нам надо кр-р-репкую власть, как при Сталине, кр-р-репкую!

Оба оглянулись на Шамиля, стоявшего в стороне со своим стаканом, и Шамиль поспешил удалиться. Беседовать о кумыко-ногайских степях сейчас не хотелось. Он решил немедленно отправиться домой и там собраться с мыслями.

4

Ася сбегала к Хабибуле, купила у его жены пару банок пахучих сливок, которые дня через два загустеют в сметану, и поспешила домой, чтобы оттуда наконец-то отправиться с поручением к тете Патимат, маме Шамиля. Родня считала тетю чопорной, но Ася с детства любила ее за особый запах, исходящий из ее обитых медными лентами сундуков. Банки перестукивались в пакете, руки затекали, а в голове крутились ничего не значащие обрывки из песен, рекламных роликов и странная фраза «ослиная соль». Ася очнулась только тогда, когда человек, сидевший на крыше частного домика и приколачивавший шифер, рассмеялся ей вслед:

– Ё, сама с собой разговариваешь? Ха-ха-ха, сама с собой разговаривает!

Тогда Ася поняла, что произносит эту фразу вслух, что «ослиная соль» на аварском – не что иное, как чабрец, а слышала она о чабреце сегодня утром, от матери.

Мать Аси, двоюродная сестра тети Патимат, была черна от природы. Считалось, что далекий ее предок был забредшим в их горный город арабом, отбившимся от нахлынувшей на юг Дагестана армии. Город давно стал полупустым селом, а араб растворился во многих поколениях потомков, проявляя себя изредка в смуглости женщин дома Арабазул из тухума Хихулал. Отец Аси происходил из совсем другого района и был прямой противоположностью матери – с рыжеватыми волосами и радужками, похожими на залитый светом бассейн с мозаичным и пестрым дном.

Поженились они не сразу именно потому, что происходили из разных районов и обществ. Смуглая бабушка Аси, мать ее матери, ворчала, что их тухум слишком хорош, чтобы связываться с вязальщиками джурабов{Толстые вязаные носки у народов Кавказа, Передней и Средней Азии.} и строгальщиками чунгуров{Щипковый музыкальный инструмент.}, а отец матери и вовсе слышать ничего не хотел.

– Дикий они народ. А у нас в районе люди образованные, сплошь кандидаты наук! – говаривал он, отмахиваясь от матери Аси и сетуя на себя, что отпустил дочь на учебу в город.

Родня Асиного отца тоже нещадно кривилась и взамен смуглянки из чуждых краев предлагала целый список собственных невест, проверенных и хорошо изученных с пеленок. Смирившуюся Асину мать выдали за надежного человека, зубоврачебного техника, а отец Аси, дабы не перечить родителям, женился на пышногрудой девушке-работяге из своего села.

Дело кончилось скандалом. Через семь месяцев после свадьбы зубоврачебный техник явился к тестю с замкнувшейся в гордом молчании женой и пожаловался, что с ним не только отказываются делить ложе, но в отсутствие посторонних даже не разговаривают. Тесть, а точнее Асин дед, был в ярости и, поговаривают, чуть не ударил дочь кулаком по спине, но в конце концов взял себя в руки и собрал семейный консилиум. Асину мать принуждали полюбить мужа и уговорами, и угрозами, и рыданиями. Асина бабушка била себя в грудь и возглашала:

– А все из-за этого джурабщика, из-за этого чунгуриста! Давай, отправляйся к нему в леса охотиться на бешеных кабанов!

Родной район Асиного отца и вправду располагался в лесистой местности, где еще водились дикие кабаны, туры, медведи и барсы. А обжитые и цивилизованные края Асиной матери были голы, как лысина, поскольку жившие там люди веками, днем и ночью, зимой и знойным летом, скармливали деревья своим вечным и священным домашним очагам.

Отец Аси тоже не сжился со своей женой-работягой, хоть и была она дородной, здоровой, да еще и смешливой, как чайка. Подругам она хвасталась:

– Посмотрите, какая у меня большая грудь! На одну мужа положу, а другой, как одеялом, укрою!

И помирала со смеху.

Через год после свадьбы Асин отец получил работу бухгалтера, а потом и квартиру в городе, а жену оставил в селе и почти перестал навещать. Однажды ночью, когда шел страшный ливень, затопивший городские улицы, к нему ворвались братья покинутой жены и, угрожая расправой, потребовали немедленно перевезти ее в город и воздать положенный ей почет. Асин отец пообещал все сделать и сойтись с женой, а сам на следующий же день подал на развод и повесил на двери двойные замки.

С этого дня началась настоящая пытка. Что ни день, к нему приходили родители, сестры, дяди, тети и аксакалы и все винили в бессовестности, подлости и нечестности. Наконец в жене его взыграла гордость, и она сама свернула всю агитацию, вернулась в родительский дом и вычеркнула бывшего мужа из памяти навсегда.

– Он даже детей мне не сделал, какой в нем прок, – говорила она и с пущим неистовством косила траву, доила коров и накрывала столы для еженощных гостей и проезжих.

Вскоре ее вторично засватали за хозяйственного и мускулистого троюродного брата, от которого за десять лет она родила друг за другом пятерых крупных мальчиков и двух здоровущих девочек.

А родители Аси, освободившись от прежних супругов, смогли в конце концов соединиться. Разумеется, не обошлось без дрязг и сплетен. Во время сватовства Асина мать даже не вышла к сватам, а на свадьбу молодых практически никто не пришел.

Зато когда стали рождаться дети, все обиды были забыты, и бабушка Аси по отцовской линии самолично приезжала в Махачкалу, чтобы покачать младенцев на руках и покомандовать невесткой. Ася родилась бледной, маленькой и неловкой, за что ей доставалось и дома, и во дворе. Приезжая в мамино село, она не ходила, как другие девочки, по гостям, а запиралась в кладовой и часами перебирала тазы и старые половники, представляя себя заточенной в башне принцессой.

Бабушка по матери говаривала, что Ася, наверное, уродилась в отцовскую родню, а бабушка по отцу заверяла, что Ася вся в материнских предков, и в конце концов, хорошенько ее отругав за сизый и плоский хинкал и грубо слепленные курзе{Разновидность пельменей.}, отпускали читать накопившиеся на полках книги, большей частью нерусские и обветшавшие. Там были антикварные издания проповедей, назиданий и теологических стихов Мухаммедхаджи из Кикуни, Хаджимухаммеда из Гигатля, Омаргаджи-Зияудина из Миатли, Сиражудина из Обода, Газимухаммеда из Уриба, Исмаила из Шулани, Чупалава из Игали. Были там лирические стихотворения Магомедбека из Гергебиля, Магомеда из Чиркея, Курбана из Инхело, Магомеда из Тлоха, Чанки из Батлаича и ученика его, романтика Махмуда из Кахабросо. Ася пролистывала эти книги, не понимая и половины витиеватых метафор и редких сравнений.

Поля были исчерканы галочками и комментариями, причем местами слова писались слитно, без знаков препинания. За восемнадцать лет аварская письменность успела пережить несколько потрясений: сначала в тысяча девятьсот двадцатом арабский алфавит трансформировался в новый аджам, потом, через десять лет, аджам был заменен на латиницу и все книги с арабской графикой подвергнуты массовому уничтожению. Еще через восемь лет латиницу сменила кириллица, и слова из-за дополнительных палочек, еров и ерей, обозначавших горловые звуки, разрослись до бесконечности. Дагестанцы, не успев привыкнуть к новой грамоте, принимались изучать следующую, в головах какое-то время царила путаница, и кириллические слова по инерции писались слитно, как арабская вязь.

Но Асе не дали долго чахнуть над книжками. Вырвали из заточения и стали выводить в свет. В свете Ася не прижилась. Танцевала она, семеня, как цапля, и бешено колотя руками по воздуху. Одевалась неярко и изящным, усеянным стразами шпилькам предпочитала плоские босоножки. Волосы ее были русы и жидки, как кукурузные рыльца, а руки, по выражению бабушки, тоньше кишок. К тому же, будучи в отцовском селе, Ася умудрилась нелепо оступиться. После обеда она вышла на главную сельскую улицу, где встретила кокетку Чакар с пластмассовым бидоном воды. Чакар весело свистнула и, поставив бидон на землю, зашептала:

– Ё, Ася, поехали, да, с нами! Только платок надень.

– Куда? – спросила Ася, конфузясь под смеющимся и манящим взглядом Чакар.

– С нашими ребятами прокатимся до верхнего поворота и обратно. Через час будешь дома. Соглашайся, а то я одна не поеду.

На Асю вмиг нахлынули чувства: ей было лестно, что красивая Чакар зовет ее с собой, и радостно, что неожиданная авантюра вот-вот вырвет ее из тисков напряженного сельского однообразия, и страшно, что бабушка заметит ее отсутствие и нажалуется потом отцу. Чакар была столь мила, столь изящна и столь насмешлива, что Ася послушалась ее приказания, помчалась домой, отыскала в шкафах кричащую аквамариновую косынку и, схватив для виду ржавую лейку, пробралась в сад, а оттуда, сбежав по террасам-лесенкам, через заборы – на окраину села, где ее подобрал и увез старый коричневый уазик.

Ася сидела рядом с водителем, а сзади меж четырех крепышей счастливо звенела смешками нежноголосая Чакар. Душистый ветер рвался в открытые окна, неровная дорога петляла над обрывами и провалами, пролезала между мощными гранитными валунами, прыгала через ручейки, зарывалась в лесные заросли и подбрасывала уазик на каменных кочках.

Чакар шутливо препиралась с крепышами, игриво дерзила водителю и тыкала Асю в спину указательным пальцем:

– Что, в городе так не прокатишься, да, Ася?

Здоровяк-водитель включил диск с народными песнями, крепыши защелками пальцами, Чакар закричала «Воре, воре!»{Давай, давай! (авар.)}, аквамарин затрепетал на Асиной голове. Они домчались до верхнего поворота и, скрипнув колесами, понеслись дальше, к сосново-березовому криволесью и рассыпанным по склонам альпийским лугам. Ася занервничала, оглянулась на зажатую твердыми мужскими плечами Чакар, повернулась к водителю. Но все хохотали, вторили песенному припеву и ничего не хотели слушать. И тогда Ася дернулась головой и в голос зарыдала.

– Ё, е! – изумленно-радостно загомонили молодые люди, а Чакар презрительно повелела не пугать «эту дурочку» и повернуть назад, в село.

Уазик и правда затормозил, но вместо того, чтобы развернуть машину, водитель спрыгнул на обочину и, разминая шею, побрел по колена в высокой траве. Остальные высыпали за ним.

– Чуть-чуть отдохнем и вернемся, – заверила Асю Чакар, схватила из-под сиденья пластиковую бутыль с родниковой водой и, подскочив, как дикая коза, плеснула ею прямо в крепышей, а те, подбежав всем скопом, шутливо заломили ей руки. Так началось многочасовое мучение. Асю кормили обещаниями, но никак не отправлялись. Сначала водитель, усевшись с ней рядом на пахуче разросшихся цветах и травах со сложными двухчастными названиями, нудно допытывался: «Где учишься? Куда ходишь? Чья дочка?» Потом Чакар предложила поиграть в кошки-мышки, и Асю, которая не желала, дергали за руки и бранили наперебой. Потом долго беседовали с людьми, сидевшими в проезжавшем автомобиле, и Ася прятала лицо, чтобы ее не узнали. А когда наконец сели в уазик и двинулись назад, к селу, водитель свернул на обочину, а сзади завязалась возня и раздались медовые Чакаркины возгласы:

– ЧIа, чIа!{Стой, подожди (авар.).}

Ася перепугалась до смерти и уже почти решилась выпрыгнуть из уазика и бежать домой в одиночку, но возня неожиданно затихла, и уже в сумерках они доехали до села.

У дороги ее ждал напуганный дед, и «мальчики», как окликала их Чакар, принялись утешать его и ссылаться на ту къахIбу{Шлюха (авар.).} и ее происки. Сама Чакар улизнула, сверкнув хитрыми глазищами.

В доме ждала бушующая бабушка, и в Асю полетели медные кувшины, расшитые бисером и набитые бабушкиными косами подушки и яростные слова. А на следующий день все село судачило о том, что дочка такого-то и внучка такого-то села с молодыми мужчинами в уазик и уехала в горы, а с нею гулящая лиса Чакар, с которой ни одна порядочная девушка не то что не заговаривает, но даже близко не подходит.

В тот день многие мамушки вымарали имя Аси из списков своих потенциальных невесток, а дедушка, сказавшись больным, еще неделю не показывался на годекане.

Но все эти треволнения остались позади, и Ася, спеша с пакетом и банками к дому, думала только о сыне тети Патимат и «ослиной соли».

5

На набережной было пустынно. Шамиль приблизился к старым гипсовым перилам, за которыми чернела железнодорожная насыпь, блестели рельсы, вырисовывались хаотические прибрежные строения и волновалось темно-голубое море. Далеко слева мелькали, запутываясь нитями, разноцветные воздушные шары и шумел механический силомер, завлекая невидимую публику. Справа доносился неясный ропот, сливающийся с шумом прибоя. Шамиль постоял в нерешительности и пошел направо, то и дело оглядываясь на пенистые гребешки волн, узкую песчаную полоску и груду черных камней, виднеющихся за рельсами.

Постепенно ропот стал превращаться в плачущую мелодию, смешивающуюся с ритмичными хлопками и криками одобрения, и вскоре Шамиль увидел множество людей, скопившихся вокруг человечка в бордовой черкеске с газырями. Человечек пел стоя, аккомпанируя на непонятно где залежавшемся чунгуре и самозабвенно зажмурив глаза. Сладко вибрировал его голос, дрожал выточенный из тутового дерева корпус рыдающего инструмента, приподнятые морским ветром, плясали полы черкески. Рядом стоял улыбающийся усач, протягивая черный микрофон то к дергающимся струнам, то к задранному подбородку чунгуриста. Шамиль неторопливо приблизился к слушателям и встал сбоку, уставившись на беспокойные руки музыканта.

Когда пение прекратилось, люди бурно зааплодировали и что-то закричали на лезгинском. По обе стороны от бордового человечка выросли несколько крупных мужчин с микрофонами, которые тоже начали кричать и воодушевленно потрясать свободными руками. Голоса их неслись из большого динамика, спрятанного под худосочным деревцем. Публика слушала молча, вздыхая, как стоустое чудище.

Шамиль не понимал лезгинского, но мешкал уходить. Над головами выступающих неожиданно появился огромный портрет сурового бородатого человека в белом башлыке и в большой папахе, перевязанной зеленой ленточкой.

– Магомед Ярагский? – подумал вслух Шамиль.

– Хаджи-Давуд Мюшкюрский, – гордо произнес стоявший рядом слушатель, быстро взглянув на Шамиля и снова уставившись вперед.

Это имя Шамилю ни о чем не говорило, и он уже собирался выбраться на ближайшую улицу, когда один из ораторов неожиданно перешел на русский. С первых же слов Шамиль понял, что тот произносит заученный и отрепетированный текст.

– Спасибо дорогому певцу Ярахмеду. Вы правильно поняли, он пел про нашего Хаджи-Давуда. А Хаджи-Давуд – герой лезгинского народа! – прогремел оратор, изредка подглядывая в бумажку. – В начале восемнадцатого века он объединил весь Лезгистан и повел наших предков против персидских гарнизонов! Он поехал в Кайтаг и Казикумух и уговорил ихних правителей помочь в войне с иранскими шиитами! От Дербента до Шемахи все пылало! Хаджи-Давуда заточили в тюрьму, но он выбрался и повел народ дальше! Лезгины выгоняли персов из своих городов и крепостей, но персов было больше! И наш Хаджи-Давуд решил просить Петра о помощи, но Петр помогать не стал. Все же народ любил Хаджи-Давуда и шел к нему со всех концов Кавказской Албании. Наши захватили Шемаху, казнили иранского наместника, ограбили и перебили многих персов, увели в плен их детей! Там были русские купцы, которые дрались за персов, и эти купцы пострадали. Поэтому Петр решил Шемаху взять и персидскому шаху помочь! А иранские правители Гянджи и Еревена стали готовить военный поход. Но ничего у этих трусливых персов не получилось. Они до утра пьянствовали на берегу Куры, потом стали медленно собираться, а наши смелые лезгины накинулись на них, разгромили и радостно вернулись с добычей. Но нужны были союзники. Россия не помогла лезгинам, и Хаджи-Давуду пришлось просить помощи у турков. Он им сказал: «Помогите, но оставьте нам свободу!» И он был признан ханом Ширвана и Кубы и сделал столицу в Шемахе. Россия и Турция забрали себе соседние земли, а свободные земли Лезгистана оставили Хаджи-Давуду. Но нашлась одна змея, которая захотела его погубить. Бывший союзник, казикумухский хан, решил сам стать шахом в Лезгистане и попросил турецкого султана посадить его вместо Хаджи-Давуда. Хитрый султан пригласил Хаджи-Давуда, его семью, братьев и приближенных к себе в гости в Гянджу, а когда Хаджи-Давуд приехал, арестовал его и отправил на греческий остров. Там наш герой умер, а в Шемахе стал править казикумухский разбойник!

Оратор перевел дыхание и зачем-то подергал среднюю пуговицу полурасстегнутой рубашки.

– Сейчас наши лезгинские земли снова у неприятеля. Мы должны вспомнить нашего достойного предка Хаджи-Давуда Мюшкюрского и вернуть эти земли себе!

Собравшиеся загомонили. Говорившего оттеснил подвижный и смуглый человек, загаркавший что-то на лезгинском срывающимся голосом. Толпа одобрительно зажужжала.

– Это все предательская политика азербайджанских и дагестанских властей! – перескочил он на русский. – Почему лезгинский вопрос замалчивается? Азербайджанцы – это же, слушай, турки, пришедшие на наши древние албанские земли! Они хотят уничтожить южных лезгин, но не получится! Ни одна граница не вечна! Пускай сидят на чемоданах и боятся!

Люди бурно заголосили. Стоявший рядом с Шамилем молодой человек сложил ладони рупором и заревел:

– Мы их вскроем!

– Эти азербайджанцы не дают нашим лезгинам учить лезгинский, записывают их азербайджанцами, преследуют, уничтожают! Не дают даже открывать лезгинские кафе! – Смуглый хлопнул себя по ляжке. – Нашу старинную мечеть в Баку переименовали из «Лезги мечеть» в «Мечеть XII века»! Как можно это оставлять?! В Карабахе они из наших земляков пушечное мясо делали, еще и в спину стреляли! Им не дают никакой даже автономии! А если начнутся погромы? Что мы будем делать? Россия нам не поможет!

– Россия очкует! – снова заревел сосед Шамиля.

– Вы же знаете, что самые лучшие азербайджанские поэты, самые лучшие спортсмены, самые лучшие композиторы – лезгины, которые знали хорошо персидский язык. Все себе присвоили! Но надо помнить, что мы не одни! Талыши тоже хотят отделиться от азери! Закатальские и белоканские аварцы хотят отделиться от азери! Вспомните, как тяжело нашим братьям удинам. Они хоть и христиане, но тоже лезгинский народ, тоже коренной народ Кавказской Албании! Их всего осталось четыре тысячи! Хватит нам тут сидеть под аварцами-даргинцами. Даже у кумыков в Дагестане больше мест в парламенте, чем у нас, а мы здесь жили раньше кумыков! Давайте объединять северный Лезгистан и южный Лезгистан! Эти интернационалисты, которые сидят у нас на площади, – смуглый кивнул в сторону города, – наверное, агенты азери и предатели лезгинского народа! Они делают деньги на несчастьях наших земляков, которых азери держат у себя в плену, как заклятых врагов.

Толпа зашевелилась, послышались невнятные Шамилю восклицания. Его молодой сосед снова сложил ладони рупором и завопил:

– Цапы – черти!{Навоз непарнокопытных животных (лезг.). Некоторые лезгинские националисты называют так тюрков, азербайджанцев.} Цапы – черти!

Внезапно рядом с крикуном возник юноша с оттопыренной нижней губой, которого Шамиль видел у зятя в редакции.

– Э, сюда смотри! Сопляк еще тут, во все горло орать, – сказал он, напирая.

– А ты что, сам цап, что ли? – ухмыльнулся крикун.

Несколько любопытных обернулись к ним разом.

– Я не цап, я сам лезгин, но я азеров хорошо знаю. Кому они будут автономию давать? Таким, как ты, что ли? Вы хоть знаете, что Россия от нас закрылась?

– Ты, гада{Парень (лезг.).}, ты че тут выступаешь? – лениво протянул один из толпы, приближаясь к юноше.

– Брат, не обостряй, – вступился Шамиль, оттесняя губастого в сторону и глядя ему прямо в глаза. – Суету не наводи, пока тебя здесь не порвали.

Губастый неожиданно сник и послушно отступил на несколько шагов.

В образовавшейся паузе Шамиль расслышал слова очередного выступавшего, одетого, несмотря на жару, в аккуратный пиджак.

– Государственную границу между РФ и Азербайджаном провели по руслу реки Самур без всякого согласования с коренными народами! В результате на территории Азербайджана образовались целые лезгинские села-анклавы. Я получил письмо от жителей селения Храх-Уба, где они жалуются, что много лет живут как нежелательные иностранцы. И это на своей собственной территории! У них теперь столько же проблем, сколько у нелегальных мигрантов в чужом государстве! Жители Храх-Уба все время обращались к федеральному и республиканскому руководству. И что стало? Эти чиновники, которые в Дербенте сидят, только о своих приморских участках думают! Они просто сказали: «Переезжайте». А как переезжать, если там, в руках Азербайджана, остаются их родовые кладбища, исторические земли? А если мы в ответ начнем выгонять азербайджанцев из Юждага, что будет? Я требую ответа от наших республиканских чиновников. Почему они не помогают своему бесправному народу? Почему ни одного здесь нет?

Шамиля тронули за плечо.

– Че за рамсы{Разборки, претензии (жарг.).} твой друг здесь разводит? – раздался тот же ленивый голос.

Шамиль оглянулся на губастого. Тот стоял в неопределенной позе и, насупившись, глядел на толпу.

Шамиль понизил голос и чуть приобнял собеседника за шею.

– Вы на него внимания не обращайте, он моросит немного, головой ударился.

– Если еще раз рот откроет, я его сломаю, – не унимался собеседник, вырываясь из объятий Шамиля.

– Азер он, наверное, – еще раз предположил молоденький крикун.

– Я за ним присмотрю, – примирительно пообещал Шамиль и попятился к губастому.

– Сагьрай!{Будь здоров (лезг.).} – понеслось ему в ответ.

Они с губастым отошли в сторону.

– А ты нашего Магомеда жены брат? – спросил тот.

– Да, Магомед – мой зять. А ты борщанул, брат! – сказал Шамиль.

Губастый промолчал немного и ответил:

– Они лезгинов позорят. Сейчас не время непонятки устраивать. Ты же слышал про Вал? Твой Магомед собирается в горы уехать, ты тоже с ним поедешь?

– Неа, не поеду, – коротко ответил Шамиль. – А ты что, здесь репортаж делал?

– Да, здесь еще наши где-то ходят. Но я больше слушать не буду. Пойду насчет мобильной связи выяснять. Почти у всех трубки умерли.

Шамиль вспомнил о дяде Алихане и кивнул.

– Ты иди, а мне назад надо.

На прощание он подал губастому руку, и тот пожал ее обеими руками.

Вернувшись к выступающим, Шамиль обнаружил, что ничего не изменилось. Человек в аккуратном пиджаке продолжал говорить о границе.

– Вот я бы так обратился к российскому президенту. Лезгины в девятнадцатом веке юридически признали себя гражданами России. Не Азербайджана и не Республики Дагестан, а России. В ответ Россия обязалась обеспечивать законные права лезгин. А потом что стало? На национальной лезгинской территории делают Азербайджанскую союзную соцреспублику, запускают процесс образования азербайджанского народа, а после развала СССР передают независимому Азербайджану большую часть лезгинского народа и его земли! Мы граждане России, мы доверились России, а теперь наш миллионный народ убивают! Какие-то чиновники нас просто отдали на откуп! Вы же знаете, что на «Золотом мосту»{Мост на границе с Азербайджаном через р. Самур.} делается, какие там деньги крутятся? Это же деньги на крови лезгинского народа!

Послышались аплодисменты и вначале слабые, а потом все более громкие и многоголосые крики:

– Садвал! Садвал! Садвал!{Единство (лезг.).}

Снова возник коротышка в бордовой черкеске и заиграл на чунгуре. Когда чунгур замолк, толпа опять зашумела. Кто-то замахал руками в сторону города, и люди сорвались с места, как будто только и ждали сигнала.

«Неужели опять к Правительству?» – подумал Шамиль.

– К Правительству, к Правительству! – заголосили люди.

Он пошел вместе со всеми, держась немного поодаль. Выбрались с набережной и двинулись в сторону главной площади. Пробки на улице уже рассосались, то и дело попадались возбужденные люди, из любопытства примыкавшие к процессии. Из бакалейных ларьков и киосков с печатной продукцией вылезли продавщицы и стояли, всматриваясь в прохожих из-под козырьков ладоней. Миновав несколько кварталов, запруженных неизвестно откуда взявшимися людьми, митингующие остановились у поворота на площадь и принялись снова скандировать:

– Садвал! Садвал!

– Площадь перекрыта, – закричали им прохожие, – менты никого не пускают, сейчас кумыков выгнали!