Текст книги "Поиск Будущего"

Автор книги: Альфред Элтон Ван Вогт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

12

Вздрогнув, Кэкстон проснулся и подумал: «Как перенес это Ренфрю?»

Должно быть, он пошевелился, потому что чернота с болью сомкнулась над ним. Сколько он пролежал здесь в мучительном забытьи, он не мог определить. В следующий раз он очнулся от пульсирования двигателя.

На этот раз медленно, но сознание вернулось. Он лежал очень тихо, ощущая тяжесть лет сна, полный решимости следовать установленному порядку, давно предписанному Пелхамом.

Он не хотел больше терять сознание. Он подумал: «Глупо было волноваться за Джеймса Рефрю. Он не должен выходить из законсервированного состояния еще пятьдесят лет».

Посмотрел на освещенный циферблат часов на потолке.

В свое время они зарегистрировали 23:12, сейчас 23:22. Десять минут, отведенные Пелхамом на переход от пассивного созерцания к первым действиям, истекали. Он медленно протянул руку к краю кровати. «Щелк!» Его пальцы нажали на кнопку. Послышалось слабое гудение. Автоматический массажер стал осторожно разминать тело.

Сначала он массировал ему руки, затем двинулся к ногам, и так по всему телу. Кэкстон чувствовал, как приятно скользило масло, сочившееся из массажера в его сухую кожу.

Десяток раз он чуть не вскрикнул от боли возвращения к жизни. Но через час уже мог сесть и включить свет.

Небольшая, полупустая знакомая комната не могла задержать его внимания больше мгновения. Он встал.

Движение, должно быть, было слишком резким. Он зашатался, схватился за металлическую стойку кровати и его вырвало бесцветным желудочным соком.

Тошнота прошла. Но ему потребовалось усилие воли, чтобы дойти до дверей, открыть их и выйти в коридор, который вел в комнату управления.

Он вовсе не должен был останавливаться, но приступ абсолютно ужасного очарования охватил его, и он ничего не мог поделать. Нагнувшись над креслом управления, он взглянул на хронометр.

Он показал: «53 года, 7 месяцев, 2 недели, 0 дней, 0 часов, 0 минут».

«Пятьдесят три года!» Почти не видя, безучастно, Кэкстон подумал о людях, которых они знали на Земле, молодых людях, с которыми они ходили в колледж, о девушке, которая поцеловала его на вечеринке, которую устроили в день их отправления – все они умерли или умирали от старости.

Кэкстон вспомнил девушку очень ярко. Она была красива, оживлена, совершенно незнакома. Она рассмеялась, когда подставила свои красные губы и сказала:

– Поцелуй и для молодого.

Сейчас она была уже бабушка… или в могиле.

С этими мыслями он начал разогревать банку концентрированной жидкости, которая должна была быть его первой пищей. Его мысли медленно успокоились.

«Пятьдесят три года и семь с половиной месяцев», – подумал он грустно. Почти четыре года сверх предназначенного времени. Придется сделать кое-какие подсчеты, прежде чем принять еще одну порцию препарата вечности. По расчетам двадцать гран должны были сохранить его плоть и жизнь ровно на пятьдесят лет.

Препарат был, очевидно, сильнее, чем Пелхам мог оценить по своим краткосрочным тестам.

Он сидел напряженный, прищурившись, и думал об этом. Вдруг резко до него дошло то, что он делал. Смех сорвался с его губ. Звук разорвал тишину, как серия пистолетных выстрелов, заставив его вздрогнуть.

Но это же и успокоило его.

Даже если произошла ошибка на четыре года, все равно они попали в яблочко, если брать во внимание такие масштабы времени. Метод был не так прост, как при Дворце Бессмертия. Но и он тоже сработал.

Он был жив и еще молод. Время и пространство было завоевано при помощи другой системы обхода лет.

Кэкстон ел суп, не спеша глотая каждую ложку. Он растянул небольшую чашку до последней секунды имеющихся тридцати минут. Затем, невероятно посвежев, он направился обратно в комнату управления.

На этот раз он надолго задержался у приборов. Потребовалось всего лишь несколько секунд, чтобы найти Солнце, очень ярко светящуюся звезду приблизительно в центре экрана заднего обозрения.

Для поиска Альфы Центавра потребовалось больше времени. Но в конце концов она сияла – сверкающая точка в темноте, забрызганная каплями света.

Кэкстон не тратил время, пытаясь определить расстояние до них. Они выглядели нормально. За пятьдесят четыре года они прошли примерно одну десятую от четырех с небольшим световых лет до знаменитой ближайшей звездной системы.

Когда Кэкстон выпрямился, он понял, что в голове у него была мысль, совершенно отличная от той, что должна была быть у него в этот момент. Он должен был проверить своих трех товарищей, удостовериться, что все в порядке.

Он обнаружил, что сопротивляется этому, обнаружил, что думает: «Сначала проверить корабль. Было бы совершенно глупо, если из-за какой-то задержки сейчас, корабль вернется на Землю после третьего июня 2083, .. Нужно помнить, уже есть отрыв в четыре года, который надо компенсировать». Первоначально он определил, что для того, чтобы развернуться и совершенно точно встать на курс, потребуется время, равное одному земному дню. «Начни это, затем посмотришь».

Делая точные расчеты и устанавливая приборы, он с раздражением осознал, что после пробуждения первой его реакцией была мысль о Ренфрю.

«Понял я его, – подумал он. – „Мой дорогой друг Питер“, как же. Он едва знал меня, черт возьми, когда сказал это. Значит, это должна была быть ложь. Показывал, как легко люди попадали под влияние его богатства».

«Даже я», – подумал Кэкстон… Через некоторое время он понял, что «даже я» звучало фальшиво. Самым важным для него всегда были деньги. Или, лучше сказать, успех.

Так что колоссальный успех и богатство семьи Ренфрю имели огромное влияние. В его мыслях этот человек казался больше, чем жизнь, словно то, что с ним произошло, каким-то образом было важнее того, что произошло с Питером Кэкстоном.

Что, разумеется, было нелепо.

Но ему впервые в жизни пришло в голову, что это было то самое чувство, которое двигало древних на самопожертвование и смерть с улыбкой радости от того, что они смогли оказать услугу высшему существу, монарху.

Что ж, Ренфрю ожидал главный сюрприз всей его избалованной жизни, когда он, проснувшись, поймет, что его «дорогой друг» повернул корабль обратно на Землю.

Кэкстон сидел в кресле управления в ожидании легкого рывка корабля, который бы означал, что световые двигатели сделали свое дело… Для того, чтобы изменить курс корабля в космосе, достаточно небольшого толчка.

Прошло полчаса, он ничего не почувствовал.

Проверил свои цифры и приборы. Стрелки отмечали, что двигатели работали.

Но он ничего не чувствовал. Не было совершенно никаких ощущений.

Корабль продолжал свое бесконечное движение. Его скорость увеличивали только несколько небольших светодвигателей, которые были сконструированы таким образом, что ускоряли движение на один фут в секунду каждые три минуты.

Почти бесконечно малая величина, фантастически незаметная. Но в глубоком космосе это крошечное ускорение, добавленное к огромной скорости, приобретенной машиной на взлете, придало, как это и ожидалось, достаточную высокую скорость почти без затрат топлива. Было рассчитано, что на отметке половины пути задние светодвигатели прекратят работу, а подобные двигатели впереди начнут медленное реверсирование процесса.

Прошел еще один час. Также ничего.

Кэкстон ужасно разволновался, когда до него дошла потрясающая мысль: «Черт бы их побрал! Голову даю на отсечение, они ожидали этого… Голову даю… Управление отключено, так что никто не может повернуть корабль».

Ему в голову пришла запоздалая мысль, что если предчувствие его не обманывало, здесь для этого должна быть письменная информация в бортовом журнале. Через минуту у него в руках уже был открытый журнал и он, побледневший, смотрел на четкий, почти каллиграфически красивый почерк Пелхама.

Все, чего он боялся, было здесь, черным по белому.

Он прочел:

«Дорогой Питер.

Конечно, мы надеялись и надеемся, что сейчас, читая это письмо, вы находитесь в хорошем настроении, стремитесь к великим приключениям, ожидающим нас впереди. Однако на всякий случай, если вас охватила некоторая паника – согласитесь, это будет совершенно подходящий момент для приступа настоящей агорафобии (страха большого пространства) – и на всякий случай, если такое произошло, Джим, Нед и я согласились, что нам придется защитить себя от чьей-либо попытки вернуться на Землю во время первой половины путешествия. Так что, Питер, я должен сказать вам, что скрытый компьютер – прочно приваренный под полом – запрограммирован на исправление любого изменения маршрута. Мы считаем, что через двести пятьдесят лет, чтобы вернуться, потребуется столько же времени, как и для продвижения вперед, и поэтому нам придется вернуться к ручному управлению.

Пока до свидания, мой друг. Как вы знаете, я дал препарат вам, затем Джеймсу, затем Неду и наконец я сам сейчас приму его. Так что я пишу это в мире космоса, где я так же одинок, как и вы в своем мире. Вы трое крепко спите, и сейчас я присоединюсь к вам.

Аu revoir и с любовью.

Артур».

Кэкстон перечитал послание, и его первой реакцией было саркастическое неприятие выражения привязанности, которым оно заканчивалось. «С любовью», черт!

«Ах, ты… – выругал он Пелхама. – Ты погубил мою жизнь…» – без такой любви он мог обойтись, спасибо.

Мрачная ирония прошла.

Вдруг его осенила страшная мысль, понимание того, что теперь ему придется идти вперед с первоначальной целью путешествия. Кэкстон почувствовал ужасную слабость и потом – да вот так – сильное беспокойство. До него дошло, с некоторым угрызением, что он тратил драгоценный кислород так, словно он не понадобится позже.

Он слабо поднялся на ноги… «Назад, спать!» – приказал он себе. Он тупо направился к своей комнате. И уже сидел на кровати, когда вспомнил про остальных.

Медленно поднялся опять, сознавая, что должен выполнить свою обязанность. Проверить их. Сделать запись в судовом журнале. Скрыть то, что он пытался сделать. Защититься.

Посмотреть по очереди, подумал он. Первый – Пелхам.

Когда он открыл герметическую дверь комнаты Пелхама, в ноздри ударил тошнотворный запах разложившейся плоти. Задохнувшись, он захлопнул дверь и, вздрогнув, застыл в узком проходе.

Через минуту все равно ничего не было, кроме действительности.

Пелхам был мертв.

Теперь он был обречен на пятисотлетнее путешествие в космосе. А поразивший его страх оставил ужасную мысль, что ему придется совершать это путешествие в одиночку.

Потом он обнаружил, что бежит. Он распахнул дверь Ренфрю, затем Блейка. Чистый приятный запах их комнат, вид их молчаливых тел на кровати вернули Кэкстону рассудок.

В этот момент он испытал прилив чувства, совершенно неизвестного ему раньше. В его взрослой жизни он не знал этого: печали. Невероятно, щеки его были мокрыми.

«Черт возьми, – подумал он. – Я плачу».

Все еще плача, он пошел в кладовую и достал свой личный скафандр и брезент. Но все равно, это было ужасно. Препарат сохранил части тела, но когда он поднял его, куски все равно отваливались.

Наконец он подтащил брезент с содержимым к люку и вытолкнул его в космос.

Прибравшись, он пошел к радио. Было подсчитано, что пол светового года – это предел для радиоприемника, а они были очень близки к этому пределу. Поспешно, хотя тщательно, Кэкстон сделал доклад, затем записал его и начал передавать, установив запись на стократный повтор.

Немногим больше, чем через пять месяцев, на Земле замелькают заголовки.

Он отсчитал пятьдесят пять гран препарата вечности и растворил их в жидкости. Это было близко к тому количеству, которое, как он чувствовал, понадобится на сто пятьдесят лет. Он ввел эту дозу в несколько приемов.

В последние минуты перед тем, как пришел сон, Кэкстон обнаружил, что думает о Ренфрю и о том ужасном потрясении, которое он испытает вдобавок ко всем естественным реакциям на далекий космос, которых так боялся Блейк.

Кэкстон попытался отогнать эту мысль, стараясь вернуться к тому, чего хотел лично он.

Но беспокойство о Ренфрю все еще оставалось в голове, когда наступила темнота.

13

Почти мгновенно он открыл глаза. Лежал, думая: «Препарат не сработал!».

Ощущение тяжести в теле, однако, подсказало истину. Он лежал неподвижно, глядя вверх на висящие над ним часы. На этот раз следовать маршрутом было легче, только он снова не мог удержаться, чтобы не изучить хронометр по пути.

Он показывал: 201 год, 1 месяц, 3 недели, 5 дней, 7 часов, 8 минут.

Осторожно выпив суп из чашки, он с интересом устремился к большому вахтенному журналу.

Кэкстон никогда не смог бы передать то возбуждение, которое он испытывал, увидев знакомый почерк Блейка и потом, когда читал то, что написал Ренфрю. Это был доклад: ничего больше, гравиметрические показания, тщательный подсчет пройденного расстояния, подробный доклад о работе двигателя, и, наконец, оценка вариантов скорости, основанная на семи согласующихся факторах.

Прекрасная математическая работа, первоначальный научный анализ. Но и все. Больше здесь ничего не было. Никакого упоминания о Пелхаме, ни слова о том, что написал Кэкстон или о том, что произошло.

Ренфрю тоже просыпался, и если по его докладу можно было о чем-то судить, то он, возможно, тоже бесчувственный робот. Но Кэкстон прекрасно знал, что это не так.

Знал это – как полагал Кэкстон, когда начал читать доклад Блейка – и Блейк.

«Питер!

Вырвите этот лист, когда прочтете!

Итак, случилось страшное. Худшего мы не могли получить от судьбы. Ужасно думать, что его больше нет. Какой был человек, какой друг! Но все мы знали, на какой риск шли, он же больше других. Так что все, что мы можем сказать: «Спи спокойно, дорогой друг. Мы тебя никогда не забудем».

Однако, дело с Ренфрю теперь осложняется. В конце концов, мы переживали о том, как он перенесет свое первое пробуждение, не говоря про удар, каким является смерть Пелхама. И я думаю, что первое беспокойство было оправдано.

И вы и я знаем, Ренфрю был одним из светлейших умов Земли. Просто представьте себе какого-либо человека, рожденного с его сочетанием внешности, денег и ума. Огромной его ошибкой было то, что он никогда не боялся за будущее. С такой ослепительной индивидуальностью, толпами поклонниц и подхалимов вокруг, у него не было времени кроме как на настоящее.

Действительность всегда поражала его, как гром среди ясного неба. Этого прощального вечера было достаточно, чтобы напустить тумана в голову, когда доходило до действительности. Проснуться через сто лет и понять, что те, кого он любил, состарились, умерли и сгнили в могиле – да!

(Я специально говорю напрямик, потому что человеческий разум способен на самые невероятные мысли, какой бы цензуре он не подвергал свою речь.)

Я лично рассчитывал на то, что Пелхам будет действовать как некая психологическая поддержка Ренфрю. Это влияние должно быть заменено. Постарайтесь что-нибудь придумать, Питер, за то время, что вы дежурите, выполняя заданную работу. Нам придется жить с этим человеком, после того, как мы все проснемся в конце пятисот лет.

Вырвите этот лист. Дальше идут дежурные записи. Нед».

Кэкстон сжег письмо в печи, проверил два спящих тела – как мертвенно спокойно лежали они – затем вернулся в комнату управления.

На экране Солнце казалось очень яркой звездой, драгоценным камнем, убранным в черный бархат. Великолепным сияющим бриллиантом.

Альфа Центавра была ярче. Все еще невозможно было разобрать отдельные солнца Альфа А, В и Проксима, но их совместный свет нес ощущение трепета и величия.

«Так, – подумал он, – вот я здесь, на этом фантастическом пути и одновременно стараюсь сойти с него… Ощущая этот внутренний конфликт, он сопротивлялся возбуждению, и сопротивлялся своей причастности. Возбуждение возникло из очевидного факта, что он был причастен.

Возможно, как настаивал Блейк, ему даже следовало переживать за Ренфрю. Однако, хотя он осознавал славу этой поездки – вот они, первые люди, стремившиеся к звездам – хотя он и понимал все это, он каким-то образом держался своей собственной цели.

Он сказал себе, что держаться лучше своих собственных целей, никогда не забывать, что он – Питер Кэкстон, знает точно – ну, почти точно – что делает.

Он сделал свое дело, принял третью дозу препарата и пошел спать. Сон застал его все еще без плана относительно Ренфрю.

Его третье пробуждение было вполне обычным, за исключением того, что когда он прочел журнал, там вообще не было записи Ренфрю. Запись же Блейка показывала, что Блейк не знал, что с этим делать и очень волновался.

«По крайней мере, – писал Блейк – он дал себе правильную дозу, потому что я посчитал капсулы. Подумайте хорошенько, Питер и уничтожьте и эту записку тоже».

Позже, когда Кэкстон лежал и ждал начала действия последней дозы, он подумал: «Если Ренфрю и правда чокнется, им несомненно придется с этим что-то делать. Но в основном это будет проблема Ренфрю».

Тем не менее, он почувствовал надвигающуюся тяжесть, потому что с другой стороны было даже интересно думать: «Ну вот. Теперь, когда я проснусь, мы будем там».

Это пробуждение, должно быть, приблизило последние сто пятьдесят лет времени. Потому что когда Кэкстон проснулся, он подумал: «Мы здесь! Все закончилось, долгая ночь, невероятное путешествие. Мы все вместе сейчас увидимся и увидим солнце великой Центавры».

Странное дело, когда он лежал здесь, ликуя, его поразило то, что время казалось долгим. И все же… все же он просыпался только три раза, и только на время, равное последнему дню.

Строго говоря, он видел Блейка, и Ренфрю, и Пелхама – не более, чем полтора дня назад. Со времени взлета в сознании он был только тридцать шесть часов.

Тогда откуда это ощущение, что тысячелетия протекали словно секунда за секундой? Откуда это жуткое осознание путешествия сквозь неизмеримую, нескончаемую ночь? Неужели человеческий разум так легко обманывается?

Кэкстону показалось наконец, что ответ был в том, что он жил эти пятьсот лет, все его клетки и органы существовали, и, весьма вероятно, что какая-то часть его мозга все-таки была в сознании за время этого немыслимого периода.

И был, конечно, дополнительный психологический эффект того, что он знал, что эти пятьсот лет прошли и что…

Вздрогнув, он увидел, что его десять минут истекли.

Осторожно он включил массажер.

Массажер работал над ним около пятнадцати минут, когда дверь в его каюте открылась, щелкнул выключатель, и перед ним появился Блейк.

От чересчур резкого движения, с которым он повернул голову, чтобы посмотреть на вошедшего, у Кэкстона поплыло перед глазами. Закрыв глаза, он слышал, как Блейк подходил к нему через комнату. Через минуту он снова смог смотреть на Блейка. Блейк нес чашку с супом. Он стоял, глядя на Кэкстона со странным мрачным выражением.

Наконец выражение его лица расслабилось изнуренной улыбкой.

– Привет, Питер, – сказал он. – Ш-ш-ш! – сразу зашипел он. – Не надо пока говорить. Я покормлю вас этим супом пока вы еще лежите. Чем быстрее вы подниметесь, тем лучше.

Сказав это, он снова помрачнел.

– Я проснулся две недели назад.

Он сел на краешек кровати и зачерпнул ложку супа. Затем последовало некоторое молчание, лишь было слышно шуршание массажера. Тело Кэкстона медленно наливалось силой, и с каждой секундой он все яснее видел мрачность Блейка.

– Что Ренфрю? – наконец вымолвил он хрипло. – Проснулся?

Блейк, поколебавшись, кивнул. Его лицо потемнело от хмури, он сказал просто:

– Он обезумел. Абсолютный сумасшедший. Мне пришлось его связать. Держу его в его комнате. Сейчас стал потише, но вначале он даже заговаривался.

– Вы с ума сошли? – прошептал наконец Кэкстон. – Ренфрю никогда не был настолько чувствительным. И просто от того, что прошло время, мысль от понимания, что все его друзья умерли, он не мог сойти с ума.

Блейк качал головой.

– Не только это, Питер. – Он помолчал, затем продолжал. – Питер, я хочу, чтобы вы приготовились к самому страшному потрясению.

Кэкстон уставился на него, ощущая внутри пустоту.

– Что вы имеете в виду? Блейк скривился и продолжал:

– Я знаю, вы воспримете это нормально. Так что не пугайтесь. Вы и я, Питер, некоторым образом потусторонние существа.

Кэкстон прошептал:

– Давайте к делу, что случилось? Блейк поднялся на ноги,

– Питер, планеты Альфы достаточно близки – уже две недели назад до них было всего шесть месяцев при нашей средней скорости пятьсот миль в секунду. Я думал даже попробовать поймать их радиостанции.

Он криво улыбнулся.

– Ну вот, – сказал он, – я настроил рацию и поймал их – чистота удивительная.

Он замолчал, посмотрел на Кэкстона, улыбка его была болезненной.

– Питер, – простонал он, – мы совершеннейшие глупцы. Когда я сказал Ренфрю правду, он сразу пал духом.

Он снова замолк. Молчание для напряженных нервов Кэкстона было невыносимо.

– Да ради же бога, ну, – начал он. И остановился. И лежал, очень тихо. В голове мелькнула догадка. В жилах застучала кровь. Наконец он слабо произнес:

– Вы хотите сказать… Блейк кивнул.

– Да, – сказал он. – Вот так. И они уже засекли нас своими сверхрадарами. Один из их кораблей подойдет встретить нас, как только я отвечу, что вы пришли в себя. Я только надеюсь, – закончил он мрачно, – что они смогут что-то сделать для Джима.

Полчаса спустя Кэкстон сидел в кресле управления, когда увидел какое-то мерцание в темноте. Возникла какая-то вспышка, которая стала разрастаться в размерах. В следующее мгновение громадный космический корабль поравнялся с ними меньше, чем в миле о них.

Кэкстон вымучено улыбнулся. Он сказал Блейку:

– Они сказали, что этот корабль вышел из ангара десять минут назад?

Блейк кивнул,

– Они могут долететь от Земли до Центавра за три часа, – сказал он.

Раньше Кэкстон этого не слышал. В голове его что-то произошло.

– Как! – вскрикнул он. – Как, ведь нам понадобилось пятьсот, – он замолчал, сел. – Три часа! – прошептал он. – Как же мы могли забыть о прогрессе человечества?

В последовавшей за этим тишине Кэкстон увидел, как в скалообразной стене, обращенной к ним, появилось черное отверстие. В эту пещеру Кэкстон и направил их корабль.

На экране заднего обзора было видно, что вход закрывается. Свет, вспыхивающий впереди, сфокусировался на двери. Когда он осторожно посадил корабль на металлический пол, на радиоэкране замелькало чье-то лицо.

– Касселехат! – прошептал Блейк Кэкстону. – Единственный человек, который пока что говорил непосредственно со мной.

С экрана на них всматривалось лицо утонченное, лицо ученого. Касселехат улыбнулся и сказал:

– Вы можете выйти из корабля и пройти в двери, которые вы здесь видите.