Текст книги "Марго"

Автор книги: Альфред де Мюссе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

III

Когда в Шартре Марго села в дилижанс и поняла, что через каких‑нибудь двадцать лье она увидит Париж, это настолько взбудоражило ее, что она сделалась сама не своя. Как ни грустно ей было при мысли, что она рассталась с родным селом, в ней невольно заговорило любопытство – ведь о Париже ей всегда говорили как о каком‑то чуде, и она не могла себе представить, что своими глазами увидит этот прекрасный город. Среди ее дорожных спутников был один коммивояжер, который, по привычке, свойственной людям его профессии, болтал без умолку. Марго слушала его басни с благоговейным вниманием. По тем немногочисленным вопросам, какие она отважилась ему задать, он' увидел всю ее неопытность и превзошел самого себя, изобразив перед ней столицу в таком неправдоподобном и преувеличенном виде, что, послушав его, вы ни за что не могли бы понять, о чем шла речь, – о Париже или о Пекине. Марго свято верила каждому его слову, а ок был не из тех, кого могла бы остановить мысль, что на первом же своем шагу она обнаружит его ложь. 1 акова великая притягательная сила шарлатанства. Я помню, по дороге в Италию со мной случилось то же, что с Марго. Один из моих спутников описывал мне Геную, которую мне вскоре предстояло увидеть. Он лгал мне на корабле, лгал в виду самого города, продолжал лгать и на пристани.

Экипажи, прибывающие из Шартра, въезжают в Париж через Елисейские поля. Можно себе представить восхищение жительницы Босии при виде этого великолепного въезда, Не имеющего себе подобных во всем мире и словно нарочно созданного для приема какого‑нибудь героя – триумфатора, властелина вселенной. После этого тихие узкие улицы квартала Маре показались Марго довольно унылыми. Однако, когда фиакр остановился у подъезда г – жи Дорадур, красивый фасад дома привел ее в восторг. Дрожащей рукой она подняла молоток и постучала со смешанным чувством страха и радости. Г – жа Дорадур ждала гостью; она приняла ее с распростертыми объятиями, осыпала поцелуями, назвала своей крестницей, усадила в мягкие кресла и тотчас же велела подать ей ужин.

Оглушенная шумом дороги, Марго разглядывала ковры, панели на стенах, позолоченную мебель, а главное, блестящие зеркала, украшавшие гостиную. Ей, всю жизнь причесывавшейся перед тем самым зеркальцем, перед которым обыкновенно брился ее отец, казалось удивительным и чудесным видеть свой образ, по – разному отражавшийся со всех сторон. Мягкое и любезное обращение крестной, ее изысканная и сдержанная манера изъясняться тоже произвели на девушку большое впечатление. Даже наряд почтенной дамы, ее широкое платье из плотной шелковой материи в цветочках, высокий чепец и пудреные волосы – все это заставило Марго задуматься и показало, что она имеет дело с существом совсем особенным. Так как у нее была способность схватывать все на лету, а также склонность к подражанию, вообще свойственная детям, то не прошло и часа с начала беседы Марго с г – жой Дорадур, как она уже стала пытаться ее копировать. Она села прямее, поправила чепчик и призвала на помощь все свои знания из области грамматики. К сожалению, отличнее столовое вино, которое г – жа Дорадур, желая подкрепить Марго после утомительного путешествия, дала ей выпить неразбавленным, затуманило ее мысли, и глаза у нее начали слипаться. Крестная взяла девочку за руку, отвела в прелестную комнатку, где еще раз поцеловала, пожелала ей спокойной ночи и удалилась.

Почти сейчас же вслед за этим в дверь кто‑то постучал, и вошла горничная. Сняв с Марго шаль и чепчик, она встала перед ней на колени и стала разувать ее. Марго совсем спала и позволяла делать с собой все что угодно. Лишь после того, как с нее сняли рубашку, она заметила, что ее раздевают, и невзирая на то, что была совсем нагая, учтиво поклонилась горничной. Затем она быстро прочитала вечернюю молитву и поспешно улеглась в постель. При свете ночника она заметила, что мебель у нее в комнате тоже с позолотой и что здесь тоже стоит одно из тех великолепных зеркал, которые так ей полюбились. Над зеркалом были вырезаны маленькие амуры, и ей показалось, что это добрые духи, которые приглашают ее как можно чаще в него смотреться. Она пообещала себе непременно воспользоваться этим приглашением и, убаюканная самыми радужными грезами, крепко уснула.

В деревне встают рано, и на следующее утро наша юная сельская жительница проснулась вместе с птичками. Она приподнялась на подушке и, заметив в милом ее сердцу зеркале свою хорошенькую, заспанную мордочку, удостоила себя благосклонной улыбки. Вскоре появилась горничная и почтительно осведомилась, не угодно ли барышне выкупаться в ванне. При этом она набросила ей на плечи ярко – красный байковый халатик, показавшийся Марго пурпурной мантией короля.

Ванная комната г – жи Дорадур была более изящным и светским уголком, чем это подобало бы ванной комнате столь благочестивой дамы. Она была сооружена еще при Людовике XV. Ванна, стоявшая на некотором возвышении, находилась в полукруглой, искусственного мрамора, нише, обрамленной позолоченными розами; множество неизбежных амуров обрамляли потолок. На стене против ванны висела копия «Купальщиц» Буше, – копия, сделанная, быть может, рукою самого Буше. Цветочная гирлянда вилась вдоль карниза; пушистый ковер покрывал пол, а шелковая занавеска, изящно подобранная кверху, пропускала сквозь решетчатые ставни таинственный полусвет. Разумеется, вся эта роскошь немного поблекла от времени, а позолота потускнела, но именно поэтому здесь было еще приятнее, и вам казалось, что вы вдыхаете остатки благоухания тех шестидесяти лет безумств, когда царствовал «возлюбленный король».

Оставшись здесь одна, Марго робко подошла к возвышению. Сначала она стала рассматривать позолоченных грифов, стоявших по обе стороны ванны. Она не решалась войти в воду, которая была пo меньшей мере розовой водой в ее представлении. Но вот она осторожно сунула в нее одну ножку, потом другую, и замерла на месте, созерцая картину. Она мало понимала в живописи, и нимфы Буше показались ей богинями; она не представляла себе, что подобные женщины могут существовать на земле, что можно есть такими белыми руками, ступать такими маленькими ножками. Чего бы только она не дала за то, чтобы быть такой же красавицей! Ей и в голову не приходило, что она со своими загорелыми руками во сто крат красивее этих кукол. Легкое движение занавески вывело ее из задумчивости; она вздрогнула при мысли, что ее могут увидеть, и погрузилась в воду до самой шеи.

Вскоре какая‑то сладостная истома овладела ею. Она принялась играть в воде кончиком своего пеньюара, как это делают дети, начала считать цветы и розетки на стенах и на потолке, потом стала разглядывать маленьких амуров, но ей не понравились их толстые животы. Тогда она прислонилась головой к краю ванны и взглянула в полуоткрытое окно.

Ванная комната была расположена в нижнем этаже, и окно ее выходило в сад. Разумеется, это был не английский сад, а просто старинный сад во французском вкусе, ничуть не уступающем любому другому: прекрасные аллеи, посыпанные песком и окаймленные самшитом, большие цветники, пестреющие разнообразием хорошо подобранных красок, красивые статуи, разбросанные там и сям, и лабиринт из белых буков в глубине. Марго смотрела на этот лабиринт, и темный вход в него вызвал в ней смутные мечтанья. Ей пришла на память игра в прятки, и она подумала, что в извилинах лабиринта есть, должно быть, много укромных местечек, где можно отлично прятаться.

Красивый молодой человек в гусарском мундире вышел в эту минуту из лабиринта и направился к дому. Миновав цветник, он прошел так близко от окошка ванной комнаты, что нечаянно задел локтем ставень. Марго невольно вскрикнула от испуга. Молодой человек остановился, приоткрыл ставень и приблизил голову к окну. Он заметил Марго, сидящую в ванне, и покраснел, хотя был гусар. Марго тоже покраснела, и молодой человек удалился.

IV

Есть в подлунном мире одна беда, тяжкая для всех смертных, а в особенности для молоденьких девушек: дело в том, что благоразумие – это своего рода труд, и для того чтобы быть мало– мальски благоразумным, необходимо прилагать много усилий, тогда как наделать глупостей очень легко, стоит только поддаться самому себе. Гомер утверждает, что Сизиф был разумнейшим из смертных. Однако поэты единодушно обрекли его вкатывать на вершину горы огромную каменную глыбу, которая тотчас же снова падает вниз на беднягу, немедленно начинающего все сначала. Истолкователи выбились из сил, доискиваясь смысла этой пытки; я же не сомневаюсь в том, что древние с помощью сей прекрасной аллегории хотели изобразить благоразумие. Ведь благоразумие и в самом деле – огромный камень, который мы непрерывно катим вверх и который постоянно падает обратно нам на голову. Заметьте при этом, что в тот день, когда он вырывается у нас из рук, никто уже не помнит о том, сколько лет подряд мы возились с ним, и, напротив, если какой‑нибудь сумасброд случайно совершит хоть один благоразумный поступок, все без конца восторгаются им. Вот сумасбродство – это не камень. Это – мыльный пузырь, который, танцуя, кружится перед нами, окрашиваясь, словно радуга, всеми оттенками, какие только существуют в природе. Пузырь этот, правда, может иногда лопнуть, бросив нам в глаза несколько водяных брызг, но в тот же миг образуется новый пузырь, и чтобы поддерживать его в воздухе, от нас требуется только одно – дышать.

Путем этих философских размышлений я хочу показать, что нет ничего удивительного, если Марго чуточку влюбилась в молодого человека, увидевшего ее в ванне, а также хочу добавить, что это вовсе не рисует ее с дурной стороны. Когда в наши дела вмешивается любовь, она не нуждается в помощниках, и все мы знаем, что закрыть перед ней дверь еще не значит помешать ей войти. Здесь же она вошла через окно, и вот как это произошло.

Молодой человек в гусарском мундире был не кто иной, как Гастон, сын г – жи Дорадур, который, не без труда оторвавшись от своих гарнизонных увлечений, только что приехал к матери. Волею судеб комнатка, где жила Марго, была угловой, так жз как и комната Гастона, и окна их приходились почти как раз одно против другого и притом на весьма близком расстоянии. Марго обедала вместе с г – жой Дорадур и проводила с ней все время до ужина. Но с семя часов утра до полудня она оставалась в своей комнате, а Гастон в эти часы по большей части находился в своей, – так что Марго в это время не могла найти лучшего занятия, как шить, сидя у окошка, и смотреть на своего соседа.

Близкое соседство во все времена являлось источником больших бед. Нет ничего опаснее хорошенькой соседки. Впрочем, пусть даже она будет дурна собой, все равно нельзя ручаться за исход дела – столько раз придется ее видеть, что рано или поздно она поневоле покажется вам красивой. У Гастона было маленькое круглое зеркальце, прибитое у окна по обычаю холостяков. Перед этим зеркальцем он брился, причесывался и повязывал галстук. Марго заметила, что у него прекрасные белокурые волосы, вьющиеся от природы. И вот она без промедления купила себе флакон душистой помады и позаботилась о том, чтобы две пряди черных волос, выбивавшиеся у нее из‑под чепчика, всегда были гладки и блестели. Далее она заметила, что у Гастона красивые галстуки и что он часто их меняет, – она тут же накупила себе целую дюжину шейных платков, лучше которых не было во всем Маре. У Гастона, кроме того, была та самая привычка, которая возбудила такое негодование женевского философа[2]2
  Женевский философ – Жан – Жак Руссо (1712–1778).


[Закрыть] и даже поссорила его с Гриммом, его другом: он ухаживал за своими ногтями «с помощью инструмента, нарочно сделанного для этой цели», как говорил Руссо. Марго была не столь великим философом, каким был Руссо, поэтому вместо того, чтобы прийти в негодование, она купила себе щеточку для ногтей, и, желая спрятать руки, которые, как я уже говорил, были у нее несколько красноваты, стала носить черные митенки, открывавшие только кончики ее пальцев. У Гастона было много и других прекрасных вещей, с которыми Марго уже нечего было бы делать, как, например, красные штаны и небесно – голубая куртка, отороченная черным галуном. У Марго был, правда, ярко – красный байковый халатик, но чем ей было ответить на голубую куртку? Она притворилась, что у нее болит ушко, и сделала себе маленькую шапочку из голубого бархата, которую стала надевать по утрам. Увидав, что над изголовьем молодого человека висит портрет Наполеона, она стала искать для себя портрет Жозефины[3]3
  Жозефина (Ташер де ла Пажери, 1763–1814) – первая жена Наполеона, вдова генерала Богарне.


[Закрыть]. И, наконец, однажды, во время завтрака, когда Гастон сказал, что очень любит яичницу, Марго поборола свою застенчивость и проявила невероятную доблесть, объявив, что никто в мире не может приготовить яичницу лучше нее, что дома она всегда стряпала ее сама и что она умоляет крестную попробовать яичницу ее приготовления.

Так пыталась бедняжка проявить свою робкую любовь, но Гастон не замечал ее. Да и мог ли этот молодой человек, развязный, самоуверенный, привыкший к шумным развлечениям и к гарнизонной жизни, заметить ее ребяческие уловки? Страсбургские гризетки ведут себя несколько иначе, когда им придет в голову какая‑нибудь любовная фантазия. Гастон обедал с матерью, потом уходил на весь вечер, и так как Марго ни за что не могла уснуть до его возвращения, то она ждала его, сидя за занавеской. Видя в ее окошке свет, молодой человек думал иногда, проходя по двору: «Почему эта девочка еще не спит?» Иногда бывало и так, что, занимаясь своим туалетом, он бросал на Марго рассеянный взгляд, который, однако, волновал ее до глубины души. Но она сейчас же отворачивалась и, кажется, скорее бы умерла, нежели осмелилась выдержать этот взгляд. Необходимо, впрочем, заметить, что в гостиной она была совсем другой. Сидя рядом с крестной, она старалась казаться серьезной, сдержанной и с благопристойным видом слушала болтовню г – жи Дорадур. Когда к ней обращался Гастон, она напрягала все силы, чтобы ответить как можно лучше, и – странная вещь! – отвечала ему почти без всякого смущения. Пусть объяснит, кто может, что творится в пятнадцатилетней головке! Любовь Марго была как бы замкнута в четырех стенах ее комнаты; она находила ее, как только входила туда, – и оставляла там, когда уходила, но ключ она забирала с собой, чтобы никто в ее отсутствие не мог осквернить это маленькое святилище.

Надо полагать, что общество г – жи Дорадур невольно делало Марго осмотрительной и заставляло ее задуматься, беспрестанно напоминая о расстоянии, отделявшем ее от Гастона. Другая на месте Марго, быть может, впала бы в отчаяние или, напротив, исцелилась бы, видя всю опасность своего чувства. Но Марго ни разу не спросила себя – даже и в глубочайших тайниках своего сердца, – что может ей дать ее любовь. В самом деле, существует ли что‑нибудь бессмысленнее того вопроса, какой обычно задают влюбленным: «К чему это может привести вас?» – «Ах, добрые люди, это приведет меня к тому, чтобы любить, понимаете – любить!»

Едва успев проснуться, Марго вскакивала с постели и босиком, в ночном чепчике, бежала к окну, чтобы отдернуть край занавески и посмотреть, открыты ли ставни у Гастона. Если ставни были еще закрыты, она тотчас же опять ложилась и сторожила минуту, когда раздастся стук оконной задвижки, который она никогда не смешивала ни с каким другим. Как только эта минута наступала, она надевала туфли, халатик, в свою очередь отворяла окошко и с заспанным видом вертела головкой то в одну сторону, то в другую, словно желая взглянуть, какова погода. Затем она притворяла одну створку с таким расчетом, чтобы ее мог видеть только Гастон, ставила на маленький столик зеркало и начинала расчесывать свои прекрасные волосы. Она не знала, что опытная кокетка показывается только тогда, когда туалет ее совсем окончен, и никогда не позволит взглянуть на себя, пока она не нарядилась. Гастон причесывался при ней, поэтому и она причесывалась при Гастоне. Загороженная своим зеркалом, она время от времени бросала робкие взгляды на противоположное окно, готовая тут же опустить глаза, если бы Гастон взглянул в ее сторону. Когда волосы ее были хорошенько расчесаны и подобраны, она надевала свой маленький, вышитый деревенским узором тюлевый чепчик, с которым так и не пожелала расстаться. Этот чепчик всегда сверкал белизной, так же как и широкий отложной воротничок, спускавшийся в виде накидки ей на плечи и делавший ее немного похожей на молодую монашенку. В таком виде, с голыми руками, в коротенькой юбке, сидела она, ожидая кофе. Вскоре Пелажи, ее горничная, появлялась с подносом в руках и в сопровождении кота – необходимого предмета обихода всех обитателей квартала Маре. Этот кот неизменно являлся к Марго с утренним визитом и пользовался особой привилегией – устраиваться в креслах напротив хозяйки и делить с ней ее завтрак. Понятно, что это был для Марго только лишний повод пококетничать. Свернувшись клубочком в кресле, старый, балованный кот с важностью принимал поцелуи, адресованные вовсе не ему. Марго не давала ему покоя, брала на руки, бросала на постель, гладила его, дразнила. За все десять лет своего житья в доме он никогда не видел ничего подобного. Нельзя сказать, чтобы все это очень ему нравилось, но так как, в сущности говоря, характер у него был довольно кроткий и он чувствовал к Марго большое расположение, то терпеливо переносил все, что с ним происходило. После кофе Марго снова подходила к окну, опять смотрела, хороша ли погода, потом прикрывала ту створку, которая оставалась открытой, не закрывая ее, однако, до конца. Для человека с настоящим охотничьим инстинктом это была бы самая пора насторожиться. Марго завершала свой туалет. Но она вовсе не желала, чтобы за ней подглядывали, – что вы! Она умирала от страха, что ее могут увидеть, и в то же время ей до смерти хотелось, чтобы ее увидели. Но если так, была ли Марго девушкой скромной? О да, она была скромна, чиста и невинна. Что же она делала? Она надевала ботинки, нижнюю юбку, платье, и в щелку, оставленную в окне, пожалуй можно было бы разглядеть, как она протягивает руку за лежащей на столе булавкой. А как бы она поступила, если б заметила, что за ней наблюдают? Тотчас захлопнула бы окно. Так зачем же было оставлять его полуоткрытым? Вот этого я не знаю, спросите у нее сами.

Так обстояло дело до того дня, когда между г – жой Дорадур и ее сыном состоялась длинная конфиденциальная беседа. После этого у них сделался какой‑то таинственный вид, и теперь они часто разговаривали намеками. Спустя некоторое время г – жа Дорадур сказала Марго:

– Знаешь, дитя мое, скоро ты увидишься с твоей матерью – мы проведем осень в Онвиле.

V

Онвильский дом г – жи Дорадур находился в одной миле от Шартра и в полумиле от фермы родителей Марго. Это был не то чтобы замок, но очень красивое здание с большим парком. Г – жа Дорадур редко его посещала, и в продолжение многих лет там жил только ее управитель. Эта внезапная поездка, таинственные беседы, которые вели между собой молодой человек и его старушка мать, удивляли и тревожили Марго.

Прошло только два дня после прибытия г – жи Дорадур, и еще нё все вещи были распакованы, когда на дороге показались десять колоссов, выступавших в полном боевом порядке: это семейство Пьеделе шло поздравить с приездом новоприбывших. Мать несла корзину с фруктами, сыновья держали в руках по горшку левкоев, а старик отец с важным видом нес в оттопырен– ных карманах две огромные дыни, выбранные им самим и показавшиеся ему лучшими во всем огороде. Г – жа Дорадур приняла эти подарки со свойственным ей добродушием, и так как она предвидела визит своего фермера, то сейчас же вынула из шкафа восемь цветных шелковых жилетов для сыновей, кусок кружева для матушки Пьеделе, а для старика – красивую широкополую поярковую шляпу с лентой, украшенной золотой пряжкой. Когда они обменялись приветствиями, перед родными предстала Марго, сияющая радостью, пышущая здоровьем. После того как все по очереди ее расцеловали, г – жа Дорадур произнесла целую речь, расхваливая кротость, скромность и благоразумие своей крестницы, причем щеки молодой девушки, уже и без того румяные от полученных поцелуев, вспыхнули еще ярче. Матушка Пьеделе, видя нарядное платье Марго, рассудила, что се дочка, должно быть, очень счастлива, и, как всякая мать, не могла не сказать ей, что никогда еще не видела ее такой хорошенькой.

– Ей – богу, это правда, – подтвердил отец.

– Разумеется, правда, – повторил голос, при звуке которого Марго вся затрепетала: это был Гастон, только что вошедший в комнату.

В эту минуту через дверь, которая оставалась открытой, все заметили стоявшего в прихожей Пьеро – маленького пастуха индюшек, того самого мальчугана, что так горько плакал, когда Марго уезжала из деревни. Он все время шел следом за своими хозяевами, несколько поодаль, и теперь, не смея войти в гостиную, издали робко кланялся.

– Что это за мальчик? – спросила г – жа Дорадур. – По– доиди сюда, мой милый, поздоровайся с нами.

Пьеро поклонился еще раз, но, несмотря на все уговоры, так и не вошел в комнату. Он покраснел до корней волос и пустился бежать со всех ног.

«Так, значит, вы считаете меня хорошенькой? – тихо повторяла про себя Марго, прогуливаясь одна по парку, когда ее родные ушли домой. – Но как же дерзки, однако, молодые люди! Не понимаю, как могут они говорить при всех такие вещи! Я даже и взглянуть‑то на него не смею, а он вслух говорит мне слова, от которых приходится краснеть. Должно быть, подобные комплименты вошли у него в привычку, и он Не придает им никакого значения. И все же, когда мужчина говорит женщине, что она кажется ему красивой, это очень много, это что‑то вроде признания в любви».

При этой мысли Марго остановилась и спросила себя: а что же это такое – признание в любви? Она много слышала об этом, но все‑таки не представляла себе ясно. Как это признаются, что любят? – думала она. Она не могла допустить, чтобы при этом говорили только: «Я люблю вас». Ей казалось, что тут должно быть что‑то совсем другое, что для этого существуют совсем иные, особенные слова, что все это облечено какой‑то таинственностью, полной опасностей и очарования. Она на своем веку прочла только один роман – не знаю, право, его названия. Это был разрозненный том, валявшийся на чердаке у них дома. В нем говорилось о каком‑то сицилийском разбойнике, похитившем монахиню, и там она нашла несколько непонятных фраз, которые – так ей казалось – были именно любовными речами. Но г – н кюре говорил, что все романы – вздор, а ей до смерти хотелось узнать правду; только к кому бы обратиться с таким вопросом?

Комната Гастона в Онвиле была уже не так близко от комнаты Марго, как в Париже. Конец взглядам, которые бросаешь украдкой, конец стуку оконной задвижки. Каждый день, в пять часов утра, раздавался слабый звон. Это сторож будил Гастона, ударяя в колокол, находившийся под окном молодого человека.

1 от вставал и уезжал на охоту. Притаившись за решетчатым ставнем, Марго видела, как, окруженный собаками, с ружьем в руке, он садился на лошадь и исчезал в тумане, окутывавшем поля. Она провожала его взглядом с таким волнением, словно была какой‑нибудь плененной владетельницей замка, чей возлюбленный отправлялся в Палестину. Нередко Гастон, ленясь отворить ворота, заставлял свою лошадь перескакивать через изгородь, и тогда Марго испускала глубокие, никому неведомые вздохи, в которых были и горечь и сладость. Она воображала, что охотникам грозят величайшие опасности, и когда Гастон весь в пыли приезжал вечером домой, она осматривала его с ног до головы, желая удостовериться, что он не ранен, – как будто он возвращался с поля битвы. Когда же он вынимал из своей охотничьей сумки зайца или пару куропаток, ей казалось, что перед ней победоносный воин, нагруженный трофеями, отобранными у врага.

И вот однажды то, чего она опасалась, в самом деле случилось. Перескакивая через плетень, Гастон свалился с лошади и упал прямо в куст терновника. Он отделался несколькими царапинами, но какие жгучие переживания вызвало это происшествие у Марго! Ее обычн'ая осторожность чуть было ей не изменила. Она едва не лишилась чувств. Потом, сложив руки, начала шепотом молиться. Чего бы только она не дала, чтобы ей позволили стереть кровь, которая текла по руке молодого человека! Она положила в карман самый красивый свой платочек, вышитый, – а такой был у нее только один, – и стала с нетерпением ждать, не представится ли возможность как бы случайно вынуть его, чтобы Гастон мог хоть на секунду обернуть им свою руку. Увы, судьба отказала ей даже и в этом утешении. За ужином, когда несколько капель крови выступило из раны Гастона, жестокий отказался от платка, предложенного девушкой, и обернул руку салфеткой. Это так огорчило Марго, что ее глаза наполнились слезами.

Она не могла, впрочем, предположить, что Гастон пренебрегает ее любовью. Нет, он просто не знал о ней – что же можно было сделать? Временами она мирилась с этим, временами выходила из терпения. Самые незначительные события поочередно являлись для нее поводами для радости или для горя. Одна приветливая фраза, один взгляд Гастона делали ее счастливой На целый день. Если же он проходил по гостиной, не обратив на нее внимания, если вечером он уходил к себе, не попрощавшись с ней легким кивком головы, как это бывало обычно, она не спала всю ночь, доискиваясь, чем могла она вызвать его неудовольствие. Если ему случалось сесть подле нее и похвалить ее рукоделие, она вся сияла от счастья и благодарности. А если за обедом он отказывался от предложенного ею блюда, она уже воображала, что он разлюбил ее.

В иные дни ей делалось просто жаль себя, она начинала сомневаться в своей привлекательности и иногда целый вечер счи тала себя дурнушкой. Порой же в ней возмущалась женская гордость, и, стоя перед зеркалом, она с досадой пожимала плечами, думая о равнодушии Гастона. Иногда в припадке отчаяния и гнева она мяла свой воротничок и надвигала на глаза чепчик. В другой раз порыв оскорбленного самолюбия пробуждал в ней кокетство, и вдруг, посреди дня, она появлялась во всем блеске, в самом нарядном платье, словно всей силой своих чар восставая против несправедливости судьбы.

В своем новом положении Марго сохранила прежние вкусы и привычки. Покуда Гастон охотился, она нередко проводила целое утро на огороде. Она умела обращаться с садовничьим ножом, граблями и лейкой и не раз давала дельные советы самому садовнику. Огород, тянувшийся перед домом, служил в то же время и цветником: цветы, фрукты и овощи мирно уживались там друг с другом. Марго больше всего любила большой персиковой шпалерник, покрытый чудесными плодами. Она особенно заботилась о нем и каждый день бережливой хозяйской рукой срывала несколько персиков для десерта. На одном из деревьев красовался персик, который был значительно крупнее всех остальных. Марго ни за что не могла решиться сорвать его: он* был так бархатист, такого прекрасного алого цвета, что у нее не хватало духу снять его с ветки, а съесть его казалось ей чуть ли не преступлением. Она никогда не проходила мимо без того, чтобы не полюбоваться этим персиком, и, наказав садовнику следить за тем, чтобы никто не смел его трогать, пригрозила ему, что в противном случае рассердится и даже пожалуется крестной. Как‑то вечером, перед закатом солнца, Гастон, только что вернувшийся с охоты, проходил через огород; его мучила сильная жажда. Поравнявшись с персиковыми деревьями, он протянул руку и, случайно сорвав именно тот персик, которым так восхищалась Марго, небрежно откусил от него кусочек. Марго стояла в нескольких шагах, поливая грядки салата. Она тотчас прибежала, но молодой человек уже пошел дальше, не замечая ее присутствия. Откусив от персика два или три раза, он бросил его на землю и вошел в дом. Марго сразу увидела, что ее любимый персик погиб. Быстрое движение руки Гастона, небрежность, с какою он бросил персик, произвели на девочку неожиданное и странное впечатление. Она была в отчаянье, а вместе с тем в восторге. «Гастон, как видно, сильно мучился жаждой в эту духоту, – думала она, – и персик должен был доставить ему удовольствие». Она подняла персик, сдула с него пыль и, оглянувшись по сторонам, не видит ли кто‑нибудь, украдкой его поцеловала. Но, целуя персик, она не могла удержаться, чтобы не попробовать его. Не знаю, что за странная мысль пришла ей при этом в голову, подумала ли Марго о персике или, может быть, о самой себе, но только она прошептала: «Злой человек! Как же легко ты бросаешь!»

Я прошу у читателя прощения за те ребячества, о которых рассказываю, но как могу я говорить о чем‑нибудь другом, если моя героиня – ребенок? Однажды г – жа Дорадур была приглашена на обед в соседнее поместье. Она взяла с собой Гастона и Марго. Они пробыли там довольно долго, и когда поехали домой, было уже совсем темно. Марго и ее крестная занимали заднее сиденье кареты; Гастон сидел на переднем, и так как рядом с ним никого не было, то он откинулся на подушку и ехал полу-* лежа. Светила полная луна, но в глубине кареты было темно, лишь изредка туда проникали лучи света. Постепенно разговор замер; хороший обед, легкая усталость, мрак, мягкое покачивание экипажа – все располагало наших путешественников ко сну. Первой задремала г – жа Дорадур, и, засыпая, она протянула ногу на переднюю скамейку, нимало не заботясь о том, беспокоит ли это Гастона. Было свежо; толстый плед, наброшенный на колени, одновременно закрывал и крестную и крестницу. Марго, забившись в уголок, сидела не шевелясь, однако она и не думала спать. Ей страшно хотелось узнать, спит ли Гастон. Ей казалось, что раз у нее глаза открыты, значит он тоже сидит с открытыми глазами. Она смотрела на него, не видя, и спрашивала себя, смотрит ли и он на нее. Когда бледный луч луны проникал в карету, она отваживалась тихонько кашлянуть. Молодой человек сидел неподвижно, и девочка не смела заговорить, боясь разбудить крестную. 11овернув голову, она посмотрела в окошко. Мысль о продолжительном путешествии так похожа на мысль о вечной любви, что при виде полей, освещенных луною, Марго тотчас же забыла, что едет в Онвиль. Опустив ресницы и глядя на пробегавшие мимо деревья, она вообразила, что едет с г – жой Дорадур и ее сыном в Швейцарию или в Италию. За этой мечтой, как и надо было ожидать, последовали другие – и до того сладостные, что она отдалась им всецело. Она увидела себя – не женой Гастона, нет, а его невестой, разъезжающей с ним по свету, любимой им и имеющей право его любить, – а в конце путешествия сияло счастье, это чудесное слово, которое она беспрестанно повторяла про себя и которое, к счастью для нее, она представляла так смутно. Чтобы было удобнее мечтать, она совсем закрыла глаза, задремала и бессознательным движением протянула ногу на подушку переднего сиденья, как это сделала. г – жа Дорадур. Случайно оказалось, что эта ножка, кстати сказать, отлично обутая и очень маленькая, попала как раз на руку Гастона. Гастон, видимо, ничего не заметил, но Марго тут же проснулась. Однако же она не сразу убрала ногу, только чуть – чуть отодвинула ее в сторону. Ее мечтанья так славно убаюкали ее, что даже пробуждение не вполне ее отрезвило. Разве нельзя протянуть ногу на сиденье, где спит ваш жених, если вы едете с ним в Швейцарию? Однако мало – помалу заблуждение рассеялось, и Марго начала понимать все легкомыслие своего поступка. «Заметил ли он? – спрашивала она себя. – Спит он или только делает вид, что спит? Если он заметил, то почему не убрал руку? А если спит, то как же это могло не разбудить его? Быть может, он так меня презирает, что даже не удостоил показать, что почувствовал прикосновение моей ноги… а может быть, это доставило ему удовольствие, и он только притворяется, что ничего не заметил, а сам ждет, чтобы я опять сделала то же… может быть, он думает, что я тоже сплю… Впрочем, это ведь не слишком приятно – чувствовать на своей руке чью‑то ногу, – разве только вы любите этого человека… Мой башмак мог запачкать его перчатку, ведь мы сегодня много ходили, но, может быть, он хочет показать, что не придает значения таким пустякам. Что бы он сказал, если бы я, опять сделала то же? Впрочем, он знает, что я никогда не посмею. А может быть, он догадался о моих колебаниях и ему нравится меня мучить?»