Текст книги "Пламя над Англией"

Автор книги: Альфред Мейсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава 4. Кольцо с печатью

Ответ находился в темной продолговатой комнате, которую мы только что покинули. Некоторое время Робин стоял на том месте, где его оставил Уолсингем. Затем он, еле волоча ноги, как его отец на пути к костру в Кемадеро, подошел к камину и одну за другой потушил свечи, которые зажег в честь визита секретаря. Мальчик делал это очень медленно, мысли его витали далеко, он ощущал страшную усталость. Робин оставил зажженной только свечу, которая горела, когда он вошел в комнату часом раньше, и две свечи по бокам распятия. Ему казалось, что он не один в темном кабинете. Убедившись, что его страхи напрасны, Робин расстегнул камзол и вытащил не скомканный бант, а висевшее на золотой цепочке кольцо с изумрудом в форме щита и вырезанными в нем инициалами «Дж. О.». Глядя на камень, он печально улыбнулся, а затем, словно притягиваемый магнитом, двинулся к скамеечке для молитв. Стоя перед ней с кольцом в руке и распятием из слоновой кости перед глазами, Робин вновь ощутил чувство одиночества. В беседе с государственным секретарем ему удалось не сдать позиции. Слова министра резали его, как ножи, но он скрыл причиненные ими раны, сохраняя спокойный голос и непроницаемый взгляд. Теперь все укрепления пали. Робин опустился на колени перед распятием и склонил голову на руки. Горе терзало его. Он вспоминал, как вместе с отцом – добрым, веселым и отважным – скакал верхом по Пербек-Хиллз; река внизу вилась серебряной лентой через заливные луга; с одной стороны виднелась гавань Пула,[37]37
  Пул – порт в Англии на берегу Ла-Манша, в графстве Дорсетшир


[Закрыть] с другой – море и полумесяц залива Уорбэрроу. Ему казалось, что они снова плывут к мысу Сент-Олбен,[38]38
  Мыс на побережье Ла-Манша, на полуострове Пербек в графстве Дорсетшир


[Закрыть] он держит румпель,[39]39
  Рычаг на верхней части оси руля для поворота руля на малых судах


[Закрыть] а отец управляется с парусом. Они говорят на иностранных языках о зарубежных городах, которые собирались посетить вместе. Слезы хлынули из глаз мальчика, и комнату наполнили звуки рыданий. Робин опустился на скамеечку. Желтый балахон, лицо отца, измученное тюрьмой и пытками, дым, вьющийся над Кемадеро… Мальчик в нарядном костюме, скорчившийся на скамеечке для молитв, плакал, не стыдясь своих слез, как плакал у своего пинаса Ричард Браймер из Лайма, старый морской волк с загаром на лице и ужасом в глазах…

Сэр Френсис в этот момент въезжал в своей карете в ворота замка, все еще пребывая в раздражении из-за бесплодного визита. Он испытал бы большое облегчение, если бы мог заглянуть в длинную темную комнату дома миссис Паркер. Однако, это сделал кое-кто другой. Дверь медленно открылась, так что ни одна петля при этом не скрипнула. Она открывалась внутрь кабинета, и поэтому сначала скрыла Робина от взглядов пришедших. Но постепенно дверь отодвинулась назад, обнаружив скамеечку и мальчика, сидящего на ней и горько плачущего, закрыв лицо руками. Посетителями были мистер Стаффорд и Хамфри Бэннет. Хамфри пожал плечами и собирался заговорить, но наставник приложил палец к губам и закрыл дверь так же бесшумно, как открыл, а затем увлек Хамфри по коридору в общую комнату.

– Плакса! – воскликнул Хамфри.

– Да, теперь ты можешь смеяться. Но если бы ты засмеялся в его присутствии, заговорил или даже просто обнаружил себя, он бы никогда тебе этого не простил. Он бы ощущал стыд при виде тебя до конца дней.

– Неужели это имело бы такое большое значение? – презрительно осведомился Хамфри.

– Кто знает!

Хамфри Бэннет с удивлением посмотрел на своего наставника.

– Час назад вы не были так осторожны, оскорбляя его.

– За час могут произойти великие перемены, Хамфри, Даже не в такое неустойчивое время, как наше. Например, за час можно приобрести друга.

Хамфри рассмеялся.

– Если Робин Обри и приобрел этим вечером друга, то он как будто не слишком этому рад.

– Есть хорошее правило, Хамфри, – вздохнув, промолвил мистер Стаффорд. – Если ты намерен совершить поступок, который тебе не простят, убедись, что его стоит совершать, каким бы ничтожным он ни был.

Наставник был обеспокоен. Кто этот поздний визитер? Стаффорд подметил вмешательство Уолсингема днем во дворе, когда мальчик стоял на коленях перед королевой. Он знал о дружбе между министром и отцом Робина и подозревал, что посетителем был Уолсингем. Мальчик и его гость говорили достаточно долго. Что же хотел Уолсингем – если только это был он – от Робина Обри? Государственный секретарь был хитер, он имел шпионов повсюду, причем они не знали друг о друге, так что он мог подтверждать информацию одного заявлениями другого. Уолсингем держался в тени и не спешил, пока не соберет последний факт, и тогда действовал с быстротой молнии, о чем свидетельствовал Тайберн.[40]40
  До 1783 г. место казней в Лондоне


[Закрыть] Мистер Стаффорд поежился. Огромный дом Хилбери-Мелкум имел свои тайны. Естественно, наставник боялся, что они уже известны или будут известны вскоре самой хитрой лисе среди слуг королевы.

– Погоди! – сказал он.

В конце концов, его беспокойство могло оказаться неосновательным. Возможно, Робина навестил какой-то безобидный джентльмен из Дорсетшира, пришедший поговорить с мальчиком о прошлом. Мистер Стаффорд вышел в коридор, остановился у двери кабинета Робина и прислушался. В комнате было тихо, хотя под дверью виднелась полоска света. Наставник вернулся в общую комнату.

– Позови его, – сказал он Хамфри, – и подожди, пока он ответит.

Хамфри Бэннет вышел в коридор.

– Робин! – позвал он. – Ты один?

Ответа не последовало, и он позвал снова:

– Робин! Робин!

Через несколько секунд послышался тихий и сдавленный голос Робина:

– Одну секунду, Хамфри!

После этого комната наполнилась звуками. Робин все еще сидел на скамеечке, когда зов Хамфри достиг его ушей. Он быстро вскочил, вытер глаза и щеки носовым платком и задул свечи рядом с распятием. Мальчик не хотел, чтобы даже его друг Хамфри видел признаки его слабости. Спрятав кольцо за камзол, он подошел к двери и открыл ее.

– Я один, – сказал Робин, и увидев, что рядом с Хамфри стоит мистер Стаффорд, шагнул назад к камину, чтобы единственная свеча горела позади него, оставляя его лицо в тени.

– Значит, твой гость ушел? – осведомился мистер Стаффорд.

– Ушел, – ответил Робин, повергнув затем в удивление своего наставника. В те дни мальчики стояли, пока им не разрешали сесть, и садились робко и аккуратно. Джордж Обри учил своего сына не только иностранным языкам, но и хорошему поведению. Воспитатель никогда не видел, чтобы Робин вел себя так, как теперь. Он, не спросив позволения, плюхнулся на большой стул, в котором сидел сэр Френсис Уолсингем, и расположился на нем, вытянув ноги, скрестив лодыжки и свесив вниз руки, словно моряк на постоялом дворе.

– И забрал с собой твои хорошие манеры, – ехидно заметил мистер Стаффорд.

Робин не только не встал при этом упреке, но даже не изменил позу. Он был настолько изможден, что не мог стоять, так как у него подгибались колени.

– Думаю, так оно и есть, сэр, – ответил мальчик слабым голосом. – Существуют истории о стариках, которые крадут бодрость у юношей. Очевидно, один из них только что посетил меня.

– Значит, это был старик? – живо спросил мистер Стаффорд. Ну, тогда это не сэр Френсис Уолсингем. Но Робин свел на нет его надежды.

– Не такой уж старик, если судить по годам.

– Он молодо выглядит? – допытывался наставник.

– Скорее старо для своих лет, – ответил Робин.

– Буду ли я прав, предположив, что он строгий пуританин?[41]41
  Пуритане (от лат. puritas – чистота) – последователи кальвинизма в Англии XVI–XVII вв., выступавшие за углубление Реформации


[Закрыть] – продолжал хитрый мистер Стаффорд.

– Мы не говорили о религии.

Хамфри усмехнулся.

– Наверно, это был иезуит,[42]42
  Член основанного в 1534 г. католического монашеского ордена «Общество Иисуса», оправдывавшего коварство и преступление, совершаемые ради «вящей славы Божьей»


[Закрыть] который, забрав твои хорошие манеры, оставил взамен свои увертки.

– Или пуританин-иезуит, – промолвил Робин.

– В таком случае, – сразу же подхватил мистер Стаффорд, – это сэр Френсис Уолсингем. Твое описание подходит к нему, как перчатка.

В самом деле, характеристика была меткой – пуританин в своей вере и иезуит в своих методах. Но Робин, быстро вскочив со стула, спокойно и твердо, хотя и с почтением, посмотрел в глаза наставнику.

– Вы так считаете, сэр? – спросил он.

Воспитатель не мог понять взгляда ученика. В нем не было угрозы – он был спокоен, словно пруд. И все же на момент мистера Стаффорда охватила паника, чего он не сумел скрыть.

– К тому же, – продолжал Робин, – если этот человек закрывал лицо плащом, стараясь, чтобы его не узнали, почему, сэр, вы так стремитесь во всеуслышание назвать его имя?

Мистер Стаффорд пробормотал какие-то нелепые извинения насчет заботы об учениках и тяжкой ответственности, которую на него эта забота накладывает, в то время как в сердце у него кипела черная злоба. Ему казалось, что он – ученик, а этот мальчишка, вперивший в него взгляд, – наставник, требующий от него ответа.

Поклонившись, Робин подошел к каминной полке и взял свечу.

– С вашего разрешения, сэр, я пойду спать, – сказал он и, подойдя к двери своей спальни, повернулся, улыбаясь.

– Сейчас, сэр, я мог бы сыграть Карло Мануччи, полностью вас удовлетворив, так как не в состоянии стоять прямо.

Кивнув Хамфри, Робин направился к себе в спальню и закрыл за собой дверь.

Глава 5. Непредвиденное обстоятельство

Через четыре года в тот же месяц Робин подъезжал к Хилбери-Мелкум. Последние два года он был сам себе хозяин, но на внешнем виде Эбботс-Гэп это не отразилось. Дом с закрытыми ставнями по-прежнему казался заброшенным и негостеприимным. Большую часть времени Робин проводил в Оксфорде, а где он находился, когда его там не было, никто не знал. В Эбботс-Гэп он приезжал внезапно и после наступления темноты, поэтому почти никто не замечал его прибытия. Юноша проводил там несколько дней, отдавая распоряжения управляющему относительно поместья и годового дохода, плавая под парусом в заливе Уорбэрроу и сидя допоздна над книгами в библиотеке, где ранее изучал с отцом иностранные языки. Затем он уезжал так же внезапно, как появлялся, не поддерживая компании с соседями.

Поэтому вызывало удивление, что Робин был приглашен в Хилбери, и еще большее удивление, что он с радостью принял приглашение. Для него наступило время отдыха. У Робина была неделя, разделяющая два важных момента в жизни. Он хотел посвятить ее развлечениям, возобновив старую дружбу с Хамфри, и хотя бы отчасти вернуть, если только это осуществимо за семь коротких дней, веселье и радость его юности.

Робин выехал из Эбботс-Гэп через час после обеда вместе со слугой, едущим впереди и ведущим третью лошадь, тащившую багаж. Глядя на пышную зелень буков, холмы, коричневые в солнечном свете, словно современные загорелые девушки, папоротники и лесные цветы, слыша пение дроздов и жаворонков, он постепенно ронял свои заботы на верховую тропу и бросал планы под лошадиные копыта.

Путь Робина лежал через Пербек-Хиллз и вниз по заливным лугам. Оставив справа Уорем и огромную вересковую пустошь, он скакал вперед, обдумывая планы на будущее. Все планировать заранее бедняга приучил себя с детских лет. Но теперешние планы касались того, как заполнить удовольствиями каждую минуту предстоящей недели. После завтрака, скажем, в четверть восьмого, он будет играть в теннис, боксировать на ринге во дворе или стрелять в цель. Один день надо посвятить охоте на оленя, которыми славился Хилбери, или какую-нибудь дичь. Стоит выделить денек и для соколиной охоты. После обеда можно поиграть в метание колец или в любую другую игру, а после ужина – потанцевать гальярду или куранту.[43]43
  Гальярда, куранта – старинные западноевропейские танцы


[Закрыть] Короче говоря, неделя должна включать все развлечения, которых Робин лишал себя в прошлом, и к которым повернется спиной в будущем. Он будет спокойно спать по ночам, а в нарядах переплюнет любого щеголя в Англии.

Робин предавался этим мыслям, когда ехал по парку среди дубов и буков. Однако, он упустил из виду времяпрепровождение, которое должно было властно притягивать юношу, изголодавшегося по удовольствиям и приучившего себя к монашеской дисциплине. Первый же час его пребывания в гостях открыл ему глаза на это упущение.

Большое здание из красного кирпича, сверкавшее в солнечном свете, было странно молчаливо и казалось пустым. Робину сообщили, что все обитатели дома отправились на соколиную охоту и собрались, как мы бы сказали теперь, на пикник на поляне в нескольких милях отсюда. Следовательно, ужин откладывается до шести. Робина проводили в его спальню на втором этаже и отнесли туда же его вещи. Он не спеша переоделся и спустился в холл. Было четыре часа, но участники соколиной охоты еще не возвратились. Внезапно юноша понял, что он в доме не Один, так как в комнате справа за большой лестницей кто-то разучивал гаммы на клавесине.

«Какая-нибудь бедная девочка с торчащей под боком гувернанткой!»– подумал он. В такой день сидеть дома! Робин искренне сочувствовал несчастной, чьи пальцы бегали по клавишам, причем отнюдь не безупречно. Нередко одна нота спотыкалась о другую, а иногда две ноты весьма фальшиво звучали одновременно. После этого происходила небольшая пауза, и все начиналось снова. Невеселое занятие для девочки в летний день! Робин испытывал к ней жгучую жалость. Быть может, бедняжка роняет слезы на клавиши, думая о том, как все едят вкусные вещи на поляне, а она должна сидеть, прикованная к стулу, словно Андромеда к скале,[44]44
  Андромеда – в греческом мифе эфиопская царевна, которую приковали к скале, чтобы принести в жертву морскому чудовищу, спасенная героем Персеем


[Закрыть] с драконом в виде гувернантки, несомненно, шлепавшей ее по пальцам после каждой ошибки. Конечно, малышке следует научиться играть на клавесине, ради собственного утешения в будущей жизни. Но справедливо ли заставлять ее заниматься этим в такой день? Робин поправил рюш перед зеркалом. Это был превосходный рюш из дорогого батиста, расшитый серебром и накрахмаленный ровно настолько, чтобы держать в порядке складки и сохранять впечатление хрупкости. Повертевшись перед зеркалом, Робин остался доволен.

Внезапно гаммы зазвучали ровно и чисто. Девочка справилась с ними и заслужила прогулку на пикник.

Внезапно ему пришла в голову мысль. Повернувшись к зеркалу, Робин разгладил новый нарядный камзол из темно-бордового бархата, скроенный по последней моде, с буфами из белого сатина на узких рукавах. Висевший на золотой цепочке и украшенный драгоценными камнями круглый футлярчик с ароматическим шариком отлично к нему подходил. То же можно было сказать и о штанах, в соответствии с требованиями моды туго обтягивающих бедра и достаточно коротких, чтобы демонстрировать длинные прямые ноги в коричневых шелковых чулках. Плащ из венецианской ткани спадал с плеч, поддерживаясь серебряным шнуром на груди. Девчушка за клавесином должна попасть на пикник, решил Робин. Он махнул надушенным носовым платком юному щеголю, улыбающемуся ему в зеркале, решительно направился к двери, за которой слышались гаммы, толкнул ее, гордо шагнул в комнату, поклонился так низко, что туловище образовало прямой угол с ногами, приложил руку к сердцу и горячо воскликнул:

– Любезная Андромеда! Персей явился сюда, чтобы… – Внезапно он осекся, поняв, что свалял такого дурака, каким еще ни разу не был за все восемнадцать лет жизни.

Ибо в комнате не было ни дракона-гувернантки, ни маленькой Андромеды. За клавесином спиной к Робину сидела молодая леди, чьи точеные пальчики задержались на клавиатуре. На ней было атласное розовое платье с высоким, похожим на веер кружевным воротником, позволявшим юноше разглядеть только пышные золотистые волосы на маленькой головке. Когда она заговорила, голос ее звучал мелодичнее клавесина.

– Мистер Персей, гаммы на моем клавесине, несомненно, напоминают чешую дракона,[45]45
  Непереводимая игра слов. Scale по-английски чешуя и гамма


[Закрыть] но боюсь, что вашим вторжением вы спасли не меня, а собственные уши от моих упражнений.

В зеркале, висевшем на стене над клавесином, их глаза встретились и уже не отрывались друг от друга. Это зеркало представляло куда большую ценность, нежели находящееся в холле, в котором щеголь, любующийся своим нарядом, видел лишь собственное отражение. А вот зеркало над клавесином, безусловно, было волшебным, так как показывало стоящему у двери Робину овальное личико с округлым, но твердым подбородком, красными губками, демонстрирующими в улыбке ровные белые зубы, темными бровями под белоснежным лбом и синими глазами, с чьим цветом не могло соперничать ни одно море, сверкавшими, словно драгоценные камни. Для характеристики прекрасной незнакомки Робину не хватало слов. Красавица? Бриллиант? Чудо света? Прекраснейшая из всех звезд? Фи, какая глупость! Разве звезды умеют смеяться? А эта удивительная девушка смеется так, что каждая нота ее смеха ударяет по сердцу, заставляя его петь, подобно птице!

Девушка также уставилась в волшебное зеркало. Она видела в нем лицо юноши с каштановыми волосами над большим белым воротником, покрасневшее от смущения, с удивленно раскрытым ртом и карими глазами, устремленными на ее отражение. Смысл их взглядов они еще не могли расшифровать. Но оба понимали их значительность. Девушка первая опустила взгляд; длинные темные ресницы словно погрузили во мрак всю вселенную. Робин первым заговорил, но слова, произнесенные дрожащим голосом, отнюдь не выражали переполнявшие его чувства.

– Мое вторжение прервало вашу игру.

Девушка в зеркале кивнула с серьезным видом.

– Безусловно.

Робину показалось, что земля уходит у него из-под ног.

– О! – воскликнул он, вложив в этот возглас все обуревавшее его огорчение. Но девушка быстро успокоила его.

– Я этому только рада.

Она снова улыбнулась, и Робин облегченно вздохнул. Видя румянец на щеках девушки, он понял, что вселенная еще не погибла.

Незнакомка встала со стула и повернулась к юноше. Она была среднего роста, вырез платья открывал белую тонкую шею, на которой изящно сидела миниатюрная головка.

– Вам придется подождать сэра Роберта. Он еще не вернулся с соколиной охоты. Я в доме только гостья. Синтия Норрис, к вашим услугам, сэр.

– Синтия Норрис, – повторил Робин, растягивая каждый слог, и кивнул с довольно глупым видом. – Какое музыкальное имя!

– Более музыкальное, чем мои пальцы, – с сожалением произнесла Синтия. Ее игра на клавесине и в самом деле была далека от совершенства, что только доказывало, что и у ангелов есть свои изъяны. Но Робин, чьи мысли блуждали, не стал ее утешать.

– Вы из Уинтерборн-Хайд? – спросил он.

– Да, – ответила девушка и, держась руками за юбку, сделала грациозный реверанс. Робин с удовольствием созерцал бы это все двенадцать месяцев в году, но его шокировало, что она оказывает ему такое почтение.

– Вы не должны склоняться передо мной ни на дюйм, мисс Синтия, – запротестовал он.

– Откуда мне знать? – откликнулась девушка с притворной скромностью. – А вдруг вы великий татарский хан?

Робин покраснел до ушей.

– Я от растерянности забыл о хороших манерах. – Он склонился перед ней так же низко, как сделал это, когда она сидела к нему спиной. – Я – Робин Обри.

В первый момент Синтия Норрис явно была испугана. Затем, когда юноша выпрямился, она медленно окинула его взглядом с головы до ног. Робин смущенно улыбнулся, испытывая неловкость при этом пристальном осмотре. Он намеревался развеселить маленькую девочку видом красивого нарядного джентльмена, а в результате удивил взрослую девушку и, по-видимому, не доставил ей удовольствия. В своем тщеславном желании показать себя в лучшем свете он выглядел, словно подрумяненный пудинг на фарфоровом блюдце. Не мудрено, что она разочарована. К тому же Робин не сомневался, что его чулки сморщились, хотя ни за что на свете не решился бы взглянуть на них.

– В самом деле? – переспросила Синтия.

– Честное слово! – ответил он.

Внезапно ее лицо просветлело. Недоуменное выражение исчезло, как будто девушка что-то поняла. Но что именно, Робин мог объяснить с тем же успехом, с каким кошка может определять время по часам.

– Ну, конечно! – насмешливо воскликнула Синтия. – Такой нарядный и элегантный джентльмен может быть только Робином Обри! Добрый день, честный Робин! Когда вернется прошлогодний снег, вы и впрямь можете им оказаться!

Глаза девушки задержались на маленькой бриллиантовой серьге, сверкавшей в мочке его левого уха. Подобное украшение она могла увидеть у любого молодого щеголя, но в ухе Робина оно почему-то привело ее в восторг. Синтия захлопала в ладоши и разразилась веселым смехом, призывая взглядом собеседника присоединиться к нему.

– Значит, вы – мистер Робин Обри! – воскликнула она, снова присев в глубоком реверансе. – Ну, разумеется! Узнаю вас по бриллиантовой серьге и золотому футлярчику с ароматическим шариком! – Девушка бросила взгляд на его модные узконосые туфли из коричнево-красного бархата в тон камзолу. – Конечно, этот скряга и должен носить такую изящную обувь!

– Скряга! – воскликнул Робин, прервав ее смех голосом таким громким, словно рев раненого зверя. Девушка, посмотрев на него, сразу же прекратила смеяться и прижала руку к сердцу, как будто бледность щек и обида в глазах юноши остановили его биение.

– Скряга! – повторил Робин более тихо. Значит, вот что говорили о нем соседи. И причины для подобной характеристики были очевидны. Причем он не мог оспаривать ее, не отказавшись от мечты, которую в каждом сне видел воплотившейся в реальность.

– Скряга!

Слово было невыразимо обидным. Робину никогда не приходило в голову, что оно давало убедительное объяснение его таинственной жизни и закрытым ставням в Эбботс-Гэп. Конечно, первым его использовал какой-то недруг, нарисовавший отвратительный образ молодого скопидома, пожирающего глазами мешки с деньгами в углу своего затертого жилища. Наверное, Робин не был бы так сильно огорчен, если бы таким образом его охарактеризовал кто-нибудь еще, даже другая девушка. Но это сделала Синтия Норрис, живущая в Уинтерборн-Хайд. Если его имя произносилось в ее присутствии, она думала: «А, этот скряга – Робин Обри!» Какой ужас! Эти слова сверкали перед его глазами, словно знамя позора!

– Что я могу вам ответить? – пролепетал он.

Но Синтия не осознала правду.

– Мы оба виноваты, – мягко произнесла она. – Вы начали шутить на эту тему, а я последовала за вами, но пересолила. Простите меня! Наверное, Робин Обри – ваш родственник?

– Это я сам, – мрачно заявил Робин.

– О! – прошептала девушка. Краска отхлынула с ее щек. Чтобы спрятать это, она закрыла лицо руками. – Какой стыд! Ни за что на свете я не согласилась бы так вас обидеть!

Ее слова тронули Робина. Он шагнул к ней.

– Вам незачем расстраиваться – если кто-то и виноват, то только я. – Юноша испытывал сильное искушение рассказать Синтии обо всех своих мечтах и целях, рабом которых он оставался с детства. Его душа оказалась более неуязвимой для обвинений сэра Френсиса Уолсингема, чем для раскаяния в голосе девушки.

– Я вас не знала – иначе я никогда не стала бы поддерживать такие глупые сплетни. Уверена, что у вас есть основания для вашего поведения, – сказала она. – И если ваш дом заперт и темен, то для этого существует веская причина. О, я не спрашиваю о ней. – Однако взгляд Синтии противоречил словам. В нем светилась мягкая доверчивость и явственный призыв поделиться секретом. – Но если бы вы мне рассказали, то вам было бы приятно сознавать, что у вас есть один друг, который в вас уверен, что бы ни говорили остальные.

Более сильного искушения Робин не испытывал никогда в жизни. Взяв юношу за руку, Синтия усадила его рядом с собой на длинную скамью у клавесина. Он почувствовал, как ее атласная юбка коснулась его ноги. Но Робин слишком ревниво охранял свою тайну много лет, чтобы открыть ее даже ей. Он собрался с силами.

– Это чересчур серьезная история для летнего дня, – ответил Робин, пытаясь говорить беспечно. Но он не осмеливался взглянуть на девушку, боясь увидеть, как призыв в ее взгляде переходит в сомнение, а сомнение – в прежнее недоверие. Однако, если бы юноша это сделал, то увидел бы в глазах Синтии лишь разочарование.

– Скажите, почему я нашел вас разучивающей гаммы в одиночестве, когда все остальные отправились развлекаться?

– Если бы я не осталась в доме сейчас, – ответила она, – то причинила бы муки всей компании, заставив их выслушивать мои упражнения, а этого мне не позволяет доброта. В субботу вечером в длинной галерее мы ставим пьесу-маску, которую должна сопровождать музыка. Николас Булз, музыкант сэра Роберта, будет играть на лютне, моя сестра Оливия – на пандуре,[46]46
  Пандура – старинный струнный щипковый музыкальный инструмент


[Закрыть] а я, бедняжка, – на клавесине. Впрочем, те, которые будут меня слушать, – в худшем положении, чем я.

Синтия глубоко вздохнула и сыграла гамму.

– В субботу вечером мне понадобится Персей, – заявила она, весело улыбнувшись.

– При первом же зове на помощь меч Персея будет извлечен из ножен.

– Увы, нет! Персею придется не орудовать мечом, а петь как можно лучше под мой фальшивый аккомпанемент.

Робин выпрямился на скамье.

– Мне придется петь в пьесе-маске?

– И более того. Каждый будет должен написать для нее несколько строк. Так что завтра в этом доме от чердаков до погребов будут находится только вздыхающие поэты. К вечеру все должно быть кончено.

– Отлично, – сказал Робин. – Я напишу мадригал для Синтии.

– В маске нет никакой Синтии, – ответила девушка. – Вам придется написать только то, что велит мистер Стаффорд.

– Хорек! – воскликнул Робин.

– Тише! – предупредила Синтия, хотя сама не удержалась от смеха.

– Значит, прозвище к нему подходит, – мрачно заметил Робин.

– Еще как, – согласилась девушка и посмотрела на него с любопытством. – Вы тот самый мальчик с бантом королевы! – внезапно сказала она.

– Я был тем мальчиком, – возразил Робин, гордо выпрямившись; при этом девушка расхохоталась снова.

– Малыш Робин! – поддразнила она его. – Так вас как будто назвала королева. Ну-ну, не вешайте носа! Когда-нибудь вы будете громогласно ругаться и щеголять бородой. Только, сэр, ради Бога, не трите ваш подбородок – от этого борода не вырастет. – Робин поспешно опустил руки и рассеяно улыбнулся. Подшучивая над ним, Синтия в то же время дала ему понять, что другие могут считать его жалким скрягой. Так как мистер Стаффорд по-прежнему проживал в доме сэра Роберта Бэннета, было весьма вероятно, что именно он распространил этот слух, постаравшись сделать его как можно более обидным.

– Я могу придумать какую-нибудь историю о срочном сообщении, – медленно произнес Робин, – и уехать до того, как они вернутся с соколиной охоты.

– По-вашему, это было бы мужественным поступком? – спросила Синтия.

Робин тряхнул головой.

– Это было бы удобно.

– Несомненно, – согласилась девушка. – Но разве вам следует стремиться прежде всего к тому, что удобно?

Робин резко повернулся к ней.

– Вы верите этой клевете?

– Нет.

– Тогда я остаюсь, – заявил он.

– Решать вам, – спокойно напомнила Синтия.

– Вот я и решил, – твердо ответил Робин.

Благодарение Богу, он не нуждается ни в чьих советах по поводу своих действий и в состоянии смотреть в лицо оскорбительным намекам хоть всего графства! Разве он трус, чтобы бежать от них? Конечно, нет! Только пусть они остерегаются, а более всех – любезный мистер Хорек!

– Так это мистер Стаффорд сочиняет маску? – спросил Робин.

– С вашей помощью, – ответила Синтия.

– И я должен играть в ней роль?

– Очень важную. Вы сообщите о начале представления собравшимся в большом зале.

– Значит, я буду герольдом?

– Ну-у, – протянула Синтия, – в некотором роде…

– То есть слугой?

– Да.

– Так я и знал!

Робин с оскорбленным видом поднялся, но тут же снова сел.

– И мне предстоит носить кожаную куртку и широкие штаны, – с возмущением заявил он.

– Малыш Робин, – пробормотала Синтия себе под нос и ответила: – Да, если они будут готовы вовремя.

– Карло Мануччи! – воскликнул Робин.

– Карло Мануччи? – переспросила Синтия. Девушка стойко запечатлевала в памяти странную сценку, происходившую в этой комнате – каждое их слово и движение, начиная с появления Робина. Смеясь над тоскливым лицом юноши, которому предстояло на один вечер снять нарядную одежду, она запомнила и имя Карло Мануччи, что привело к грозным и опасным последствиям. Синтия могла не задерживать на этом имени внимание и позволить ему ускользнуть из памяти. Но она задержалась на нем:

– Карло Мануччи? Кто это?

– Слуга в другой пьесе, – ответил Робин. – Я играл его по распоряжению мистера Стаффорда – и притом играл ужасно.

– В кожаной куртке и широких штанах? – скромно осведомилась Синтия.

Робин мрачно кивнул.

– А Хамфри, конечно, будет принцем Падуанским? – спросил он.

– О, нет, – отозвалась Синтия. – Ведь это маска. В ней действуют только добродетели и аллегории. Хамфри играет Бога Облака.

– Тоже неплохо!

– Он спускается на Землю и женится на Золотой нимфе.

Робин резко повернулся к девушке.

– Если Стаффорд думает, что слуга…

– В кожаной куртке и широких штанах, – напомнила Синтия.

– …намерен робко стоять в стороне, когда… – Он стиснул кулак, но вовремя сдержался. – Я сержусь из-за пустяков. Продолжайте играть на своем клавесине.

В этот момент Синтии следовало упрекнуть Робина за его дерзость или торжественно удалиться из комнаты. Но, по правде говоря, во вспышке юноши не было никакой дерзости. В его голосе звучали искренность и страсть, и Синтия, чувствовавшая, как отзываются на них струны ее сердца, сидела, краснея и бледнея. Она пришла в восторг, когда Робин прервал ее упражнения своим романтическим юмором. Но… но не прошла бы эта неделя спокойнее, если бы он не вошел в комнату? Вспыльчивого молодого человека охватил гнев при одном намеке на то, что Хамфри Бэннет женится на ней хотя бы в пьесе! А ведь не прошло и пяти минут, как он раздумывал, оставаться ему здесь или улизнуть под каким-нибудь предлогом, прежде чем остальные вернутся с соколиной охоты! Одно ее слово – и он бы ушел. Но это слово было бы лживым, и она удержала его…

Девушка бросила взгляд на мрачную физиономию «малыша Робина», возвышавшуюся над крахмальным воротником, и поняла, что если он опять вздумает уйти, она снова его задержит.

– Значит, Хамфри будет Богом Облака, а я – слугой? Отлично! Но, как говорил сэр Френсис Уолсингем, посмотрим, что произойдет дальше! – напыщенно произнес юноша.

В этот момент произошло появление Бога Облака. Хамфри Бэннет вошел в комнату в пыльной одежде и забрызганных грязью сапогах для верховой езды.

– Синтия! – воскликнул он и, увидев сидящего бок о бок с ней юношу, сделал секундную паузу. – А, Робин! – заговорил он, когда гость не спеша поднялся. – Добро пожаловать! Отец переодевается, но спустится через несколько минут.

Хамфри пожал руку Робину, столь же холодно, сколь приветствовал его. Робин не знал, что семейства Норрисов и Бэннетов, хотя одни были протестантами, а другие католиками, всерьез планировали брак между Хамфри и Синтией.