Текст книги "Подруги-отравительницы"

Автор книги: Альфред Дёблин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Линк вкалывал, пытался помириться с женой, опять с ней скандалил, напивался. Сам этот порядок не менялся, только градус возрастал. Главное – он вернул жену домой, ее родители – за него, так что теперь она об него зубы обломает. В постели он обращался с ней по-прежнему: она терпела все это, но омерзения, отвращения и негодования даже не скрывала. Она хотела избавиться от этих чувств, которые он раскрыл в ее душе, хотела позабыть о скандалах и диких выходках, выпутаться из сетей ненависти.

Она так волновалась из-за мужа и подруги, что у нее голова шла кругом. Она бежала к подруге, чтобы успокоиться. О доме своем она и думать забыла. Когда муж поутру говорил ей, что нужно сделать по хозяйству, и давал ей разные мелкие поручения, она тут же все забывала от рассеянности, да и не хотела об этом думать. Ей приходилось записывать на память его просьбы. Он видел это и ему было приятно давать ей поручения, чтобы она думала о нем весь день, чтобы не рыпалась и сидела смирно. А потом вечером, вернувшись домой, он мог ей показать, где ее место. Ей было так страшно, когда он приходил, – чаще всего пьяный. Он впадал в бешенство, как безумец. Он уже не понимал, что перед ним его Элли. Он бесился просто потому, что чувствовал себя хозяином. То были остатки, обломки его страстной любви. Он крушил все, что попадалось ему под руку, хватал посуду, стол, плетеные стулья, белье, одежду. Она кричала: «Не надо со мной так строго! Я и так делаю все, что в моих силах. Как мне еще прикажешь это делать? Не надо мне все время долбить по мозгам! Ты же знаешь, что я этого не выношу!» Он: «Башкой надо думать!» Она: «Слушай, силой ты ничего не добьешься – лучше добром. Будешь дальше издеваться, я за себя не ручаюсь. Еще немного, и мое терпение лопнет».

– Ты, мелюзга! Да на что ты годишься. Вот резиновая дубинка. Это тебе поможет!

Как она ненавидела своего мужа! Она отправляла родителям злобные письма, которые они отсылали ей обратно. Пусть знают, какая у них тут жизнь. Она так плохо о нем заботится, что скоро он сам от нее сбежит. Она только жрать ему дает, и все. Она его так ненавидит, что ей хочется плюнуть ему в рожу, когда она его видит. Пусть себе вкалывает, чтобы платить за квартиру и ее содержать. Все равно она скоро от него сбежит и все с собой заберет – и кровать, которую он купил, и постельное белье, подаренное его матерью. Жену никто не обвинит в воровстве.

Хотя ее охватывала ненависть, да и сама она старалась потопить себя в ненависти, кипятилась она больше на словах, чем в душе: она пыталась как-то оправдать свою любовь к Грете, в которой не смела признаться ни другим, ни себе самой. Она нарочно говорила так, чтобы скрыть свои чувства от Греты. Элли раздирали противоречия; от этого внутреннего разлада, который она ощущала каждый день, стоило ей встретиться с Гретой, у нее внутри все буквально зудело. О Линке Элли говорила с Гретой каждый день, но ей все время приходилось что-то из себя строить, сгущать краски, а нередко и перевирать; она не хотела признаваться в том, что у нее еще сохранилась привязанность к Линку. Она вела какую-то двойную жизнь. Все эти метания были ей не по душе.

Но все решилось само собой, по крайней мере, на первое время. Между женщинами вспыхнула любовь. Бесхитростные уверения в вечной дружбе, взаимное утешение, поцелуи, объятия, сидение на коленях – все это закончилось физической близостью. Грета, чувственная, страстная Грета первая трепетно отдалась этой страсти. Поначалу Элли была для нее ребенком, которого следовало оберегать. Теперь она была в восторге от своего маленького решительного любовника. Она отвела ей исключительно мужскую роль. Роль мужчины, который любил ее и принимал ее любовь; прежде ей не везло с мужчинами, особенно с мужем. Теперь ее мужем стала Элли. И Элли должна была без конца заверять Грету в том, что любит ее. Сколько бы она ни клялась в любви, сколько бы ни приводила доказательств, Грете все было мало. Элли поддалась на это сознательно, лишь бы отделаться от Линка. Попав на сексуальную почву, ее жажда деятельности, ее мужская решительность достигли опасного размаха.

После всего она чувствовала себя увереннее и ощущала, что они принадлежат друг другу. Ей, конечно, было стыдно, но чувство вины она вымещала на муже. Теперь она сопротивлялась ему еще яростнее. Она не лгала, когда говорила и писала Бенде, что часто отказывает мужу в близости, и ему приходится брать ее силой.

* * *

В то время, к концу двадцать первого года, стоило Элли и Линку зацепиться языками, как между ними начиналась потасовка. Он был сильнее ее; от его ударов на голове у нее оставались шишки и ссадины. Она показалась санитетсрату доктору Л., который официально засвидетельствовал следы побоев.

Между собой они с Гретой уже решили, что ей нужно развестись с Линком. Все чаще, словно опьяненные, говорили они о том, как чудесно заживут втроем в одной квартире: мать, Элли и Грета. Так что в голове у Элли прочно засела мысль о разводе. Она хотела одного: действовать, решительно, по-мужски, чтобы показать подруге, как сильно она ее любит. На мужа она вообще перестала обращать внимание. Накануне Рождества он работал еще и по ночам – два раза по тридцать четыре часа. А она бегала к Грете. Муж Греты уже говорил Элли, что он запрещает ей к ним приходить; не нравились ему эти женские посиделки и болтовня. Линк тоже не хотел, чтобы Элли водилась с Гретой. Линк не верил, что Элли бегает к Грете, он ревновал, думал, что у нее появился какой-то мужчина. Подруги так боялись попасться на глаза мужьям, что часто виделись лишь урывками на улице. Их опасная переписка, которая только разжигала страсти, набрала обороты: это уже было сродни бегству от мужей, идеальному сожительству без мужей. Они обменивались письмами на улице, заносили их друг другу при случае. Они условились отдергивать и задергивать занавеску, чтобы каждая могла видеть, есть ли у другой дома муж.

И вот настала ужасная новогодняя ночь. Линк был мрачен и угрюм, его снова распирало от злости. Улучив момент, когда они остались с Элли наедине, он пригрозил ей: «Я тебе дома все кости пересчитаю!» Элли испугалась и рассказала обо всем его сестре, у которой они были в гостях. Сестра встала на сторону Элли. Если так будет продолжаться, Элли надо от него уйти, а он пусть отправляется жить к матери. Сестра устроила все так, что они остались ночевать у нее. Первого января поутру Элли вернулась домой. Он пришел только под вечер, пьяный. Разорался, стал ее поносить: «Ах ты, скотина, шлюха!», полез на нее с кулаками.

2-го января Элли украдкой сбежала. К побегу они подготовились заранее с Гретой и ее матерью. Они подыскали для Элли поблизости квартиру, которую сдавала фрау Д. Элли появилась у них с зелеными и лиловыми синяками на висках. Она была свободна. Муж не знал, где ее искать.

Грета ликовала. По сути дела, она тоже совершила побег, только по-своему – малодушно и нерешительно. Теперь ей было проще; она почувствовала себя сильнее, увереннее в своем семейном противостоянии. Элли принадлежала только ей. Когда Элли сбежала, радости Греты не было предела. Она говорила Элли, что ей нужно держаться, им нужно быть вместе, нужно ковать железо, пока горячо. «Но, любовь моя, если ты вернешься или полюбишь кого другого, тогда о нас можешь забыть». Она по себе знала, как слабовольна и податлива Элли, предостерегала ее, чтобы она не шла на поводу у этого хитрого подлеца Линка. Пусть не верит его письмам, он просто над ней издевается, он ее не любит по-настоящему. Чтоб он подох как собака. «Говорю тебе твердо, как на духу: если вернешься, то я для тебя потеряна навсегда». Влюбленная Грета со страхом видела, что Элли сбежала от него, как затравленный зверь, да и сбежала-то только благодаря ей. Когда Элли успокоится, и Линк начнет вокруг нее увиваться, дело может принять опасный оборот. Она писала Элли – она все еще писала ей, наслаждаясь пьянящим духом переписки, – что они с матерью – люди очень гордые и с характером, так что они Элли и на порог не пустят, если она вернется к мужу. Она писала, что и думать об этом не хочет, что при одной мысли об этом у нее сердце разрывается от тоски и печали.

Линк сидел один в своей квартире. Матери теперь рядом не было. Он пил, чтобы забыться, шел к матери, бранился. Элли снова его предала. Предала жестоко. Ему было ясно, что она опять положила его на лопатки, при мысли о том, что эта мелюзга смеет с ним вот так играть, его охватывала бессильная злоба. Возмущаться было без толку. Все это было только на поверхности. В глубине души он чувствовал совсем другое. В первые дни, когда его изводила ревность и боль, он еще ерепенился. Но потом стал прежним, каким был во времена их помолвки. Он вспоминал их недавние скандалы. Как дурно он обращался с малышкой Элли. Он вновь почувствовал свою ущербность; ему захотелось стать лучше; сам он истолковал это чувство так: я тоскую по ней. Она все не приходила, вестей от нее все не было, и с каждым днем он все больше себя винил, все сильнее страдал. Он разговорился с квартирной хозяйкой, и та, увидев, как он горюет, призналась, что Элли вечно спешила к своей подруге, потому и не успевала ничего по хозяйству. Он держался еще несколько дней, а потом сдался. Он написал ее родителям в Брауншвейг, ему стало приятно, когда он прикоснулся к бумаге и завел с ними разговор. Он жаловался: «Как часто я просил жену, то и дело просил ее: скажи мне хоть словечко, когда я прихожу домой. Как часто я просил: не уходи на целый день в гости к Бенде». И добавлял: «Если я и ударил Элли, то вы меня должны понять. Посудите сами: чтобы устроить для жены красивый и приятный праздник в Рождество и чтобы нам лучше жилось, я много работал, а после такой работы я прихожу домой изможденный, и физически, и душевно. Элли собирается за покупками, но сама, против моей воли и вопреки желанию господина Бенде, отправляется к своей подруге. Элли торчит у них безвылазно, хотя господин Бенде запретил ей приходить. У него из-за этого доходит до скандалов с женой. Зачем Элли это нужно? Элли ударила меня по лицу и получила от меня за это пару подзатыльников». Письмо он закончил многословным заверением в любви.

Жена была совсем неподалеку, у фрау Д., уже успокоилась, ей нравилось, что за нее все решает Грета. На сей раз она не уехала к родителям. С ней была подруга, все было ясно и просто. Она обратилась к адвокату д-ру С., рассказала ему о том, что муж ее бьет. Адвокат вынес предварительное определение, согласно которому она получала право жить отдельно от мужа, а мужу предписывалось внести задаток на судебные издержки и выплачивать ей ежемесячное содержание. Иск был подкреплен врачебным заключением и письменным заявлением свидетелей: фрау Бенде и ее матери. Девятнадцатого января суд удовлетворил иск, не заслушивая свидетелей. Слушания по делу о бракоразводном процессе были назначены на девятое февраля.

Элли вступила в бой. Она была на пути к освобождению, она могла отделаться от Линка. Так бы все и вышло. Но всего в нескольких домах от нее сидел Линк, мучился, убивался, жалкий бедолага, иной раз усыплял себя шнапсом и пивом и хотел лишь одного – вернуть жену. Ему было так невтерпеж, что он махнул рукой на письма, сел на поезд и сам отправился к ее родителям в Брауншвейг. Он не мог от нее отказаться. Он сорвался, он уже не владел собой. Как он бил жену, напивался допьяна, рвал одежду, ломал стулья, так теперь он строчил письма, мчался на поезде. Он не стремился исправиться, измениться, он просто мрачно, безудержно поддавался этой силе. Крутился как скрипучий механизм.

В Брауншвейге его приняли не слишком радушно. Родителей обескуражили письма Элли, мать не знала, что и думать. В конечном счете, отец остался верен своим старым патриархальным принципам: жена принадлежит мужу. Он дал Линку адрес Элли. А когда в ответ на умоляющие, чуть ли не раболепные письма тот получил ледяной отказ, отец самолично отправился с Линком в Берлин.

Кольцо вокруг Элли и Линка следовало замкнуть. Мужчины – отец и Линк – замкнут его вдвоем. Вопрос лишь в том, кто из них раньше сдастся: Элли или Линк.

Элли по собственному почину и под нажимом Греты затеяла бракоразводный процесс. Но когда она оставалась одна в своей комнате или сидела вместе с Гретой, на ум ей уже лезли и другие мысли. И еще как лезли, особенно когда на нее насели родители, а потом приехал и сам Линк вместе с отцом. Кошмарный Линк, который ею помыкал, который ее насиловал, который был окружен аурой злобы, был ей противен, но и теперь, когда она попала в руки изголодавшейся по любви Греты, ей все равно чего-то не хватало. Она поняла, что Грета не может дать ей столько, сколько давал муж. Взять хотя бы квартиру или положение в обществе, не говоря уже о деньгах и нормальных половых отношениях, к которым она так или иначе привыкла. Она попала из огня да и полымя. Не думала она, что все выйдет так. Так себя связывать, так жертвовать собой ради Греты она тоже не хотела. Ее все время изводило чувство вины и стыда за такие отношения. Это чувство стало невыносимым, когда приехал отец.

Беззаботно порхать по жизни, иметь не слишком строгого мужа, но главное – не отрываться от отца с матерью, – вот в чем она настоятельно нуждалась. Хотя она с юных лет делала, что хотела, в душе она так и не покинула отчий дом, так и осталась дочерью. И забавы ее были всего лишь шалостями домашнего ребенка, который не хочет замечать, даже боится всего, что связано с полом.

Вместе с отцом заявился Линк. Она знала, что он будет ее выслеживать и не остановится, пока не найдет. Он был хитрый подлец, правильно Грета говорила. Она с удовольствием устроила ему выволочку при отце. Она говорила, как папенькина дочка; она была дочерью этого человека. И этому простому человеку из Брауншвейга было трудно перед ней устоять. Линк размяк, признал свою вину. Чтобы утолить свою ненависть и жажду мести, она, даже торжествуя, продолжала осыпать его упреками в жестокости и подлости. Она чувствовала полное единение со своим отцом.

Еще совсем недавно она неслась к адвокату, чтобы подать на развод. Теперь она пошла на попятную. Отец стоял на своем: она мужнина жена. Встреча с отцом напомнила ей былое; у нее была семья, ей было на кого опереться; она припала к этому источнику. Выговорившись, она почти избавилась от напряжения, накопившегося у нее за последнее время. Теперь она хотела и должна была слушаться своего отца. Она не могла иначе. Ведь именно теперь они стали так близки. Это отец благословил их союз с Линком. Линк предстал перед ней в другом свете. В другом, резком, неприглядном свете предстала перед ней и связь с Гретой. И когда она слушала отца и глядела на него, ей становилось стыдно за то, что она бесилась, как мужчина. Линк присмирел; родители о ней заботятся: все должно быть хорошо, все будет хорошо.

Отец уехал. Она дала ему слово, что вернется к Линку. Она еще испытывала какое-то беспокойство, особенно после его отъезда, у нее еще оставались сомнения. Чем-то не устраивало ее это решение. Ей было тяжело идти на уступку, но все эти скандалы помогли ей выговориться, так что тревога, страх, внутреннее сопротивление ослабели. Еще два дня она не выселялась из квартиры фрау Д. Еще два дня прошли в сомнениях, в метаниях. Потом она вернулась в их общую квартиру. Она послушалась. Отец и муж ее уговорили. Как ни странно, перед Гретой ей было не слишком стыдно; как ни странно, в последние дни ее чувство к подруге как-то увяло.

Как только Линк ее заполучил, ему снова стало хорошо. Его отпустило, голод был утолен. Теперь он был спокоен. Мог спать, работать, смеяться, радоваться вместе с ней. Какая у него славная жена! А как она на него смотрела! У нее глаза светились от радости. Они гуляли, взявшись за руки. Грету она вспоминала редко. Она подумывала вообще с ней больше не видеться. Это были чудесные дни, так хорошо им не было, наверное, даже в ту пору, когда они только обручились. Десять дней. Они словно нарочно одурманивали себя, жили как во сне, но отчасти притворялись спящими. Надолго их все равно бы не хватило.

Из-за каких-то пустяков они очнулись и опомнились. Все началось с того, что они снова стали повышать голос, пререкаться, спорить. Дальше – хуже. Все пошло по наезженному пути.

Они снова были низвергнуты на землю. Так им казалось; вообще-то они и не возносились, а лишь забылись на время. И какое это было низвержение! Все разбилось вдребезги. Рассвирепев от разочарования, страшно разъяренная, она с гневом думала о своем отце, – но только тот, о ком она теперь думала, уже не имел ничего общего с ее отцом. Только-только она сбежала, и вот этот Линк ее вернул, дело уже шло к разводу: и он заставил ее повернуть вспять. Он тоже злился, не осознавая, что у него не было воли к примирению, как и у нее. Он решил больше спуску ей не давать. Теперь, когда он за ней побегал, когда он вернул ее силой, она за все заплатит сполна.

Линк как будто снова почувствовал себя свободным. Так все смешалось у него в голове. Впрочем, и у нее появилось такое чувство, словно она опять стала собой. Он как с цепи сорвался. И набросился на жену. Алкоголь придавал ему смелости, распалял. Разочарованный, отвергнутый, обуреваемый ужасным духом разрушения, он снова и снова накачивался пивом и шнапсом. От этого он вообще становился неуправляемым. Жену нужно было укротить, показать ей, кто он такой. С каждым разом ее нужно было укротить еще больше, еще основательнее. Он издевался над ней как над насекомым. Он вытряхивал ей еду на кровать. Он пускал в ход резиновую дубинку, кулаки, трость. Он делал это не ради удовольствия. Человек он был несчастный. Он делал это почти через силу, в слепом порыве разрушения, с горечью отчаяния, истязая себя. Нередко после таких припадков, вволю набушевавшись, он сбрасывал с себя это дикое свирепое наваждение и, избив, обругав ее, разодрав одежду и наволочки на подушках, чувствовал усталость и облегчение. Но обычно что-то тщетно распирало его изнутри. Слепо рвалось наружу. Часто он бросался на нее с ножом. А потом, когда она от него вырывалась, – она умоляла, отбивалась руками и ногами, однажды ночью он чуть было не выкинул ее голой из окна, – потом он еще какое-то время носился по комнате, круша все на своем пути, выбегал за дверь, и вскоре до нее доносилось хрипение: он висел на веревке, наброшенной на дверь комнаты или уборной, уже посиневший. Она перерезала веревку и в страхе укладывала его, переборов отвращение и брезгливость.

Тогда-то в жизни и сквозь жизнь этого человека стала все явственнее проступать судьба его отца, который покончил с собой, повесившись. Чем больше он деградировал, тем безнадежнее обрекал он себя на эту былую судьбу, становился марионеткой в ее руках. В ту пору он и без помощи жены ступил на путь смерти. Помешался он вконец. У него уже появились признаки эпилептической дегенерации.

Плотские желания обуревали его еще сильнее. Ему хотелось все чаще, все больше унижать себя и жену. Он снова заманил ее, увлек за собой в мрачный мир ненависти. Пробудил в ней те силы, которые потом с такой устрашающей мощью обрушились на него самого. По существу, силой, которая позднее его погубила, была его собственная ненависть. Он рыскал по ее телу, стараясь исторгнуть чувственность из каждой складки ее кожи. Ему хотелось в буквальном смысле ее пожрать. Он не просто бросался словами, когда твердил ей, как голодный зверь, что хотел бы заполучить ее испражнения, хотел бы их есть, глотать. Он говорил так не только спьяну, но и на трезвую голову. С одной стороны, это было самобичевание, уничижение, умерщвление плоти, покаяние за свою ущербность и подлость. С другой стороны, так он пытался излечиться от этого чувства ущербности: просто убивал в себе все хорошее. И неважно, что свою дикую похоть и кровожадность он скрывал под покровом звериной нежности.

В диком мире ненависти, который он создал, она быстро стала с ним одним целым. С виду она еще сопротивлялась, еще пыталась от него отделаться: как ему не стыдно требовать от нее такое. В ответ он говорил с издевкой: «Ты жена мне или не жена? Не выходила бы тогда замуж за работягу». Потом она ушла в себя, затаилась. Но и там, куда она уединилась, он был вместе с ней.

Что дальше? Что должно было случиться теперь? Она часто говорила мужу, что хочет ребенка. В ответ он грозился: если она родит, он засунет ребенка в ледник или шилом ему башку проткнет. Ей было одиноко. Превозмогая стыд, она снова бросилась к Грете. Поначалу ей было неловко. Но ей нужна была подруга, нужно было с кем-то поговорить, излить душу, нужно было еще что-то, она и сама не знала, что именно. Она жила в страшном напряжении. Напряжение было таким сильным, что часто у нее все путалось в голове, она не понимала, где находится, что делает. Путалось все от злости на то, что она снова послушалась Линка, который дал слово ей и отцу, что будет жить с ней в ладу, а сам нарушил обещание. Все в ней было перевернуто вверх дном от этой безграничной ненависти к мужу, который воспользовался ее доверием к отцу, злоупотребил этим доверием, а во время ссор еще и злорадствовал: теперь-то от меня не убежишь. Как она говорила позднее, в мозгу у нее все зудело; она ничего не могла с этим поделать. Мир ненависти был сильнее ее, высасывал из нее все силы. В наказание за то, что она все забывала, спорила с ним, не желала его ублажать, он перестал давать ей деньги, запретил ей устраиваться на работу и сказал, что, по его разумению, деньги себе заработать она может, обслуживая мужчин.

* * *

Грета Бенде беспокоилась за Элли, когда Линк в последний раз пришел за ней в квартиру фрау Д. На следующий день она с горечью узнала, что Элли вернулась домой, и, возможно, как раз в тот момент, когда она беспокоилась, Элли лежала в объятиях Линка. После этого целую неделю они почти не виделись; Элли избегала встреч с подругой. А когда они сталкивались на улице, Элли смущенно выдавливала из себя несколько слов и уходила, а подруга тотчас хваталась за свое излюбленное средство – принималась изливать на бумаге жалобы на то, что Элли причинила ей невыносимую боль, «ведь только ты одна знаешь, что я приросла к тебе намертво. Зачем ты мне внушила такое сильное чувство, если тебе и с Линком хорошо? Я готова разрыдаться, любовь моя, когда вижу, как ты гуляешь с ним и веселишься». Горевала Грета недолго; Элли вернулась, и она приняла ее как раскаявшуюся грешницу. Она была задета за живое: как Элли могла причинять ей такую боль? Но слишком уж сильна была ее страсть.

Элли отчаялась, запуталась, была сломлена. И когда она ухватилась за подругу, на уме у нее было лишь одно: она ей нужна, ей хочется быть с ней, ей нужно быть с ней сейчас. В отчаянии она думала об одном: ей нужно наказать мужа, отомстить за то, что он оскорбил, опозорил ее и отца. Пора было покончить с Линком. Он приучил ее к дикому разгулу страстей. Неожиданно она полюбила свою подругу с такой горячностью, что та сама удивилась. Она полюбила ее, как беглец любит свое убежище, свое оружие. Она бросилась в эту любовь с головой, исступленно, ища спасения. Заодно любовь к подруге должна была уберечь ее от крайностей, ибо она уже смутна чувствовала, к чему подталкивает ее жажда мести, и хотела зарыться с головой в любовное безумие, только бы ничего не видеть, ничего не слышать. Один раз Элли уже обронила загадочную, таинственную фразу, которую позднее твердила без конца: она еще докажет подруге, как сильно она ее любит.

Теперь страстная любовь к Грете вспыхнула не оттого, что в душе Элли пробудилось сильное, дремлющее влечение, теперь эту страсть порождали и питали необычные обстоятельства, в которых она оказалась. Это они взрастили то, что было у нее лишь в зачатке, привели в действие старый механизм, который стоял без дела. Так тонущие при кораблекрушении доходят до неслыханных дикостей, которые едва ли им свойственны, едва ли соответствуют их характеру. Теперь в душе Элли поселилось нечто такое, что возымело над ней ужасную власть и ни на минуту ее не отпускало. Это был ее ужасный муж, которого она впустила в себя и хотела из себя извергнуть.

Страсть друг к другу они обе подогревали ненавистью к мужьям, вернее, только к одному мужу – Линку, поскольку своего мужа Грета ненавидела за компанию, для вида. Эта ненависть нужна была им для того, чтобы оправдать и обелить свою предосудительную любовь, которую сами они считали чуть ли не преступлением. Все эти разговоры, объятия, прикосновения придавали Элли необычайную уверенность и твердость. Она была совершенно согласна с Гретой, которая однажды написала ей: «Вот уж, поистине, трагедия, что у нас на шее такие типы и нам приходится так себя неволить». В этом особом мирке, куда Элли сбежала, чтобы одолеть мужа, она находила покой и убежище. Это было как раз то, в чем она нуждалась: и голове у нее зрели опасные замыслы, она жаждала мести она задумала какое-то тайное, преступное дело. Когда она бросилась в объятия Греты, она уже ступила в запретную область.

Поначалу у Элли возникла мысль: если бы он заболел и слег, тогда бы он научился ценить жену. По сути, в тот момент она уже желала его смерти, но не решалась себе в этом признаться: сознательно она еще не хотела прикончить Линка. Она думала о том, как бы заставить его измениться, исправиться. Теперь подругам было совсем невмоготу. Мужья их разлучали, Линк был жесток, как никогда. Элли и Грета не знали, как им быть. Они обращались к гадалкам, которые, как водится, говорили о будущем какими-то туманными намеками. Элли хотела развестись, но потом передумала. Почему она передумала? В уме у нее уже созрело другое решение; по ее словам, она была не уверена в том, что ей удастся добиться развода. Теперь в письмах она часто раскаивалась в том, что вернулась к Линку и причинила своей подруге такую боль: «Но только ты еще увидишь, я тебе еще докажу, что готова пожертвовать ради тебя всем, даже жизнью».

* * *

В те дни здравомыслящая и даже практичная Элли впала вместе с подругой в какую-то странную романтическую эйфорию. Это было такое же, только многократно усиленное, ощущение, которое на две недели объединило ее с Линком: оно напоминало сон, вернее, опьянение. В душе у нее все преобразилось, приобрело иное звучание. Так заворожили ее две силы: неотвязные мысли о ненавистном Линке, мысли, от которых она хотела отделаться, и нежная страсть к подруге. Но в первую очередь страсть – вот что придавало ей смелости, заставляло вести себя мужественно, по-мужски: она без умолку твердила: «Я докажу, что люблю тебя». Эти неодолимые чувства, сливаясь воедино, завладевали ее душой. Она поддалась этому наваждению, она уже не могла его сбросить. Она часто впадала в исступление, и ей казалось, что она живет ради Греты: «Я готова на что угодно, лишь бы быть счастливой и раствориться в любви». Когда Грета говорила, что чувствует себя виноватой, она возражала: «Нет, я тебя ни в чем не виню». Но тут же всегда признавалась и в другом: «Я хочу отомстить и только». Кому она хотела отомстить, кого Элли хотела наказать, почему это желание приняло такие причудливые формы? Тот, на кого она покушалась, уже не был реальным человеком по имени Линк.

Поначалу все ее душевные силы притягивала к себе ненависть, которую он в нее вселил: эта ненависть, естественно, ширилась, росла, искала себе жертву. Против этой ненависти, этой чуждой, вбитой в нее силы, в ее душе восстало прежнее исконное естество. Внутри у нее установилось равновесие, но поддерживать его было не так-то просто. Ненависть вывела ее из равновесия. Хрупкий баланс статических сил был нарушен; чтобы вновь наладить работу этого механизма, нужно было вернуться в прежнее спокойное состояние. Нужно было устранить этот перевес, восстановить баланс сил. Это было ей необходимо еще и потому, что такая ненависть по сути была ей чужда, путала ее, внушала страх, угрожала ее целомудрию, свободе, невинности. А ведь Элли в известном смысле так и осталась невинной. Внутри у нее начался процесс очищения; вокруг проникшей в нее заразы скапливался гной. Так подспудно в ней зрела воля к действию. Насаждение, сон наяву – все было на пользу этому желанию, создавало для него питательную среду. А Элли, которая уже давно не владела собой, нисколько не сопротивлялась и даже шла у него на поводу. Она словно отрешилась, забылась сном.

Но не Линк угнетал ее больше всего, Грета – вот кто был причиной ее душевного разлада. С Гретой тоже было что-то неладно. Мало того, Элли смутно чувствовала, что Грета и Линк составляют одно целое. Грета была требовательной и домогалась ее не хуже Линка; оба они были разочарованные, нерешительные, изголодавшиеся по любви. Через силу, изводя себя почти до смерти, она боролась с этим душевным разладом. В таком качестве они оба ее не устраивали. В отчаянии она переметнулась на сторону соблазнительницы, хотя внутренне ей противилась. В душе у Элли воцарился страшный разброд. Она становилась жертвой своей судьбы, как и ее муж. Теперь уже опасность угрожала и ее жизни. Однажды, после страшного скандала с Линком, она хотела отравить его лизолом, а потом удрать или тоже принять яд.

* * *

Почему она решила его отравить, а не убила сразу? Ненависть переполняла Элли; ей приходилось замыкаться в себе, чтобы сдержать ее напор. Она выбрала такой женский способ убийства не только от слабости и малодушия. Линк часто сам пытался повеситься. Не странно ли, что она раз за разом вынимала его из петли. Она приходила в ужас, перерезала веревку и укладывала его; сохраняла его жалкую жизнь. Выбирая такой способ убийства, она руководствовалась инстинктами, которые властвовали над ней даже в состоянии аффекта, теми инстинктами, которые заставляли ее держаться за родителей. Она хотела убить Липка, чтобы избавиться от него и вернуться к родителям. Мужа нужно было сжить со свету незаметно. Отравление вполне соответствовало ее желанию вернуться в детство, в семью. Здесь ее держала только ненависть к мужу. Он разжег в ней ненависть, которая привязала ее к нему; и эта ненависть требовала умерщвления, но не смерти. Они уже давно убивали друг друга; она хотела сохранить ему жизнь, чтобы убивать его как можно дольше. Пока она понемногу его травила, она оставалась с ним. Травила потихоньку и думала, искренне думала, что он исправится. Она часто втайне робко думала об этом и скрывала свои мысли от Греты: я совсем не хочу его убивать, я только хочу его наказать; он должен исправиться. Это была не какая-то там садистическая любовь, а нечто большее – родственные чувства: в конце концов, он был ее мужем. И скрывая это от Греты, она несмотря на всю свою страсть, с горечью и презрением видела, что и та тоже привязана к своему мужу.