Текст книги "Ночь темна перед рассветом"

Автор книги: Алина Ефремова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Аня росла бунтаркой, диким полевым цветком, это и привлекло Антона, но неизбежно зародило в нём желание и азарт сделать из неё садовую розу. Она закончила журфак, грезила карьерой политического обозревателя, не пропускала ни одного митинга, и её будущей муж, напрямую относившийся к тем, за кем она мечтала следовать, сразу стал для неё чем-то вроде кумира. Она полюбила Антона всецело и беззаветно, с полной готовностью слепо следовать его идеалам. Антона полюбили Анины родители, он казался им наилучшим вариантом, родители Антона приняли Аню, она была скромной и аккуратной, – в общем, все звёзды сошлись удачно для будущего брака молодых людей.

Однако, когда первая волна полнейшего очарования человеком прошла, она стала постоянно натыкаться на камни их несоответствия, а точнее, на его требование: «Соответствуй!» Не до конца понимая, чему и почему она должна соответствовать, но слыша это слово чаще всего, в ней то поднималась былая волна противостояния любым рамкам, то затишье святой веры, что он прав и она должна быть «за» мужем.

С Антоном она и правда изменилась: стала более женственно одеваться, тише смеяться, меньше говорить. Будучи светом от природы, она стала будто его тенью, с тайным стремлением отстоять своё право светить так же ярко, как и супруг, которое он всячески подавлял.

– У нас нет ребёнка, потому что ты его не хочешь!

– Да, я хочу сделать себе хоть какое-то имя, прежде чем исчезнуть в декрете!

– Да какое имя, таких «талантливых» журналистов, как ты, – полным-полно, а годы уходят, чем раньше ты родишь, тем лучше!

– Будто это от меня зависит, почему ты всё время будто винишь меня!

– Ну ты же не можешь забеременеть!

Аня хотела было возразить: «Это ты не можешь зачать!» – но осеклась, зная, в какое бешенство это его приведёт. Он весь побагровеет, даже его залысины, начнёт кричать оскорбления, она не сможет сдержаться и начнёт кричать в ответ, они оба окончательно выйдут из себя и наговорят такого, о чём потом будут жалеть. И Аня проглотила его реплику… губы дрогнули, она развернулась и вышла из их комнаты на кухню, где свекровь, скорее всего услышав весь разговор, наверняка уже сидит с каменным лицом, олицетворяющим полную поддержку сына.

***

Иногда ей казалось, что они слишком разные. По-настоящему едины они были в горячей политической полемике с друзьями, во время судебных заседаний, в которых он участвовал, а она приходила слушателем, и на митингах. Однажды на одном из них его даже повязали вместе с Калининым, грубо запихнули в автозак и посадили на трое суток. Это были самые тяжёлые и самые счастливые трое суток их брака, она чувствовала себя настоящей женой декабриста и просто сгорала от страха, тоски, восхищения и нежной любви к своему мужу.

Там, на сцене перед толпой в несколько сотен тысяч человек, держащих плакаты, транспаранты, флаги, скандирующих кричалки в поддержку стоящих на этой сцене, будучи даже не первым лицом, не главным персонажем, а тенью, второй рукой, – человек всё равно чувствует себя героем сегодняшнего дня. В этом действе много азарта, смелости, веры, воодушевления, совершенного внутреннего ликования. Кулаки взлетают вверх, сотни улыбок смешиваются в одно общее настроение.

Антон любил заходить на площадь с самого дальнего от сцены конца, как обычный митингующий, через кордоны полиции, рамки. Заходишь, толпа ощущается не сразу, сначала люди разрозненно бредут в сторону центра, стремятся примкнуть к массе, слиться с толпой. Кто-то побаивается и стоит в стороне, кто-то целенаправленно лезет в самую гущу, стремясь оказаться в центре событий.

Антон лезет через людей, протискиваясь, кожей ощущая их присутствие, поддержку, чтобы наконец взобраться на сцену и, триумфально окинув взглядом всех стоящих под ней, гордо подняв голову, за руку поздороваться с Калининым.

Редкие люди в толпе его узнают, что-то говорят, ободряюще похлопывают по плечу, задают вопросы. Он участливо останавливается и каждому уделяет время, хотя стоит признаться, что это случается нечасто, поэтому этими моментами Антон особенно дорожит. «Однажды все будут знать, кто я, – размышляет он ночью после митинга, – может быть, мы учредим министерство права… и я буду министром, а может быть, я буду судить этих собак-судей, продавших свою честь!» Он сладко улыбался в подушку, как маленький мальчик, мечтающий о новом роботе. Антону так нравилось крутить в голове кадры своей славы, почёта, торжества! Он делал это каждый вечер перед сном, пока сознание не начинало путаться, прерываться бредовыми мыслями и воспоминаниями дня, а слюна – непроизвольно течь на подушку… и тогда засыпающий понимал, что пора просто отдаться забвению.

Иногда Антона звали дать интервью на небольшие политические ютюб-каналы, потихоньку вытесняющие телевидение из ума масс. В ночь после одного из интервью он прокручивал в голове сказанное, критически разбирая свои ошибки, гадая, что войдёт в монтаж, сокрушаясь, что не сказал чего-то важного, и придумывая, что нужно было сказать. Так и не смог заснуть до самого утра, беспокоясь о том, как будет выглядеть в кадре и что подумают люди, а утром, разбитый и злой, поплёлся в московских пробках в главный офис ОБП.

Часто Антон представлял себя на месте Калинина. «Хватило бы сил, смелости, знаний, упорства бороться так же, как он?» – спрашивал себя. За эти годы, что Антон являлся его соратником, произошло многое. Юрий Калинин был на пике популярности, выдвигался в губернаторы Пермского края, терпел крах, баллотировался в президенты, совершал ошибки, терял поддержку людей, сидел в тюрьме несколько месяцев.

Его избивал ОМОН, на него покушались, за ним следили, его обвиняли в предвзятости, популизме, в том, что он марионетка Запада, подставной оппозиционер, что он оружие во внутренних кулуарных войнах. Его ловили на вранье, лицемерии, но и признавали его смелость, преданность делу, отмечали, что соратники идут с ним с самого начала движения «Организация борьбы за право».

Антон пришёл в движение как раз молодым амбициозным и перспективным юристом, готовым пожертвовать многим в борьбе за защиту прав своих соотечественников. Его глаза горели, он был полон вдохновения, идей, героизма, а главное – Антон готов был ради имени вкалывать денно и нощно за малые деньги. Организация часто теряла людей: работы было слишком много, а средств поначалу – слишком мало, поэтому большинство сотрудников работало на чистом энтузиазме.

– Ань, это какой-то океан, ей-богу, океан беспредела и бесправия. Не знаем, за что взяться, куда ни плюнь – везде какой-то мрак, всем хочется помочь, хочется вырасти в мощную альтернативную структуру, которая действительно бы спасала тех немногих, осмелившихся идти против системы, но иногда мне кажется, что я просто не вывезу…

– Антош, я представляю, но знай – я всегда буду тебя поддерживать, вы делаете правое дело, мы победим.

«Мы победим» – кто были эти мы? В какой момент каждый начал делить окружающее общество на своих и чужих? Для Ани и Антона «мы» – были все несогласные, все пострадавшие от режима, все сочувствующие, а ещё все те, кто даже не подозревал о том, что страдает: одинокие старушки в разваливающихся избах, люди в гниющих бараках времён раннего Союза, кишащих крысами и отапливаемых дровами, – все угнетённые и униженные, не ведающие, что их угнетают и унижают.

– Почему они молчат, Антон? Их жизнь ужасна, полна тягот, лишений, ведь не мы в сытой Москве страдаем, но почему-то мы молчим, а они – нет.

– Послушай, есть одно неимоверно важное условие для создания гражданского общества – наличие среднего класса. Люди не выйдут на протест, их не беспокоит несправедливость и беззаконие, пока они озабочены вопросами выживания. Пока не закрыты их базовые потребности. Не смей винить их в необразованности и безразличии, поверь, на их месте мы вели бы себя точно так же. Если бы наши умы были заняты не судьбой страны, а вопросом, как прокормить детей, – мы вообще не сидели и не рассуждали тут с тобой, на красивой кухне квартиры, с ремонтом которой помогли наши родители. Ты бы работала в две смены на градообразующем предприятии, а я бы на вахте на Севере.

– Но как изменить это?

– Перемены вершит активное меньшинство столицы. Так было, есть и будет всегда. Минимум – мы не должны молчать, максимум – захватывать власть, чтобы дать этим людям то, чего они не имеют при действующей.

– Да, но ты сам знаешь, что они поддерживают власть. Посмотри любое интервью на ютюбе с простыми людьми, они все поддерживают президента, они уверены, что он просто не знает, что это его преступное окружение ворует и устраивает беспредел, что если бы он узнал, не дай бог, то точно бы всё исправил. Даже я сама… я против революций, я за мирный легитимный переход, но возможен ли он?

– Это мышление «маленького человека», опять же сформированное существующей системой, пропагандой, которая обслуживает и укрепляет вертикаль власти. Всё может поменяться, поверь, главное – сломить корень, а потом по инерции система изменится. Да, на это потребуется пара десятков лет, но это возможно, я убеждён. Тем не менее ни о каких мирных переменах речи идти не может, они просто так не сдадутся. Только революция, только борьба и протест, которые запустят глобальные перемены.

– Ты не боишься революции? Ты же знаешь, как было в семнадцатом году: преступность, голод, мрак, братоубийство. Это то, чего ты хочешь для всех нас?

– Это цена свободы.

– А если голодать будем мы?

– Выживем, а если не выживем – это будет наша жертва светлому будущему.

Войдя в раж политической полемики, Антон менялся в лице – багровел, его глаза загорались светом отчаянного безумия, он мог быстро сорваться на крик, терял способность слушать оппонента. Аня пугалась его в такие моменты, хоть и поддерживала; она всегда стремилась остудить его пыл, призвать к здравомыслию, донести до него, что мир не делится на чёрное и белое, у всего есть грани, полутона; битву выиграет не только справедливость, но и милость, доброта. Она верила в это. В сердце Ани жила революция, но это не было вооружённое восстание, – это была революция молчаливого несогласия, отказа признавать правила, революция протестного искусства, революция милосердия, которого в её сердце было намного больше, чем в его. Особенно теперь…

– Антон, я беременна, – она совершенно не собиралась сообщать эту новость таким образом.

Где-то на полке лежала длинная красная бархатная коробочка от золотого браслета, который он дарил ей на годовщину. Она положила туда долгожданный положительный тест и обернула красивой бумагой, но сейчас она не смогла промолчать.

– Что-о-о?! – Антон опешил и сразу изменился в лице, от готового броситься в бой тигра он за секунду стал походить на испуганного котёнка. – Т-ты серьёзно? – запинаясь, спросил он.

– Да. Подожди, – она побежала в их комнату, где в её прикроватной тумбочке была спрятана коробочка, принесла её и протянула Антону. – На. Я по-другому хотела, прости. Просто, Антош, я хочу, чтобы ты знал. Я поддерживаю всё, что ты говоришь, но я переживаю за тебя, очень переживаю. Ты отсидел в тюрьме несколько суток просто за то, что стоял рядом с Калининым, за идеи, ты в большой опасности, я знаю, ты хочешь изменить весь мир вокруг себя, и я хочу, точнее, хотела, но теперь я всё чаще думаю о том, что мы создаём, а не что разрушаем.

Кажется, Антон не услышал её речи, разворачивая коробочку и вертя в руках тест, от которого исходил едва различимый запах мочи.

– Я люблю тебя, – выпалил он и крепко-крепко прижал её к груди…

На улице был май, поздний вечер, машина под их подъездом, стоявшая там вторые сутки с момента, как он вернулся с секретного заседания ОБП, включила наконец двигатель. Только начавший осыпаться тополь прибило холодной росой, в воздухе стоял плотный аромат зарождающейся жизни. Столпы света от фар прорезали влажную майскую ночь:

– Поздравляю, – ухмыльнулся сотрудник отдела «Э» и вдавил педаль в пол, выворачивая руль влево от тротуара.

Так всё началось.

День

С той майской ночи пролетело девять стремительных месяцев беременности и полтора года жизни Савушки, который из кричащего младенца превратился в пухлого мальчонку. Родительство было таким долгожданным для Ани и Антона, но обернулось тяжёлым испытанием. Всё было совсем не так, как они представляли.

После родов мир перевернулся с ног на голову, всё завертелось вокруг крошечного комочка, орущего, как древний птеродактиль, каждую ночь, мучаясь животом, постоянно срыгивающего, с типичными, простыми, но такими пугающими проблемами: бронхиты с пяти месяцев, аллергические высыпания, температура, желудок… Поздно сел, поздно пошёл – в этом было столько волнения, безысходности, беспомощности, которая изливалась гневом взрослых друг на друга.

«Неужели это то, о чём мы мечтали?» – эта мысль ужасала Аню весь первый год жизни младенца. Она чувствовала вину за то, что рыдала от всего происходящего, что многое совершенно по-другому себе представляла. «Где же это пресловутое счастье материнства?» – и рыдала от этого чувства вины, а ещё от чувства собственной уязвимости и брошенности. Всю беременность Антон, родители, свёкры, близкие подруги – все оберегали её, относились с благоговейным трепетом, а после родов казалось, что она резко превратилась в обслуживающий персонал, молочную ферму, инструмент для поддержания жизни комочка, а не личность, женщину, которой так же нужна элементарная забота и поддержка.

Люди звонили и спрашивали: «Ну как там малыш Савелий?» А про неё никто не спрашивал, как чувствует себя она, мать? Ведь в родах рождается не только младенец, в родах перерождается женщина, становясь матерью, она заново знакомится со своей личностью, это сакральный и болезненный процесс трансформации, который никого не беспокоит, как не беспокоит никого то, что она не спала почти год, её растяжки, испортившаяся фигура, лактостазы, варикоз и множество других проблем, сопутствующих материнству.

Сколько бы ты не пытался подготовиться с помощью книг, передач, разговоров – ты всё равно никогда не будешь готов к родительству. Антон постоянно работал, приходил уставший, а дома его ожидала такая же уставшая растрёпанная жена. Они постоянно будто перетягивали канат «кто больше делает для семьи», словно соревновались, доказывая друг другу – кто больше устал, кто лучше знает.

– Ты можешь мне хоть чуть-чуть помочь? Тебя вечно нет дома, ребёнок полностью на мне, мне тяжело, а когда ты выходной, то не допросишься: спишь и ешь, нас будто не существует. В выходные все дети гуляют с отцами, а я словно мать-одиночка какая-то.

– Ты серьёзно? Я содержу семью вообще-то, а твоя работа – это дом и ребёнок. Чем ты вечно недовольна?

– Ребёнок и дом не имеют выходных и отпуска, я не могу даже ночью поспать полноценно, мне тоже нужно время передохнуть, выспаться.

– Ты женщина, и это твоя работа, твоё предназначение, твоё место.

– Я не женщина, я человек, равный тебе. Ты полюбил меня за то, что я была личностью, но моя личность исчезла в заботе о вас и о доме, я живу вашей жизнью, а не своей… и единственное, чего я прошу, – лишь дать мне немного свободы для моей жизни.

– Разве ты не счастлива? У тебя есть всё, чего ты хотела: ребёнок, семья, отдельное жильё, айфон… Я все силы кладу на то, чтобы у вас всё было, а вместо благодарности получаю лишь упрёки.

– Я не упрекаю тебя. Ты постоянно говоришь, что мы команда, мы – одно целое, но на деле ты живёшь своей жизнью, а мне приходится жить твоей.

– Это и есть счастье для женщины, миллионы об этом мечтают.

– С чего ты взял на себя право решать, что для меня счастье?

– А что, не так?

– Антон, я счастлива, что вы у меня есть, ты и Савелий, я не спорю, но я хочу большего, стать ещё кем-то, помимо мамы и домохозяйки.

– Да, и кем же? – язвительно спросил её муж.

– Мне надо найти себя.

– Где? Ты мнишь себя деятелем искусства, крутым бизнесменом? Все твои идеи – полная глупость, они не несут практической пользы ни тебе, ни семье, ни человечеству. Не смеши меня, пожалуйста, хотела бы – давно стала, сейчас ты пытаешься переложить на меня ответственность за свою несостоятельность.

– Когда мы познакомились, ты восхищался мной!

– И сейчас восхищаюсь, ты отличная жена.

– Личностью, а не тем, что я отличный придаток!

– Хватит пороть чушь, мы больше не будем это обсуждать, – отрезал Антон. – Я тебе последнее скажу, ты неблагодарная, вечно требовательная, при этом неряшливая и безответственная вздорная девка. Раньше, может, я и восхищался, но давно уже не восхищаюсь, мне просто смешно. И не надо лить слёзы! – возмутился он, увидев, что Аня плачет, уткнувшись в окно машины. – Ты сама прекрасна знаешь, что без меня ты никто и ничто, сейчас тяжёлые времена, и мне нужна поддержка, а не претензии.

Они не разговаривали до ночи, пока Сава окончательно не уснул. Измученная бесконечным укладыванием, Аня выползла из спальни, молча доделала ужин, молча подала его к столу, молча умылась, уложила сына и легла спать. Антон, наевшись и насмотревшись в телефон, пришёл в постель к супруге.

– Я не хочу, – тихо сказала она.

– Ты будешь делать то, что я тебе говорю, – прорычал муж, рывком сдёрнул с неё сорочку и впился зубами в шею.

Привкус соли на её коже лишь раззадорил его пыл.

В первый день рождения Савушки, который они отмечали в домашнем кругу, мама Аня удивлялась: «И как это могло всё так тянуться, но пролететь так быстро?» Он ещё не ходил, но казался таким смышлёным и взрослым. А потом наступила весна, и месяцы полетели – как дни. Она явно чувствовала, что после года ребёнка, особенно после того, как он наконец пошёл, к лету, почти в полтора года, стало намного легче, и в отношениях с мужем тоже намечалось потепление.

В конце того лета она познакомилась с Викой и со всей компанией, в её жизни появилась отдушина в виде людей, день ото дня становившихся ей всё более близкими и понятными, их объединяли ни интересы, ни взгляды или цели, – казалось бы, просто случай – совпадение детей по возрасту и один район, но дети занимают огромное место в жизни молодых родителей, от этого ей казалось, что их всех объединяет нечто большее, может, не смысл существования, но точно весомое обстоятельство, одна большая проблема и одно большое счастье, и это они радостно делили между собой.

***

За годы отношений Вова и Вика стали одним целым, плоть и кровь, сердца, бьющиеся в унисон. Вика набила на шее татуировку: три латинские буквы V – Владимир, Виктория, Владислава. Она точно знала, что они всегда будут вместе. Она будто не помнила свою жизнь до Вовы, он всегда был где-то рядом, всегда был её центром, а она в свою очередь всегда была его тылом.

Периодами они ссорились, отдалялись, жили как соседи, но были и периоды страсти, периоды нежности. Были периоды раздражения, привычки. Она точно знала, что это нормально, что любовь не может быть статичной, она динамична, как море, – бывают приливы и отливы, штормы и штили. Главное – не терять ориентир, маяк, то неизменное и вечное, на свет которого они всегда шли, чтобы у самого его подножия снова обрести друг друга. Годы доказывали Вике её правоту.

Бывали периоды, когда она смотрела на него и заново влюблялась. После одного дежурства он вернулся с разбитым лицом, весь в запёкшейся крови: рассечение брови и перелом носа. Она вытирала эту кровь с лица, а он улыбался в тридцать два белоснежных зуба и шутил: «Менты, падлы, избили меня как собаку». «А ты не мог дать им знать, что тебя нельзя трогать?» – возмущалась она, понимая, что не мог, конечно.

В ту ночь он спал, обняв подушку, как ребёнок, и улыбался во сне, а она смотрела на него. Луна светила в окна двадцатого этажа – как огромный белый прожектор, освещая его мальчишеское и в то же время мужественное широкое лицо, россыпь густых чёрных кудрей, изгибы мышц (он всегда держал себя в форме). Она думала, что он настоящий герой, и находила в своём сердце ту десятилетнюю Вику, которая впервые почувствовала к своему лучшему другу что-то очень странное в области живота. Ту семнадцатилетнюю Вику, которая отдала ему всю себя. Ту двадцатиоднолетнюю Вику, что сказала «да», когда он дрожащими руками поднял фату. Ту двадцатичетырёхлетнюю Вику, которая изнеможённая и окровавленная смотрела с кушетки, как молодой папа впервые видит свою новорождённую дочку, нежно шепча ей самые важные слова.

Она хорошо знала, будут подъёмы к свету, а будут и падения во тьму недопонимания и обид; самое главное, в момент этих падений, пока ещё не потерял последний отблеск света своей любви, – найти ту Вику, прислушаться к ней, и тогда всё точно наладится.

Вова редко испытывал какие-то сомнения и терзания. Дом был для него убежищем, пещерой, местом, где он был безграничным правителем без надобности утверждать своё право. В его королевстве царила полная демократия. Ему не нужно было доказывать легитимность своей власти, он знал, что она безгранична, а укрепить её может лишь его собственная преданность «народу» – своей жене и ребёнку.

Он настолько хорошо знал Вику, что предугадывал её реакции, с порога распознавал её настроения, знал, что иногда лучше отступить, чтобы потом ещё раз утвердить своё право быть главным в доме. За все годы он ни разу её не оскорбил, не унизил, не поднял руки. С самого детства он привык относиться к ней с восхищением и почтением, считая, что если дома она будет королевой, то в обществе он сможет стать королём. В те редкие ссоры, что у них случались, он всегда замолкал, ожидая, когда буря её эмоций стихнет и можно будет всё спокойно обсудить. Её это всегда раздражало, она требовала продолжения перепалки, но всегда потом искренне благодарила его за мудрость дать им обоим сначала остыть.

– Давай её сюда.

– Подожди, руки помой сначала, с улицы пришёл.

– Да, точно, сейчас, – Вова быстро помыл руки и взял разрывающегося младенца, – иди сюда, моя маленькая.

Девочка тут же притихла.

– И вот как у тебя это получается? Три часа орёт, папка пришёл – сразу молчок.

– Да просто она папина доча, ты не понимаешь, это особенная связь, – Вова нежно коснулся кончиком носа маленького кнопочного носика свой дочурки, уставившейся на него своими огромными, ясными, голубыми глазёнками. – Ты ж моя ма-а-а-а-сенькая, ты моя любимая, привет, это папа с работы пришёл, скучал по тебе, комочек! – Вова подошёл с младенцем к зеркалу в ванной и поглядел, как он смотрится с малышкой на руках.