Текст книги "БСФ. Том 5-й дополнительный. Параллели"

Автор книги: Альфред Леманн

Соавторы: Гюнтер Крупкат,Ганс Тауберт,Вольф Вайтбрехт,Гунтер Метцнер,Франк Рыхлик,Эрик Симон,Рольф Крон,Михаэль Самайт,Герхард Бранстнер,Гюнтер Теске
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Йорг Гернрайх
ТУМАН

Свист уплотненной атмосферы тихо проникал в застекленную кабину, и ясное пение моторов было едва слышно. Под ними лежал плотный туман. Мимо пролетали коричневые клочья облаков и исчезали позади машины в ядовито-зеленой дымке. Впереди по направлению полета в кипящей пелене облаков вспыхивали молнии.

– Высота три тысячи триста. Поверхность планеты не просматривается!

Рей Лоусон поднял голову от приборов.

– Опустись до двух тысяч, я подготовлю автомат. Если найдем что-нибудь подходящее, можно сесть.

Пилот передвинул грибковую ручку на ширину пальца. Изменение гравитации показало, что носовая часть корабля наклонилась.

На радиолокаторном горизонте выросла горная цепь. Пилот снизил скорость и по широкой дуге направил корабль на юго-восток. На экране радара поверхности вспыхнули мощные эхо. Участок под машиной был так сильно изрезан, что астронавтам показалось небезопасным совершить посадку в этой области. Теперь они летели над прибрежной зоной внутреннего моря. Радарные эхо участились вблизи берега и слились на северо-востоке в блестящее обрамление.

Пилот Лингев задал машине курс по окружности, сделал знак второму пилоту, указав на точку на матовом экране. Лоусон кивнул в ответ.

– Сейчас?

– Нет, еще три круга.

После третьего витка Лингев нашел подходящее место для посадки. Равнина, примыкавшая к прибрежному району, была ровной, как бильярдный стол. Пилот ослабил тягу и включил автомат, штурвальная колонка плавно пошла вперед, нос посадочного модуля стал опускаться. Они быстро теряли высоту. Но туман не рассеивался.

На высоте четырехсот метров управление перехватил автопилот. Развернувшись перед хвостовой частью, коптер опускался на равнину.

Медленно блестя синевой, узкая лента пленки выскользнула из щели анализатора и, шурша, упала в плоское углубление на лицевой стороне командного пульта. Лоусон подхватил ленту, бросил беглый взгляд на цифры и протянул их Лингеву, который уже нетерпеливо тянул руку.

– Какие показания?

– Что-то не пойму, – проворчал Лоусон недовольно. – Посмотри сам! Семьдесят четыре процента азота, двадцать два процента кислорода… Дальше я еще не разобрался. Может быть, обойдемся маской Б?

Пилот махнул рукой.

– Было бы здорово, – засмеялся он сухо. – Устроим веселый маскарад.

– Значит, опять в доспехи?

– Гм… Кислород, давление – шестьсот двадцать три торр, радиоактивности почти никакой, все это очень хорошо. Но окись угля, сероводород и углеводород, очень много соединений мышьяка и свинца.

Он покашлял смущенно и снова протянул ленту своему второму пилоту.

– Да, для похорон по первому классу маски Б будет достаточно, – усмехнулся Лоусон и в нерешительности стал скатывать ленту между пальцами.

– Если посмотреть на это дело внимательно, не знаю… Но мне тут что-то не нравится. Вполне возможно, что состав воздуха можно объяснить вулканической активностью. Мы, пожалуй, имеем дело с довольно молодой планетой, если верить Шпиндлеру.

– Ну что ж. Может, так, а может, и не так… Это наверняка объяснило бы многое. Соединения серы и углерода… Шут его разберет. – Второй пилот покачал задумчиво головой и сунул ленту с показателями в боковой карман комбинезона.

Лингев пожал плечами:

– Смелое предположение, и ничего больше. Ибо в конечном счете, насколько я помню, мы не заметили признаков вулканизма.

Лоусон теребил свой воротник.

– Да что могут значить наши наблюдения? Несколько тысяч квадратных километров, которые мы облетели, составляют в лучшем случае несколько тысячных долей поверхности. Но мы все-таки не химики. Никто из нас не знает достоверно, являются ли все эти соединения действительно вулканическим газом.

– Ты прав, – уступил, колеблясь, пилот. – Мы ничего не знаем и спорим о пустяках. Когда «Протектор» сядет, у наших экспертов будет много работы.

– Ладно, – сказал Лоусон, ухмыляясь. – Если мы сами хотим сегодня высадиться, то нам надо еще кое-что доделать. Райф и Шпиндлер эту работу за нас делать не будут.

Тусклый свет встретил их, когда они покидали шлюзовую камеру. Мимо проплывали клубы тумана, несильный ветер гнал серые облака пыли по грунту, поросшему скудной растительностью. Маленькие кучи песка скапливались у тощих коричневатых стеблей и рассыпались под тяжестью шагов. Через наружные микрофоны доносилось приглушенное завывание ветра и шуршание пылинок, несущихся по траве. Поначалу Лингев и Лоусон бодро шли вперед. Посадочный модуль скрылся за желто-зеленой стеной тумана, однако радиомаяк ракеты обеспечивал необходимую ориентацию.

А затем марш усложнился. Радионуклидовая батарея больно давила при каждом шаге на лопатки. Передатчик, который в роли секторного маяка должен был наводить «Протектор», заставлял сгибаться в три погибели.

Лоусон застонал. Лингев повернулся и остановился, тяжело дыша. Второй пилот поправил груз и вытащил из набедренного кармана карту, изготовленную автоматом согласно показаниям радара. Его товарищ подошел к нему и склонился тоже. Они вместе развернули лист, полоскаемый ветром в их руках. Лоусон изменял несколько раз положение батарейного ящика на своих плечах, прежде чем взять в руки компас, стрелка которого указывала на юго-запад. Он обстоятельно расправил карту.

– Если мы не сбились с направления, то теперь находимся здесь, – сказал Лингев, показав пальцем на план. – Еще два километра на юго-восток, и цель будет достигнута. Поставить радиомаяк и запустить его – дела на час. Обратный путь без багажа займет еще два часа. Следовательно, до приземления «Протектора» останется еще добрых двенадцать часов.

Лоусон хитро улыбнулся.

– Значит, ты полагаешь, что мы могли бы после установки маяка совершить маленькую экскурсию. Идея недурна, но…

– Ну и что! Кто прошел пять километров, может спокойно пройти и один лишний. Или, может, ты хочешь просидеть здесь все двенадцать часов и валять дурака? – Он посмотрел еще раз на карту. – Смотри, здесь мы установим радиостанцию. Дальше, примерно через полкилометра по направлению нашего движения, находится русло реки, которая через следующие полкилометра впадает в море. На этом месте кончается также одна из этих странных областей отражения света.

– Может быть, мы застанем кого-либо «дома»? – подтрунил Лоусон.

– Ерунда! В этой ядовитой кухне никто не живет. Тут нет даже травы… В лучшем случае солома. Мы проследуем, таким образом, вдоль русла реки до моря, – резюмировал Лингев. – А затем кратчайшим путем назад.

– Гм, – проворчал другой и сдвинул в сторону на несколько сантиметров лямки.

– Тогда в последний рывок…

Вторая часть пути стала настоящим наказанием. Они быстро устали и вынуждены были несколько раз останавливаться, чтобы набраться сил. Туман был неприятный, видимость ограниченная, равнина унылая и пустынная, без единого предмета для ориентира. Если бы у них не было счетчиков шагов, ни один из них не смог бы даже приблизительно ответить, сколько они прошли. Наконец Лингев остановился, сбросил радиостанцию на землю и, тяжело дыша, уселся на футляр.

Лоусон последовал его примеру.

– Слава богу! – сказал он. – Второй раз не придется совершать такие маршруты.

Пилот ничего не отвечал, положил шлем на руки и рассматривал кончики своих сапог.

Так они просидели около пяти минут, пока не поднялся Тор Лингев и не стукнул своего товарища по плечу.

– Давай подтянись! Закончим с этим делом.

Лоусон поднялся неохотно, открыл ящик с батареями и начал распаковывать принадлежности.

…Уже почти десять минут шли они опять на юг. Местность стала чуть наклонной. Земля была влажной и пружинила у них под ногами. Растения, покрывавшие до этого землю как соломенный ковер, редели и наконец уступили место коричневатой илистой подпочве. Мелкая пыль, приносимая неутихавшими ветрами, образовала светло-серую влажную корку, которая ломалась под шагами мужчин, заставляя их проваливаться до лодыжек.

Вскоре за желто-зеленым туманным покрывалом появилась темная полоса, контуры которой с каждой секундой выступали все яснее.

Они приблизились к реке метров на сто. Противоположный берег матово выделялся в дымчатой завесе. Между берегами, подернутыми грязной смолистой массой, извивался к морю мутный лениво текущий поток воды. От поверхности ее поднимались сернистые испарения и смешивались с туманом, который окутывал все окружающее. На воде возникали переливающиеся пузырьки газа, несущиеся вниз и лопающиеся то и дело, на смену им появлялись новые и оставались в виде тонких пенистых полос на илистом берегу.

Оба не чувствовали особого желания приближаться к самой реке. Они повернули и пошли вдоль русла. Характер местности оставался прежним. С левой стороны илистая вода с трудом пробивалась к морю, с правой стороны их сопровождала пустынная местность, лишенная растительности. Напористый ветер наметал кучи песка, которые в течение нескольких секунд засыпали следы.

До них долетел далекий шум прибоя. Они ускорили шаги. Совсем неожиданно перед ними открылось море. Впереди, метрах в тридцати от них, большие волны обрушивались на блестящие, черные как смола скалы. В лицо им ударили брызги, стекавшие потом по защитным костюмам и оставлявшие черно-коричневые клейкие следы. Метровые куски пены, похожие на льдины, налетали на берег вместе с прибоем, разбиваясь на тысячи липких хлопьев, которые моментально уносились порывами ветра.

– Волны, солнце, песок, – сказал насмешливо Лоусон, протирая перчаткой стекла шлема. – Чудесное местечко!

Пилот с отвращением огляделся. В пятидесяти шагах от них причудливо громоздилась красновато-фиолетовая слизь, которая под натиском шторма стекала, полузастывая, на землю. Узловатые желеобразные нити обтягивали, словно тугой сетью, прибрежные скалы. Убегающие потоки воды захватывали эти нити, унося их в море.

Лоусон почувствовал тошноту. Его охватило нелепое ощущение, будто дьявольская вонь проникает через стенки шлема.

– Сплошная клоака, – сказал он. – В жизни не видел ничего более омерзительного…

– С вулканизмом это не имеет ничего общего. Тут что-то другое… Так здесь было не всегда.

Второй пилот почувствовал, как его охватило странное возбуждение Замечание Лингева пробудило в нем собственное подозрение, в котором он еще не хотел признаться самому себе. Он отвернулся, взяв в руки карту.

– Хватит, пошли, – сказал он задумчиво. – Одна позиция нам еще не ясна.

Лингев нерешительно последовал за ним.

– Да, еще одна, – пробормотал он глухо. – Последняя…

Страшное предчувствие погнало их вперед в том направлении, где сквозь туман пробивался силуэт какого-то крутого возвышения. Тонкие красно-коричневые ручейки пересекли вскоре их путь, соединяясь постепенно в узкие ручьи.

Они брели по мелким лужам, в которых плавали наполовину вымазанные грязью, наполовину покрытые коркой обрывки пленки.

Кругом валялись разъеденные коррозией обломки деталей каких-то машин самой различной величины и формы.

Чем ближе они подходили к горе, хребет которой был окутан желтой дымкой, тем чаще им приходилось переступать через провода, погнутые трубы, наполовину ушедшие в землю шарообразные сегменты и опоры. С грохотом полетела поблизости в долину лавина тяжелых обломков. Из грубопористых глыб пенопласта сочилась мутная маслянистая жидкость.

Лингев нечаянно сделал шаг в сторону и стер носком сапога ил с ярко-желтой пачки листов. Лоусон схватил его за руку.

– Пошли, – сказал он хриплым голосом. Его лицо стало каким-то угловатым и побледнело. – Пошли же, в конце концов! Насмотрелись достаточно.

Пилот сбросил его руку и нагнулся.

– Одну минутку, подожди… Сейчас…

С некоторым трудом ему удалось вытащить эту пачку. Но как он ни старался, часть листов осталась в земле.

Лоусон подошел к нему. Дрожащими руками Лингев смахнул налипшую грязь с поверхности. Они стояли словно окаменев, ничего не понимая, и глядели на верхний лист.

На них смотрело человеческое лицо… Смеющееся лицо.

Им бросился в глаза прозрачный колпак, закрывавший рот и нос и плотно прилегавший к коже лица на щеках и подбородке. Шесть тонких и прозрачных трубочек отходили от колпака, заканчиваясь на двух утолщениях воротника.

Теперь не было сомнений и это открытие странно разволновало их, – существо, которое, казалось, так беззаботно смеялось на фотографии, имело защитный дыхательный аппарат!

Но то, что они увидели на других страницах, заставило их задуматься. В середине большого листа, который получился из развернутых страниц, они узнали уменьшенную «Титульную фотографию», которая была обвита спиралью из незнакомых разноцветных символов или буквенных знаков. Эта спираль была центром светло-зеленой многозубчатой звезды. На конце каждого из этих зубцов находилось еще по одной фотографии.

Мужчины, молодые женщины, дети – в прозрачных, матовых или непрозрачных защитных масках, покрытых цветными орнаментами. Здесь яркие, переплетающиеся линейные узоры, там скромные мотивы цветов, тут сливающиеся Друг с другом цветные пятна, там геометрические фигуры. Какой беспредельный цинизм!

Лингев был вне себя от бешенства.

– Поистине на каждый вкус что-то есть. – Он хрипло засмеялся. – «Покупайте «Озонакс» маску с тремя суперабсорберами», – прокомментировал он ядовито.

Лоусон смущенно молчал, складывая этот лист, ин долго рассматривал фотографию незнакомца с улыбкой кинозвезды.

– Они были такими, как мы, – констатировал он этот факт.

– Такими как мы?… – повторил негромко Лингев, бросая беглый взгляд в сторону, и покачал головой: – Нет, не совсем.

Гюнтер Теске
КОНЕЦ ОДНОЙ КАРЬЕРЫ

Артисты из среды саккарцёв и фуманитов были виртуозами мирового класса. Прирожденный дар движения у этих народов создавал неисчерпаемые возможности для открытия всех новых талантов. К тому же наиболее состоятельные группы устроителей спортивных зрелищ заботились об основательной выучке лучших из лучших. Поэтому каждый житель планеты Луланде считал совершенно естественным, если первые призы на «Большом Смотре» неизменно вручались представителям этих народов, ибо, шла ли речь о «прыжках красоты» или фигурных прыжках, о танцах на высоко натянутых канатах, групповом восхождении или излюбленных махах флагами, всегда они представляли зрелище необычайное.

Однако за два лета до очередного «Большого Смотра», участвовать в котором снова вызвались все двадцать пять народов Луланды, единый мир любителей артистичности зашатался. Неожиданно темой разговоров стали уже не любимые звезды из саккарцёв и фуманитов – туккумцы приковали к себе внимание небывалыми, фантастическими результатами.

Туккумские артисты на межнациональных представлениях выигрывали большинство видов соревнований с таким преимуществом, что конкуренты от отчаяния, если их не схватывали судороги, еще на арене разрывали свои лицензии или разъезжались по домам, качая головой, с опустошенными взглядами. На всех этих состязаниях незаметно, на заднем плане, присутствовал и руководил победителями один человек, который был указан в заявке национального смотрового совета туккумцев как режиссер Гибсон Дорж. Наличие нарушений правил или скрытых манипуляций со стороны туккумцев, несмотря на большие старания, доказать не удалось. Поэтому никто не мог оспаривать их право пользоваться услугами такого Большого режиссера, как Гибсон Дорж.

Подобные таинственные личности уже вошли в историю артистичного спорта Луланде, достаточно вспомнить здесь только Туммера Тункеники, Холмена Драммера и Г. Оргбуша. Их рецепты являлись новыми и лучшими методами подготовки, которые неизменно приводили к высшим достижениям. Правда, их подопечные никогда не демонстрировали подобного превосходства и не добивались таких внушительных показателей.

Единственным на Луланде, кто оставался безучастным ко всему переполоху, предположениям и даже подозрениям вокруг Гибсона Доржа, был Гибсон Дорж. Непоколебимо и целеустремленно он продолжал свою деятельность в специальном центре, не задумываясь над своей двойственной популярностью.

Тяжеловесное тело Гибсона Доржа грузно опиралось на две вечно прогнувшиеся ходули. На его лице отсутствовал выдающийся признак туккумцев – большой орган обоняния, вместо этого легко было распознать отчетливые признаки бочкообразного образования, типичного для мужской части фуманитов. В то же время его темные стеблевидные глаза давали основание луландцам угадывать его принадлежность к саккарийским народам. Короче говоря, этот Дорж мог принадлежать к любому народу Луланде, он мог быть с Формакса или даже с одной из очень удаленных планет солнечной системы. Как известно, высокоразвитые существа на всех кислородно-азотных планетах Галактики едва ли отличались так разительно друг от друга, как это было с народами на Луланде.

Если Дорж сидел вечером вместе с артистами в комнате с транслятором и диктор начинал говорить в предстоящем репортаже «о таинственном Гибсоне Дорже и его чудесных средствах», он тихо улыбался про себя и неслышно выходил из комнаты. Вот и сейчас он снова поднялся, потому что перед задником артистической сцены на экране возникла голова знакомого репортера Оттоло, вопрошавшего: «Где находится предел возможностей луландцев? Критические размышления по поводу новейших рекордов туккумцев и их режиссера, или, лучше сказать, волшебника Гибсона. Доржа».

Дорж еще не дошел до двери, когда из глубокого кресла донесся намеренно равнодушный мужской голос:

– Я бы очень хотел знать, что сам непостижимый режиссер скажет об этих дискуссиях. Может, и в самом деле здесь не все чнсто.

Дорж, словно споткнувшись, остановился и, казалось, вслушивался в висевшие в помещении слова. Он наклонил свою большую лысую голову и поискал глазами произнесшего эти слова. Однако в комнате ничто не двигалось. Все напряженно всматривались в красочно мерцающую телепластину. Дорж вернулся и сел, грозно откашлявшись.

Фильм шел недолго, и снова голова репортера заполнила экран. Тех, кто ждал, что теперь он объяснит методы Гибсона Доржа, охватило разочарование. «Рекорды поразительны, это факт. Чем они достигаются, об этом туккумские артисты не могут или не хотят говорить. Это понятно, ведь их доход существенно повышается благодаря этим достижениям. Таким образом тайна, связанная с чудо-тренером Гибсоном Доржем и его успехами, остается неразгаданной».

Дорж поднялся с презрительной ухмылкой. Он подошел к одному из молодых людей, строго посмотрел на него со своей высоты и сказал громко и отчетливо:

– Вы хотели знать, что я скажу обо всей этой болтовне, суперартист Котта. Тогда идемте со мной.

Он повернулся и пошел из комнаты, ни разу не оглянувшись. Молодой человек следовал за ним, пружинисто шагая. И только то обстоятельство, что он очень тихо закрыл за собой дверь, могло бы сказать внимательному наблюдателю, что внешние уверенность и самообладание Котты не совсем согласовывались с его внутренним состоянием.

Гибсону Доржу принадлежало несколько комнат в спеццентре, служивших ему жильем и лабораторией.

Он включил свет и жестом пригласил артиста подойти поближе. Явно ошарашенный, тот последовал за ним в среднее помещение, уставленное дорогими скульптурами и редкими растениями.

– Садитесь, Котта.

Дорж не терпел возражений. Котта, любимец миллионов зрителей, опустился в пневматический овал, который тотчас начал приятно покачиваться. Дорж подошел к одному из обвитых растениями автоматов и выудил два фужера.

– Вы выпьете немного перлуса, это не повредит, – сказал он и энергичным движением руки погасил попытку Котты протестовать.

Он протянул ему фужер и скользнул во второе кресло. Молча потягивал напиток и не отрываясь глядел Когте в глаза. Артист попробовал отвечать ледяным Взглядом, ему удалось это лишь на какие-то секунды.

Дорж насмешливо улыбался.

– Итак, с этим не все чисто, считает суперартист Котта.

Котта резко кивнул:

– Любой, если он сам артист и участвует хотя бы в малых состязаниях или для собственного удовольствия занимается телесными играми, не в состоянии понять такие неожиданные сверхдостижения.

– А должен ли он это понимать?

– «Должен» – нет, пожалуй, не то слово. Но вы не будете отрицать, что это наводит на размышления. Среди суперартистов всех дисциплин царит беспокойство. В конечном счете все таккумцы получают дурную славу, за нашими спинами поговаривают о манипуляциях, с нами уже не хотят соревноваться. – Котта тяжело вздохнул. Как долго он ждал этой возможности выговориться! Он еще раз вздохнул поглубже, чтобы спокойнее и обдуманнее продолжать, но Дорж поднял руку, прерывая его.

– Разве пока нас в чем-нибудь могли уличить? – спросил он. – Вы сами знаете, как тщательно ведутся расследования на этот счет – и все наши артисты вне малейшего подозрения.

– Я вовсе не имею в виду примитивные пилюли или капли ядов, это совсем другие вещи. – Котта допил с жадностью остатки перлуса и живо продолжал: – Поговаривают о гипнозе, о средствах усиления мышц, о стабилизаторах для костей и еще шут знает о чем.

– Интересно, – пробурчал Гибсон Дорж. – Смотри-ка…

– Во всяком случае, это ненормально, если неожиданно появляется молодой человек, показывающий на трампельмате фигуры, которые я как суперартист, если даже буду в наилучшей форме, смогу выполнить лишь чудом. Одних тренажа и таланта здесь мало, в этом вы можете мне поверить.

– Ах, вот о чем Речь, значит. – Рот Доржа скривился снова в ухмылке. Он поднялся и снова наполнил оба фужера. – Вы боитесь конкуренции.

– Чепуха, я не боюсь. Но все должно быть чисто, по правилам.

– Чисто! – Дорж смеялся. – А что такое «правило»?

– Это… – Котта неожиданно почувствовал пустоту в голове. Прекрасные аргументы, которые он тщательно подбирал, испарились. – Ну, все, что не запрещено.

– Так, а я, значит, делаю нечто такое, что запрещено.

– Нет, вероятно, этого нет. Я так скажу: я всегда готов выступить против любого конкурента. Вот уже три лета я непобедим, а вот теперь приходит этот Холебасса и два раза подряд оставляет меня позади. Никто его не знал до этого, и, прежде чем он появился в вашем центре, он даже не принадлежал к первому классу.

Котта отхлебнул еще глоток. Он чувствовал легкость, которая заглушала, отодвигала на задний план мысль об осторожности. Сейчас, когда он высказал свое мнение этому человеку, он чувствовал себя лучше. В конце концов он прибыл в этот центр, чтобы добраться до сути.

– Встаньте-ка, – внезапно сказал Дорж.

Смущенный Котта повиновался. Он чувствовал перлус в ногах, однако старался не показать вида. Дорж обошел его, ощупывая его широкий корпус, обмерив бедра, пробормотал что-то об отличных, прекрасных мышцах, кивнул, тихо сказал, что затылок мог бы быть усилен, и снова усадил его в кресло.

– У вас отличные предпосылки, для нас пустяк. – Дорж кивнул ему ободряюще, – То, что вы согласны, я могу сказать наперед.

Котта быстро кивнул и одновременно почувствовал, как лицо заливается краской. Уже в первом разговоре с этим Доржем он позорно выдал свое намерение, гнездящийся в глубине груди страх потерпеть поражение от одного из артистов Доржа, отдать свой титул вытеснил все другие мысли.

– Тогда до завтра, и спите спокойно, – сказал Дорж. Он стоял как тяжеловес перед ним и внимательно его разглядывал. Вероятно, он догадывался о том, что происходило в душе молодого человека, потому что темные глаза режиссера буквально ощупывали его.

Котта неуверенно поднялся, вытянул свое мускулистое, но гибкое тело. Хотя он был на полголовы выше, чем режиссер, он чувствовал себя необъяснимым образом поверженным своим визави.

На другой день Котта был вызван в приемную Доржа еще до полудня.

– Вообще-то у меня сейчас тренировка, – сказал Котта ершисто.

– Когда вам тренироваться – это определим мы, – возразил коротко Дорж. – Сейчас я хотел бы познакомить вас с нашей программой, это свидетельство особого доверия. Если вы будете с нами, вас ждут фантастические достижения. Пойдемте.

– А моя тренировка? – упрямо спросил Котта.

– Длительность, частота и интенсивность определятся позднее.

Дорж направился в соседнюю комнату и поманил за собой Котту.

Двое мужчин в медицинских халатах уже были заняты тем, что закладывали характеристики в мед-компьютер. «Сейчас наши специалисты изучат вас поточнее. После этого вам придется самому решить, согласиться или нет с нашими предложениями». Гибсон Дорж оставил его наедине с двумя экспертами, которые взялись за него с такой основательностью, с какой он встречался впервые в своей жизни.

Один из врачей сопроводил Котту с данными компьютера, цветными колонками цифр и кривыми снова в рабочий кабинет Доржа. Диагнозом он мог быть доволен: все органы были в отличном состоянии и вполне удовлетворяли требованиям для высших достижений в его дисциплине.

– Зато ваши конечности, мой дорогой… Предлагается вам ввести пировестониловые сухожилия. – Дорж оценивающе смотрел на Котту.

– Вы это серьезно? – Котте показалось на кддой-то момент, что он еще находится под действием перлуса.

Но Гибсон Дорж спросил его четко и с раздражением:

– А вы думаете, мы тут перед вами комедию ломаем?

Тут только понял Котта вполне ясно, почему оба врача так тщательно его исследовали. Он уставился перед собой, ничего не видя. А он-то думал о средствах наращивания мышц и возбудительных напитках, составляемых им из различных, имевшихся повсюду экстрактов! Собственные эксперименты казались ему теперь детской забавой в сравнении с этими жуткими перспективами.

– Ну, вы еще пустяковый случай, так как имеете достаточно природных преимуществ, – пытался утешить его врач. – А вы думаете, почему Волле, артист-пращеметатель, достиг в броске в высоту ста четырех метров?

– Потому что его руки – из-за симметрии приходится делать на обеих – удлинили на двадцать три сантиметра, а метающую руку подстраховали сухожилиями из полярпенола, – самодовольно ответил сам Дорж.

– А благодаря чему Кранелло удалось в верчении каруселей набрать на два центнера больше по сравнению с прежним луландским рекордсменом? – продолжал врач.

– Потому что мы ему влепили второй позвоночник, а его кости рук и ног заменили иридиево-стальным каркасом.

– Нет! – Котта переводил расширившиеся от испуга глаза с одного на другого. – Вы просто вставляете искусственные органы и мышцы, нет! Это же неестественно.

– Наоборот, естественно, что это естественно, – возразил Дорж и рассмеялся раскатисто, довольный игрой слов. – Разве это неестественно, слабейшее звено биологической цепи усилить и этим полностью использовать наличествующие телесные резервы? В принципе мы только помощники природы, которая во многих вещах попросту неряшлива. Я даю вам слово, что личность ваша от этого не изменится. По крайней мере, в негативную сторону.

– Кстати, – врач изучал компьютерные данные, – ваши ноги нам бы надо тоже удлинить на восемь сантиметров. Тогда вы будете обладать оптимальными условиями для высоких и мощных прыжков на пружинном мате.

– Это нужно? – отважился Котта на слабое возражение.

– Это не нужно, – с иронией заметил Дорж, – если вы хотите заработать лишь половину вашего гонорара или и того меньше.

– Ну, убедились? – спросил врач. Котта не отвечал.

Восемь дней заняли дальнейшие исследования. Измерили даже скорость мыслительного потока и установили, что с помощью энцитоиентрина возможна существенная прибавка в интенсивности. Согласно предварительным расчетам вследствие этого могло бы наступить двадцатисемипроцентное улучшение реакции. Более прочный затылок не представил для врачей трудности – достаточно было бы двести десять внутримышечных инъекций биценторамина.

В конечном счете были собраны воедино все требуемые вмешательства, и Котта одобрил все предложения. Когда операции на руках и ногах были завершен л, должна была начаться последняя подготовительная фаза к «Большому Смотру». А это было, по утверждению любого из тринадцати врачей центра, уже просто детской игрой.

Котта регулярно принимал определенные дозы кальция, меди, железа и витамины от А до Е, вдобавок еще были лечения примоволанусом и декаболином, инъекции гормонов и плазмы. Но этими порошками и растворчиками дело не исчерпывалось. О нравственных сомнениях и периодических депрессиях в институте этого Доржа тоже подумали, ибо целые месяцы визитов к психологам и гипнотизерам были так же запланированы, как массаж и сауна. Было почти невероятной трудностью выкроить в этой программе еще и окно для тренировок. В конце концов удалось и это.

У Котты вряд ли находилась свободная минута для размышлений. Где-то в глубине души он ощущал, что поступал неправильно. Где были его принципы? Иной раз поздним вечером или между двумя тестами они вдруг как настойчивые просители заявляли о себе, но всякий раз он отталкивал их в самый дальний уголок своей совести. И хотя все эти события во врачебных кабинетах с присоединением к шлангам, кабелям и инструментам катились по нему как поток, выжавший из его членов всю силу, он не мог считать их извиняющим обстоятельством. Он прекрасно знал, что он не лучше любого другого артиста, пришедшего сюда до него, чтобы с искусственно внедренными дополнениями победить тех конкурентов, которые по сути дела были лучше.

В такие моменты он чувствовал себя разбитым. Он сомневался в том, что сейчас способен повторить еще свои простейшие прыжки, тем более сложные саль-то «ямахо» и «лобенго», освоение которых потребовало большого терпения и энергии. А теперь, когда на седьмой вечер он хотел еще раз все основательно продумать, прибыло приглашение от Доржа. Сначала он собирался отказаться. Но когда ассистент Доржа разъяснил ему, что тот беседует перед началом каждого нового «тренировочного цикла» с артистом-новичком, Котта решил сходить к режиссеру.

Дорж снова принял его в своей комнате, два фужера с перлусом уже стояли на столе.

– Откровенно сказать, я не хочу, – сказал Котта. Слабый его протест, который он собирался подчеркнуть двусмысленностью этой фразы, не был понят Доржем.

– Нет, нет, для вас начинается новая эра артистизма, это надо обмыть.

Котта устало опустился в пневматическое кресло.

– Я очень доволен вами, – продолжал Дорж. Он поднял фужер и широко улыбнулся своему гостю. – Вы артист, выполнявший до этого незначительнейшую работу, почти природный талант.

– К чему этот талант, если против природы выступают искусственные сухожилия, руки и ноги?

– Да, к чему, действительно… – Дорж покачал головой, якобы опечаленный. – Ну а сколько бы вы еще возглавляли список лучших – полгода, год? Не забывайте это.

Постепенно Котта снова обрел душевное равновесие, его успехи были столь аномально великими, что уже за много недель до «Большого Смотра» он овладел фигурами и прыжками, которые сам всегда считал невозможными. Сальто «ямахо» и «лобенго», его прежние коронные номера, он собирался продемонстрировать как вступление перед сенсационной средней частью программы.